Текст книги "От татей к ворам. История организованной преступности в России"

7. Из истории нескольких уголовных дел XVI–XVII вв.

Архивы судебных учреждений и местных властей XVI–XVII вв., боровшихся с преступностью, сохранились недостаточно хорошо. Большинство судебных дел было утрачено, другие дошли до нас в отрывках, но даже и те немногие документы, которые полностью пережили многие столетия, всего лишь рассказывают нам о самых типичных и тривиальных уголовных делах. Из всего объема известных данных мы выбрали несколько наиболее интересных историй, которые отличаются от основной массы преступлений, оставивших след в исторических источниках.

Разграбление монастыря и убийство Адриана Пошехонского

История преподобномученика Адриана Пошехонского в основном известна нам из его жития, обладающего высокой достоверностью. В центре первой части этого памятника, составленной в начале 70-х годов XVI в., находится земной путь игумена Адриана, жестоко убитого группой разбойников в марте 1551 г. Во второй части, датируемой концом 20-х годов XVII в., рассказывается об обретении мощей преподобномученика, а также о чудесах, происходивших от них и от Адриановской иконы Успения Божией Матери.

Предметом нашего анализа является житийный рассказ о последнем дне жизни игумена Адриана, о поисках и наказании его убийц, ограбивших монастырь, помещенный под заголовком «Страдание преподобного отца нашего игумена Адриана от розбойник» в первой части жития.

В ночь с 5 на 6 марта вооруженные жители Белого села ворвались в монастырь и, найдя спрятавшегося игумена Адриана, стали выпытывать у него местонахождение ценного монастырского имущества. Вскоре игумен отдал им сосуд с 40 рублями, собранными братией на строительство большой монастырской церкви, после чего с ним жестоко расправились. Выставив у обители охрану и бросив связанных насельников в подпол, они продолжили грабеж, забрав медь, воск, книги, ларцы, одежду и другую церковную утварь, а также лошадей с возами. В то же время, сломав затвор одной из церквей, они ворвались в алтарь, схватили и начали жестоко пытать 3 учеников Адриана, а старца Давида убили сразу же. Тело самого преподобномученика было спрятано разбойниками где-то в окрестностях.

Вернувшись с разбоя, белосельцы распределили награбленное и разошлись по домам. Между тем один из разбойников при дележе добычи утаил ларец, в котором ожидал найти золото, серебро и другие драгоценности. Его надежды не оправдались: оказалось, что в ларце игумен Адриан, известный своей любовью к иконописи, хранил образы, кисти и другой художественный инвентарь. Испугавшись своего открытия, преступник немедленно пришел к их приходскому священнику попу Косарю, который был организатором и идейным вдохновителем разбоя, и просил у него прощения за то, что «дерзнух неподобная украдох у своея братии».

Вскоре собравшаяся «братия» во главе с Косарем осмотрела ларец. Общее мнение высказал сам поп: «Се же бе на нас полищное, се злое». После чего вместе с разбойниками стал думать о том, где бы спрятать злосчастный ларец. Размышления державшего совет духовного отца услышал один из служителей той же церкви Св. Георгия по прозвищу Баба, что наводит на мысль о возможном месте проведения собрания: дворе Косаря или церкви.

Дальнейшая часть рассказа посвящена тому, как тот самый разбойник Иван Матренин, сокрывший ларь, был схвачен и передан в руки властям, раскрывшим преступление и наказавшим виновных. Ее мы рассмотрим наиболее подробно, поскольку она представляет для нас особый интерес. После того как Баба услышал речи разбойников, нам сразу же сообщают, что «поцепихше злодея сего татя Ивана Матренина» привели его к судьям. Но кто взял его под стражу и кому из представителей власти доставили его? На эти вопросы мы не находим ответа. Составитель жития отделывается здесь неясной для историка формулировкой, впрочем, достаточной для произведения подобного жанра: «и принях его (Матренина – А. В.) ко своим, преж государских слуг, сиречь стражем началным старостам Симеону да Ивану с товарыщи с протчими старосты же царские и целовальники повеле…». В дальнейшем рассказчик поясняет, что это были «царские прикащики и старосты губные». Все эти сообщения нуждаются в комментариях.

Начнем с наиболее очевидных фактов. В тексте прямо говорится как минимум о двух губных старостах по имени Симеон и Иван. С большой уверенностью можно сказать, что первый являлся представителем дворовой литвы, записанный в дворовой тетради по городу Романову, князь Семен Александрович Гнездиловский. Он фигурирует как пошехонский и романовский губной староста в 1560 г., спустя 10 лет после убийства Адриана, и в этом нет ничего удивительного, если учесть, что в некоторых случаях губные старосты могли в течение более чем 10 лет сохранять свой пост или избираться несколько раз на значительные сроки. Другого губного старосту возможно идентифицировать с Иваном Плюсковым, занимавшим эту должность в 1564 г. Вероятно, он и кн. С. А. Гнездиловский вместе возглавляли пошехонско-романовский округ.

Итак, налицо существование в середине XVI в. общей пошехонско-романовской губы, разделенной на более мелкие округа, от каждого из которых избирались губные целовальники. Но кто же еще разбирал дело о нападении на Пошехонскую обитель и убийстве Адриана, кроме губных старост? Помимо губных старост и персонала губной избы, рассказчик упоминает о неких «царских прикащиках». Дело в том, что Белое село уже в начале XVI в. по завещанию Ивана III было царской вотчиной, перешедшей по наследству к Василию III, а значит, оно и его жители ведались теми самыми царскими приказчиками.

На взаимоотношения последних с губными старостами проливает свет уставная грамота царским Подклетным селам Переяславского уезда. Согласно ей выборные земские судьи должны были в случае татьбы или разбоя судить вместе с губными старостами по губным грамотам. Подобный механизм действовал в дальнейшем и в других случаях: например, ямской староста также обязан был участвовать в суде с губными старостами подведомственного ему человека. Представляется, что в таких судах роль первой скрипки играли все же губные старосты, но даже в этих случаях у их партнеров по процессу оставалась важная функция «бережения», то есть надзора и контроля за судом. Естественно, в 1550 г., когда земская реформа еще не началась, место выборных судей занимали царские приказчики, и именно поэтому они присутствовали на процессе для защиты интересов своих подопечных.

Изъяв поличное у Матренина, губные старосты сочли возможным сразу же привести его к пытке. Будучи поднятым на дыбу заплечных дел мастером, он вскоре начал давать показания перед «многими людьми» (т. е. всеми теми, кто, как было указано выше, вершил суд), сознавшись не только в этом преступлении, но и в других злодеяниях, совершенных им ранее. При этом Матренин указал имена своих подельников-белосельцев. Он рассказал, что после убийства они бросили тело Адриана на рубеже двух волостей, а наутро собирались сжечь в костре, но не обнаружили его на оставленном месте. Проведя следствие, губные старосты и царские приказчики писали в Разбойный приказ, отослав туда материалы дела для вынесения приговора.

Обратим внимание, что губные старосты начали пытать Ивана Матренина, если верить житию, только по результатам изъятого поличного. Хотя памятники того времени обычно выдвигали необходимым условием для пытки проведение обыска, в них все же не содержалось четкого ответа на вопрос, когда можно было считать подозреваемого «доведшимся» до пытки. А значит, здесь губной староста и его товарищи должны были принимать решение самостоятельно. В Москве довольно быстро отреагировали («не по множе времене») на присланные материалы разбойного дела и вынесли свой приговор («повеление царево»): Иван Матренин был повешен, а остальные приговорены к пожизненному тюремному заключению.

В житие также сообщается, что имущество виновных («дворы их и статки и животы их с пашнями…») было продано и составило 50 рублей, отданных в Разбойный приказ: «повеле (царь – А. В.) цену сел их привести в Разбойную избу иже бе цена их и доныне тамо вселяется…» Здесь есть противоречие. Согласно губным грамотам и наказам губным старостам, наказав виновных, как правило, необходимо было конфисковать их имущество и продать, а в счет этих денег выплатить сумму ущерба, нанесенного истцу. Оставшиеся после компенсации деньги поступали в казну. Согласно житию, все конфискованное имущество после продажи оказалось в собственности государства. Однако было бы странно, если бы монастырь не получил компенсации крупных убытков (более 40 рублей), которые он понес от разбойников. Разрешить это противоречие однозначно нельзя, и нам придется ограничиться гипотезой. Первоначальная сумма, отправленная губными старостами в Москву, была больше 50 рублей. Через некоторое время после того, как ее получили в Разбойном приказе, туда прибыли представители монастыря, забравшие компенсацию, а в казне остались те самые 50 рублей, упоминающиеся в тексте источника.

Любопытно, что первое упоминание о Разбойном приказе (под синонимичным именем Разбойной избы) относится к 1552 г., а житие Адриана Пошехонского отсылает нас к еще более ранней дате, к 1550 году. Впрочем, и здесь есть свои за и против. С одной стороны, нельзя забывать, что первая часть жития была составлена в самом начале 70-х гг. XVI в., поэтому автор вполне мог называть это учреждение современным для него термином. С другой стороны, да, приказ достоверно существовал уже в 1552 г., но это только лишь первое упоминание о нем, то есть он вполне мог появиться гораздо раньше. Наконец, надо учитывать архаичность термина «изба», который ко второй половине XVI в. сменяется «приказом». Из всего этого с большой долей вероятности можно сделать вывод о существовании Разбойного приказа уже в 1550 г., а само упоминание в житии с некоторыми оговорками считать самым ранним.

Житие Адриана Пошехонского рисует перед нами неоднозначный портрет губных старост. С одной стороны, Семен и Иван честно исполняют свои обязанности, расследуя дело и приводя в действие приговор. С другой стороны, а она заметна не сразу, население явно опасается их, даже если личные качества не вызывают сомнений. Так, один из жителей села Иванники Сидор с соседями роковой ночью с 5 на 6 марта 1550 г., когда разбойники, бросив мертвого игумена, вернулись в Пошехонскую обитель, дабы продолжить грабеж, подобрали его тело и похоронили той же ночью без службы, так как «заблюлися выемки от губных старост». Разбойники предусмотрительно бросили тело на границе двух волостей, где и находились Иванники. Понятно, что этим злодеи хотели запутать следствие, ведь если бы они не успели сжечь тело поутру, тогда подозрение пало бы на жителей сел и деревень обеих волостей. Именно страх за себя и других неповинных людей заставил Сидора, его сына Ивана и их соседей замолчать более чем на 70 лет, пока, наконец, давно принявший постриг в монастыре старец Иона (в миру Иван Сидорович) не открыл всю правду своему духовному отцу игумену Лаврентию в предсмертной исповеди.

Откровенно непривлекательно выглядит фигура белосельского губного старосты Кирилла Васильевича Хвостова (губной стан переехал в Белое село в первой половине XVII в.), осуждавшего невинных и, несмотря на получение двойных откупов, продолжавшего притеснять обитель.

Наконец, если посмотреть на картину, которую нам рисует автор жития, как на целостное полотно, то мы увидим перед собой многие черты тогдашней преступности. Банда белосельцев, конечно, была собрана к случаю попом Косарем, своеобразным предводителем и организатором этого дела, и составляла не менее 20 человек. Именно столько, по нашему мнению, потребовалось бы на то, чтобы за одну неполную ночь произвести такое разбойное нападение. Лишь большая группа преступников могла позволить себе работать по разным направлениям: одни грабили, другие караулили выходы, третьи отвозили тело убитого игумена, четвертые вязали насельников обители и бросали их в подпол, пятые вламывались в церковь, а потом все они вместе увозили свою добычу в Белое село.

Очевидно, что многие из них были искушенными в разбойном ремесле. На это указывает и некоторый профессионализм в действиях при разбойном нападении, и ряд психологических моментов. Все тот же Иван Матренин, рассказавший под пыткой о своем богатом преступном опыте, не обнаружив в ларце драгоценностей, испугался и вспомнил о своеобразной «корпоративной» этике: пришел виниться перед Косарем за то, что «дерзнух неподобная украдох у своея братии». Вопрос о том, что необходимо было делать с неожиданно появившимся «злым» поличным, решался на сходке тех же участников нападения («тем же братиею рассмотрих поп Косарь…» или «и реча се им…»). Услышавший эту дискуссию церковный служебник Баба про себя засмеялся и иронически заметил: «Безумен поп невесть, где девати, восхоте разбой творити такожде и душ человеческих побивати, устроих себя от неправды, богатство собирати и красти у сосед своих орудие…» Здесь хорошо видно, что предметом для насмешки стал непрофессионализм преступников и в частности попа Косаря, который, решив встать на путь разбоя, не знал, как спрятать поличное.

Здесь мы наблюдаем двойственную ситуацию: с одной стороны, преступники-белосельцы – это простые жители со своими «животами, статками и пашнями», с другой – они неплохо организованы, стоят заодно, имеют своего главаря, отменно вооружены (одни «в доспесех с мечи», другие «в саадацех», а третьи «с копии и рогатины») и даже исповедуют что-то вроде собственной разбойничьей этики. Эти противоречия свидетельствуют, что разбойники-белосельцы представляют собой пример довольно средний, типичный для своей эпохи.

Завершая этот сюжет, необходимо определить, на-сколько же достоверно житие Адриана Пошехонского в качестве источника для реконструкции одного из дел Разбойного приказа. Следует учитывать, что житийные повести, как и ряд других источников, нельзя трактовать протокольно, как собрание точных фактов. И все же данный памятник, полный многочисленными яркими деталями, во многом является исключением. Сравнительная критика известий жития показала высокую достоверность изложенных в нем сведений и помогает выявить ряд фактов, о которых составитель говорит лишь намеком.

Первое описание банды разбойников

В январе 1596 года банда разбойников под предводительством Ивана Обоютина ограбила галичских купцов (современная Костромская область), ехавших по Переяславской дороге по направлению от Троице-Сергиева монастыря. Вскоре после нападения 4 разбойников поймали, а оставшиеся 7, включая Обоютина, скрылись. Чтобы скорее изловить преступников, Разбойный приказ из Москвы разослал местным властям ряда уездов приметы и описание оставшихся на свободе членов банды.

В составе шайки нашлось место самым разным представителям русского общества: двое дворян, казак, холоп, гулящий человек. Правда, происхождение главы разбойников Ивана Обоютина нам неизвестно, зато в документе упоминаются его прозвища в преступном мире: Киндеев, Бедарев, Кошира. Внешность и платье каждого из разбойников подробно описаны: указан рост, особенности лица, наличие бороды или усов, цвет волос. Из документа, например, известно, что один из разбойников стриг («сёк») свою бороду. Интересны описания платья вплоть до пуговиц и нашивок, а также шапок. Одежда и головные уборы некоторых разбойников были отнюдь не дешевы: упоминается хорошее сукно и шелк, окрашенные в лазоревый, желтый, вишневый и темно-красный цвета.

О наказании вологодской мужеубийцы Агриппины

В России XVII в. существовал уникальный вид смертной казни, утвержденный Соборным уложением: окапывание в землю. Некоторые подробности того, как применялась эта кара, уготованная мужеубийцам, известны нам из челобитных жителей Вологды и местного архиепископа.

В декабре 1659 г. вологодские губные старосты Козьма Панов и Матвей Данилов-Домнин получили грамоту из Разбойного приказа, по которой крестьянка Корнилиево-Комельского монастыря Агриппина приговаривалась к смертной казни за то, что удавила своего мужа. 22 декабря губные старосты окопали ее в четвертом часу дня (т. е. в четвертом часу после рассвета). «В такой мразный (морозный – А. В.) день» Агриппина долго мучилась, умоляя пощадить ее и постричь в монастырь, пока, наконец, в третьем часу ночи (т. е. в третий час после заката) ее не раскопали чуть живой. Кто же и при каких обстоятельствах посмел остановить казнь?

Известно, что ст. 14 XXII главы Соборного уложения исключала возможность пощады для таких преступниц, даже несмотря на прошения детей или родственников убитого. Однако в Вологде за убийцу вступились посадские люди, тронутые мольбами женщины. Вечером того же дня земский староста и лучшие и средние люди пришли в Софийский собор, где подали челобитную Маркеллу, архиепископу Вологодскому и Белозерскому, который в это время служил молебен после вечерни. Архиепископ, милостиво принявший вологжан, призвал в собор губных старост, которых упросили выкопать Агриппину. После чего она ожидала нового царского указа под охраной в губной избе.

Как завершилась эта история, мы не знаем. Известен случай, когда Сибирский приказ отклонил коллективную челобитную жителей Енисейска, просивших о снисхождении для крестьянки, зарезавшей своего супруга. Впрочем, в другой раз мужеубийцу из Илимска помиловали и смягчили ее наказание в честь «всемирной радости», свадьбы царя Петра Алексеевича в 1689 г.

К сказанному выше можно лишь добавить, что, кроме вологодских жителей, царю отправил челобитную и сам Маркелл, также сообщивший о сути дела своему стряпчему Ивану Токмачову. Еще более важно, что архиепископ надеялся на заступничество царского духовника, протопопа Лукьяна Кирилловича и судьи Разбойного приказа, боярина Бориса Александровича Репнина, которым Маркелл собственноручно составил 2 письма.

Дело об убийстве помещика своими крестьянами

В конце 1620-х гг. судьи Разрядного приказа рассматривали непростое дело об убийстве четырьмя мещовскими крестьянами своего землевладельца Алферия Засецкого. Хотя преступники были схвачены и охотно винились перед властями, разбирательство осложнялось двумя обстоятельствами. Во-первых, вопреки свидетельствам родни Засецкого о том, что убийцы пошли на это злодеяние, «избывая своего крестьянства», а также захватили имущества на 80 рублей и похитили все грамоты и крепости, сами преступники утверждали, что собирались всего лишь убежать от издевательств помещика, который, не таясь, брал «сильно на постелю» их жен.

Крестьяне не раз жаловались на Засецкого его родителям, в наказание отец даже некоторое время держал его скованным цепями. О действиях Засецкого знали не только жители близлежащих мест, но и некоторые монахи Боровенского Успенского монастыря. Кроме того, конфликт с частью крестьян подогревался еще и тем, что Засецкий заставлял их курить вино в разгар сельскохозяйственных работ.

Если верить расспросным речам крестьян, то они даже не собирались убивать Засецкого, а когда он готовился идти в устроенную во дворе «мыльню», они всего лишь связали его и бросили в грязь, где их господин умер от «пару», то есть задохнулся. Убийцы в один голос заявляли, что спешно покинули деревню, не забрав ничего из имущества Засецкого.

Во-вторых, после убийства крестьяне бежали за рубеж, таким образом автоматически перейдя в число государевых изменников. В свое оправдание они утверждали, что «бегали за рубеж спроста от насильства». Затем двоюродный брат убитого Дмитрий Засецкий подал челобитную, в которой заявил, что его крестьяне, будучи родственниками убийц, не только могут что-то знать о преступлении против Алферия, но и собираются лишить жизни и его самого и так же уйти за пределы Московского царства. Взятые под стражу крестьяне под пыткой отвергли все обвинения, а вскоре и вовсе сбежали от приставов за рубеж.

Через некоторое время все беглецы, крестьяне Алферия и Дмитрия Засецких, вернулись обратно, и, как и следовало ожидать, разбирательство продолжилось. Узнав об их возвращении, Григорий Засецкий бил челом о том, чтобы отдать ему людей своего покойного родного брата, кроме одного, который, по мнению Григория, как раз и убил Алферия. Похожую челобитную подал и Дмитрий Засецкий, желавший освобождения своих, не имевших отношения к убийству крестьян, после того как их накажут за побег.

Дьяки Разрядного приказа оказались в затруднительном положении, поскольку подобного дела в их практике еще не было. Среди законодательных норм, сколь-нибудь подходивших к обстоятельствам этого судебного процесса, удалось найти указ о наказании воров-крестьян и зависимых людей, которые, уйдя за рубеж, вернутся затем обратно. Впрочем, если вина беглеца не была доказана, то его по закону надлежало вернуть господину.

Теперь оставалось выяснить, как поступить с убийцами Алферия Засецкого и можно ли удовлетворить прошение его родственников о возвращении им беглых крестьян. Для решения этих вопросов из Разряда отправили память в Разбойный приказ, главное ведомство страны, специализировавшееся на борьбе с особо опасными уголовными преступлениями.

В ответной памяти судьи Разбойного приказа сообщали, что в указной книге их учреждения нет подобной законодательной нормы, и предложили для примера следующую подборку судебных решений по схожим делам.

В 1619/20 г. четверо убийц вологодского землевладельца, жильца Семена Полибина были сожжены по боярскому приговору; в 1621/22 г. двух лишивших жизни князя Федора Лыкова холопов четвертовали, отрубив им ноги, руки, а затем отсекли и головы «на Пожаре» (т. е. на Красной площади); из трех деловых людей, убивших в Переславле-Залесском Алексея Смолина, одного казнили в Москве четвертованием, а другого повесили в Переславле-Залесском; в 1626 г. в Галиче привели в исполнение смертный приговор крестьянам Чеадая Сытина, убившим не только своего боярина, но и его человека.

Важно отметить, что в деле Полибина одного из преступников сослали в Сибирь, а его четырех сыновей и дочь отдали сыну убитого, а в деле Смолина одного из убийц, после того как его били кнутом и держали в московской тюрьме, отдали вдове землевладельца. Причем в обоих случаях крестьяне были отпущены по челобитным наследников, похоже, не желавших терять дополнительные рабочие руки.

Последнее дело из подборки Разбойного приказа было наиболее близко казусу мещовских крестьян не только по хронологии, но и по содержанию. В 1628 г. в Белевском уезде зависимые люди и крестьянин Павла Лодыженского убили его, а затем на пытке признались, что поступили с ним так, поскольку Лодыженский «имал жен их и детей на постелю сильно». Судьи Разбойного приказа, по-видимому, сочли это дело сложным или важным, а потому судьбу преступников определял сам царь, по обыкновению слушавший статейный список с этим и другими делами 20 марта 1629 г. В результате убийцам вынесли весьма мягкий приговор: государь проявил милосердие из-за рождения днем ранее царевича Алексея Михайловича, и вместо смертной казни их ждала ссылка в Сибирь на пашню. Кроме того, мать и вдова одного из убийц, а также дети других были отданы вдове Анне Лодыженской.

Учитывая все имеющиеся законодательные акты и судебные решения, возглавлявшие Разряд думные дьяки Федор Лихачев и Михаил Данилов распорядились отдать в крестьяне семьи убийц вместе с имуществом родственникам Алферия Засецкого с поручными записями, в которых его братья, двоюродный Дмитрий и родной Григорий, обещали держать крестьян в удаленных от пограничья поместьях и не «побить до смерти». Что до оставшихся четырех преступников, то они определялись в тюрьму до царского указа. Дальнейшая судьба этих заключенных нам не известна.

Дело об убийстве Алферия Засецкого среди прочего интересно тем, что по его материалам мы можем проследить, хотя и в самых общих чертах, то, каким образом судьи выносили приговор, какие законодательные акты они учитывали и как отбирали и растолковывали прецеденты. Разрядные дьяки, прежде всего, решили освободить крестьян Дмитрия Засецкого, решив, что в их действиях не было измены, поскольку они «бегали за рубеж не с умышленья, убояся в Алферьеве убийстве пытки». Измена, судя по всему, также не инкриминировалась и собственно убийцам Алферия, скрывавшимся за пределами государства от уголовного преследования. Затем судьи, по-видимому, учтя дела, приведенные в памяти из Разбойного приказа, отдали семьи убийц Григорию Засецкому.

Как мы отметили ранее, лишь четырем преступникам так и не вынесли приговор, отложив его на потом. Судя по всему, здесь судьи, опиравшиеся на содержание памяти из Разбойного приказа, не смогли принять решение о том, какой прецедент следует взять за образец, и решили вынести дело на рассмотрение царя и/или Боярской думы. Нельзя исключать и того, что дьяки могли быть запутаны выбором того способа, которым надлежало умерщвлять убийц. Действительно, память из Разбойного приказа перечисляла по меньшей мере три казни (сожжение, четвертование и повешение), применявшиеся к тем, кто «побивал своих бояр».

Разбойное нападение на двор сына боярского Федора Плясова

Ограбление сына боярского Федора Плясова, следствие и суд по которому растянулись на 6 лет, было одним из самых значительных уголовных дел в Воронежском уезде второй четверти XVII в. Особенность этой во многом типичной истории разбойного нападения заключается в полноте сохранившейся документации, что является большой редкостью для архивов местных учреждений той эпохи.

3 ноября 1630 г. разбойники ворвались в имение Ф. Плясова, которого в тот момент не было дома. Преступники жестоко пытали огнем его жену, дочь и зятя, чтобы узнать о хранившихся ценных вещах. В результате они присвоили 50 р., 40 пудов меда, 4 пуда воска, 18 ульев с пчелами, несколько коробов одежды, 2 лошадей, а также множество других вещей (седло, самопалы, котлы, топоры, телеги и т. д.).

Судя по всему, родственники Плясова опознали всех шестерых разбойников. Ими были атаманы и их крестьяне одного из сел Воронежского уезда. Кроме показаний Плясова, других улик против подозреваемых у властей не имелось. По законам того времени губной староста Н. Г. Тарарыков опросил почти 350 человек из близлежащих населенных пунктов. В результате по материалам показания населения были задержаны 3 человека: атаман Богдан Тарасов (по прозвищу Пробитый лоб), а также крестьяне Клеймен Саранча и Лука Чистяк (по прозвищу Неделя). Однако Тарасова из-за недостатка улик вскоре отпустили, и уже на следующий день его убили при невыясненных обстоятельствах. Другие 2 подозреваемых были отданы на поруки, при этом на свободе все еще оставался один из разбойников.

В марте 1631 г. один из воронежских священников пригласил Плясова к себе домой пить вино. Придя в гости к священнику, он увидел в его дворе одного из разбойников, Антона Рогача. Однако священник, его зять и наймит не дали Плясову схватить преступника. Они вынудили Плясова поклясться, что он не будет сообщать властям о Рогаче. Кроме того, под угрозой применения силы Плясов отдал им 20 р. Пострадавший Плясов немедленно сообщил об этом инциденте властям, которые отдали на поруки священника и взяли под стражу его зятя, однако Рогачу удалось скрыться.

Далее в деле наступила небольшая пауза. В Воронеже ждали решения Разбойного приказа о проведении дальнейших следственных действий. В июле 1631 г. губной староста получил грамоту из Москвы, согласно которой требовалось пытать нескольких человек, среди которых был и Чистяк. Последний под пыткой признался в совершении преступления и указал, что они отвезли часть краденого меда другому атаману К. Кодулину. Кодулина немедленно задержали и посадили в тюрьму, но вскоре ему удалось сбежать. Власти подозревали, что побег стал возможен благодаря помощи сторожей, среди которых, кстати, был атаман И. Борода со своими людьми. Найти Кодулина власти так и не смогли, а вот имущество его было конфисковано и продано, а деньги взяты в казну. Подобно Кодулину, совсем недолго в тюрьме пробыл и пойманный через некоторое время Рогач, также сбежавший из-под стражи.

Показания Чистяка позволили подтвердить вину обвиненного Плясовым атамана Тимофея Лебедянца, который до этого находился на поруках. Казалось, что дело можно закрывать. Имущество разбойников было конфисковано, остальные люди, каким-либо образом связанные с преступниками (священник, его зять, наймит и сторожа), были оштрафованы. В сентябре 1632 г. губной староста Н. Г. Тарарыков был занят тем, что продавал имущество преступников, которые оказались людьми весьма небедными. В том же году Тарарыков был убит несколькими воронежцами.

Дело продолжилось лишь в 1635 г., когда был назначен новый губной староста Б. И. Кречков. К тому моменту все, кто находился в тюрьме, были отпущены. Добиваясь справедливости, Плясов поехал в Москву в Разбойный приказ, где добился указа о взятии с преступников оставшихся денег для компенсации полученных убытков и продаже того имущества, которое оставалось опечатанным. Последнее известие о получении компенсации относится к 1636 г., что позволяет предположить, что именно в этом году судебное решение было полностью приведено в исполнение, а само дело закрыто.

По-видимому, из-за долгого срока следствия и организационных проблем преступникам удалось отделаться легкими наказаниями. Тимофей Лебедянец умер на свободе, не было к тому времени под стражей и Чистяка, К. Саранча был бит кнутом и отпущен на поруки. Остальные также были отпущены на поруки и отделались штрафами.

Банда стольника Прохора Кропотова

В июле 1679 года в Москве на Красной площади казнили стольника Прохора Кропотова с двумя его сообщниками, братом Лаврентием и Максимом Лихаревым. Это первый известный нам случай, когда представители высшего сословия, Прохор Кропотов и его товарищи по эшафоту вместе с несколькими десятками представителей царского двора, составили разбойничью банду, которая несколько лет грабила и жгла села и деревни Подмосковья, не гнушаясь убивать тех, кто вставал на их пути.

Когда злодеяния преступников получили огласку, правительство направило отряд за Кропотовым и его подельниками, которые пытались бежать от преследователей. Другие преступники явились с повинной, надеясь на смягчение наказания.

Власти были обеспокоены делом Кропотова не менее, чем население, поскольку глава шайки не просто грабил и убивал, но и говорил, что готов сбежать в Польшу, а затем двинуться с ее королем войной на Москву. Бравада Кропотова, по-видимому, расценивалась царем и его окружением не иначе как государственная измена.