Текст книги "Спикосрак капитана Немова"

Глава двадцать первая. Товарищ капитан Немов

– А вот и мои спасатели, – весело сказал старичок, спрыгивая с лодки на берег. – Немов Иван Иваныч. Для друзей и знакомых просто товарищ капитан Немов. – Он по очереди пожал нам руку, каждому заглядывая в глаза. – Вас я знаю, представляться не надо. Там, Игнатьич, что-то в моторном стукает, – обернулся он к дяде Коле Ёжикову, – вроде поршень, только звук больно звонкий.

– Не такой? – Дядя Коля Ёжиков зубами изобразил звон.

Старичок послушал и согласился.

– Ну так это ж я ключи обронил, когда давеча с мотором возился. – Дядя Коля вздохнул с досадой. – То-то, думаю, куда они затерялись? Мне ж поэтому и в комнату не попасть, третий день на автобазе ночую.

Только он упомянул автобазу, как я сразу же вспомнил про хулиганов, собиравшихся этой ночью совершить свое разбойное нападение.

– Дядя Коля, – сказал я тихо, будто кто-то нас мог подслушать. – Скорее. – Я пальцем ткнул вверх, в темноту, туда, где по моим представлениям находилась дяди Колина автобаза.

– Знаю, ребята, знаю. – Лицо дяди Коли Ёжикова из веселого стало строгим. – Спасибо, что вовремя дали знать. А товарищу вашему, Шкипидарову, вдвойне спасибо. За геройское его поведение… – Дяда Коля опустил голову, и плечи его поникли.

Что-то было в его позе такое, что заставило меня зябко поежиться. Под ложечкой у меня заныло. Дрожащим от волнения голосом я попытался выдавить из себя вопрос:

– Дядя Коля, а Шкипидаров… – Не тут-то было! Губы ссохлись, язык отказывался произносить то, что вертелось на его кончике.

– Мертвый? – договорил за меня Щелчков.

– Ну ты скажешь, типун тебе на язык! – Дядя Коля даже сплюнул от возмущения. – Просто вашего товарища немножечко того… В смысле, взяли эти гопники вашего товарища в плен, и находится ваш товарищ теперь неизвестно где.

Я представил, как Шкипидаров мучается сейчас у Ухарева в застенке. Как Матросов и его дружки-хулиганы окунают бедного Шкипидарова в бочку с огуречным рассолом, как он давится прокисшими огурцами, как зовет на помощь своих товарищей, то есть нас, меня и Щелчкова.

Я – наверх, – сказал я решительно. – Надо Шкипидарова выручать.

– Молодец, – сказал капитан Немов, молча слушавший этот наш разговор. – Только так настоящие друзья и поступают. Но ответь, пожалуйста, на простой вопрос. Как же ты его собираешься выручать, если даже не знаешь, где они его прячут.

– Ну… – Я задумался, не зная, что на это ответить.

– Вот именно – «ну». – Капитан Немов поднял вверх палец. – Погодите, ребята. Сначала это дело надо хорошенько обмозговать, а потом уже принимать решение. С плеча такие дела не делаются.

– Да уж. – Дядя Коля вздохнул. – Грузовик-то все-таки они с базы стыбзили. Утром придет водитель, а машина его – тю-тю, нету его машины. И с кого спросят? С меня.

– А колёса? – встрепенулся Щелчков. – Колёса они тоже проткнули?

– Колёса – нет. Вовка им показала – колёса. Она этим архаровцам устроила бег с препятствиями, еле ноги от нее унесли. Правда, пока Вовка за ними бегала, машину-то как раз и угнали.

– Погодите, а отравленный огурец? – спросил я. – Он что, не подействовал?

– С этим-то огурцом вся незадача и получилась. Они ж Вовке огурец бросили, а поймала его не Вовка, поймал его ваш товарищ. Вот они с моим Лёшкой на двоих тот огурец и умяли, видно, сильно были проголодавшись. Лёшка мой, он парень покрепче, а может, поделили не поровну, в общем, его пару разков пробрало и ничего. А вашего товарища, того враз сморило, в смысле бросило моментально в сон. Лёшка мой его и этак, и так – и из чайника водой поливал, и молотком у уха об сковородку грохал, – а он храпит и никакого внимания. Это Лёшка потом рассказывал, когда сюда по телефону звонил. А когда они забор перелезли, в смысле эта хулиганская шайка, и пошли с машинами бедокурить, то мой Лёшка его в будке оставил, а сам Вовке на помощь бросился. Такие дела.

– А в плен? – спросил я. – В плен-то его как угораздило угодить?

– Так ведь сонного только ленивый в плен не возьмет, – удивился моей глупости дядя Коля. – От сонного какое сопротивление? Он же ни под дых не ударит, ни по чашечке ногой не лягнет. Мы на фронте только сонными языков и брали. Слышишь, скажем, в окопе храп. Ага, думаешь, дрыхнет немец. Тут-то ты в окопчик с веревкой, для надежности его прикладом по голове, схомутаешь сонного, кляп в рот вставишь, взвалишь на плечо и к своим.

– То ж на фронте, – сказал Щелчков. – А сейчас какая война.

– Вот тут ты, братец, не прав, – решительно возразил дядя Коля. – Хулиганству и прочим проявлениям несознательности, разгильдяйства и хамства наше общество с первых дней объявило войну, беспощадную и до полной победы. А на войне и пленные бывают, и даже убитые, тут уж ничего не попишешь.

– Только не понятно – зачем? – Несмотря на дяди Колины доводы, я все не мог понять, какого черта они сцапали Шкипидарова. На кой он им, хулиганам, сдался? Зачем им нужно было сковывать себе руки? Брать в плен?

– Это другой вопрос, – ответил вместо дяди Коли капитан Немов. – Кстати, увезли вашего товарища на том самом грузовике, который с автобазы угнали. А угнала грузовик не та шантрапа, что колёса проткнуть пыталась, эти, они как брызнули от Вовки по сторонам, только пятки, фигурально говоря, засверкали. Лёшка видел, угонял его какой-то длинный и худой парень, от него еще вроде как овощами пахло. Не то квашеной капустой, не то пареной репой.

– Может быть, солеными огурцами? – взволнованно спросил я.

– Огурцами? Может, и огурцами. Лёшка сильно-то не принюхивался, не до того было.

– Это он, Ухарев, длинный, который с рынка. – Я, волнуясь и глотая слова, рассказал про огуречного короля – и про то, что встречу с хулиганами он назначил за бочкой, где огурцы с примочкой, и про то, что он строго-настрого наказал Матросову и его дружкам управиться с машинами в гараже до пяти утра, иначе он рассчитается по-другому.

Товарищ капитан Немов слушал и все время кивал, будто бы наперёд знал то, что я ему с таким волнением рассказывал. Лицо его при этом не выражало ни удивления, ни тревоги. Только фраза про пять утра заставила его поднять бровь и бросить быстрый взгляд на часы.

– Так-так, – сказал капитан Немов, дослушав мой рассказ до конца. – Что-то в этом роде я от него и ждал. Сейчас два ночи. Время в запасе у нас, хоть и маловато, но есть. Вы как, – он посмотрел на нас со Щелчковым, – спать еще не хотите?

Я решительно замотал головой, Щелчков зевнул и замотал тоже. Какое там спать, когда такое вокруг творится.

– Ты, Игнатьич, в лодку пока сходи, ключи свои из мотора вытащи, а то не ровён час в самый нужный момент какая-нибудь закавыка с двигателем случится. А я тем временем с ребятами проведу беседу. Как-никак, а они в этом деле самые непосредственные участники.

Дядя Коля кивнул и полез выполнять задание.

Товарищ капитан Немов обнял нас со Щелчковым за плечи:

– Я ведь, ребята, не просто вас сюда пригласил полюбоваться на мою красавицу лодку. Кстати, как вам она, понравилась?

Мы кивнули, и я спросил:

– А отчего у нее такое название – «Вера Павловна»?

– Ну, – смутился почему-то капитан Немов, – не «Акулой» же мне было ее называть или «Корюшкой». «Вера Павловна» – по-моему, очень здорово. Разве нет?

– Вера Павловна – так зовут нашу соседку, – сказал Щелчков. – А фамилия у нее – Сопелкина.

– Да? – сказал на это капитан Немов. – Ну и что она, на ваш взгляд, за женщина?

– Дура она и гадина! – сказал я. – Продала нас с потрохами какому-то психованному маньяку, помешанному на каких-то пиявках…

– Это не она, это он… Это он негодяй и бабник. А она – она хорошая, она добрая. Она делает такие котлеты… – Он отнял от наших плеч свои руки и взволнованно проглотил слюну. – А еще она меня очень любит. – Он с вызовом посмотрел на нас. Потом смутился, опустил голову и чуть слышно добавил: – И я ее тоже… очень.

– Все понятно, – сказал Щелчков. – Пошли отсюда. – Он потянул меня за рукав. – И лодка ваша так себе лодка, одно имечко чего стоит. С таким имечком только в Фонтанке и плавать.

– Нет, ребята, вы меня не так поняли. Домой вам сейчас нельзя. Это может стоить вам здоровья и даже жизни. Дело в том, что психованный маньяк, о котором вы только что мне сказали, это… это… Это мой родной брат. – Последнюю фразу капитан Немов произнес и с жалостью, и с болью одновременно.

– Ух ты… – сказал Щелчков. – Так, может, вы с ним на пару работаете?

– Не шутите так, молодой человек! Я вам добра желаю. Я же, когда узнал, что он вас преследует, сразу вас сюда записочкой вызвал. Чтобы предотвратить душегубство и живодерство с братниной стороны.

– Так получается, это не мы к вам сюда на помощь спешили, это мы сами себя спешили сюда спасать? – Я чувствовал, что слова путаются и выходит сплошная абракадабра. Причина была в волнении.

– Секундочку, – вмешался Щелчков. Он смотрел на товарища капитана, недоверчиво сощурив глаза. – А у этого вашего брата, кроме вас, еще братья есть? – Слово «брат» у него прозвучало с заминкой – ядовитой, как у Фомы неверующего.

Я понял, почему он спросил, вспомнив сцену на скамейке в саду, когда Сопелкина, наша соседка, обвинила Севастьянова в братоубийстве.

– Нет, я – единственный, – ответил капитан Немов и, увидев, как с губ Щелчкова готов сорваться очередной вопрос, остановил его взмахом руки. – Знаю, ребята, знаю. Вопросов у вас ко мне, наверное, очень много. Поэтому предлагаю так. Сейчас, – он посмотрел на часы, – я рассказываю вам самое основное. Потом… – Он нахмурил брови. – Потом – судя по обстоятельствам. Но, конечно, в первую очередь – Шкипидаров. Будем вашего товарища выручать.

Он обвел нас пристальным взглядом и начал свой суровый рассказ.

Глава двадцать вторая. История родных братьев

Лет, примерно, до четырнадцати – пятнадцати мы с братом жили как на разных планетах. Он все время пропадал во дворе, я же в основном сидел дома и, кроме школы и Дворца пионеров, практически не бывал нигде. Даже летом, когда наступали каникулы, из Ленинграда нас вывозили порознь – меня к бабушке по отцовской линии, в деревню под Лодейное Поле; брата – к тетке, материной сестре, в поселок Неболчи Новгородской области.

Я был хилым, спортом не увлекался, читал Жюль Верна и Алексея Толстого и мечтал полететь на Марс. Брат был младше меня на год, книжек он не читал вообще, а во дворе занимался тем, что мучил бедных четвероногих жителей. Поймает какую-нибудь дворнягу, привяжет к водосточной трубе и ну выдергивать ей шерсть по шерстинке. Или птичек ловил петлей – воробушков там или синичек – и отпиливал им лобзиком лапки. Когда его за это наказывали, он нервничал, кусался и плакал, говоря учителям и родителям, что делает это в научных целях – для проверки животных на выживаемость.

Когда я окончил школу, то пошел на водолазные курсы обучаться специальности водолаза. Все мальчишки тогда чем-нибудь увлекались – водолазным делом, воздухоплаванием, радио или чем другим. А потом началась война, меня призвали в водолазные войска, и воевал я в них до самой победы. Служба была тяжелая, из дома никаких весточек – по причине моей сугубой секретности и невозможности оглашать адрес. Поэтому – что там с братом? воюет он или сидит на брони? – о судьбе его я ничего не знал.

Войну я кончил в звании капитана. Когда же я вернулся домой и вошел в нашу квартиру на Канонерской, первый, кого я увидел, был спящий на оттоманке братец, а рядом с ним на столике у стены – аквариум с раздувшимися пиявками. Оказывается, пока я в шлеме и свинцовых бахилах сражался на подводных фронтах, брат, действительно, получил броню и проработал все военные годы в Вологде на пиявочном производстве. Работой своей он гордился и в спорах со мной доказывал, что если бы не его пиявки, победа над фашистскими оккупантами отсрочилась бы на несколько лет. Я смеялся над этой глупостью, он злился на меня, и мы ссорились.

Так мы ссорились года три, пока братец мой не съехал с квартиры, женившись на молоденькой продавщице из зоомагазина на Боровой. Пять лет я с ним практически не встречался – было некогда, я увлекся изобретательством. Слышал иногда от знакомых, что братец мой то ли спился, то ли ушел в науку, то ли первое и второе вместе. Но из-за вечной нехватки времени навестить его и выяснить, что да как, я так ни разу и не собрался.

Главной целью моих тогдашних забот была, конечно, машина времени. Все остальное придумывалось по ходу – и шапка-гиперболоид, и вечнозеленый веник, и деревянный магнит, и не тонущие в воде кирпичи. Принцип работы машины времени пришел мне в голову как-то ночью, во время бессонницы, когда я слушал, как тикают на столе часы. Тиканье расходилось волнами: тик – и идет волна, тик – и бежит другая. Я подумал, а что если в доме установить такое число часов, чтобы волны времени, ими распространяемые, накладывались одна на другую, скрещивались, пересекались, образовывали густую сеть. Тогда можно регулировать его бег, подгонять, тормозить, даже, вероятно, и останавливать.

Идея мной завладела полностью. Три ночи я просидел над расчетами и на четвертую получил результат. Признаться, он меня не обрадовал. Оказывается, чтобы управлять ходом времени, требуется ни много ни мало, а ровным счетом 140 часовых механизмов, попросту говоря – часов. Часы же в то время были страшно дефицитным товаром, даже будильники, не говоря уже о чем-нибудь посущественней, вроде ходиков с кукушкой или подарочных в экспортном варианте с боем, как у кремлевских курантов. И стоили часы очень дорого.

Поначалу я, конечно же, приуныл. Работал-то я по-прежнему водолазом, а какие у водолаза деньги. Тогда меня и попутал бес. Я решил, а чем черт не шутит – напишу-ка я заявку на изобретение, отправлю ее в соответствующий комитет и получу государственную поддержку. В смысле денег на покупку часов – ну, не ходиков, так хотя бы будильников. Написал я, в общем, эту заявку, назвал себя народным изобретателем, запечатал ее в конверт и бросил в почтовый ящик.

И вот проходит неделя, и является ко мне человек. Представляется: такой-то, такой-то, газета «Ленинградская правда», корреспондент. Прибыл по заданию редакции к народному изобретателю, то есть ко мне. Расскажите, говорит, кто вы есть, воевали ли, имеете ли награды. И давно ли увлекаетесь изобретательством. И что уже успели внедрить. В масштабах, говорю, государства успел внедрить лишь спецкаблук для бахил, увеличивающий прочность сцепления между грунтом и ногой водолаза. И рассказал во всех подробностях про каблук. После этого часа четыре, если не пять, я излагал ему свою теорию времени, рисовал карандашом цифры, расписывал, какие возможности открывает машина времени человечеству. Три чайника кипятку выпили и две сахарницы сахару извели, до того как корреспондент ушел. Сфотографировал меня на прощанье, обещал, когда статью напечатают, обязательно меня известить.

А потом, прошел где-то месяц, встречает меня на лестничной площадке сосед и тычет пальцем в газетный лист. Сам хохочет, будто кто ему подмышками чешет. Я, как глянул, куда он тыкал, то чуть в лестничный пролет не свалился – так меня переломило от возмущения. В газете, на последней странице, жирными, заметными буквами было написано в юмористическом духе: «Дайте мне сто сорок будильников, и я построю машину времени!» И под названием добавлено: «Фельетон».

В общем, этот гад из газеты, вместо того чтобы рассказать людям правду, выставил меня на всенародное осмеяние, сделал из меня ушлого махинатора, пытающегося обманным путем выманить народные деньги.

Я полгода ничего делать не мог, все у меня из рук валилось – из-за этого проклятого фельетона. Выручила меня любовь; спас я однажды женщину. Дело было летом, в июне. Работал я на донных работах, проверял фарватер Фонтанки на наличие посторонних предметов, вдруг гляжу – мамочки мои родные! – прямо у меня перед носом погружается на дно чье-то тело. Сопелкина Вера Павловна – это была она. В тот момент я еще, правда, не знал, что тело принадлежит Вере Павловне, узнал я об этом позже, уже в каюте, на борту нашей баржи, когда женщину привели в чувство и отпаивали чаем с лимоном. Но влюбился я в нее с первого взгляда, там, на дне, среди водорослей и мутных пузырьков газа. Сердце ёкнуло под водолазной броней: вот, подумалось мне тогда, девушка моей светлой мечты. Как она очутилась в воде, объяснялось довольно просто. Ехала на речном трамвайчике, на палубе, облокотившись о борт. Народу, кроме нее, на палубе не было ни одного человека – все сидели внутри, в салоне. Вдруг видит – плывет совсем рядом кукла, такая же в точности, что когда-то была у нее в детстве. Она потянулась вниз, думала, что легко дотянется, а тут суденышко качнуло волной, она потеряла равновесие, не удержалась и упала за борт.

Любовь меня вдохновила. Изобретения сыпались из меня, как из волшебного рога. Я придумал электромагнитный гвоздь; я создал прибор для обнаружения останков мамонтов на глубинах до восемнадцати метров; исследуя обычную паутину, я выяснил, как зависит от толщины шнурка оптимальное количество дырочек на ботинке, и изготовил идеальный ботинок. Все это я посвящал ей, и если бы не печальные обстоятельства, не позволяющие главному изобретению моей жизни обрести материальное воплощение, я бы и машину времени тоже посвятил ей.

О брате я совсем позабыл, думал лишь о своей Вере Павловне. Я водил ее по воскресеньям в кино, покупал ей семечки и мороженое. Иногда мы заходили ко мне домой, играли в шашки, слушали патефон. Я показывал ей плоды своей изобретательской деятельности. Я краснел, когда случайно моя рука прикасалась к ее руке. Я не знал, какими словами рассказать ей про свои чувства, а если бы даже знал, умер бы, наверно, со страху, прежде чем начать разговор.

Как-то вечером в январе, в субботу, с Верой Павловной мы сидели у меня дома, пили чай с баранками и вареньем и слушали по радио Бунчикова. Вдруг в прихожей пропел звонок. Я открыл, это был брат. Вид он имел помятый, от одежды несло болотом и какими-то звериными запахами.

– Ты умный, – заявил он с порога, даже не поздоровавшись. – Так помоги мне сделать искусственную пиявку. А Государственную премию честно поделим между собой – треть тебе, а мне что останется.

Я опешил от такого странного предложения. Поздоровался, предложил раздеться, провел в комнату. Познакомил с Верой Павловной, налил чаю. Пил он жадно, баранки ел, не разжевывая, чайной ложкой таскал варенье из общей вазы. Когда варенья оставалось совсем на донышке, он откинулся на спинку венского стула, сложил руки на животе и сказал:

– Ты же брат мне, мы же вместе росли. А брат брату никогда не отказывает. Помоги мне сделать искусственную пиявку.

И он принялся очень нудно рассказывать, что занимается медицинскими опытами, что дома у него целый зверинец, что в зоомагазине, где трудится Зойка, его жена, завсегда списывают часть товара на бой, пишут в накладной, мол, подохло животное от случайной смерти, пока в клетке везли из Африки, а сами его или к себе домой, или на птичий рынок через подставных лиц.

– Я ужас как животных люблю, – сказала вдруг Вера Павловна.

– Правда? – брат взял с тарелки предпоследний баранок и оценивающе посмотрел на нее.

– Да, особенно рыбок и попугаев. – Вера Павловна почему-то смутилась и ладошками прикрыла глаза.

– Ну уж этого добра у нас пруд пруди. Зойка рыбок таскает ведрами. Мы котов ими кормим, на которых я ставлю опыты. Попугаями тоже кормим, но, правда, реже.

– Вы – ученый? – Сделав щелочку между пальцами, Вера Павловна смотрела на брата.

– Есть такое дело, – гордо развернув плечи, ответил брат.

– Наверное, физик? – Щеки Веры Павловны стали розовыми. Она убрала с лица ладони и уже смотрела на брата, не отрываясь. – На циклотроне работаете?

– Что вы, моя работа гораздо важнее и интереснее. Я – медик, а по совместительству – дрессировщик.

– То есть как это? – перебил я. – Допустим, медик – оно понятно. Раз ты служишь на пиявочном производстве, значит с медициной хоть каким-то боком, да связан. Ну а дрессировщиком-то с каких пор ты успел заделаться? И что это за опыты на котах, про которые ты только что тут рассказывал?

– Про опыты сказать пока не могу. Опыты эти секретные, и разглашению не подлежат. Я, может, подписку дал, понимаешь? Поэтому про опыты умолчу. Намекну только, что связаны они с проблемой омоложения, а в будущем возможно что и бессмертия. А то, что я дрессировщиком подрабатываю, так это в свободное от работы время. Ты же знаешь, меня с детства к зверью тянуло. Да и живу я не так богато, как следовало бы. А лишних денег не бывает, это и дураку ясно. Вот ты нуждаешься, честно скажи, в деньгах? Судя по тому, что чай с баранками пьешь, не нуждаешься. Или баранки только так, одна видимость? Дамочкам пыль в глаза пускать?

– Ну почему не нуждаюсь, – отвечал я, – очень даже нуждаюсь.

И тут меня как прорвало. Я ему рассказал обо всем – и про машину времени, и про фельетон, и даже про Веру Павловну, как я ей не дал утонуть. И главное, конечно, про деньги, нужные мне на покупку будильников.

– Значит, так, – ответил мне брат. – Деньги я тебе дам. Естественно, в долг. Месяца на два. Брат ты мне, в конце концов, или не брат. Дам, но на определенных условиях. Во-первых, ты поможешь мне сделать искусственную пиявку. Во-вторых, когда эта твоя машина будет готова, разрешишь мне время от времени ей пользоваться. В научных, конечно же, целях.

Мы ударили по рукам, и уже через пару дней моя квартира наполнилась голосами часов. Работа шла как по маслу. Сначала я создал замедлитель времени, потом ускоритель, потом ускоритель с замедлителем совместил. Брат бывал у меня чуть ли не каждый день, наблюдал за ходом работы. Всякий раз, когда он являлся, приходила и Вера Павловна. Тогда я на эти совпадения внимания не обращал, думал она приходит ради меня, да и работа не позволяла отвлечься. Уходили они обычно вместе, а я до ночи сидел над своими схемами и – думал, клепал, отлаживал.

Наконец моя машина была готова. Как сейчас помню тот мартовский вечер, когда проходило первое испытание. Я купил цветы. Пришла Вера Павловна, и я ей эти цветы вручил. «Посвящаю свою машину вам», – эту фразу я заготовил давно и, когда ее говорил, чувствовал, как горят щеки. Брат пришел на полчаса позже и почему-то мрачный.

– Кто начнет? – спросил он, проходя в комнату и плюхаясь на мой промятый диван.

– Начать лучше с какого-нибудь предмета. Например, вот с этого коробка со спичками. Затем попробуем на тараканах или клопах. А там уж дойдет очередь и до кого-то из нас. Предлагаю в качестве подопытного себя.

– Согласен, – ответил брат, и я приступил к испытаниям.

На круглую металлическую подставку, окруженную тикающими устройствами, я поставил спичечный коробок. Подал в аппарат ток. Сфокусировал волны времени на лежащем на подставке предмете. Увеличил их амплитуду и скорость. Очертания коробка стали зыбкими, и он исчез на наших глазах.

– Это все? – спросил меня брат.

Я нажал на рычаг возврата. Коробок появился вновь, медленно материализовавшись из воздуха.

– Видите? – Я взял коробок в руки и внимательно его оглядел. – Первое: спичек нет, а посылали ведь почти полный. Второе: коробочек исчирканный. О чем это говорит? Что люди будущего тоже народ курящий.

– Неплохо. – Брат уже улыбался, настроение его улучшилось. – А давай-ка мы теперь пошлем туда почтовый конверт с запиской. Попросим их положить в него образец будущих денег.

– Неудобно как-то – сразу про деньги. – Я замялся, но брат настаивал, и тогда мы отправили в будущее конверт с запиской.

Скоро он вернулся обратно. Мы открыли, нашей записки не было. Была не наша, а в ней… Что было в записке, вслух говорить нельзя. Только после этого разъяренный брат, отпихнув в сторону коробочку с подопытным насекомым, сам ступил на стартовую площадку машины, чтобы показать сукиному сыну из будущего, где у них там раки зимуют.

Я его пытался отговорить, но не такой был брат человек, чтобы не отомстить обидчику. Я сделал все, как положено: пустил в аппарат ток, сфокусировал волны времени, увеличил амплитуду и скорость. Но решительно ничего не произошло. Брат как стоял на металлическом круге с выставленными вперед кулаками, так и оставался стоять.

Тут и выявилась главная особенность моего изобретения: ничего живого, ни морской свинки, ни человека, ни даже ёжика, отправить ни в прошлое, ни в будущее нельзя. Ну не проходит ни что живое, и все тут.

– Когда будешь отдавать долг? – первое, что спросил брат, когда затихли мои ахи и охи. – И где обещанная искусственная пиявка?

Затем он плюнул и, хлопнув дверью, ушел. За ним выскользнула и Вера Павловна. Цветы остались лежать на тумбочке.

Словом, денег мне мое изобретение не принесло ни рубля. Принесло одни лишь долги. Которые нужно было, хочешь не хочешь, а возвращать. А с каких, спрашивается, шишей? Тут-то я и подрядился по совету моего брата выступать с его дрессированными животными. Брал у него напрокат зверей, ходил с ними по городу по дворам, а всю выручку отдавал ему. Ну, конечно, и эксперименты кое-какие производил на дому, совершенствовал помаленьку родное чадо, свою машину. Спикосрак, опять же, придуман был ближе к лету. Тоже на основе экспериментов с прошлым и будущим.

А потом меня посадили. Якобы за нетрудовые доходы. Арестовали во время уличного представленья. Собаку, кошку и попугая, тех отпустили. А меня в машину и – сперва в ближайшее отделение, а оттуда уже в КПЗ, в тюрьму. Потом суд, потом год исправительно-трудовых работ. Когда судили, мне и фельетон тот на суде вспомнили, и даже перерасход свинца на фабрике водолазной обуви – это когда бахилы с моим усовершенствованным каблуком запустили на поточное производство, и то, что я соседей этажом ниже невзначай залил однажды электролитом. Ну и главное, конечно, эти уличные концерты. А я ж себе с тех концертов в карман не положил ни рубля, все отдавал брату. Ну, схитришь иногда, в бане без очереди помоешься. Или семечек стакан для попугая попросишь. Или косточку для собаки. Они ж тоже люди, хоть и животные. И любили меня к тому же, не то что этого живодера, моего братца, который их по-человечьи говорить обучал с помощью щипцов и колючей проволоки. Да и я их полюбил, как родных, особенно попугая. Потом, когда с отсидки вернулся, завел себе такого же пернатого друга по кличке Костя и обучил его различным словам.

В общем, пока я год на зоне трубил, брат из моей квартиры все оборудование подчистую вынес, чтобы, значит, над своей пиявкой трудиться. Ничего у него, понятно, не получилось, тогда он что из металла – в металлолом, что не из металла – отнес в утиль. Чтобы, значит, вернуть себе хоть этим часть долга. С Зинкой, женой своей, он развелся, отсудив у нее квартиру. Пригрозил тюрьмой, чтоб не рыпалась: мол, раскрою ваши тайные махинации по фиктивному списыванию товара. Та и отписала ему жилплощадь, переехав к старушке-маме. Освободившись таким образом от оков, брат стал свататься к моей Вере Павловне, и вроде бы все у них ладилось, и дело уже двигалось к свадьбе, как что-то между ними произошло. Стала она его избегать, но о причинах я узнал позже.

Вернулся я в родной Ленинград, на работу свою прежнюю не пошел, а устроился банщиком в общественных банях на Усачёва. Тогда-то, уже работая там, я случайно и обнаружил под баней проходящий там подземный рукав реки, соединяющий Фонтанку с заливом. Вот, примерно, с тех самых пор, когда я этот рукав открыл, мною и овладела идея создания миниатюрной подводной лодки со встроенным в нее механизмом переноса во времени.

Теперь о брате. Брат, когда я вернулся, насел на меня с удвоенной силой – давай, мол, придумывай обещанную искусственную пиявку или возвращай долг. Мне же было не до пиявки, я устраивал подземную базу, строил лодку, да и работа банщиком времени отнимала много. Спасибо Николаю Игнатьичу, если бы не его помощь, не его золотые руки, я бы еще пять лет ковырялся, а может быть, и все десять. Брат ничего об этом не знал. Я ему и не собирался рассказывать. Зато я выяснил про него такое, что волосы на голове дыбом и посейчас встают. Носясь с идеей своей пиявки, он, оказывается, с опытов над животными перешел на опыты над детьми. И использовал, чтобы добывать материал, мою любимую Веру Павловну. И разрыв между ними в свое время произошел именно из-за этого. Но он ее заставил себе помогать насильно, и она вынуждена была согласиться. Поселилась она к тому времени как раз в вашей квартире, поэтому я сразу предположил, что вероятной жертвой экспериментов брата могут стать малолетние ее жители, то есть вы. Да и Вера Павловна, если честно, очень сильно переменилась. Это я уже после узнал, что он использовал расслабляющий порошок, который делает женщину управляемой.

Короче, надо было вас двоих выручать. Я и воспользовался случайными обстоятельствами, чтобы сделать это, не привлекая к себе внимания. Подсунул вам спикосрак – тогда, на рынке, ну это вы и сами, наверно, помните. Я только одного не учел – что брат ведь тоже не сидит сложа руки, что и у него имеются некие источники информации. Хотя для конспирации я и фамилию два раза менял – на Кочубеева, потом на эту вот, которая у меня теперь, – Немов. И даже инсценировал собственную смерть от пожара. Узнал он, в общем, и о моей вам помощи, и о строительстве подводного аппарата, и о времени, на которое назначено его первое пробное плавание. Может быть, Вера Павловна под действием порошка сболтнула, может, как по-другому узнал, не знаю. В результате мы имеем то, что имеем, включая похищенное с автобазы средство передвижения и вашего товарища, Шкипидарова, спрятанного неизвестно куда.

Товарищ капитан Немов закончил.