Текст книги "Первое противостояние России и Европы. Ливонская война Ивана Грозного"

Ливонская война могла бы начаться за восемь лет до ее начала

Какие-то не совсем ясные для нас события происходили в Прибалтике в начале 1550‐х годов. В 1550 году истек срок предыдущего русско-ливонского перемирия, заключенного в 1535 году, и стороны должны были перезаключить мирный договор. Но вместо пятнадцати лет оно было заключено всего на один год, который Россия дала ливонцам «на исправленье» от их грехов. Обвинения прозвучали для ордена как гром среди ясного неба.

Дерптский епископ конфисковал у русских купцов меха соболей и куниц. Обычно такие конфликты считались мелочью и решались местными властями в рабочем порядке. А тут от имени самого Ивана IV дипломаты просили не только вернуть меха, но и заплатить штраф. Кроме того, требовалось разрешить русским купцам свободную торговлю любыми товарами, в том числе свинцом, медью, доспехами и всем военным снаряжением. В Россию через Ливонию следовало допустить беспрепятственный въезд военных специалистов. В Нейгаузене, Пернове и Нарве должны были открыться общие суды. Если через год эти требования будут удовлетворены, Россия обещала продлить перемирие еще на десять-тридцать лет.

Данные требования были традиционными для русско-ливонских конфликтов второй половины ХV – первой половины ХVI века. И пограничные споры, и притеснения купцов, и непропуск мастеров и стратегических товаров – эти «факторы раздражения» упоминались в русско-ливонских отношениях со времен Новгородской и Псковской республик. Даже упоминание «старых залогов» и некоей дани, под которой, несомненно, имеется в виду знаменитая Юрьевская дань, известная с 1463 года, тоже было ритуальной традицией. Но они никогда не служили серьезными претензиями, угрожавшими войной. А тут ливонские страхи вдруг обрели плоть и кровь…

Кое-какие меры Ливония намеревалась предпринять. На совещании в Вольмаре архиепископа Вильгельма со знатью ордена было решено обязать дерптского епископа заплатить компенсацию за конфискованные у русских меха соболей и куниц, из‐за которых и разгорелся весь спор. Что же касается отмены запретов на торговлю, то ливонцы справедливо указывали, что это зависит не от Ливонии – такова позиция «христианского мира», то есть касается всей Священной Римской империи.

В 1551 году договор был продлен на пять лет. К сожалению, его оригинал не сохранился (в архиве отложилось только первоначальное соглашение 1550 года), поэтому неизвестны ни «исправления» ливонцев, ни то, как к ним отнеслась русская сторона. Зато ясно, что события 1550–1551 годов породили еще больший раскол внутри Ливонии: они послужили поводом для ссоры рижского архиепископа Вильгельма и магистра Иоганна фон дер Рекке: Вильгельм попытался представить себя перед прусским герцогом Альбрехтом спасителем Ливонии, сумевшим договориться с русскими, и обвинил магистра в том, что тот якобы обижал послов и вел себя недипломатично. Архиепископ просил Альбрехта помочь предотвратить войну и в то же время заключить военный союз с Польшей или Швецией или мобилизовать на оборону Ливонии войска Священной Римской империи, а также рекомендовал ввести военный налог и усилить обороноспособность Ливонии.

Перспективы грядущей войны с Россией рассматривались в меморандуме неизвестного автора о положении Ливонии 1552 года. Здесь названа конкретная дата чуть не состоявшейся русской агрессии – день святого Мартина, 11 ноября 1551 года, когда якобы к границам Ливонии подошли 100 тысяч русских и 18 тысяч татар. Ландсгерры в панике провели ревизию вооруженных сил и выяснили, что навстречу этой орде могут выйти 7 тысяч воинов: 3 тысячи – от ордена, по две тысячи от архиепископа и горожан Риги, Дерпта и Ревеля. Прогноз, чем закончилось бы подобное столкновение, был, мягко говоря, неблагоприятным. По словам неизвестного автора, русские так и не напали, испугавшись морового поветрия, которое в 1551 году унесло много жизней в Гарриене и Вирланде. В другом письме излагается иной план русского наступления: из Новгорода на Динабург и далее на Нарву, а из Пскова на Нейгаузен и потом на Дерпт. Союзником Ивана IV здесь назван ногайский князь Исмаил.

Тема грядущего вторжения России в таком же ключе обсуждалась немцами весной – летом 1552 года, когда Москва, забыв про Ливонию, занималась покорением Казанского ханства. Нападения России ливонцы ждали и в 1553 году, и опять напрасно. Так и не дождавшись вторжения русских войск, ливонская делегация в 1554 году выехала в Москву для продления перемирия. Никто не знал, что этим она запустила часовой механизм, отсчитывающий время до грядущей войны.

Стремилась ли Россия выйти к Балтийскому морю в XVI веке?

«Ливонская война велась за выход к Балтийскому морю». Эта хрестоматийная фраза, которая прочно ассоциируется с данной войной, вошла во все школьные учебники и даже присутствует в ЕГЭ. Россия напала на Ливонию, чтобы добиться выхода к морю, свободы морской торговли и открытого въезда мастеров и специалистов из Западной Европы.

Сторонники этой точки зрения почему-то совершенно игнорируют географическую карту. Дело в том, что выход к морю у России был. В ХVI веке Россия владела южным побережьем Финского залива от устья Наровы до устья Невы – почти 200 км побережья. Оно было пустынным. Если был нужен выход к морю, почему здесь не строились порты, торговые и военные корабли, купеческие фактории, не прокладывались дороги?

Россия имела как минимум два города на судоходных реках, впадающих в Балтику, недалеко от их устья. Это стоявший напротив Нарвы Ивангород и Ям на реке Луге, примерно в тридцати километрах от Ивангорода. В принципе, и там и там строительство порта и флота было возможно, но не велось. Чтобы контролировать проход торговых судов в Нарову, Россия между 1536 и 1577 годами трижды возводила укрепления в устье реки, но не создала ни одного морского порта.

В начале ХVI века в устье реки Охты, на месте современного Санкт-Петербурга возник первый русский город на Неве – Невское устье, или Невский городок. Именно через него порой везли свои товары из Ревеля новгородские купцы – здесь товары с морских кораблей перегружались на насады и дальше уже через Неву, Ладогу и Волхов перевозились в Новгород. Невское устье как торговая фактория впервые упоминается в 1521 году, когда на него напали морские пираты. Поселение в устье Охты, видимо, на протяжении ХVI века переходило из рук в руки, несколько раз разрушалось и восстанавливалось, но так и не стало крупным торговым портом.

Еще при викингах главным центром морской торговли Руси на Балтике была Ладога на реке Волхов. Из нее суда выходили в Ладожское озеро, далее – в Неву и Балтийское море. К ХVI веку Ладога пришла в упадок. Здесь было 116 дворов, в основном заселенных крестьянами и рыбаками. Городские ярмарки (Успенская и Рождественская), проводившиеся дважды в год, носили локальный, а не международный характер. Очевидно, что в ХVI веке Ладога не являлась крупным центром транзитной балтийской торговли (отдельные визиты иностранных судов, как, например, в 1556 году корабля англичан Томаса Соутема и Дж. Спарка, ситуации принципиально не меняли).

Торговали ли русские на Балтике? Да. Но торговля была преимущественно сухопутной, через Великий Новгород и Псков. Корабли, на которых «за море» везли товары, были ливонскими, ганзейскими или шведскими, а русские пользовались речными судами, годными максимум для каботажного плавания, вдоль морского побережья. Они использовались для локальных маршрутов, в основном по рекам – Нарове, Луге, Неве, Волхову. Некоторые ходили через Финский залив до Выборга. Но русского торгового флота с портами – точками базирования на Балтике в ХVI веке не было.

Почему не было? Проще было нанять в Нарве, Ревеле или Выборге ливонский или шведский корабль с командой, чем содержать собственных матросов, ремонтные верфи, а главное – свой военный флот, который защищал бы от нападений пиратов и конкурентов.

Сторонники концепции «прорыва к морю» обычно объясняют отсутствие флота происками врагов. Мол, супостаты разоряли пристани, топили корабли и не давали ничего построить. Документы Ревельского архива в самом деле полны свидетельств о нападениях на русских торговцев ревельских, шведских, ливонских пиратов. Но все эти местные торговцы, большей частью новгородские и псковские, не пользовались поддержкой на государственном уровне. Попытки масштабного русского строительства порта, верфи или флота на Балтике в ХVI веке неизвестны. Нет примеров уничтожения неприятелем свежевыстроенного русского торгового порта. Разорение мелких факторий (вроде Невского устья) и пиратство против местных купцов не могут служить аргументом – их разоряли потому, что они были легкой добычей. А если бы русские выстроили крепость, вооружили ее артиллерией, поставили государевы войска и стали под их прикрытием строить флот (как было в ХVIII веке с Петербургом и Петропавловской крепостью), то разве могли бы ливонцы или шведы этому помешать? Судить об этом невозможно, потому что таких попыток в ХVI веке просто не было.

Значит ли это, что Россия пренебрегала выгодами морской торговли? Нет, их понимали и на государственном, и на купеческом уровне, однако Россия ХVI века – не буржуазное государство. У нее не было никакой целенаправленной политики по развитию внешней торговли. За купцов могли заступиться, если они дойдут со своим челобитьем до царя, и использовать их жалобы как повод для какой-то дипломатической акции. Но нет никаких оснований считать, что Иван Грозный занимался протекционизмом и ради коммерческих интересов своих купцов мог развязать войну с половиной Европы. Нельзя приписывать государю логику и мотивы поведения европейских правительств эпохи колониальных войн…

А вот «взять под свою руку» чужую торговлю, чужой флот, порты, заставить чужое купечество работать на себя – эта логика была России ХVI века вполне понятна. Логика чисто феодальная – обложить данью купеческий караван, торговый путь, поселение купцов. Отношение к Ливонии формировалось во многом исходя из этих принципов. Русские не пытались строить порты, осваивать побережье, заводить свой флот. Все готовое было в соседней Ливонии и связанной с ней Ганзе – и морские пристани, и торговые корабли, и умелое купечество, и даже каперы. Надо было только это захватить и извлекать прибыль в свою пользу.

Именно эта политика привела к появлению «Нарвского плавания» – функционирования захваченной Нарвы как русского порта в 1558–1581 годах, что сопровождалось ростом объема балтийской торговли России в несколько раз. Стоит заметить, что торговая инициатива при этом принадлежала в основном английским, голландским и немецким купцам. Это они плыли в русскую Нарву (как раньше плавали в Нарву ливонскую), а вовсе не русский торговый флот, вырвавшись на морской простор, заполнил своими товарами европейские порты. По поводу «Нарвского плавания» между немецкими городами велась интенсивная переписка, издавались запреты, которые, впрочем, тут же нарушались, и т. д. За судьбы нарвской торговли переживают торговцы из Любека, Ревеля, Дании, Швеции, Польши, но совсем не слышно голоса русских.

После окончания Ливонской войны Россия сохранила выход к морю – по Плюсскому перемирию 1583 года принадлежавший ей морской берег простирался от устья Невы до реки Стрелки (район современной Стрельны под Петербургом). Это было меньше, чем в 1558 году, но тоже несколько десятков километров. А в 1595 году про Тявзинскому миру граница вновь вернулась к устью Наровы. Правда, до эпохи Петра I русский морской флот здесь так и не появился.

Россия vs Европа: как они понимали друг друга в XVI веке

Если мы рассматриваем Ливонскую войну как противостояние России и Европы, то необходимо разобраться, как они определяли себя и друг друга. «Мы – европейцы», – сказал в 1620 году англичанин Френсис Бэкон в сочинении с красноречивым названием: «Великое восстановление наук. Новый органон». Ученые относят возникновение культурно-цивилизационного концепта «Европы» и к эпохе Ренессанса, и к эпохе Просвещения, и к началу ХХ века, кануну Первой мировой войны…

Не вдаваясь в полемику, заметим, что идея разделения мира на Запад и Восток (Orientalis et Occidentalis) своим происхождением была обязана разделению римского мира на Западную и Восточную Римскую империи в 395 году. В раннее Средневековье термин Occidens (Запад) обозначал территории, находившиеся западнее восточной границы империи Каролингов, то есть линии Эльба – Лита. После смерти Карла Великого в 814 году применительно к этому региону стал использоваться термин Europa, а после раздела церквей в 1054 году получило распространение определение Europa Occidens или Occidentalis. Границы этой общности распространились до пределов притязаний Священной Римской империи, то есть до Нижнего Дуная и Восточных Карпат.

И в развитое Средневековье, и в эпоху Возрождения житель этой территории («европеец» в терминологии Ф. Бэкона) четко и осознанно отличал себя от обитателей восточного мира. Он считал свою землю центром и средоточием истинной веры, res publica christiana, подлинным и единственным «христианским миром». Объединяющими началами считались религия, особая политическая и правовая культура, modus vivendi, в том числе и достижения наук искусств и образования – словом, то, что позже назовут «европейской цивилизацией».

Россия как единое государство, «государство всея Руси», возникло в конце ХV века вне этой общности. Благодаря православию она оказалась в зоне культурного влияния Восточной Римской империи, Византии. Для русских ход мировой истории сводился к формуле: Священная история – церковная история – история Руси как главного и практически единственного носителя подлинной христианской веры – православия (порабощенные турками греки, сербы и болгары не в счет).

В России о Европе имели весьма смутное представление, а в культурном плане она вообще была малоинтересна. Термин «Европа» для обозначения конгломерата западных стран стал использоваться на Руси почти одновременно с ростом практического интереса к тому, что же происходило и происходит западнее литовской границы. Между 1506 и 1523 годами на основе перевода итальянского текста в русской книжности появляется сочинение «Европейской страны короли», в котором определяется номенклатура Европы: в нее входят Священная Римская империя, Франция, Венгрия, Испания, Англия, Португалия, Неаполитанское королевство, Чехия, Шотландия, Дания, Швеция, Польша.

Главной характеристикой Европы считалась ее инаковость, порожденная прежде всего иной верой, католичеством – «латинством». «Латинство» в культурном плане могло служить только примером неправильной веры, поэтому культурные контакты были слабыми, потребность в них в ХV – ХVI веках проявлялась эпизодически. Страны Европы оценивались с сугубо прагматических позиций, как политические партнеры или противники, в несколько меньшей степени – с точки зрения торговых выгод, привлечения военных специалистов, оружейников, архитекторов и т. д.

А как Европа относилась к стране, называемой ими Московией? Сама по себе Московия до поры до времени была малопривлекательна. Она была слишком далекой и слабой, чтобы влиять на европейские дела, и в ней не было ничего, что могло бы вызвать внимание европейца, – чужая религия и культура, иной образ жизни, холодный климат. Интерес к ней начинает возникать, когда появляется идея, что Россия способна помочь в решении европейских проблем. Реформация, турецкая агрессия, кризис внутреннего устройства Священной Римской империи привели к тому, что она остро нуждалась в союзниках, прежде всего военных. Кто-то же должен воевать с османами?! Попытки создания «антимусульманской лиги» в ХV веке не дали особого эффекта, сражаться с мусульманами никто особо не стремился.

Империя упустила начало эпохи Великих географических открытий и колониального раздела мира. Свою долю в Новом Свете получили прежде всего Испания и Португалия, а германский мир, напротив, понес территориальные потери в ходе Реформации и потому испытывал острую потребность в своем колониальном проекте. Земли за океаном заняты, в Индию плывут португальцы, свободно только восточное направление, где располагается загадочная страна Московия, населенная православными – «схизматиками». Они успешно воюют с мусульманскими государствами, а значит, могут быть полезными для антимусульманской лиги.

Таким образом, движение на восток стало колониальной задачей Священной Римской империи, озаренной светом высокой миссионерской цели – обратить московитов в истинную, католическую веру.

В результате в конце ХV – первой половине ХVI века происходит «открытие Европой России» – не такое громкое, как открытие Америки Колумбом, но не менее значимое для истории отношений России и Запада. Это открытие осуществлялось не физически, а виртуально – на бумаге. Выходит целая серия трудов итальянских, польских и немецких авторов, многие из которых никогда не были в России. На обратном пути из Персии в 1474–1477 годах венецианский посол Амброджо Контарини посетил Московию, а в 1487 году опубликовал отчет об этой поездке. В 1503 году появилось «Подробное разъяснение о расположении, нравах и различиях скифского народа». В апреле 1514 года на Латеранском соборе с докладом «О народах рутенов и их заблуждениях» выступил гнезнинский архиепископ Ян Лаский. В 1517 году в Кракове вышел трактат Матвея Меховского «О двух Сарматиях», отпечатанный до 1600 года еще 23 раза. В 1523–1525 годах трактат о Московии на основе рассказов дипломатов и купцов создал Альберт Компьенский (в ХVI веке издан пять раз), в 1525 году – Павел Иовий, чье произведение в ХVI веке публиковалось в среднем раз в два года! В 1525–1526 годах вышло первое издание трактата Иоганна Фабри «Религия московитов, обитающих у Ледовитого моря» (переиздано в 1541 году и частично вошло в сочинение Яна Лазицкого «О религии, жертвоприношениях, свадебном и похоронном обряде русских, московитов и татар» 1582 года).

Что же писали авторы этих сочинений? Они рассматривали московитов как потенциальный объект для колонизации, католической унии и военного союза против турок-мусульман. Россия в их изображении оказывалась крайне выгодной страной для Священной Римской империи. Альберт Компьенский сообщал папе Клименту VII: «…не могу надивиться, о чем же думали предшественники Твоего Святейшества, которые доселе не обращали внимания на этот весьма многочисленный народ московитов… народ дальней Скифии, почти что из другого мира, придет к послушанию Римской церкви, между тем как лютеране, неистовствуя и безумствуя, в злобе и умопомрачении восстали против достоинства и власти сей церкви». В случае обращения русских «мы найдем… выгоду более несомненную и славу более истинную и более христианскую, чем в том случае, когда бы мы оружием победили всех турок, всю Азию и, наконец, всю Африку… Благодаря же этому союзу с московитами многие сотни тысяч душ возвратились бы в стадо Христово без [употребления] оружия и [пролития] крови».

Европейцы приходили в восторг от духовных качеств московитов, которых считали чем-то вроде первобытных дикарей: варварами с чистой, неиспорченной душой, которые открыты для учения Христа – надо только их направить на истинный католический путь. Иоанн Фабри так описывал свои впечатления от знакомства с благочестием православной Московии: «Услыхав об этом, мы были так потрясены, что, охваченные восторгом, казались лишенными ума, поскольку сравнение наших христиан с ними в делах, касающихся христианской религии, производило весьма невыгодное впечатление». Альберт Компьенский говорил о русских: «Во многом они, как кажется, лучше нас следуют Евангелию Христа».

Фабри помещает целый панегирик нравам «рутенов» в сравнении с загнивающим германским миром: «Ибо где у [рутенов] обнаруживается корень жизни, там наши немцы скорее находят смерть; если те – Евангелие Божие, то эти воистину злобу людскую укоренили; те преданы постам, эти же – чревоугодию; те ведут жизнь строгую, эти же – изнеженную; они используют брак для [сохранения] непорочности, наши же немцы совсем негоже – для [удовлетворения] похоти; и не вызывает никакого сомнения то, что если и них [совершение] таинств уничтожает бремя грехов, то, к прискорбию, у наших пренебрежение таинствами увеличивает это бремя. Что касается государства, то те привержены аристократии, наши же предпочитают, чтобы все превратилось в демократию и олигархию». Как будто иллюстрация к пословице «Что русскому здорово, то немцу смерть».

От слов европейцы переходили к делам. С конца ХV века в Россию периодически приезжали послы римского папы и германского императора с предложениями католической унии, королевской короны для Московита, военного антитурецкого союза. Иными словами, России предлагали войти в Европу на правах католического королевства. Россия поддерживала эти переговоры, считая их выгодными для себя. Правда, с турками русские государи не хотели воевать (первая русско-турецкая война состоится в далеком 1569 году), зато готовы были объединиться с Габсбургами против Польши. Антиягеллонский союз был почти создан, но в 1515 году император Максимилиан I поделил с польским королем Сигизмундом I Старым Венгрию и отказался заключать соглашение с Россией.

В итоге к концу первой трети ХVI века наступило взаимное русско-германское разочарование, что никак не повлияло на отношение русских к Европе, но существенно изменило восприятие Московии на Западе. Большую роль сыграла здесь политика Польши, которая прилагала все усилия, чтобы представить себя «щитом Европы» от «варваров с Востока», а московитов – угрозой «христианскому миру». Первым враждебным актом стала организация в 1514 году в Риме праздника с фейерверком в честь победы польско-литовских войск над русскими в битве при Орше под Смоленском.

Именно поляки в противовес итальянскому и немецкому восхищению чистотой нравов московитов писали, что русские – грязные, дикие, нецивилизованные варвары, склонные к насилию и поэтому опасные для высокоразвитых народов: «…когда знатные и богатые начинают пировать, то сидят с полудня до полуночи, непрерывно наполняя брюхо пищей и питьем; встают из‐за стола, когда велит природа, чтобы облегчиться, и затем снова и снова жрут до рвоты, до потери рассудка и чувства, когда уже не могут отличить голову от зада» (польский историк Матвей Меховский, 1517 год). Именно поляки обличали перед Западом московско-татарский «обычай» продавать людей в рабство, пропагандировали идею, что московиты в культурном и политическом отношении гораздо ближе к туркам, азиатам, чем к цивилизованной Европе. И хотя в ХVI веке продолжали переиздаваться сочинения Иовия, Фабри и Альберта Компьенского, но в восприятии московитов верх явно начала одерживать «скептическая школа», заложенная Бернардом Ваповским, Яном Ласким, Матвеем Меховским и др.

В 1549 году в Вене вышли «Записки о Московии» Сигизмунда Герберштейна, переизданные еще двадцать два раза на протяжении второй половины ХVI века. Под его пером вместо «подлинных христианских государей» русские правители предстали перед западным читателем скопищем всех человеческих пороков, воистину «антиправителями»: они хитры, лицемерны, вероломны, воинственны, все время ищут повода к нападению на соседей, жестоки к побежденным. Повествование Герберштейна наполнено примерами тирании и преступлений московских государей, совершенных ими для захвата, укрепления власти или даже без повода. Московиты склонны к убийствам, насилиям, грабежам: «Все они называют себя холопами, т. е. рабами государя… Этот народ находит больше удовольствия в рабстве, чем в свободе». Эффект от «Записок о Московии» оказался необычайно велик: вплоть до ХVIII века они считались наиболее авторитетной «энциклопедией по Московии».

Появление книги Герберштейна свидетельствовало о том, что к середине ХVI века в отношении Европы к России стали преобладать недоверие и настороженность. Когда восторг от «открытия России» сошел на нет, осталась прагматика, например просить денег у Москвы (просила прусская ветвь Немецкого ордена, субсидии получали Священная Римская империя и православные церкви на территории Османской империи) или торговать с ней, что делала Ганза, а с 1555 года – английская Московская торговая компания. Но в политическом плане России не доверяли, считали чуждой, потенциально враждебной. И она в 1558 году подтвердит эти опасения, введя войска в провинцию Священной Римской империи – Ливонию.