Текст книги "Путешествие за камнем"

На острове Челекен всё кипит и бурлит. Всюду горячие источники, насыщенные разными солями. Мерно качаются «богомолки», выкачивая на поверхность земли нефть. Своеобразно свистят струи углеводородов в озерах.

Здесь мы видим также большое разнообразие осадков, отлагаемых горячими термами: то это ярко-красные или бурые осадки горячих источников, которые образуют целую систему ступенек-блюдец, сотнями окаймляющих сопки горячих терм; то это сверкающие корочки серебристого колчедана, покрывающего все предметы, начиная с камней и облицовочных кирпичей и кончая канатами и деревянными частями срубов. Ярко-желтые, сверкающие на солнце кристаллики серы покрывают эти налеты. В более холодных сернистых источниках осаждаются черные и серые гидраты сернистого железа, быстро буреющие на воздухе. В других осаждается углекислый кальций в виде тех натеков мраморного оникса, которые мы знаем, например, в вулканических областях Закавказья. Наконец, во всех водах – всюду отложения поваренной соли то в виде гроздьев, нависающих вокруг источников, то в виде красивых качающихся сталактитов или скоплений шариков-леденцов, подбрасываемых кипящими водами.

Если ко всему этому мы присоединим еще выделения нефти, сероводорода, углеводородов и струй азота и редких газов, отложения озокерита и кира, то этим мы исчерпаем основные характерные образования острова.

Казалось бы, что перед нами необычайно сложная и запутанная картина геохимических образований. Первое время действительно трудно было ориентироваться в пестрой смене явлений, красок, форм и процессов. И в самом деле, никто из главных исследователей Челекена в своих классических описаниях геологии и минералогии острова не пытался дать хотя бы рабочую гипотезу и наметить основные линии тех геохимических процессов, которые столь разнообразно переплетаются там между собой и определяют промышленные богатства острова.

Правда, уже отмечался ряд основных фактов, которые могли дать некоторые наводящие мысли. Во-первых, было указано на одно очень характерное явление – на мало изменяющийся состав всех вод. Он характеризуется огромным содержанием хлористого натрия и почти полным отсутствием сульфатов. Во-вторых, было отмечено, что температура источников довольно постоянна. Это указывает на связь их с водами ювенильного характера, то есть происходящими от вулканических или глубинных магматических очагов. К этому же выводу приводят и анализы газов, среди которых мы имеем не только углеводородные газы, связанные с нефтью, но и газы глубин, богатые азотом и гелием.

Менее единодушны были представления геологов относительно происхождения нефти.

Отсутствие общей гипотезы о геохимии острова заставило нас попытаться свести воедино все наши наблюдения и литературные данные и выдвинуть ряд соображений, которые могли бы объяснить всё разнообразие геохимических процессов, а вместе с тем и общие для всех них черты. Кратко излагаемую ниже гипотезу надо будет еще проверить на основании нового аналитического материала и новых наблюдений, специально поставленных с целью проверки отдельных ее положений.

Три основных положения определяют судьбы острова: во-первых, вулканический очаг, находящийся под ним на сравнительно небольшой глубине (может быть, всего несколько сотен метров), постепенно остывающий и выделяющий при этом типичные сольфатарные и моффетные газы; во-вторых, море, со всех сторон омывающее остров, насквозь пронизывающее его своими водами, которые проникают в глубины и быстро нагреваются, достигая горячих дыханий вулканического очага; в-третьих, наконец, скопления нефти, образующейся из биогенных отложений в осадочных свитах палеогена и, может быть, неогена под влиянием, вероятно, обоих вышеупомянутых условий.

Если мы еще прибавим сюда железистые слои мергелей, то получим все те четыре основных агента, взаимоотношения которых определяют собой геохимию Челекена: вулканический очаг с его газами, морская вода, скопление нефти и железистые осадки. А на поверхности к ним присоединяется еще влияние пустыни – окисляющая роль кислорода воздуха и сильное нагревание горячим южным солнцем.

Сочетая все эти факторы, мы можем объяснить во всех деталях осадки Челекена и ряд своеобразных черт его геохимии. Прежде всего, в глубинах наступило взаимодействие глубинных ювенильных газов угольной кислоты и сернистого газа с растворами морской воды. Результат очевиден. Угольная кислота извлекала из растворов главную часть магния и кальция. Первый фиксировался раньше всего в глубинах, второй – в виде того мраморного оникса, о котором мы уже говорили. Далее, поднимаясь вверх, уже смешанные растворы, освобожденные от магния и частично от кальция, богатые свободными кислотными ионами, растворяли встречающиеся им по дороге вещества, в первую очередь железо и глинозем, из глинистых осадков третичных пород.

Еще выше при прохождении обогащенных нефтью горизонтов начинался самый интересный цикл обменных реакций. Сульфаты восстанавливались и в виде сероводорода улетучивались, частью осаждая блестящее сернистое железо или черные осадки гидратов железа. Соединения окиси железа и глинозема выпадали под влиянием электролитов. Растворы обогащались только галоидными солями. Выделялся сероводород, летучие углеводороды, нефть. Свободный сернокислый ион действовал на парафинистую нефть, давая начало озокериту, и, в свою очередь, восстанавливался, образуя скопления сульфидов. Затем начинался на поверхности новый цикл окисления: образовывались всевозможные квасцы, купоросы, серная кислота – желтыми мохнатыми шапками покрывались выходы и даже обломки колчеданов. На поверхности земли эти процессы шли в грандиозном масштабе. И в то время как нефть и озокерит окислялись в простые киры, накоплялись редчайшие сульфаты, в том числе минерал урусит, получивший свое наименование от урочища Урус на Челекене.

Проработка нашей гипотезы после накопления новых наблюдений, фактов и анализов будет иметь большое теоретическое и практическое значение. Ряд острых вопросов, например: глубины залегания озокерита, зависимость нефтеносных выходов от состава вод и газов, связь железистых отложений с озокеритом и т. д. – всё это может получить новое освещение в свете этих идей. Но для этого нужны специальные исследования, которые осветят полностью геохимию Челекена.

Прошло около двухсот лет с того времени, когда впервые обратили внимание на своеобразие минеральных образований этого острова. Еще в 1764 году Лодыженский писал о кучках желтой серы (очевидно, сульфатах железа), а в 1821 году Н. Муравьев описал впервые урусит как «землю, разведенную в воде, дающую рыжую краску».

Челекен и сейчас оправдывает свое название, вероятно персидского происхождения, – Чер-Кан, обозначающее «четыре рудника», или «четыре природных богатства»: нефть, железные краски (сульфаты), соль и озокерит.

В горах Копетдага

В начале января 1930 года мне удалось с партией ВСНХ Туркмении посетить очень интересный район Туркмении на границе с Ираном.

Только после того, как увидишь каракумские пески, оазисы Мерва и Теджена и ущелья Копетдага, начинаешь реально представлять себе основные типы местности и населения Туркмении:

1) пески Каракумов с частью плато Устюрт, занимающие три четверти Туркмении;

2) населенные оазисы по рекам, стекающим с южных гор, начиная с Амударьи на востоке, и по редким кяризам на западе;

3) горная территория отрогов Парапамиза, Копетдага, Кюрендага и Балханов, прорезанная глубокими и широкими долинами.

Если мы присоединим сюда еще и Прикаспийский район Туркмении с его своеобразной природой и островами (Челекен, Огурчинский), то мы получим те характерные естественные единицы, на которые делится не только сама природа, но и население с его укладом жизни и социально-бытовыми условиями хозяйства. За пять лет, прошедшие после нашей первой экспедиции, мы ближе познакомились с песками и с туркменами – «кумли». Хотя «кумли» официально и считается номадом-кочевником, но он в общем тесно связан с определенными колодцами, и район его кочевья измеряется всего лишь десятками километров…

Второй район связан с жизнью полосы предгорий и оазисов. Здесь вода, собираемая реками и подземным стоком, кладет границу естественному развитию края, и индустриализация этой полосы наталкивается на затруднения с запасами воды и источниками энергии. Новые гидростанции, текстильные фабрики, стекольные заводы и намечаемая химическая промышленность – таковы основные пути, по которым пошло индустриальное развитие этих богатейших хлопковых районов Туркмении.

Очень немногочисленное население связано с третьим районом, исторически игравшим огромную роль в торговле и некогда обширной контрабанде. Через эту область Чикишляра и Гасан-Кули шли сношения с Персией; здесь расположены транзитные пути на Кавказ и в Россию. Засоленные низины, такыры и пески, омываемые водами низовий Атрека, – такова характеристика этого края, отличающегося своими минеральными богатствами: нефтью, озокеритом, горючими газами, солью, гипсом и глауберовой солью. Мы ждем здесь еще скоплений серы, целестина, а выделение газов у Чикишляра и на Челекене позволяет надеяться на богатые источники энергии или ценные газолиновые отходы.

Рыбный промысел и жизнь на границе песков и моря наложили своеобразную печать на местное население туркменов-иомудов. Этот район труднодоступен, удобные пути к нему ведут только через намечаемое большое автомобильное шоссе из Кизыл-Арвата, через Кара-Калу и новый советский центр Кизыл-Атрек в Чикишляр. Это шоссе длиной в 350 километров откроет совершенно новые перспективы перед этим районом и еще теснее свяжет его с теми горными областями Туркмении, которые мы выделили в отдельную ландшафтную единицу – горную область Туркмении.

Горный район Туркмении можно подразделить на три части: наиболее восточная часть охватывает область Кушки и Серахса и представляет собой еще очень мало обследованную, но, по-видимому, необычайно интересную область, связывающую Каракумы с хребтами Копетдага и Парапамиза. Здесь мы встречаемся с выходами молодых изверженных пород, с пустотами, заполненными кристаллами светлого аметиста, и с большими провальными соляными озерами, в отложениях которых разведочные партии, посланные ВСНХ Туркмении, нашли весьма высокое содержание солей калия. Вторая часть горной Туркмении представлена средней зоной Копетдага. Это район, бедный водой, со слабыми надеждами на улучшение водоснабжения; именно к нему относится и район Ашхабада. Наконец, один из интереснейших районов – западный. Район этот выделен сейчас в самостоятельную единицу – Кара-Кала, то есть «старая крепость». Именно в этот район мне и удалось попасть зимою 1929/30 года и вникнуть в своеобразную природу этой части Туркмении, отличающуюся замечательно мягким и теплым климатом.

Старая дорога, намеченная еще в 90-х годах прошлого столетия, сейчас превращается в хорошую автомобильную дорогу, по которой ходят грузовики-автобусы, или, по-местному, «автобы».

В феврале, в трескучий мороз мы высадились на станции Кизыл-Арват, между Ашхабадом и Каспийским морем. Мы только что перенесли страшнейшую песчаную бурю. По пути от Каспийского моря, между Балханами, нас встретил такой дикий северо-восточный ветер, что рельсы мигом покрылись песком, паровоз стал буксовать – и наш поезд остановился.

Грозный приказ главного кондуктора выгнал всех нас на линию. Вооружившись метелками из саксаула, кутаясь от нестерпимо режущего, холодного ветра, при морозе по крайней мере в 10 °C, мы осторожными движениями наших импровизированных метелок сметали песок с рельс около каждого вагона. Не надо думать, что песчаные заносы похожи на снежные. Снежные сугробы достигают часто высоты паровоза, который приходится буквально откапывать лопатами. Здесь же достаточно ничтожного слоя песка в полсантиметра, чтобы поезд уже не мог сдвинуться с места. Утомленные этой борьбой с песком, из которой, однако же, мы вышли с честью, поздно вечером мы прибыли в Кизыл-Арват и долго грелись за пиалой чая в ближайшей от вокзала чайхане.

Мы должны были выехать в Кара-Калу рано утром с очередным рейсом почтового автомобиля.

«Не бойтесь, там быстро согреетесь», – говорили нам опытные кизыларватцы и обещали нам в Кара-Кале не только тепло и солнце, но и первую траву и первые весенние цветы.

А между тем мороз крепчал. Термометр опустился ниже 20 °C, и когда мы садились, – вернее говоря, взбирались на пирамиду, называемую почтовым грузовым автомобилем, заполненную какими-то громоздкими вещами, – то руки и ноги ныли от стужи и мы тщетно пытались укрыться от диких порывов ветра.

Дорога в Кара-Калу очень интересна. В этой области Копетдаг разбивается на три широтные гряды, круто обрывающиеся к северу и более полого падающие к югу; они отделены друг от друга широкими долинами Сумбара, его притока Чандыря и Атрека. Высокие хребты, поднимающиеся выше 1700 метров над уровнем моря, защищают долины от холодных северных ветров и создают благоприятные условия для замечательно плодородных и хорошо орошаемых долин.

Прекрасные плантации хлопка, сады фруктовых деревьев – граната, инжира, тутового дерева, – опытные станции Всесоюзного института прикладной ботаники с их посадками гваюлы – каучукового растения, пробкового дерева и других ценных культур, густые заросли в ущельях и долинах – все это говорит о своеобразном богатстве этих гор, голых на южных склонах и покрытых крупным арчевым лесом на северных.

Мы пересекаем один за другим отдельные хребты Копетдага. Прекрасная автомобильная дорога вьется между известковых и песчанистых гряд.

Тяжелый и густой снег лежит на земле. Густым инеем запушены деревья и здания. Но, уже перевалив через узкие ущелья в первую продольную долину к аулу Ходжа-Кала, мы почувствовали резкую перемену климата. Широкая открытая долина была почти лишена снега. Чувствовалась мягкость западного ветерка. Типичные туркменские кибитки перемежались со своеобразными каменными домами кубической формы, почти без окон, с маленькой дверью, в чем чувствовалось влияние Ирана. Здесь, в Ходжа-Кале, пока чинили наш автомобиль, мы расположились в одной из кибиток, чтобы выпить горячего кок-чаю. По красоте белокурой девочки, по имени Кумыш (Серебро), дочери нашего хозяина, мы могли судить о красоте и чистоте типа этих туркменов-токланов.

Наступает звездная темная ночь. Мы поднимаемся на последний перевал, руками подталкиваем нашу тяжело груженную машину на гребень, а затем круто спускаемся вниз. И тут только мы замечаем, что морозы остались позади, что воздух насыщен каким-то замечательно теплым ароматом, что нам жарко не только оттого, что мы толкали машину, но и просто потому, что здесь действительно тепло.

Темнота сгущается. Мы зажигаем фары. Вдали уже видны огни Кара-Калы, как вдруг неожиданная встреча выбивает нас из колеи. На дороге показалось какое-то крупное, страшное животное. Я сижу рядом с шофером в кабинке и не понимаю, что же происходит с нашей машиной. Мне кажется, что какое-то древнее пресмыкающееся преградило нам путь. Шофер резко тормозит машину – и перед колесами лежит раздавленный большой дикобраз. Громадные, длинные иглы покрывают его своеобразное тело. Мы убили его ударом крыла, когда он бросился на машину, ослепленный огнем фар. Мы взяли этот трофей к себе на машину и повезли его в Кара-Калу. Это была не единственная встреча с животным миром: еще раньше нам встретился на пути волк, долго провожавший нас глазами, потом, во время осмотра горных выработок пограничного хребта, на нас выскочила из штольни дикая кошка, а вокруг по скалам кудахтали горные куропатки.

Город Кара-Кала расположен на юге от второго хребта. Мороз сменился яркой и теплой солнечной погодой. Снега лежали только на северных склонах. Кара-Кала строился как центр этой богатой области сельскохозяйственных и специальных культур. Но нас сюда влекли не сельскохозяйственные интересы. О них печется и специальный агрономический пункт, и опытная станция Всесоюзного института прикладной ботаники. Нас привлекают сюда последние открытия ашхабадских и ташкентских геологов, намечающие проблемы интересного промышленного будущего этого района.

Обычная для Средней Азии ночевка – не то чайхана, не то трактирчик, не то гостиница, не то приют для приезжающих – что-то среднее, но это все равно… Важно, что мы хорошо поели и выспались и в 9 часов утра уже были готовы и вышли на площадь.

Было совершенно тепло. Солнце ярко светило. Верховые лошади уже стояли привязанными у деревьев, и около них суетились проводники-туркмены, которые должны были вести нас к иранской границе.

Граница эта отсюда недалеко. Здесь всё живет жизнью пограничников, и только прекрасная сельскохозяйственная станция Института растениеводства напоминает нам о том, что мы в районе своеобразных сухих субтропиков.

После долгих скитаний, дважды потеряв направление, трижды заехав по ошибке чуть ли не на иранскую территорию, мы наконец попадаем в Арпаклен.

Глубокий каньон врезан в пограничную гряду Копетдага. Дикая южная субтропическая растительность вся сосредоточена в этих каньонах, а наверху над ними всё те же голые хребты сухого Копетдага.

Мы у самого рудника Арпаклен.

Штабеля руды аккуратно сложены около копей. Длинной полосой виднеется жила в могучем хребте. Белый, чистый рудный камень составляет гордость этой жилы. Что это за руда? Это очень редкий минерал – углекислый барий, или витерит, который до сих пор встречался в больших количествах только в Англии. Витерит является самой лучшей рудой бария, этого металла для белых красок, металла, который для нашей промышленности представляет особый практический интерес. Однако широкая жила состоит не только из него. С белым витеритом переплетается такой же белый барит, сернокислый барий, и кальцит, углекислый кальций. Надо отделить дорогую руду от ее белых спутников. И туркмен рассказывает мне, как они научились производить эту операцию, очень трудную даже для минералога.

«Вот смотрите, – говорит он, показывая мне на горевший около нас костер. – Я брошу в него три камня. Один останется без изменения, другой с шумом растрескается, третий рассыплется в белый порошочек. Так различаем мы наши камни; и тот камень, который не рассыпается в огне, и есть та дорогая руда, которую увозят в Россию».

И туркмен был совершенно прав.

Витерит не изменяется в огне, барит (только белый) рассыпается с треском, а кальцит превращается в порошок вследствие потери угольной кислоты.

Так практический опыт горщика подтвердил теоретические положения современной химии.

Ночь мы провели у костра. Было совершенно тепло. Вокруг зеленела трава. Какие-то незнакомые цветы покрывали берега маленькой речушки, и мне вспомнились справедливые слова кизыларватцев: «Там будет и солнце, и трава, и цветы».

Весь следующий день мы потратили на осмотр многочисленных жил. Всюду те же широтные линии разломов, очевидно происходивших уже в альпийскую эпоху; те же признаки прекрасных белых минералов барита и витерита, кое-где отдельные пятна красной киновари – сернистой ртути, реже – бурые зернышки цинковой обманки и свинцового блеска.

И мы ясно видели, что перед нами какие-то отдаленные ветви глубинных рудных масс, что где-то в глубине, вероятно на юге, должны лежать расплавленные очаги, горячее дыхание которых многочисленными потоками устремляется к земной поверхности.

В теплую, почти жаркую погоду возвращались мы по реке в Кара-Калу. Мы обгоняли по дороге длинные караваны верблюдов. Их плотные курджумы заполнены были витеритной рудой. Тяжело ступали мягкие ноги животных по еще влажной от весенних дождей почве, и весело звенел колокольчик на хвосте последнего верблюда, давая знать вожаку, что верблюды идут.

По Тянь-Шаню и Ферганской долине

Мы привыкли смотреть на Среднюю Азию как на страну хлопка. Остальные культуры: рис, пшеница, а также садоводство – все меркнет по своему значению перед белоснежным хлопком. И тот, кто часто бывал в Средней Азии, знает, что, в сущности, все внимание здесь во все времена года приковано к хлопку – к его посеву, поливам и сборам. И когда осенью начинается уборка хлопка и яркими красочными пятнами рассеиваются по полям группы рабочих, а рядом с ними пыхтят новые хлопкоуборочные машины, тогда только начинаешь понимать громадное значение Средней Азии для легкой индустрии нашей страны, и становится ясно, что в Средней Азии все и должно делаться для хлопка и ради хлопка.

Но именно для хлопка и ради хлопка и необходима индустриализация Средней Азии.

Для больших урожаев нужны химические удобрения – фосфорные, азотные и калиевые. Нужна добыча фосфора, калия и азота; нужна химическая промышленность, которая вырабатывала бы серную и азотную кислоты; нужны подсобные химические материалы; нужны строительные, огнеупорные, кислотоупорные и дорожные камни. Нужна нефть для силовых установок; нужен уголь для транспорта; нужны асфальты для асфальтирования и гудронирования дорог; нужна сера для опыления садов; нужен металл, чтобы не возить каждый гвоздь из Сибири или Москвы.

И по мере дальнейшего развития культуры тонковолокнистого хлопка, по мере создания своеобразных субтропиков у Кара-Калы и Атрека с гваюлой, винными ягодами и другими растениями сухих субтропиков, наравне со всемирным развитием садового хозяйства, начиная с диких фисташек и кончая высшими сортами дынь и персиков, – наравне со всем этим нужна индустриализация, нужен металл в самых разнообразных его видах для создания той высокой техники, которая нужна для развития края.

В наших многочисленных скитаниях по Средней Азии мы на каждом шагу встречались с необходимостью постановки этой задачи, но чем больше мы думали о ней, тем больше убеждались в том, как мало еще сделано для изучения металлических богатств этого края, как недостаточны еще наши сведения о распространении запасов различных руд и как много нужно еще вложить энергии и труда, чтобы создать новую, индустриальную Среднюю Азию.

А между тем внимательный глаз открывает в Средней Азии все больше и больше остатков древней горной промышленности – старых работ.

Большие пещеры оказываются не чем иным, как крупнейшими подземными выработками рудокопов древности (таковы, например, пещеры Чаувайя и Канымансура); извилистые карстовые ходы не что иное, как те лазейки, по которым ползком поднимали из глубин ру́ды в корзинках.

Очень часто неправильные бугорки при внимательном взгляде оказываются отвалами пустой породы или остатками от выплавки металлов. Во многих местах, в пещерах, в выработках, в ущельях, находят старинные каменные молотки и каменные долота. В остатках старых работ по добыче ртути в Хайдаркане были найдены даже своеобразные сосудики для этого жидкого минерала, а в одном из медных рудников – первобытные масляные лампы.

Очевидно, было время, когда в Средней Азии процветало горное дело, добывались медь, свинец, ртуть, сурьма. Из недр земных извлекались наждак, сера, бирюза и драгоценные камни. Наши советские ученые раскрыли замечательную картину этих старых работ, относящихся преимущественно к IX–XI векам.

Потом все замерло. Месторождения были заброшены; и как часто геологи дореволюционного времени, осматривая такие месторождения, говорили: «Оно исчерпано, даже китайцы его бросили!»

Но когда пришли новые геологи, с новыми идеями и с новой верой в природные богатства этого края, они стали говорить иначе: «Еще китайцы разрабатывали эти месторождения, значит, здесь есть серьезные запасы руд».

Так, в борьбе за Среднюю Азию создавалось новое представление о ее горных богатствах, и постепенно, шаг за шагом стали выявляться отдельные металлы, неметаллические ископаемые, соли.

Сейчас перед нами уже длинный список тех полезных веществ, которые несут в себе недра Средней Азии, и некоторые из них давно уже ждут своей очереди стать объектом горной промышленности.

Я совсем не собираюсь утомлять читателя длинным описанием месторождений угля, нефти и разных металлов в этой благодатной стране. Я хочу лишь дать несколько отдельных, отрывочных, неполных воспоминаний, научно обобщить которые – задача будущего.

Сплошной грандиозной стеной стоят перед нами покрытые снегами хребты Таджикистана.

Мы едем в Харангон – знаменитое ущелье, где открыты гранитные погреба с горным хрусталем. Нас очень много. Нас окружает охрана. Крепкие лошади то и дело пересекают бурную реку, с трудом выбираясь на крутой берег.

В некоторых местах я схожу с коня и пробираюсь пешком по вьющейся по склону тропинке. В нестерпимую жару медленно и долго поднимается в гору наш караван. Все более бурной делается речка Харангон. Все реже становится растительность, появляются отдельные кусты можжевельника. Свежий, холодный ветер говорит о приближении к вечным снегам.

По дороге нам встречается караван ишаков. Они чем-то тяжело нагружены, но спокойно и уверенно несут вниз свою ношу. С курджумов стекают тяжелые капли воды. Мы спрашиваем проводников, что́ везут они с бесплодных, казалось бы, вершин снежных хребтов. «Моржен», – отвечает мне один из них. Это слово меня не удовлетворяет: я ничего не понимаю. Но местный проводник очень скоро объясняет мне его смысл: «моржен» значит «мороженое». Ишаки везут лед с глетчера в Сталинабад для приготовления мороженого.

Мы продолжаем наш путь вверх и к вечеру уютно устраиваемся на ночевку на камнях.

Как люблю я эти ночевки среди природы, на камнях, под деревом около костра!.. Спишь, правда, довольно плохо, так как твердо и неудобно, вечером жарко от костра, а утром так холодно, что зуб на зуб не попадает. И все-таки эти ночевки замечательно хороши.

Вечером все сидят у костра. Яркий огонь, шум воды, звездная ночь. Начинаются рассказы об экспедициях, поездках; небылицы сплетаются с былью; постепенно затухает огонь, затухает и разговор… Сквозь сон слышишь последние рассказы. Тихо-тихо раздается пение туркмена или киргиза. Все сильнее и громче звук водяного потока. Лагерь засыпает…

Снимаемся мы очень рано. Утренний холодок быстро поднимает всех. Еще нет 6 часов, а уже горит костер. Горячий чай разливают по пиалам. Все готовятся к выступлению.

Медленно ползем мы по крутым безлесным склонам к хрустальным погребам. Под нашими ногами в розовом граните мы то и дело встречаем маленькие пустотки, которые минералоги называют миаролами. Полости этих пустот в миниатюре напоминают те погреба, которые доставили славу швейцарским месторождениям горного хрусталя и которые нашими уральскими горщиками так остроумно прозваны «занорышами». Их стенки выстланы красивыми кристаллами дымчатого кварца и полевого шпата. Изредка среди них блеснет зеленоватый берилл или, как редкое пятнышко, бурый кристаллик оловянного камня.

Мы видим, как порода перемежается то белыми, то более темными пятнами. Мы понимаем, что здесь когда-то кипела расплавленная магма, выделяя летучие пары́ и накапливая их в отдельных пустотах, а сейчас здесь холодно, в отдельных расщелинах под нашими ногами лежит снег.

Кусты можжевельника попадаются все реже и реже. Мы подходим к границе вечных снегов, и здесь, в обрывистых скалах Харангона, мы наконец увидели первый хрустальный погреб.

Длинная, вытянутая пещерка высотой в полметра, неправильной формы, тянется по склону. Она выстлана большими кристаллами горного хрусталя, к сожалению нещадно обитыми какими-то «самодельными» геологами.

Горный хрусталь своими острыми пирамидками образует целые щетки; кое-где зеленые хлориды покрывают его поверхность, и он кажется зеленоватым, мутным и непрозрачным. Но стоит только разбить его – и перед нами чистый, как стекло, камень с острыми, режущими краями.

И невольно рисуется его дальнейшая судьба.

В кристаллографической мастерской особыми пилами, заправленными алмазами, распиливают его в строго определенных направлениях на тонкие пластинки. Эти пластинки травят кислотой, и из них вырезают чистые однородные кусочки, потом искусно полируют до большой тонины, вставляют в радиоприборы. Электромагнитные волны улавливаются ими так же, как звук – мембраной телефонной трубки или барабанной перепонкой нашего уха. Но они отвечают не на все колебания. Они могут передать только волны определенной длины; они могут заставить говорить радио только тогда, когда их волна созвучна волне эфира.

Мы убеждаемся, что действительно здесь, в горах Харангона, имеются чистые кварцы, необходимые для нашей промышленности. Мы обдумываем пути дальнейших поисков и разведок. Быстро спускаемся вниз, чтобы согреться у костра, попить кок-чая и пуститься обратно в путь.

По дороге все те же караваны ишаков с самым дорогим для Сталинабада камнем – кристаллическим льдом.

Вот мы уже в широкой долине. Виднеется узкая линия шоссе, ведущая по Дюшамбинке в горы, а на шоссе уже стоят поджидающие нас автомобили.

Усталые от непривычной верховой езды, от бессонной ночи и карабкания по скалам, мы не без труда слезли с лошадей.

Неверной походкой направляемся мы к автомобилю, и – о счастье, о радость! – как хорошо сидеть в уютном открытом автомобиле! Машина быстро поднимается в гору по прекрасному шоссе. Нет, это не просто шоссе. Это автомобильная дорога, которая пересекает хребты Гиссарские, Зеравшанские и Туркестанские, идет по течению реки Зеравшан и вновь поднимается через перевал хребта, чтобы спуститься в низовья Туранской низменности у Ура-Тюбе. Эта дорога соединяет Сталинабад с долиной Ферганы, севером Таджикистана и Ташкентом.

Эта замечательная дорога вьется все выше и выше. Мы видим налево вдоль бурной реки старую горную тропу. Она то нависает легкими оврингами,[107]107
  Овринг – вьющаяся по склону горы тропа, нередко выбитая в скале. – Ред.


[Закрыть] то видны на ней еще сохранившиеся остатки своеобразных висячих мостов, переброшенных через дикие ущелья и водопады. Горные кишлаки таджиков разнообразят эту картину дикого ландшафта.

Пятьдесят—семьдесят километров пролетают незаметно. От усталости отяжелели веки, и нужно большое усилие, чтобы держать глаза открытыми.

Один ландшафт быстро сменяется другим. То показывается налево месторождение плавикового шпата, и наши спутники рассказывают нам о замечательной находке прозрачных кристаллов этого минерала несколько севернее нашей дороги, на берегах сказочного Искандеркуля, то они обращают наше внимание на контакты гранитов с темно-зелеными породами, то показывают вдали месторождение свинцовых руд в мезозойских известняках.

Сколько новых богатств будет открыто здесь после детальной разведки! Но как трудно здесь работать, как дики и отвесны ущелья, как грозны и непроходимы потоки и водопады!

Поздно вечером, полусонные, мы возвращаемся в Сталинабад.