Текст книги "Избранный"

9

На следующий день с утра в больнице появились телевизионщики: молоденькая журналистка с микрофоном наперевес и оператор разбоиничьего вида с камерой на плече, которую он нацеливал, словно чеченский боевик гранатомёт, на всё, что двигалось в его поле зрения. Непостижимым образом – судя по всему, бородатый Сергей Иваныч нашёл-таки подход к главврачу – съёмочная группа, облачённая в стерильные халаты и бахилы, появилась в святая святых —в операционной. Корнев как раз проводил ревизию брюшной полости больному с ножевым ранением в живот, и чуть зажим не уронил от неожиданности. Матюкнувшись в марлевую повязку, он продолжил операцию, оператор коршуном кружил на некотором отдалении, целясь видеокамерой, а журналисточка, встав на цыпочки, заглянула хирургу через плечо и едва в обморок не упала, увидев располосованную рану и плавающий в крови кишечник травмированного. Медсестра подхватила начавшую оседать пигалицу за плечи и выставила из операционной, а оператор, демонстрируя мужскую стойкость и отвагу, отступил сам, прикрывая отход грозным жерлом видеокамеры.

Интервью состоялась часом позже, лишь только Корнев закончил ушивать рану и отошёл от стола, стянув марлевую повязку с лица и утерев ею покрытый испариной лоб. Тут-то и вынырнула бледненькая, но вполне околемавшаяся журналисточка. Девчушка с ходу ткнула себе под носик микрофон и защебетала на выдохе, ни разу ни запнувшись:

– Уважаемые – телезрители – мы – ведём – наш – репортаж – из – травматологической – больницы – где – только – что – закончил – очередную – операцию – чудо-хирург – Геннадий – Михайлович – Корнев – недавно – все – газеты – сообщили – об – уникальном – случае – исцеления – им – безнадёжного – больного – со – смертельным – ранением – сердца…

Ошарашенный доктор, тем не менее, быстро собрался, и выдал, как учили, пристально глядя в объектив телекамеры.

– Низкий уровень жизни отдельных категорий населения, безработица, особенно среди молодёжи, толкает их в объятия пьянства, наркомании и, как следствие, преступности. Отсюда поножовщина, драки. Мы, врачи-хирурги, научились лечить телесные недуги. У моих коллег золотые руки, способные проводить самые виртуозные операции. Но сегодня в лечении нуждаются не только отдельные больные, но и вся страна. И здесь медицина бессильна. Нам, простым людям, тем, кто работает на станках, пашет и сеет, лечит и учит, нужно идти во власть, брать управление государством в свои руки. Ведь демократия – это власть народа. А кто нами управляет сегодня? Чиновник и олигарх. С этим пора кончать!

В этом месте своей речи Корнев, вспомнив урок Маргариты Львовны, сделал решительный, рубящий жест ребром ладони, будто голову пробравшейся во власть гадине снёс. Он говорил – и сам удивлялся, как гладко у него выходит, прямо как у журналисточки-тараторки, только надеялся, что звучат его слова более весомо и убедительно. Нежиданно для себя доктор даже с некоторым сожалением расстался с микрофоном, послушно впитавшим в своё таинственное электронное нутро каждое его слово.

– Сейчас подсъёмочку сделаем, – предупредила журналисточка, кивнув оператору. – Вы пройдитесь по коридору, на нас не смотрите, общайтесь с людьми, а мы вас со стороны поснимаем.

Корнев побрёл устало мимо палат в ординаторскую, здороваясь по пути с больными, а телевизионщики семенили следом, и видеокамера жужжала чуть слышно, обозначая горящим ярко огоньком, что идёт запись.

Пыл журналистки не остудила даже убогая обстановка ординаторской, плотно заставленной расшатанными канцелярскими столами, густо покрашенными в серовато-белый больничный цвет. В этот час обходов и плановых операций здесь было пусто, лишь за одним и столов горбился на пачкой историй болезни консультант-невропатолог Степан Иванович Ярошенко. Увидев телевизионщиков, он засмущался, поправил на голове крахмальный докторский колпак, одёрнул халат и, бросив писать, принялся крутить в руках никелированный молоточек с резиновым набалдашником.

– Вы рядом присядьте, и вроде как поговорите, – предложила Корневу журналистка.

Корнев сел напротив Степана Ивановича, который окончательно смутился, покраснел, и уставился на свой молоток, будто видя его впервые.

– О чём говорить-то? – спросил Геннадий Михайлович, которому обсуждать с невропатологом было абсолютно нечего.

– Да о чём угодно! – беззаботно махнула рукой пигалица. – Всё равно картинка без звука пойдёт, микрофон выключен.

Корнев посмотрел на Ярошенко, которые сопел напряжённо, не отрывая глаз от своего инструмента.

– Да-а, – прервав тягостное молчание, выдавил из себя Корнев. – Погода нынче совсем не к чёрту… А вы, Степан Иванович, больных консультируете?

Невропатолог ошалело взглянул на собеседника, ответил хрипло.

– Да-а… консультирую, знаете ли, Геннадий Михайлович…

– И… как? – чтоб сказать хоть что-нибудь, тупо поинтересовался Корнев.

Степан Иванович затравленно покосился на камеру, сделался совсем уж пунцовым, и растерянно пожал плечами.

– Н-н-не знаю… П-по– разному…

– Вот и чудненько! – встряла бесцеремонно в вымученный диалог журналисточка И упорхнула, не прощаясь, а Степан Иваныч стянул с головы хрустнувший от крахмала колпак и утёр им усеявший багровое лицо пот.

– Фу, блин… – А потом, придя в себя, спросил завистливо: – Чем это ты, Михалыч, телевидение заинтересовал?

– Не знаю, – развёл руками Корнев. – Привязались… Хотим, говорят, фильм о вас делать.

– Художественный? – вытаращил глаза Ярошенко.

– Не-е, документальный.

– А-а, – с облегчением вздохнул невропатолог. – Меня тоже однажды на документальную ленту снимали. Я тогда наркологом в диспансере работал. Тоже подлетели вот так вот: что да как? Ну, я им и выдал!

– Показали?

– Наверное… Я, к сожалению, не видел… Но показали наверняка – я им минут пять про алкоголизм втолковывал… А вообще-то как не было справедливости на свете, так и нет! – неожиданно заключил невропатолог. – Один, понимаешь, работает, как вол, без малого тридцать лет врачебного стажа имеет, а про него нигде – ни гу-гу. А про другого – и в газетах, и по телевизору…

– Это вы на меня намекаете? – усмехнулся Корнев.

– Да нет, – сконфузился Степан Иваныч. – Я, так сказать, в общих чертах. Не додают у нас людям при жизни, явно не додают! У меня, к примеру, сосед был. Поэт. Ну, знамо дело, мужик, естественно, пьющий. Он мне даже книжечку стихов своих подарил. Тоню-усенькая, как блокнотик! Я, дело прошлое, почитал. Ерунда, конечно. Цветочки-лепесточки, слёзки-берёзки… А пробирает. В грудной клетке, вот здесь, в области сердца, вдруг так защемило! Я уж, грешным делом, подумал: не стенокардия ли у меня? И книжечку ту спрятал – от греха подальше. Вот. А поэт тот вскоре умер. До пенсии не дожил года три, или четыре. И как его народ хоронить повалил! И начальство областное, и делегации целые – от библиотек, драмтеатра. Венков – море, букетами гроб завалили. А я смотрю на всё это и думаю: если б вы вместо букета вот этого роскошного тогда, при жизни денег бы ему на бутылку дали, поэт бы опохмелился – и жив до сих пор был. Он бы на деньги, что вы в его похороны вбухали, лет пять как сыр в масле катался – и сыт, и пьян, и нос в табаке. Так нет. При жизни – фиг, самогон, стеклоочиститель, разную дрянь от бедности пил, а как умер – так почестями завалили… Я вот люблю в газетах некрологи почитывать. О том, какие золотые и раззолотые, дескать, покойники-то. А сам про себя думаю: вот умру, про меня такого, небось, не напишут…

– Ну, Степан Иваныч, вы и даёте! – развеселился Корнев. – Покойникам, некрологам их позавидовали!

– Никому я не завидую, – гордо откинулся на спинку стула невропатолог. – Я о справедливости говорю. О том, чтобы каждому по заслугам его при жизни ещё воздавалось. А вы… У меня в молодости, может, тоже таланты были! – помолчав, заявил вдруг он. – Вот, внучка моя. Сопля зелёная. Рисовать любит фломастерами. И ведь что изображает? Цветочки, солнышко, человечков кривоногих. Я её спрашиваю: это у тебя что? Она: ма-а-ма. И не похоже совсем. Подсолнух какой-то, чертополох. А она: не-е-т, ма-а-ма… Тьфу! Упрямая. Так я её по клеточкам перерисовывать попытался научить. Знаете такой способ? Разбиваешь картинку, которую перерисовать хочешь, на квадраты, на своём листке в том же масштабе, или в другом, такие же квадраты расчерчиваешь, а потом аккуратненько, штришок за штришком квадрат за квадратом, изображение переносишь. Я в молодости так Ленина и Брежнева для стенгазеты школьной перерисовывал. Получалось похоже, педагоги хвалили. А ведь тогда с изображением вождей стро-о-го было! Так к моим рисункам – никаких претензий. Но чтоб там на выставку, или куда – ни-ни! Только, так сказать, для внутреннего употребления. А внучка моя каляку-баляку нарисовала – и на тебе, в каком-то областном конкурсе юных художников приз отхватила. Не-ет, так нельзя. Избаловали народ незаслуженными почестями-то… Вот и вы! – он обличающее ткнул молоточком в собеседника. – Небось, думаете, что вы какой-то особенный, избранный, раз про вас кино снимают? А я так считаю: повезло просто. Оказались в нужный момент в нужном месте, – вот вас и выбрали.

Корнев улыбнулся загадочно, и, наклонившись к Степан Иванычу, шепнул ему на ухо:

– Не выбрали пока. Но месяца через два, обещаю, обязательно выберут!

10

Расклад сил или, как выразился Минусов, конфигурация грядущей избирательной компании, выглядела так.

Самым раскрученным претендентом в округе был кандидат от коммунистов Василий Алексеевич Никандров. В Государственной Думе от отсидел два первых созыва, успел надоесть даже своим, и третьи выборы проиграл. Однако сейчас, как только освободилось кресло, забил копытом, словно старый боевой конь при звуках полковой трубы, и, несомненно, выставит свою кандидатуру. В его пользу играют известность, стойкий электорат. Против – раскол в рядах коммунистов, появление в их среде молодых амбициозных лидеров.

– Они справедливо рассуждают, – комментировал для Корнева предвыборную ситуацию в городе политтехнолог, – что старший товарищ за восемь лет пребывания у кормушки наелся вволю, и теперь должен уступить хлебное место перспективной молодёжи. Однако Центральный Комитет, лично Зюганов, по моим данным, поддержал кандидатуру Никандрова. Поэтому молодые товарищи наперекор ему не пойдут – партийная дисциплина обязывает, но и ложиться за него на амбразуру не будут. Так что шанс завалить коммуняку, играя на его электоральном поле, есть.

Вторым политическим тяжеловесом из числа будущих соперников, по мнению Минусова, несомненно, являлся генеральный директор нефтедобывающей компании Павел Никитович Толстов, серьёзный мужик пенсионного возраста.

– В регионе его знают, на телевидении он давно примелькался, – разъяснял Минусов, привычно усевшись на угол стола в прокуренном помещении штаба, идоктор, утонув в диване, опять оказался ниже политтехнолога – будто школяр-первоклассник перед строгим учителем. – Известный меценат… А чего ему жмотиться, цены-то на нефть растут. К тому же на выборы засобирался. Для него миллион долларов потратить – что для тебя сторублёвку.

– Зачем же ему ещё и депутатство? – уже чувствуя неприязнь к потенциальному сопернику, возмутился Корнев.

– После истории с «ЮКОСом» у наших магнатов нервишки пошаливают, – усмехнулся политтехнолог. – Вот и бегут за депутатской неприкосновенностью… Это, так сказать, твои главные конкуренты. С момента объявления о начале регистрации ожидается появление ещё нескольких фоновых кандидатов.

– Фоновых? – заинтересовался доктор.

– То есть, заведомо не проходных, но желающих обозначить своё присутствие в политическом пространстве региона. Такая шантрапа есть в любом городе. Выныривает в каждую избирательную компанию, корчит из себя значимую фигуру, ходит по предпринимателям, по мелочи на выборы сшибает. Есть дураки – дают. Шантрапа половину денег на рекламу себя, любимого тратит, половину ворует. В решающий момент проигрывает, конечно, но шубу новую жене или автомобиль для себя на бабки нашакаленные приобрести успевает.

– Надо же… А я и не знал, что бывают такие, – удивился Корнев.

– Это – мелочь, их по рожам видно, – отмахнулся политтехнолог. – Гораздо сложнее подснежника выявить.

– Что за подснежник? – опять ухватился за незнакомое понятие доктор. – У судмедэкспертов так трупы замёрзших зимой людей, оттаявших и найденных по весне, называют.

– Ну и у нас – вроде того, – согласился Минусов. – Это потенциальный кандидат в депутаты, раскрутка которого задолго до избирательной компании началась. Вроде тебя.

– Я… подснежник? – неприятно поразился Корнев.

– Самый настоящий! Да ты не смущайся, ничего зазорного в твоём положении нет. Обыкновенная пиаровская примочка. Главное в нашем деле – чужого подснежника вовремя выявить, а своего до последнего момента не раскрывать.

– А как подснежников, то есть нас, раскрывают?

– Да хотя бы по джинсе – скрытой рекламе. Кто-то наверняка статьи о тебе в газетах уже заприметил, вырезал и к делу подшил. Мои ребята тоже в этот период все положительные материалы о любом человеке в средствах массовой информации отслеживают, анализируют: кто и кого хвалит, а главное, зачем?

– Ну вот, а я считал, что о хороших людях от души пишут и фильмы снимают, – обескуражено заявил Корнев, сразу вспомнив Степана Иваныча.

– Оставь свою наивность, доктор, – ухмыльнулся политтехнолог. – В наше время ничего, в том числе и добрые дела, просто так не делаются. За всем – чей-то интерес, корысть, расчет. Но, если тебе так легче, рассматривай себя как сюрприз для соперников. И действия наши вынужденные, потому что ты кандидат нулевой, то есть не раскрученный и совсем избирателю неизвестный. И мы тебя за короткий период должны из фонового в засвеченные перевести. Такие-то, брат, дела. Да, ещё, по нынешней моде, ближе к выборам, в списке зарегистрированных кандидатов обязательно клоны появятся. – И, заметив непонимающий взгляд Корнева, пояснил: – Двойники. Однофамильцы. Против фаворитов, естественно. У Никандрова, например, Никаноров, у Толстова – Толстых. Глядишь, избиратель запутается, и не за того проголосует. Между прочим, мало, немало, а до двух процентов голосов таким образом оттяпать можно.

– Всего-то, – пренебрежительно хмыкнул доктор.

– В нашем деле мелочей не бывает, – строго окоротил его политтехнолог. – Настраивайся на серьёзную борьбу. У коммуниста электорат – протестный, у нефтяника – деньги, административный ресурс. Догадайся с первого раза, кого губернатор поддерживать будет?

– Неужто нефтяника? – догадался Корнев.

– Конечно! И не потому, что он его любит. Нефтяная кампания – это налоги в местный бюджет, цена на ГСМ в посевную и уборочную. У губернатора – социальная сфера, сельхозтоваропроизводители. Как он им скажет, так они и проголосуют!

– И на фига мне в эту драку соваться? – поёжился доктор.

– Сунулись уже. Не дрейфь! Любая избирательная компания – это прежде всего трезвый расчёт. Если хочешь, гольная математика!

– С математикой у меня не очень… – почесал в затылке Корнев. – В школе еле на тройку тянул. От того и в медицину подался.

– Ну, как считать да вычитать, ты наверняка знаешь, – хлопнул его по плечу панибратски Минусов. – А потому считай. Многолетний анализ показывает, что на выборы депутата Государственной Думы, не совмещённые с президентскими или региональными, приходит примерно тридцать процентов, обладающих правом голоса. В нашем избирательной округе – это триста тысяч потенциальных избирателей. Таким образом, с учётом тридцатипроцентной явки, на торги выставляется сто тысяч голосов. Это понятно?

Доктор энергично кивнул.

– Тогда пошли дальше. По моим прогнозам, в округе будет выставлено семь кандидатов… Заявят о своём участии в выборах гораздо больше, человек десять – одиннадцать. Но реально соберут подписи, зарегистрируются семь. От силы восемь…

– И мы делим сто тысяч голосов на семь или восемь! – озарёно подхватил Корнев.

– Не торопись поперёд батьки в пекло, – покровительственно попенял ему политтехнолог. – Не стоит думать, что для победы тебе будет достаточно набрать одну седьмую или одну восьмую часть голосов. Надо исходить из того, сколько человек проголосуют за безусловных лидеров. Их, как мы прикинули, двое – коммунист и нефтяник. Поэтому абсолютным фаворитом окажется тот, кто из ста тысяч выставленных на торги голосов приобретёт пятьдесят тысяч.

– А остальные пять человек? – запутался в «простой» арифметике доктор.

– А остальные – аутсайдеры, они будут довольствоваться двумя-тремя процентами. Теперь представь, что в разгар выборной компании появляется третий фаворит – это ты. И теперь для победы лидеру требуется набрать тридцать процентов из ста тысяч голосов – то есть около тридцати тысяч.

Корнев потряс готовой, не успевая следить за расчетами политтехнолога, но цифру – «тридцать тысяч» – запомнил.

– То есть, в общей сложности, – продолжил Минусов, – мы должны с тобой охмурить всего-то тридцать тысяч жителей славного Нижнеуральска, имеющих право голоса. Задача хоть и не простая, но вполне выполнимая. И если нам удастся перетянуть на свою сторону пакетированный электорат…

– Это ещё что за штука? – испугался незнакомого слова доктор. Оно напомнило ему отчего-то пластиковые мешки с телами, сотни лежащих рядами чёрных пластиковых мешков, – он видел такую скорбную картину в Армении, куда молодым доктором ездил на ликвидацию последствий землетрясения.

– Пакетированный электорат – это автономные группы граждан, экономически или социально зависимые от начальства. – Без запинки выдал определение термина политтехнолог. – Солдаты в воинских частях, зеки в следственных изоляторах, обитатели домов престарелых, лечащиеся в стационарах больниц… Кто ещё? Компактно проживающие работники промышленных и сельскохозяйственных предприятий… В общем, то население, которое ходит голосовать строем.

Корнев недоверчиво покачал головой.

– Ладно. Пусть начальство велит проголосовать, к примеру, за Толстова. А они в кабине – раз, и галочку поставят за меня!

– Не надейся, – язвительно усмехнулся Минусов. – Во-первых, солдатам – срочникам одинаково наплевать и на Толстова, и на Корнева. Во-вторых, командир им доходчиво объяснит, что после голосования вскроют ящик, и если за неугодного кандидата будет хоть одна галочка – по всей части отменят увольнения и устроят марш-бросок с полной боевой выкладкой. То же можно сказать и зекам. Бабушкам из дома престарелых бюллетень только подержать дадут, а галочки, где надо, персонал расставит… Ну, а на кого административный ресурс будет в этом округе работать, я тебе уже объяснил.

– Так, выходит, мне особо рассчитывать не на что, – упавшим голосом подытожил Корнев.

– Да нет, почему же? Мне тут справочку подготовили: в вашем городе проживает пятнадцать тысяч инвалидов. Ещё столько же больных, матерей-одиночек. Сто пятьдесят тысяч пенсионеров. Вот наш резерв голосов, которые у нас никакие коммунняки и нефтяники не оттяпают! Давно известно: больное общество избирает врачей. Так что с помощью разного рода убогих быть тебе, Геннадий Михайлович, депутатом! Остаётся только грамотненько провести компанию. Ну, а это я как раз умею лучше других!

11

В конце октября Корнев без проблем оформил отпуск, благо что в этом году, как, впрочем, и в предыдущие три, предоставленным трудовым законодательством правом на отдых воспользоваться не удосужился. Даже кратковременное отсутствие приработка в виде совместительства и платных дежурств бросало его и без того небогатую семью на самое дно финансовой пропасти.

Жена воспринимала предвыборную суету мужа как неразумную авантюру, поджимала губы, не одобряя, но и не переча особо, терпеливо следуя завету мудрых женщин: чем бы мужик не тешился, лишь бы водку не пил.

Иришка, услыхав из разговора родителей, что отец собирается баллотироваться в депутаты, тут же переиначила непонятное слово в доступное её детскому воображению «детопупы». «Детопуп», по её разумению, был кем-то вроде водяного – толстого лысого старика, который обитал в болоте, хватал ненароком забредших туда детей, и затягивал на тинное дно. А потому, справедливо полагала Иришка, её доброму доктору-папе «детопупом» становиться не следовало. Так что дочь тоже была категорически против. Отец пообещал ей клятвенно, что ни в какие болотные чудовища превращаться не намерен, но, как подозревала она, обманул. Потому что разговоры в их семье на эту тему не прекратились.

В последний перед отпуском рабочий день Корнев имел не слишком приятную беседу с главным врачом. Вызвав доктора в свой кабинет после «пятиминутки», растянувшейся по обыкновению минут на сорок, шеф не стал сразу «наезжать» на подчинённого, и даже извинился за давешнюю размолвку:

– Ты, Геннадий Михайлович, сам оперирующий хирург, и знаешь, что мужики мы злые, грубые, к сантиментам не приученные. Я в молодости у Исилевича стажировался. Слыхал про такого? Фронтовик. Легенда! Как-то ассистировал ему, и вместо прямого корнцанга изогнутый подал. Так он мне кулаком в резиновой перчатке бац в ухо! Я ему: «Борис Рафаилович, вы ж расстерилизовались!» А он: «Я, сынок, даже если плюну в брюшную полость – ни черта инфекции не будет!» Во люди! Человечища! Не какие-нибудь… хи-хи психологи-неврологи… М-да. И я после школы той с подчинёнными грубоват бываю. Знаю за собой этот грех. Извини.

– Да что вы… Да ладно… – неосторожно расчувствовался Корнев.

– А потому со всей прямотой тебе заявляю: не дело ты задумал с депутатством этим. Не дело!

– Каким депутатством? – попытался изобразить на лице искреннее непонимание доктор.

– Не крути хвостом-то, – сразу настроился на свой обычный, сварливый тон главврач. – Намерения твои, кому надо, уже известны. Скажу больше. Вызывали меня вчера в ГУЗО22
  Главное управление здравоохранения области.


[Закрыть]. Интересовались, что ты за птица. Ну, я им всё обсказал, как есть. Не скрывая достоинств твоих, но и… недостатков! – последнее слово он подкрепил выразительным жестом, щёлкнув себя указательным пальцем по шее.

– И… что? – напрягся Корнев.

– Предложили тебе в этой сомнительной авантюре не препятствовать. – Заметив самодовольную ухмылку на лице подчинённого, главный тут же добавил изрядную ложку дёгтя. – Но и не помогать. Никаких интервью с хвалебными одами в твой адрес не раздавать, никаких телевизионщиков в больницу больше не пускать!

«Степан Иваныч стуканул!» – сообразил Корнев. Главврач тут же подтвердил его догадку.

– А то ходят по стационару за тобой журналисты, как за телезвездой, коллегам твоим работать мешают. Опять же, режим стерильности. Осень. Эпидемия гриппа на носу… Так что по вопросу твоего депутатства мне и коллективу больнице рекомендовано сохранять полнейший нейтралитет. Идёшь в политику, ну и иди. Скатертью, как говорится, дорожка.

– А я думал, вы, Владимир Семёнович, к этому случаю другую поговорку припасе, – обиделся доктор. – Например, большому кораблю – большое плаванье!

Главврач нахмурился недовольно.

– У меня отец во время войны на флоте служил. Так вот он всегда поправлял: плавает только говно, а корабли – ходят. И мне, повторяю, в принципе всё равно, куда ты собираешься… плыть. – Он мстительно растянул губы в улыбке. – Но как специалиста, тебя жалею. Как хирурга классного. Ты только подумай, сколько в твою подготовку знаний, чужого опыта, денег государственных вложено. И всё – коту под хвост? Политиком он, вишь, пустобрёхом собрался заделаться!

– Во-первых, – подражая Минусову, веско заявил Корнев, – деньги, что в меня государство вложило, я давно отработал. Двадцатилетним, практически безвозмездным, если учитывать мою зарплату, трудом. Во-вторых, в парламенте, да будет вам известно, люди тоже важнейшими государственными делами занимаются…

– Ишь, как ты… полемизировать наблатыкался, – изумился главврач. – Раздулся, как индюк, сразу ва-а-жный такой стал, ручёнками замахал… Прямо Жириновский на митинге! Да пойми, Михалыч. Не о том я волнуюсь, что ты в депутаты пройдёшь и в Москву переедешь. Ни хрена никуда ты не вылезешь, вот в чём проблема! Ты, парень, молод ещё, – перешёл на задушевный, отеческий тон Владимир Семёнович, – и всяческих аппаратных игрищ не знаешь. А я четверть века в главврачах, с советско-партийных времён. И никогда не поверю, что кто-нибудь просто так, от широты душевной – возьмёт рядового хирурга, без связей с сильными мира сего, и двинет в депутаты. И я боюсь… да что там боюсь, просто уверен, что тебя используют, как пешку в чьей-то игре. А потом, как говорил мой папаша, светлая ему память поматросят, и бросят! И ты запьёшь с горя… Не мотай головой! Знаю, о чём говорю. Есть у тебя склонность к этому, есть. Я хотя, слава Богу, и не психолог-невролог, а в людях мал-мал разбираюсь. Заметь, я тебя даже не осуждаю. Выпивка у хирургов – увы, профвредность. В конце концов, лучше стакан водки для разрядки употребить, чем таблетки, реланиумы да люминалы какие-нибудь. Так вот, пока ты в нашем, привычном для тебя окружении работаешь – держишься, в алкоголизм не сваливаешься. А хлебнёшь дерьма на выборах, поймёшь, что использовали тебя, как… как прокладку с крылышками, так и запьешь от обиды. А ты у нас парень обидчивый, не отрицай. Я-то знаю, насмотрелся, как такие люди ломаются.

Корнев, не ожидавший, что шеф с этой стороны подступится, задумчиво потёр подбородок. Если признаться, то те же сомнения грызли исподволь и его, но он отметал их, следуя бесшабашному, исконно-русскому «авось». И рассердился на главного так, как сердятся на стоматолога растревожившего лечением больной зуб. А потому парировал с неприязнью:

– Ну, мало ли как бывает… Обстоятельства так сложились. Расклад… э-э… политических сил. Вот и понадобился такой человек, как я. Да и чем я хуже других? Вы телевизор смотрите? Госдуму ту же! Видели, кто там заседает? Сплошная серая масса. И знаете, Владимир Семёнович… Мне отчего-то кажется… – он, растянув губы в улыбке, поклонился собеседнику повинно, – что меня – выберут.

– Ну-ну, – хмуро буркнул главврач. – Давай, дерзай. А когда пролетишь с депутатством своим, приходи. Мне хорошие хирурги нужны.

– А политики? – не выдержав, съехидничал Корнев.

– А политики и прочие бездельники – нет, – сказал, как отрезал, на прощанье главврач.

Однако заявление на отпуск всё-таки подписал.