Текст книги "Пережить холодную войну. Опыт дипломатии"

Наконец, самые горячие дискуссии вызвало положение о возможности выхода из договора. СССР первоначально желал зафиксировать полную свободу рук – право выхода с предупреждением других участников за три месяца. США же требовали, чтобы выход из договора был связан исключительно с проведением другой стороной запрещенных ядерных испытаний. Споры были столь жесткими, что в какой-то момент Гарриман пригрозил уходом с переговоров. В конце концов была принята такая формулировка: «Каждый Участник настоящего Договора в порядке осуществления своего государственного суверенитета имеет право выйти из Договора, если он решит, что связанные с содержанием настоящего Договора исключительные обстоятельства поставили под угрозу высшие интересы его страны»[38]38
  Договор о запрещении испытаний ядерного оружия в атмосфере, в космическом пространстве и под водой. https://www.mid.ru/adernoe-nerasprostranenie/-/asset_publisher/JrcRGi5UdnBO/content/id/609152


[Закрыть]. В Вашингтоне внимательно следили за всеми нюансами обсуждений. Поэтому после очередного дня дискуссий Гарриман связывался с Кеннеди, чтобы получить очередные инструкции. И это, конечно, затягивало процесс. Однажды американский представитель немало озадачил советских хозяев, когда попросил соединить его с Белым домом непосредственно из мидовского особняка на Спиридоньевке.

И вот, наконец, 5 августа 1963 года Договор о запрещении испытаний ядерного оружия в атмосфере, в космическом пространстве и под водой был подписан главами дипломатических ведомств СССР, США и Великобритании. Фактически это было первое полноценное соглашение по контролю над ядерными вооружениями, когда во имя общей безопасности стороны добровольно отказывались от возможностей, которыми уже обладали. Работа над договором дала сторонам бесценный опыт относительно того, как их следует вести. Методом проб и ошибок они выясняли пределы, до которых каждая из сторон была готова идти на компромисс. Они выясняли, что всевозможные «увязки» продвижения на переговорах с вопросами, которые не имеют к ним прямого и непосредственного отношения, сколь бы важными они ни казались в данный конкретный момент, чаще всего деструктивны. Более того, они могут уничтожить всю проделанную ранее работу. Постепенно приходило понимание, что жесткая зацикленность на каком-то одном требовании может обернуться стратегической неудачей. Так спустя годы американские участники с сожалением констатировали: их императивное требование о большом количестве инспекций на месте (вовсе не столь уж необходимых) обернулось тем, что не был заключен всеобъемлющий договор. Наконец, все, кто был вовлечен в переговоры, начинали осознавать ценность непосредственного личного общения и переговорщиков-профессионалов и лидеров стран, то, как надо дорожить «химией» этих отношений.

Договор ОСВ-1
Встреча на равных

После заключения Договора о запрещении ядерных испытаний в трех средах Москва и Вашингтон взяли паузу в переговорах о контроле над вооружениями и попытались решить проблемы безопасности на пути гонки вооружений. На самом деле, говорить было не о чем из-за разницы в ядерной мощи. В момент Карибского кризиса США обладали гигантским превосходством над Советским Союзом. Их ядерный потенциал, по разным оценкам, был больше советского в 17–20 раз. Дабы закрепить это преимущество, Вашингтон реализовал широкомасштабную программу наращивания ядерных вооружений. В результате были поставлены на боевое дежурство 1000 межконтинентальных ракет «Минитмен» и введена в строй 41 подводная лодка с 656 баллистическими ракетами.

Казалось, что американское превосходство будет вечным. Однако советское руководство совершенно не желало повторения того унижения, которое оно было вынуждено снести во время кубинского противостояния. Началось интенсивное производство ракетно-ядерных вооружений. Чего в СССР даже не очень скрывали. «В пропагандистском плане я даже рекламировал на весь мир советское достижение, что мы… делаем ракеты чуть ли не автоматами, как сосиски. Это лишь приблизительно так, потому что мы сумели организовать все же не конвейер, а поточную сборку…»[39]39
  Хрущев Н. С. Воспоминания. – М.: Вагриус, 1997, С. 460.


[Закрыть], вспоминал позже Никита Хрущев.

Пропаганда пропагандой, но СССР действительно совершил стремительный ядерный рывок. Разумеется, он не остался без внимания американцев. Вот какие данные приводит Генри Киссинджер в своей книге «Годы в Белом доме»: СССР располагал 250 развернутыми МБР в середине 1966 года, 570 ракетами – в 1967-м, 900 – в 1968, и в 1969 году обошел США с 1060 ракетами. К концу 1970 года СССР предположительно имел бы около 1300 ракет (впоследствии выяснилось, замечает Киссинджер, что у СССР их оказалось 1440). Согласно подсчетам американской разведки, количество ракет на подводных лодках (БРПЛ) должно было увеличиться с 45 в сентябре 1968 года до 900 в 1975-м[40]40
  Henry Kissinger. The White House years. London: Weidenfeld and Nicolson, 1979. р. 537.


[Закрыть]. И главное, никто в Вашингтоне не знал, собираются ли русские останавливаться.

Одновременно выявилось еще одно направление гонки вооружений – противоракетная оборона. В обеих странах напряженно работали над ее созданием. Уже в 1961 году СССР первым в мире осуществил перехват и уничтожение в полете головной части баллистической ракеты, летевшей со скоростью 3000 м/сек. Она была поражена осколочно-фугасной боевой частью противоракеты В-1000 на высоте 25 километров. В 1962 году началось строительство системы ПРО Москвы, но в силу разных причин на боевое дежурство она была поставлена только в 1971 году. Американцы всерьез приступили к созданию системы ПРО лишь в 1967 году. Первые испытания противоракеты прошли только в 1971-м. Не имея достоверной информации, каждая из сторон подозревала, что потенциальный противник ее обогнал. В СССР, в частности, опасались, что американские противоракеты обнулят все советские попытки догнать США по наступательным вооружениям. В этих условиях гонка вооружений становилась бесконечной и неконтролируемой. Ситуацию очень точно описывает Киссинджер: «Сверхдержавы часто ведут себя как два слепых тяжеловооруженных бойца, осторожно нащупывающих свой путь и считающих себя в смертельной опасности со стороны зрячего, как они полагают, противника»[41]41
  Ibid. p. 522.


[Закрыть].

Первым разглядел опасность министр обороны США Роберт Макнамара. Автор теории сдерживания стал последовательно призывать согласиться и принять то, что впоследствии назовут «необходимой достаточностью». 18 сентября 1967 года, выступая в Сан-Франциско перед журналистами ЮПИ[42]42
  ЮПИ – «Юнайтед Пресс Интернэшнл» («United Press International»), крупнейшее информационное агентство США.


[Закрыть], Макнамара предельно честно описал изменившийся баланс сил: «Очевидным и неизбежным фактом является то, что Советский Союз с его наличными силами может эффективно уничтожить Соединенные Штаты, даже приняв всю тяжесть американского первого удара»[43]43
  McNamara R. The Essence of Security: Reflections in Office. New York: Harper and Row, 1968. р. 57.


[Закрыть]. Он ясно обозначил источник гонки вооружений: «Каковы бы ни были их намерения, каковы бы ни были наши намерения, действие… одной стороны, относящееся к наращиванию ядерных сил, будь они наступательные или оборонительные, неизбежно вызывает противодействие другой стороны. Именно этот феномен действие-противодействие, питает гонку вооружений»[44]44
  Ibid. р. 58–59.


[Закрыть]. Министр предложил выход из замкнутого круга: «Мы не хотим гонки вооружений с Советским Союзом, в основном потому, что феномен действие-противодействие делает ее глупой и бессмысленной. Обе наши страны выиграли бы от… соглашений сначала ограничить, а потом сократить наши наступательные и оборонительные ядерные силы»[45]45
  Ibid. p 61–62.


[Закрыть].

Очень показательно, что еще в апреле 1966 года, за полтора года до своего публичного выступления, Макнамара в частной беседе пытался объяснить все это советскому послу Анатолию Добрынину. «США думают о том, нельзя ли, несмотря на все трудности, совместно исследовать все же возможности установления соответствующего взаимопонимания в области ракетно-ядерных средств, как оборонительных, так и наступательных, на основе все той же доктрины, преследуя при этом одновременно еще две цели: уменьшение риска для национальной безопасности каждой из наших двух стран при минимально необходимых для этого затратах»[46]46
  Анатолий Добрынин. Сугубо доверительно. Посол в Вашингтоне при шести президентах США (1962–1986 гг.). М.: Автор, 1996.


[Закрыть], – заявил министр обороны, предложив направить высокопоставленного американского представителя в Москву для обмена мнениями. Добрынин посчитал этот разговор чрезвычайно важным и отправил подробное его изложение в МИД. Увы, тогда, как следует из мемуаров Добрынина, для советских лидеров рассуждения Макнамары выглядели заумью, которая должна была скрыть попытку догнать СССР в области ПРО. Предложение Макнамары было оставлено без внимания.

Взгляды советского руководства на ядерные вооружения были в то время довольно прямолинейны. «Такие понятия, как „стратегическая стабильность“, „ядерное сдерживание“ и тому подобное, были в то время все еще чужды советскому руководству», – констатируют Николай Детинов и Александр Савельев в книге «Большая пятерка: Советская система принятия решений в области контроля над вооружениями». – «Развитие стратегических сил СССР в значительной мере совпадало с развитием стратегических сил США и шло по принципу, „если у американцев есть нечто, то и мы тоже должны это иметь“. В некоторых областях – баллистические ракеты, системы противоракетной обороны и в некоторых других – Советский Союз опережал Соединенные Штаты. В целом, однако, СССР шел за Америкой по пятам в технологической гонке вооружений. Советское гражданское и военное руководство не интересовалось чужими концепциями и понятиями, размышлениями о стабильности и прочих абстрактных предметах… Руководство настаивало на том, что Советский Союз должен как минимум иметь количественное равенство с Соединенными Штатами, по крайней мере в том, что касается ядерных, и в особенности стратегических, систем. Если при этом учитывать, что американские союзники и США имеют преимущество в системах, способных достигнуть советской территории, советское руководство быстро пришло к выводу, что Советскому Союзу жизненно необходимо ядерное превосходство над американским стратегическим арсеналом»[47]47
  Aleksandr G. Savel’yev and Nikolay N. Detinov. The Big Five: Arms Control Decision-Making in the Soviet Union. Praeger Publishers, 88 Post Road West, Westport, CT 06881. 1995. Pp. 2–3.


[Закрыть].

Но Макнамара продолжал настаивать на необходимости донести до Москвы реальное положение дел. В январе 1967 года президент Джонсон направил Алексею Косыгину (формально именно он был главой Советского государства) предложение начать переговоры по ограничению стратегических вооружений. При этом упор делался на ограничение системы противоракетной обороны. Чуть-чуть помедлив, СССР ответил согласием. И вот 23 и 25 июня в небольшом городке Гласборо на полпути между Нью-Йорком и Вашингтоном (так как Косыгин прибыл для участия в работе чрезвычайной, вызванной войной на Ближнем Востоке, сессии Генассамблеи ООН, в Кремле не хотели, чтобы он ехал в столицу США) состоялись переговоры советского премьера и американского президента. К сожалению, эти переговоры не привели к продвижению по вопросам стратегических вооружений. Косыгин, как вспоминал позже Джонсон, не очень хотел говорить на темы ПРО, его интересовала тема арабо-израильского конфликта. Более того, он, очевидно, даже не понимал взаимосвязи между стратегическими наступательными и оборонительными вооружениями. По воспоминаниям Добрынина, «разгорячившись по ходу дискуссии (что с ним случалось редко), Косыгин громко и убежденно заявил: „Оборона – это морально, нападение – безнравственно!“»[48]48
  Ibid. c. 150.


[Закрыть]

Надо сказать, что ни к чему не привела и американская попытка просветить Косыгина. Макнамара подготовил детальный доклад, содержавший технические данные о системах ПРО и перспективах их развития. Из доклада следовало, что наращивание противоракетных систем приведет ни к чему иному, как к разорительной и опасной гонке наступательных вооружений. Однако Джонсон, увлекшись беседой с Косыгиным, забыл пригласить своего министра обороны для участия в переговорах. Макнамаре было предложено выступить в ходе обеда, в котором участвовали работники протокольной службы с обеих сторон. А то, что он хотел сообщить, явно не предназначалось для их ушей. Он по ходу дела стал менять презентацию, убирать самую важную информацию. В итоге, констатировал Добрынин, получилось крайне неубедительно. На Косыгина не произвело впечатления даже то, что американский президент прямо заявил, что придерживает решение о развертывании американской системы ПРО, рассчитывая на продвижение переговоров с СССР по этому поводу.

Так и не дождавшись от Москвы ясного ответа, Джонсон одобрил развертывание ПРО. В СССР же полным ходом шло создание противоракетной обороны Москвы. Лишь почти через год после встречи в Гласборо СССР дал согласие на обсуждение ограничения стратегических вооружений. 1 июля 1968 года было официально объявлено, что СССР и США условились вступить в переговоры на сей счет. Переговоры по стратегическим вооружениям должны были стартовать в ходе намеченной на 30 августа 1968 года встречи Джонсона и Косыгина в Ленинграде. Однако, как известно, 20 августа советские войска вошли в Чехословакию. Белый дом отменил визит. Но даже в этот критический момент контакты по ОСВ не прекращались, свидетельствует участник будущих переговоров генерал-лейтенант Виктор Стародубов. «Сразу же после отказа Джонсона от визита в СССР, советский посол в Вашингтоне А. Ф. Добрынин получил из государственного департамента копию документа, озаглавленного „Цели и принципы“, в котором излагались американские взгляды на будущие переговоры по ОСВ. Главная цель – „добиться и сохранить стабильность американо-советского сдерживания путем договорных ограничений на развертывание стратегических наступательных и оборонительных ракетных систем“. Советская сторона ответила на полученный документ своим документом, из которого следовало, что в главном намерения сторон совпадали»[49]49
  Виктор Стародубов. Супердержавы XX века. Стратегическое противоборство. М.: Олма-пресс, 2001, С. 222.


[Закрыть]. Вместе с тем, свидетельствует Анатолий Добрынин, в результате состоявшегося обмена мнениями в октябре-ноябре 1968 года стороны согласовали два основных принципа будущих переговоров: первый – ограничения и сокращения стратегических наступательных и оборонительных вооружений должны осуществляться в комплексе; второй – они должны быть сбалансированы так, чтобы безопасность обеих сторон обеспечивалась в равной мере.

Однако приступить к таким переговорам удалось только после смены власти в Вашингтоне. Новым хозяином Белого дома стал Ричард Никсон, главной же фигурой во внешнеполитической сфере – его советник по национальной безопасности Генри Киссинджер. Он, будучи человеком чрезвычайно прагматичным, если не сказать циничным, разделял подход Макнамары. Вопреки мнениям, царившим в американском истеблишменте, Киссинджер был готов смириться с существованием ядерного паритета с СССР, а также попытаться ввести безудержную гонку вооружений хоть в какие-то рамки. «Мы никогда не откажемся от наших принципов, – писал он еще в середине 1950-х, – но мы должны понимать, что сможем придерживаться этих принципов, только если выживем»[50]50
  Henry A. Kissinger, «Reflections on American Diplomacy,» 35 Foreign Affairs (October 1956): p. 42.


[Закрыть].

Таким образом, делает вывод американский исследователь Брент Хардт, «целью переговоров по ОСВ было не поддержание или возвращение американского доминирования, но, наоборот, смягчение перехода от превосходства к паритету»[51]51
  Brent Hardt, The Prophet as Statesman: Henry Kissinger, SALT and the Soviet Union, Fletcher Fоrum. 1984. p. 139.


[Закрыть].

При этом стороны не слишком торопились начинать переговоры, хоть Никсон и объявил начало «эры переговоров». Исходя из предыдущей деятельности американского президента, руководство СССР считало его «матерым антисоветчиком» и выжидало. Не торопились и в Вашингтоне. Причин было как минимум две. Во-первых, у команды Никсона, только что принявшей дела, просто не доходили руки. Киссинджер затеял в американском СНБ всесторонний анализ и пересмотр проблем безопасности, который проходил в ходе многочисленных межведомственных совещаний. По их итогам издавались президентские директивы. Вопросы ОСВ были подняты лишь в третьей из них, после документов, посвященных войне во Вьетнаме и общего обзора военной политики. Второе обстоятельство заключалось в общем подходе Никсона-Киссинджера к переговорам с СССР. Этот подход на первых порах заключался в том, что сами переговоры по ОСВ рассматривались в качестве уступки Советскому Союзу. В Вашингтоне всерьез рассчитывали на некие ответные шаги, в частности на то, что Москва окажет давление на Ханой с тем, чтобы позволить США покинуть Вьетнам на приемлемых для Штатов условиях. Однако надежды оказались напрасными. Наоборот, в Кремле опасались, что переговоры могут выглядеть для друзей СССР как измена делу пролетарской солидарности. К тому же Министерство обороны возглавил маршал Андрей Гречко, вообще не видевший в переговорах никакого смыла и считавший их предательством интересов СССР.

Даже согласившись в принципе на ведение переговоров по ОСВ, США и СССР пришлось решать довольно много организационных вопросов. Ведь до этого переговоры по разоружению шли в многостороннем формате в рамках ООН. Теперь же речь шла о самом сокровенном. Да, жизнь заставила обсуждать проблемы стратегического оружия с «главным противником», но очень не хотелось делиться этой информацией с кем-либо еще. Кроме того, как весьма откровенно замечает генерал Стародубов «требовались не политические или – еще хуже – пропагандистские баталии, которыми нередко подменялись подлинные переговоры в органах ООН, а трезвый подход, плодотворные дискуссии, откровенный обмен мнениями без „игры на публику“, стремление к взаимопониманию и учету интересов безопасности друг друга»[52]52
  Виктор Стародубов. Супердержавы XX века. Стратегическое противоборство. – М.: Олма-пресс, 2001, С. 223–224.


[Закрыть]. Стороны специально договорились о сугубо конфиденциальном характере общения делегаций.

Не сразу удалось договориться даже по вопросу о месте переговоров. Дабы избежать излишнего «давления» на переговорщиков, решили проводить встречи делегаций на нейтральной территории. При этом советские представители предлагали Хельсинки (там в нашем посольстве была закрытая связь с Москвой и имелись помещения, которые можно было приспособить для переговоров), американцы по тем же соображениям настаивали на Вене. В итоге – уж паритет, так паритет, – решено было встречаться в каждом из городов попеременно.

На все эти согласования ушло несколько месяцев. И вот 17 ноября 1969 года в Хельсинки были начаты первые двусторонние переговоры СССР и США по стратегическим вооружениям. За 30 месяцев состоялось 7 раундов, каждый из которых длился несколько недель. Переговоры продолжались практически до самого дня подписания Договора. Уже на стадии подготовки к ним стало ясно, что у СССР практически отсутствует система выработки позиции по сложным вопросам, включавшим международные, военно-стратегические и военно-технические проблемы.

«Основная трудность, которую испытывала наша дипломатическая служба в этот период, заключалась в слабой подготовке к серьезным переговорам в области ограничения и сокращения вооружений, – констатирует Анатолий Добрынин. – МИД варился в своем собственном соку, не имея даже специального отдела по разоружению. Этим занималась вначале лишь небольшая группа сотрудников американского отдела. Практически все сведения по нашему ядерному оружию и его производству были засекречены и недоступны им, а если что они и знали, то в основном из американских публикаций на эту тему»<sup>[53]53
  Анатолий Добрынин. Сугубо доверительно. Посол в Вашингтоне при шести президентах США (1962–1986 гг.). М.: Автор. С. 182.


[Закрыть]</sup>.

Американцы были организованы гораздо лучше. В США еще в 1961 году было создано Агентство по контролю над вооружениями и разоружению (U.S. Arms Control and Disarmament Agency, ACDA), в задачи которого стала входить и подготовка позиций США к переговорам по ОСВ (директор агентства Джеральд Смит возглавил американскую делегацию). Его предложения поступали в Совет национальной безопасности, куда входили президент, вице-президент, госсекретарь и министр обороны. Организацией его работы занимался советник президента Генри Киссинджер. Он же возглавлял небольшую группу старших должностных лиц, получившую название Группы по проверке, которая готовила оперативную часть материалов для переговоров, разрабатывала тактику их ведения.

Москве же пришлось перестраиваться на ходу. При подготовке переговорной позиции тут же выявилось отсутствие контактов между ведомствами. Даже для некоторых членов Политбюро, которое и должно было принимать решения, многие вопросы были недоступны в силу их секретности. В результате в конце 1969 года было принято постановление Политбюро об образовании Комиссии Политбюро по наблюдению за переговорами по ограничению стратегических вооружений. Первоначально Комиссия состояла из шести человек. Председателем ее был назначен секретарь ЦК КПСС по оборонным вопросам Дмитрий Устинов. В ее состав вошли министр обороны СССР Андрей Гречко, министр иностранных дел СССР Андрей Громыко, председатель КГБ СССР Юрий Андропов, председатель Комиссии Президиума Совета Министров СССР по военно-промышленным вопросам Леонид Смирнов и президент Академии наук СССР Мстислав Келдыш. Келдыш фактически не принимал участия в работе комиссии. В ней работали пять человек (которые, разумеется, представляли свои гигантские ведомства). Скоро в осведомленных кругах ее стали именовать «Большой пятеркой». Впоследствии каждый из участников привлек к работе свою группу экспертов, что называлось «Малой пятеркой»[54]54
  Подробно деятельность «Большой и Малой пятерок» описана в книге Aleksandr’ G. Savel’yev and Nikolay N. Detinov. The big five: arms control decision-making in the Soviet Union. Praeger Publishers, 88 Post Road West, Westport, CT 06881. 1995.


[Закрыть]. При этом Савельев и Детинов (последний находился в это время в центре принятия решений) настаивают, что Дмитрий Устинов довольно быстро замкнул на себя и на военный отдел ЦК формулирование директив для советской делегации[55]55
  Ibid. pp. 10–11.


[Закрыть].

Однако даже в ситуации, когда координация вроде бы функционировала на высшем уровне, советской делегации было более чем непросто работать. И отнюдь не из-за американского коварства. Все дело было во всеобъемлющей, порой парализующей работу секретности. Если попытаться описать внутреннюю кухню переговоров, иногда создается ощущение, что советские участники были связаны по рукам и ногам. Прежде всего, несмотря на, казалось бы, ясно выраженное желание Леонида Брежнева достичь позитивных результатов, такой подход разделяли отнюдь не все члены Политбюро. Так, по словам заместителя министра иностранных дел Владимира Семенова, назначенного руководителем делегации, министр обороны маршал Гречко заявил на заседании Политбюро, что сама идея договоренности с американцами преступна. Так что идти на переговоры надо вовсе не для того, чтобы договариваться. Обращаясь к дипломату, он добавил: «Если Семенов намерен о чем-то договориться, то пусть сам решит, где он намерен сидеть – на Лубянке или на гауптвахте Московского военного округа»[56]56
  Леонид Млечин. МИД. Министры иностранных дел. Романтики и циники. Центрполиграф. Москва. 2001. С. 414.


[Закрыть].

Надо сказать, Лубянка постоянно фигурировала в напутствиях переговорщикам от высокого начальства. Перед отъездом на переговоры советскую делегацию принял Брежнев. Дипломатам не запомнилось ничего, кроме наказа «не забывать про Лубянку», то есть не выдать в ходе переговоров невзначай каких-то наших военных секретов. Между тем в переговорах участвовали особо доверенные люди. При этом «Лубянка» денно и нощно контролировала советских участников переговоров. «Предусмотрительный Владимир Семенов распорядился записывать свои беседы с американцами на магнитофон, – повествует Леонид Млечин. – Входивший в состав советской делегации на переговорах об ОСВ-1 генерал-лейтенант КГБ Сергей Кондрашов похвалил Семенова за это решение: „Это сразу сняло все вопросы, которые были насчет того, о чем будут говорить наши представители. Один очень высокий руководитель, прочитав записи ваших бесед, спросил, откуда он все это берет. Ведь за всю беседу он ничего не сказал по существу, а американцы благодарят его за разъяснения. Я объяснил им, что это и есть дипломатическое искусство плюс эрудиция“»[57]57
  Леонид Млечин. МИД. Министры иностранных дел. Тайная дипломатия Кремля. Москва. Центрполиграф.2011. С. 416.


[Закрыть].

Столь жесткий контроль имел два очевидных следствия. Прежде всего, советские участники переговоров, особенно военные, вообще боялись сказать хоть слово, помимо тех, что были написаны и многократно санкционированы в Москве и которые надлежало прочесть американцам. «Многие из участников переговоров были до этого весьма далеки от практики участия в международных форумах и впервые были вынуждены общаться с людьми, прибывшими с другой стороны „холодного фронта“. Все это создавало напряженность в разговорах, которые даже люди, знавшие язык собеседника, старались вести через переводчика. Это наблюдение справедливо для представителей обеих сторон, и оно в первую очередь относится, естественно, к военным и техническим специалистам», – повествует Виктор Стародубов[58]58
  Виктор Стародубов. Супердержавы XX века. Стратегическое противоборство. – М.: Олма-пресс, 2001, с. 232.


[Закрыть].

Страх «подставиться», попасться на коварную провокацию был таков, что порой советские представители совершенно неадекватно реагировали на очевидно невинные шутки и предложения партнеров по переговорам, имевшие единственной целью смягчение атмосферы на переговорах. В первый день переговоров, перед началом официального заседания, когда члены делегаций знакомились, кто-то из американцев предложил на память поставить автографы на долларовых купюрах, и чтобы каждый сохранил их в качестве сувенира, вспоминал Георгий Корниенко. Что без проблем сделали все американцы и советские «гражданские представители», а вот генералы Николай Огарков и Николай Алексеев уклонились.

И еще одним, и куда более важным следствием стремления к абсолютной секретности было то, что советские дипломаты действительно не знали практически ничего о составе ядерных сил СССР, не говоря уже о тактико-технических данных отдельных систем. Когда дело доходило до предметного обсуждения и американцы просили представить конкретные цифры, то их советские оппоненты решительно заявляли, что вовсе не собираются помогать американской разведке, и наотрез отказывались представлять любые данные о своем оружии. Данные, обеспечивать которыми их никто не считал нужным. Поясняя свой отказ, советские дипломаты говорили, что они же не просят американцев представить им данные об американских вооружениях (которые в США совершенно не скрывали – они были в открытой части бюджета Пентагона, широко обсуждались в печати). Впрочем, представители военного истеблишмента считали такую ситуацию нормальной. Тот же генерал Стародубов пишет: «Сведения, которые предполагалось использовать на переговорах, имели особо секретный характер – до дипломатов они доводились дозированно»[59]59
  Ibid. c. 224.


[Закрыть].

В результате американцы (благодаря своей разведке, вовсе не скрывавшей данных от своих дипломатов) знали о состоянии советских стратегических сил гораздо больше, чем даже высшие дипломаты СССР. «У меня появилось ощущение, что я больше Громыко знаю о советских военных делах, – писал Киссинджер. – Наши участники переговоров ОСВ ставили офицеров из советской делегации в неловкое положение, обсуждая с ними в присутствии советских же дипломатов военные приготовления СССР. В конце концов один из этих офицеров в частном разговоре сказал, что было бы лучше, если бы военно-технические вопросы не поднимались в присутствии советских дипломатов»[60]60
  Henry A. Kissinger, «Reflections on American Diplomacy». 35 Foreign Affairs (October 1956): p. 527.


[Закрыть]. Этим офицером был не кто иной, как будущий начальник Генштаба и будущий маршал, один из выдающихся, как ныне принято считать, военных мыслителей СССР Николай Огарков[61]61
  Graham, Thomas, Jr. Disarmament Sketches: Three Decades of Arms Control and International Law, University of Washington Press, 2002. p. 55.


[Закрыть]. То есть потенциальному противнику разрешалось знать то, что возбранялось знать своим же работникам МИДа.

Вот как описывает свою работу один из участников переговоров, с которым довелось побеседовать автору: «Переговорщики не обязаны понимать содержание переговоров. Мы работали по спущенным из Москвы директивам. Никакой отсебятины не допускалось. Все решения принимались в Москве. Даже на вопросы американцев сразу отвечать нельзя было. Говорили „спасибо, мы подготовим ответ на этот вопрос и в свое время дадим ответ“. Если вопрос был не очень сложный, то ответ обсуждали в делегации, на месте. В других случаях отправляли телеграмму в Москву и ждали ответа… наши конкретные цифры были переданы американцам в самом конце переговоров. Снятие грифа с этих цифр произошло в самом конце, когда стало ясно, что договор будет. Более того, из Москвы эти данные были привезены в Женеву офицером Генштаба еще как совсекретные. Их никому из делегации не показывали (не у всех такой допуск был). Какое-то время данные пролежали в сейфе, и только когда из Москвы поступила информация, что секретность снята, их передали нашей делегации, а она – уже американцам».

Таким образом, нашим дипломатам долгое время была отведена роль говорящих кукол. Правда, их для ускорения дела периодически просвещали американцы. И мидовцы откровенно не знали, что делать с этим знанием: не дай бог показать его начальству, которое задумается, почему имярек знает нечто, что ему не положено. Поэтому не стоит удивляться, что во «Временном соглашении о некоторых мерах по ограничению стратегических наступательных вооружений», подписанием которого увенчались переговоры, нет ни единой цифры. Потолки и ограничения вводятся в сугубо описательном порядке. Например, статья I договора выглядит так: «Стороны обязуются не начинать строительство дополнительных стационарных пусковых установок межконтинентальных баллистических ракет (МБР) наземного базирования с 1 июля 1972 г.». При этом СССР и США, конечно же, знали количество пусковых установок, но держали это в уме. Был, правда, принят Протокол к соглашению, определявший «потолки» для баллистических ракет на подводных лодках. Можно только восхищаться изощренности дипломатов, потративших долгие месяцы на поиски эвфемизмов, которые могли заменить конкретные цифровые данные.

Еще одним фактором, затруднявшим, и серьезно, ход переговоров, была международная обстановка. Переговоры по ОСВ совпали с заключительным этапом войны США во Вьетнаме. Достойный уход был, без сомнения, самым важным приоритетом американской администрации. Вашингтон неоднократно пытался увязать подвижки на переговорах по ОСВ с давлением, которое Москва могла бы оказать на Ханой. Сегодня очевидно, что Никсон и Киссинджер явно переоценивали степень советского влияния на вьетнамское руководство, которое чрезвычайно ловко балансировало между Москвой и Пекином. При этом оно совершенно не заботилось об интересах СССР. Так, весеннее наступление Вьетконга в 1973 году было аккуратно приурочено к визиту Никсона в Советский Союз. Американцы, предварительно предупредив Москву, начали массированные бомбардировки, вследствие которых погибли и несколько наших специалистов. В результате визит президента США в СССР и подписание важнейших договоров по контролю над вооружениями оказались под угрозой срыва. В Политбюро состоялась жесткая дискуссия относительно того, принимать или нет Никсона в сложившихся обстоятельствах.

Все это могло привести к провалу переговоров. Но существовал фактор, который в конце концов и обеспечил их успех. Речь о секретном канале связи между Кремлем и Белым домом. И это было нечто гораздо большее, чем простой обмен посланиями высших руководителей через доверенных людей, как это было, например, в момент Карибского кризиса. В одну из первых своих встреч с советским послом Добрыниным Киссинджер предложил ему на регулярной основе приступить к обмену мнениями по важнейшим вопросам взаимоотношений двух стран. Конечно, только Киссинджер с его верой в чистую RealPolitik мог, похерив все идеологические предубеждения (помните, принципы – хорошо, но сначала надо выжить), мог предложить регулярные тайные переговоры представителю основного потенциального противника. Но главное, в весьма закрытом мире советской дипломатии, где инициатива совсем не приветствовалась, он нашел достойного партнера, достаточно смелого, самостоятельного и интеллектуально независимого – Посла СССР Анатолия Добрынина. «Он был одним из немногих советских дипломатов, из тех, кого я знал, кто мог понять психологию собеседника. Он был обходителен, причем не только по советским стандартам, когда часто проявляется неуклюжесть. Он прекрасно знал, как говорить с американцами, принимая в расчет их предубеждения. Он был особенно ловок в том, чтобы использовать постоянное американское чувство вины, вежливо, но постоянно настаивая на том, что каждый тупик – это наша вина»[62]62
  Henry A. Kissinger, «Reflections on American Diplomacy». 35 Foreign Affairs (October 1956):. P. 140.


[Закрыть], – с огромным уважением пишет о Добрынине Киссинджер.