Текст книги "Пережить холодную войну. Опыт дипломатии"

При этом советник президента по национальной безопасности не испытывал никаких иллюзий относительно своего советского визави. Не было никаких сомнений, отмечает Киссинджер, что Добрынин, являясь высокопоставленным функционером в КПСС, «может быть и безжалостным, и двуличным, если того потребуют интересы его страны»[63]63
  Ibid. p. 140.


[Закрыть]. Более того, предельную лояльность Добрынина советской власти (а власть нашей страны ассоциировалась в мозгах американцев прежде всего со страшными преступлениями) суперпрагматичный Генри считал не минусом, а плюсом: «Это позволяло нам точно понимать политику его руководителей и опираться на его влияние дома. Нашим задачам отвечало и его великолепное понимание всего, что происходило на политической сцене в США. Иногда он делился со мной своим пониманием американской политики. Без исключения всякий раз это был весьма проницательный, а порой и мудрый анализ. Это давало уверенность, что Кремль располагает всесторонним анализом происходящего здесь. Это четкое понимание не гарантировало, что Москва отреагирует наилучшим образом, однако снижало вероятность грубейших просчетов»[64]64
  Ibid. p. 140.


[Закрыть].

Профессиональный советский дипломат Добрынин более скуп на оценки, но и он признает: «В целом надо признать, что, несмотря на его зигзаги и политические маневры в определенных сферах наших отношений, Киссинджер сыграл большую роль в общем улучшении советско-американских отношений в период администраций Никсона и Форда, в становлении политики разрядки. В этом его несомненная личная заслуга как крупного политического деятеля США»[65]65
  Анатолий Добрынин. Сугубо доверительно. Посол в Вашингтоне при шести президентах США (1962–1986 гг.) М.: Автор, 1996. с. 363.


[Закрыть]. При этом советский посол прекрасно осознавал необычность отношений, когда прямая линия секретной телефонной связи было проведена в его кабинет в посольстве СССР прямо из Белого дома, когда доверенное лицо президента сообщает ему сверхсекретную информацию о грядущих изменениях в американской позиции и просит при этом ни в коем случае не проговориться госсекретарю Роджерсу, который пока что не посвящен в тайну.

Советский посол с явным удовольствием рассказывает о полном доверии, которым пользовался его конфидент у Никсона: «Показав на сидевшего рядом Киссинджера (молчавшего во время нашего разговора), он (Никсон. – А.Г.) сказал: „Вот известный Вам Генри, которому я целиком и полностью доверяю. Все, что он говорит, – исходит непосредственно от меня. В администрации больше нет человека, который мог бы говорить так авторитетно от моего имени. Верно, Билл (Роджерс) является моим старым другом и обладает необходимыми полномочиями госсекретаря. Но он связан с большим бюрократическим аппаратом, за которым невозможно уследить и который не может держать в секрете сугубо конфиденциальные вещи. Вот почему я действую в таких делах только через Киссинджера“»[66]66
  Анатолий Добрынин. Сугубо доверительно. Посол в Вашингтоне при шести президентах США (1962–1986 гг.) М.: Автор, 1996. с. 226.


[Закрыть].

«Добрынин и я вели предварительные переговоры практически по всем основным вопросам. Он от имени Политбюро. Я – представляя президента. Мы неформально определяли цели наших правительств и, когда наши беседы давали надежду на достижение соглашения, вопрос передавался для обсуждения по обычным дипломатическим каналам. Когда же официальные переговоры вновь заходили в тупик, наш канал снова открывался. Мы разработали подходы, которые позволяли избегать эти таких тупиков. Можно назвать это „пробой сил“. Я мог иногда обрисовывать наш подход в качестве собственных идей, мыслей вслух. Добрынин потом передавал мне реакцию Кремля в таком же ни к чему не обязывающем виде. Иногда это происходило в обратном порядке. Ни одной из сторон не возбранялось поднять тот же вопрос официально в случае негативной реакции с другой стороны. Но так, по крайней мере, можно было предупредить непреднамеренный конфликт. Это был способ прощупать почву, чтобы избежать крупных срывов»,[67]67
  Henry A. Kissinger, «Reflections on American Diplomacy». 35 Foreign Affairs (October 1956): p. 139.


[Закрыть] описывал смысл секретного канала Киссинджер.

Понятно, что из взаимного уважения выросло и глубокое взаимное доверие. «Надо признать, что Киссинджер обладает высокой профессиональной способностью находить компромиссные формулировки. Бывали между нами и негласные дружеские „сделки“: он говорил мне, что готов принять ту или иную спорную формулировку, из числа предлагавшихся Громыко, но оговаривался, что сделает это официально не на наших с ним переговорах, а в Москве, когда лично встретится с Громыко, чтобы „доставить ему удовольствие“. Слово свое он в таких случаях всегда держал. Надо добавить, что Киссинджер – в интересах общей договоренности по крупным вопросам – порой сознательно делал уступки Громыко при отдельных формулировках в сторону более привычной для советской стороны фразеологии, зная, что это важно для министра при докладах в Политбюро»[68]68
  Анатолий Добрынин. Сугубо доверительно. Посол в Вашингтоне при шести президентах США (1962–1986 гг.) М.: Автор, 1996. с. 234.


[Закрыть], вспоминал Добрынин.

Именно это взаимное доверие позволило, как мы увидим, несколько раз спасти переговоры по ОСВ от полного провала. Справедливости ради заметим, что порой канал, о существовании которого не знали официальные делегации (так, в Москве о неофициальном общении Киссинджера и Добрынина было известно только Громыко, Брежневу, некоторым членам Политбюро, да еще заведующему американским отделом МИДа), вносил и неразбериху в переговоры. Так, однажды Джеральд Смит, возглавлявший американскую делегацию, сообщил в Вашингтон о неожиданных чрезвычайно перспективных предложениях, высказанных в частном порядке Владимиром Семеновым. Эта телеграмма привела в бешенство Киссинджера. Ведь то, что излагал Семенов, как раз и были американские предложения, которые в этот момент интенсивно обсуждались по конфиденциальному каналу. «Вы хотите отказаться от нашего канала и ограничиться официальными переговорами?» – гневно вопрошал Киссинджер советского посла. Тот отвечал, что, скорее всего, произошло недоразумение, возможное в сложных условиях ведения переговоров на двух уровнях (как выяснилось впоследствии, Семенов случайно узнал в Москве о переговорах по конфиденциальному каналу и решил сам проявить инициативу в том же направлении). Меморандум Смита был оставлен без внимания, что впоследствии вызвало раздраженные комментарии американских переговорщиков. Им казалось, что Киссинджер украл их успех. Более того, профессиональные дипломаты впоследствии уверяли, что, торопясь заключить соглашение, советник президента действовал даже вопреки американским интересам. «Киссинджер просто наслаждался тем, что непосредственно принимал участие. Во многих случаях у него получалось блестяще, однако в других он оказался не в состоянии понять роль профессиональной дипломатии и дипломатов. Он возмущался и, возможно, испытывал ревность, когда дипломаты оказывались эффективнее. Поэтому он урезал роль профессионалов и при этом сам разрывался на части»[69]69
  Raymond L. Garthoff. The Wilson Quarterly, Vol. 1, No. 5 (Autumn, 1977), p. 81.


[Закрыть], – писал Реймонд Гартофф, высокопоставленный сотрудник госдепа, принимавший участие в переговорах.

Однако если оставить в стороне межведомственные дрязги, то следует признать: в ситуации, когда в каждой из стран вокруг договора шли бесконечные бюрократические баталии, наличие секретного канала связи между высшими руководителями обеспечило в конечном счете выход на заключение договора.

Первая встреча делегаций, проходившая в Хельсинки с 17 ноября по 22 декабря 1969 года, не имела утвержденной повестки дня, поэтому некоторые историки считают ее «подготовительной». Стороны использовали ее для изложения позиций, которые на советском дипломатическом жаргоне именовались запросными. То есть в расчете на последующий торг выдвигались требования, которые, очевидно, не могли быть приняты другой стороной. Так же поступали и американцы. Вот как не без иронии описывал Генри Киссинджер процесс подготовки таких требований в американском СНБ: «Обсуждение проблем ОСВ в Совете безопасности своей уклончивостью напоминало представление в театре кабуки. Каждое ведомство представляло сложные технические расчеты, в которых одни те же факты использовались для доказательства выводов, решительно отличавшихся друг от друга. Каждый из руководителей излагал две позиции. Одну – которую он считал правильной. И другую, более жесткую для начала переговоров, которую, как он считал, Советы отвергнут. Таким образом он доказывал, что является жестким переговорщиком, имея при этом и запасной вариант»[70]70
  Henry A. Kissinger, «Reflections on American Diplomacy». 35 Foreign Affairs (October 1956): p. 542.


[Закрыть].

Нечто подобное происходило и в Москве, где на каждом этапе согласования советская позиция становилась все более жесткой.

В результате представители СССР, к немалому удивлению американцев, предложили начать с определения предмета переговоров, то есть тех вооружений, которые следует отнести к стратегическим. По мнению Москвы, к ним следовало отнести все без исключения ядерные вооружения, которые могли достичь территории другой стороны. Советским людям, заявляли наши дипломаты, совершенно все равно, упадет на их головы боеголовка межконтинентальной баллистической ракеты, запущенной из Северной Дакоты, или атомная бомба с самолета, взлетевшего в Германии. Однако при таком подходе получалось, что советские ракеты и самолеты, которые не могут достичь американской территории (их потом назовут оружием средней и промежуточной дальности), вообще оказывались вне ограничений будущего соглашения. Американцы же, предлагали сначала заключить некое «первоочередное» соглашение, куда включались бы только ракетные вооружения: межконтинентальные баллистические ракеты (МБР), баллистические ракеты подводных лодок (БРПЛ), баллистические ракеты средней (РСД) и промежуточной (РПД) дальности, а также крылатые ракеты подводных лодок. Однако при этом из-под ограничений выводились тяжелые бомбардировщики, которых у США было практически в четыре раза больше, чем у СССР.

Больше точек соприкосновения обнаружилось по проблеме противоракетной обороны. Обе стороны согласились с тем, что в целях обеспечения безопасности ее следует ограничить. Советский подход порадовал американскую делегацию, которая еще помнила резкую реакцию Косыгина в ходе встречи с Джонсоном. Но тут же США попытались увязать ограничение ПРО с необходимостью рассматривать и системы ПВО, которые якобы обладали возможностью перехвата баллистических ракет. Поэтому, даже соглашаясь в принципе с идеей ограничения систем противоракетной обороны, советская сторона заняла выжидательную позицию. Американцам сообщили: решения СССР по ПРО будут зависеть от хода последующих переговоров (то есть от очевидно зашедших в тупик переговоров по стратегическим наступательным вооружениям). Эта позиция, которую генерал Стародубов именует «витиеватой», была занята, по его мнению, из-за того, что в советском руководстве была сильна эйфория, вызванная первыми успехами в области ПРО. У американцев были свои причины для того, чтобы не торопиться с предложениями, которые могли бы заинтересовать Москву. Как раз тогда заканчивались испытания разделяющихся головных частей индивидуального наведения (РГЧ ИН), которые многократно повышали боевую мощь ядерных сил без увеличения количества носителей.

В итоге, изложив друг другу неприемлемые для противоположной стороны позиции, делегации разъехались. Пожалуй, единственным положительным итогом первого раунда было обоюдное ощущение, что «контрпартнеры» нацелены на серьезную работу. Американцев, в частности, весьма радовало то, что советские представители не пытаются свести переговоры к бессмысленным и совершенно непродуктивным идеологическим спорам.

На следующую встречу, проходившую уже в Вене весной 1970 года, делегации прибыли с позициями, не претерпевшими кардинальных изменений. Однако некоторые весьма небольшие шаги стороны все же сделали навстречу друг другу. Так, Москва по-прежнему настаивала на включении в предмет переговоров ядерных средств передового базирования. Однако она предложила ограничить противоракетную оборону защитой столиц. При этом советская делегация имела не только полномочия согласиться на ограничение противоракет, но даже уже подготовленный документ «Основные положения соглашения об ограничении развертывания систем противоракетной обороны». Впрочем, он не был внесен на переговорах. Советская делегация пришла к выводу, что время для столь важного проявления доброй воли еще не наступило. Ведь американцы продолжали настаивать на первоочередном рассмотрении вопросов ограничения МБР и БРПЛ. При этом ими было предложено два варианта соглашения. Согласно первому, сторонам предлагалось ограничить их количество 1720 единицами. Именно столько в этот период было у США, приблизительно таким же количеством располагал и СССР. Но если Соединенные Штаты уже завершили очередной этап строительства стратегических сил, у Советского Союза оно только разворачивалась. Поэтому в Москве эти предложения оценили однозначно: Вашингтон пытается с помощью переговоров остановить строительство советских ракет. Второй вариант, предложенный американцами, предполагал сокращение МБР и БРПЛ до 1000 единиц и устаивал СССР еще меньше. Более того, американский вариант договора разрешал замену пусковых установок МБР на БРПЛ, при этом запрещал обратный обмен. За этим очевидно просматривалось желание использовать американское превосходство в БРПЛ. Кроме того, заглядывая в будущее (и, не исключено, располагая разведанными об уже проходивших испытания советских подвижных грунтовых ракетных комплексах «Темп-2С»), США предложили запретить мобильные ракетные установки. Уже традиционно американские дипломаты ставили также вопрос о проверках на месте, так же традиционно отвергаемый их советскими коллегами.

Параллельно возник вопрос об РГЧ ИН. Уклоняться от него Вашингтон больше не мог. Испытания разделяющихся головных частей были закончены, решение о развертывании было уже принято. Специалистам, как советским, так и американским, было ясно: появление разделяющихся головных частей кардинально меняло стратегическую ситуацию. В сочетании с широкомасштабной системой ПРО развертывание РГЧ ИН давало США надежду на эффективный контрсиловой удар. То есть Пентагон мог рассчитывать на то, что в первом ударе он уничтожит большую часть советских ракет, а оставшиеся будут перехвачены широкомасштабной системой ПРО. Вашингтон и в этом случае предложил Москве заведомо неприемлемый для нее вариант. Предлагалось, в частности, запретить как развертывание РГЧ ИН (пока шли переговоры, в США оно началось), так и их испытания. То есть, по логике советских военных, американцы могли производить и складировать свои боеголовки. А СССР был бы вынужден прекратить их разработку. Тогда Советский Союз в ответ сделал свое, столь же неприемлемое для Штатов предложение: запретить только развертывание боеголовок, что позволило бы продолжать их испытания.

Как видим, первые два раунда создавали впечатление, что Москва и Вашингтон начали создавать очередной дипломатический «долгострой»: такие переговоры могли длиться долгие годы. К середине 1970 года стало понятно, что стороны в принципе согласны на ограничение противоракетной обороны, но все уперлось в позицию США, стремившихся к заключению «всеобъемлющего договора по ОСВ», то есть договоренность по ПРО должна была идти в пакете с ограничениями наступательных вооружений, причем на американских условиях.

Дело не слишком продвинулось, когда в ходе следующего раунда, в августе 1970 года США внесли предложения, которые посчитали компромиссными и реалистичными. Они вывели за рамки предстоявшей договоренности как свои средства передового базирования, так и советские ракеты средней и промежуточной дальности. Вне договоренности были оставлены и разделяющиеся головные части индивидуального наведения. Ограничивать предлагалось включенные в «главную» категорию МБР, БРПЛ и тяжелые бомбардировщики. При этом Вашингтон поднял количественный потолок до 1900 единиц. А количество МБР и БРПЛ должно было составлять 1710 единиц. Одновременно Вашингтон настаивал на том, чтобы дополнительно ограничить количество «тяжелых ракет» 250 установками. Американцы опасались, что именно на этих ракетах русские разместят большое количество своих РГЧ ИН, если смогут их разработать. И снова следует отметить точность предвидения американских экспертов и надежность данных американской разведки. В будущем именно «тяжелые» ракеты станут основой советского ядерного потенциала и, соответственно, главной головной болью американских стратегов.

Но американцы сделали важную уступку. Из их предложений следовало, что они готовы почти на 300 единиц сократить количество своих тяжелых бомбардировщиков. США внесли также два варианта ограничения ПРО. Один предлагал полный отказ от систем противоракетной обороны и демонтаж уже развернутых элементов. Другой допускал существование ПРО столиц. Тогда же американцы, согласившись в принципе с тем, что контроль за исполнением соглашения будет вестись пресловутыми «национальными средствами», предложили создать особый орган, в котором можно было бы разрешать неясности и проблемы, которые неизбежно будут возникать. Так была внесена идея создания Постоянной консультационной комиссии, игравшей впоследствии важную роль в советско-американской системе контроля над вооружениями. Однако в остальном переговоры почти год топтались на месте. Если по вопросу противоракетной обороны наблюдалось как минимум взаимопонимание, то по наступательным вооружениям стороны упорно держались пусть и слегка подправленных, но по-прежнему взаимно неприемлемых позиций.

Только к весне 1971 года в результате напряженных переговоров по каналу Добрынин-Киссинджер удалось выйти на решение, которое давало шанс на продвижение в ходе переговоров. 20 мая 1971 года было опубликовано совместное советско-американское сообщение о решении временно отложить в сторону вопросы выработки соглашения в области стратегических наступательных вооружений и сосредоточить усилия в текущем году на подготовке соглашения по ограничению развертывания систем противоракетной обороны. Была достигнута также договоренность, что при заключении соглашения по ПРО будут согласованы некоторые меры и в области ограничения стратегических наступательных вооружений.

На самом деле благодаря Киссинджеру, который стремился к конкретному результату, Вашингтон пошел на серьезную уступку: он отказался от требования готовить единый договор об ограничении стратегических вооружений – как оборонительных, так и наступательных. В тот же день состоялся обмен конфиденциальными письмами между Косыгиным и Никсоном. В них фиксировались три исходных положения, на основе которых предполагалось вести переговоры: ограничения на системы ПРО должны быть одинаковыми для обеих сторон; договор по ПРО и временное соглашение о некоторых мерах в области ограничения СНВ должны быть подписаны одновременно; в основу временного соглашения по СНВ должен быть положен принцип «замораживания» этих вооружений на существующих у сторон уровнях.

Именно в этот момент Никсон разрешил важный вопрос относительно того, с кем же он ведет переговоры. Проблема заключалась в том, что в Вашингтоне конечно же понимали, кто в СССР – главный, но формально Брежнев занимал тогда лишь партийный пост. И, следуя своему протоколу, американцы адресовались Косыгину, возглавлявшему Совет министров. В конце концов, Киссинджер прямо спросил Добрынина о том, кому лучше направлять письма. Тот, проинструктированный Громыко, подтвердил американцам, что лучше писать Брежневу. Хотя дело сводилось, по сути, к борьбе амбиций между высшими советскими руководителями, скорость обмена посланиями, свидетельствует генерал Стародубов, заметно увеличилась.

Следует отметить, что как раз весной 1971 года Никсон, так и не получив согласия Москвы на проведение советско-американского саммита, принял решение сначала отправиться в Китай. В Вашингтоне были озабочены тем, что этот шаг вызовет резкую реакцию советского руководства. И вот, чтобы продемонстрировать готовность к диалогу, Никсон сделал еще один доброжелательный жест в сторону Москвы. «Он предложил (через Киссинджера) заключить отдельное соглашение „Об уменьшении опасности непреднамеренного, случайного возникновения ядерной войны“. Дело в том, что этот вопрос подробно, но бесплодно (из-за негативной позиции американской стороны) обсуждался в контексте переговоров по ограничению стратегических вооружений с 1969 по 1971 год. Теперь же Никсон предлагал выделить его в отдельную договоренность»[71]71
  Анатолий Добрынин. Сугубо доверительно. Посол в Вашингтоне при шести президентах США (1962–1986 гг.) М.: Автор, 1996. с. 214.


[Закрыть].

С этим соглашением на переговорах по ОСВ была связана отдельная интрига. Фактически оно перечисляло организационные и технические меры для предотвращения случайного или несанкционированного применения ядерного оружия и сведения до минимума последствий такого применения. В частности, стороны обязывались немедленно уведомлять друг друга в случае несанкционированного, случайного или иного необъясненного инцидента, связанного с возможным взрывом ядерного оружия. Взаимное уведомление должно было происходить и при обнаружении неопознанных объектов системами предупреждения о ракетном нападении или при появлении помех этим системам или соответствующим средствам связи, если такие явления могли бы создать опасность возникновения ядерной войны между двумя странами. Стороны договорились также заблаговременно уведомлять о запланированных пусках ракет, если такие пуски производятся за пределы национальной территории в направлении другой его стороны; действовать в других ситуациях, связанных с необъясненными ядерными инцидентами, так, чтобы уменьшить возможность неправильного истолкования действий другой стороны, в частности, путем взаимной информации или соответствующих запросов. Американцы не видели большого смысла в том, чтобы придать форму соглашения процедуре обмена данными в случае случайного или несанкционированного пуска ракет и ядерного взрыва. А вот для СССР это имело важное политическое значение, как еще одно документальное подтверждение существования ядерного паритета.

Более того, СССР, как свидетельствуют американские источники (советские участники переговоров предпочли эту историю не вспоминать), попытался включить в это соглашение положение о том, что стороны могут предпринять некие «совместные действия» в случае, если «третья сторона» совершит пуск ракеты или ядерный взрыв, с целью спровоцировать войну между Соединенными Штатами и Советским Союзом. Текст с предложением поступил американцам «в шпионском стиле». Владимир Семенов вручил его Джеральду Смиту на концерте Ростроповича. Смысл послания был совершенно очевиден: в момент, когда у Вашингтона бурно развивался роман с Пекином, Москва фактически предлагала договориться о совместном ударе по Китаю в случае ядерной провокации со стороны КНР. Понятно, что Вашингтон оставил эту попытку без внимания. Прочие положения споров не вызвали, и уже в сентябре 1971 года соглашение было подписано Громыко и госсекретарем Роджерсом.

Между тем переговоры (и споры) по противоракетной обороне вышли на новый этап. В ходе нового раунда переговоров, начавшегося 8 июля 1971 года, американцы неожиданно отказались от уже согласованной позиции относительно того, что ограничения по ПРО должны быть одинаковыми для обеих сторон. Зная о том, что в СССР уже начаты работы по развертыванию противоракетной обороны Москвы, они предложили, чтобы каждая из сторон могла по своему выбору согласиться или на оборону столицы, или же создавать ПРО сразу трех баз МБР (позже они предложили оборону двух баз). Советский Генштаб уже знал, что Вашингтон приступил к созданию системы ПРО «Сейфгард» двух своих баз – Гранд-Форкс и Мальм. Советская делегация предложила компромиссный вариант: создавать систему ПРО столиц, а также США разрешалось бы прикрыть противоракетной обороной одну из своих ракетных баз. При этом СССР в качестве компенсации разрешалось бы защитить такое же количество МБР, какое развернуто на этой базе. Проблема заключалась в том, что на каждой из американских баз было развернуто в полтора-два раза больше ракет, чем в одном советском позиционном районе. Параллельно США упорно добивались «замораживания» строительства советских пусковых установок на время переговоров. Советской стороне, которая как раз в это время вела бурное строительство ракет, подобная договоренность была совершенно не выгодна. В конце концов требования о «заморозке» были оставлены без внимания, а сами проблемы наступательных вооружений стали обсуждаться не на переговорах, а на высшем государственном уровне, через обмен посланиями и по секретному каналу Добрынин-Киссинджер.

Тем временем Москва и Вашингтон договорились о том, что визит президента Никсона в СССР состоится в конце мая 1972 года. Времени для выработки соглашений оставалось мало. В ходе очередного раунда переговоров (ноябрь 1971 – февраль 1972) удалось договориться по большинству положений Договора по ПРО. В частности, было решено, что каждый из двух районов ПРО должен иметь не более 100 противоракет. Однако стороны продолжали бесплодно спорить о том, что же именно можно было прикрывать. Прорыв случился в ходе неформального общения американских и советских дипломатов. Дело было уже в апреле – до визита Никсона оставались считанные недели. Главы делегаций отправились в свои столицы за инструкциями, а их заместители Олег Гриневский и Реймонд Гартофф решили съездить на экскурсию на север Финляндии.

Дальнейшее историки описывают как «переговоры в тундре»[72]72
  См., например, Garthoff, Raymond L. Détente and confrontation: American-Soviet relations from Nixon to Reagan. Washington, D.C. Brookings Institution 1985. P. 154–155.


[Закрыть]. На самом деле судьбоносный разговор состоялся в самолете при возвращении в Хельсинки. Гартофф предложил поговорить. «Что ж, раз американцы зовут, значит им есть, что сказать, – позже вспоминал об этом Гриневский. – Мы уселись в один из первых рядов в самолете, взяли по бутылке пива и приступили к разговору. Подчеркнув, что говорит в сугубо неофициальном плане, он (Гартофф – А.Г.) сказал, что компромиссом могло бы стать решение, позволяющее США и СССР создавать ограниченную систему ПРО для защиты двух объектов на территории каждой из сторон – столицы государства и одной из баз, где размешены МБР. Но чтобы создаваемая ПРО не могла стать основой для развертывания противоракетной защиты всей территории страны, два разрешенных объекта ПРО должны иметь радиус не более 150 километров, а расстояние между ними (столицей и базой МБР) должно быть не менее 1300–1500 километров. Я сказал, что инструкций для обсуждения этих вопросов у меня нет, но лично мне его соображения представляются интересными, и я немедленно сообщу о них в Москву.

Как только самолет приземлился в Хельсинки, я тут же поехал в посольство и направил шифротелеграмму в Москву. В ней подробно описал неофициальные предложения Гартоффа и сопроводил их выводами: они не противоречат нашей позиции, открывают путь к согласованию Договора по ПРО и поэтому с ними можно согласиться. Уже на следующий день рано утром раздался телефонный звонок из Москвы. Звонил Семенов: Сейчас Политбюро будет рассматривать твое предложение, сказал он. Ты можешь гарантировать, что американцы тебя не обманывают? Я ответил, что таких гарантий дать не могу, но весь мой опыт общения с ними показывает, что таким контактам можно доверять»[73]73
  Олег Гриневский: «На переговорах обманывать нельзя». Око планеты. 3 февраля 2015. https://oko-planet.su/history/historydiscussions/270076-oleg-grinevskiy-na-peregovorah-obmanyvatnelzya.html


[Закрыть]. При этом Гартофф, по словам Гриневского, в своей депеше в Вашингтон, представил все так, как будто идея исходила с советской стороны. В итоге предложения были изложены Брежневым Киссинджеру, который в этот момент находился в Москве с секретным визитом, готовя приезд Никсона.

Если проблемы Договора ПРО постепенно разрешались в ходе переговоров, то противоречия в работе над Временным соглашением о некоторых мерах по ограничению стратегических наступательных вооружений получалось разрешать только на самом высоком уровне. К таким относился вопрос о замораживании числа ракетных установок на подводных лодках. Для США этот вопрос был принципиальным, они уже реализовали свою программу строительства атомных субмарин, а СССР полным ходом реализовывал свою. Главком ВМФ Сергей Горшков решительно противился любому замораживанию военно-морских проектов. Военные рисковали даже возражать по этому вопросу Генеральному секретарю ЦК КПСС. Бессменный помощник Генсеков Андрей Александров-Агентов вспоминает, что жаркие баталии на сей счет однажды длились пять часов на совещании, которое проводил Брежнев в ЦК КПСС. «К концу этой дискуссии… Брежнев, помнится, уже в состоянии раздражения задал военным и представителям ВПК такой вопрос: „Ну хорошо, мы не пойдем ни на какие уступки, и соглашения не будет. Развернется дальнейшая гонка ядерных вооружений. А можете вы мне как главнокомандующему Вооруженными силами страны дать здесь твердую гарантию, что в случае такого поворота событий мы непременно обгоним США и соотношение сил между нами станет более выгодным для нас, чем оно есть сейчас?“. Такой гарантии никто из присутствующих дать не решился. „Так в чем же дело? – спросил Брежнев. – Почему мы должны продолжать истощать нашу экономику, непрерывно наращивая военные расходы?“ На этом дискуссия закончилась. Сопротивление военных было сломлено, и путь к соглашению расчищен»[74]74
  Андрей Александров-Агентов. От Коллонтай до Горбачева. Международные отношения. М.: 1984. с. 210.


[Закрыть].

В конце концов, итоговая формула Временного соглашения была вполне выгодна СССР. В соответствии с довольно сложной казуистикой текста этого документа стороны договорились, что у СССР должно быть «приблизительно» 2350 пусковых установок (1608 ПУ МБР и 740 ПУ БРПЛ), в США – 1710 пусковых установок (1054 ПУ МБР и 656 ПУ БРПЛ). При этом в течение согласованного пятилетнего срока действия соглашения стороны, не выходя за первоначальные уровни, путем замены соответствующего количества пусковых установок МБР могли увеличить число пусковых установок БРПЛ: СССР – до 950 ПУ, США – до 740. То есть, вопреки страхам адмирала Горшкова, Советский Союз получил возможность достроить все свои подлодки. При этом Киссинджер считал своим необыкновенным успехом «замораживание» строительства подлодок (на всякий случай, американцы настояли на отдельном протоколе, где фиксировалась цифра в 950 пусковых установок на подводных лодках).

26 мая 1972 года в ходе визита Никсона был подписан Договор ОСВ-1 (под ним понимают Договор по ПРО и Временное соглашение по некоторым мерам, ограничивающим стратегические наступательные вооружения). Значение его трудно переоценить. Две страны, обладавшие невиданной в истории мощью, зафиксировали факт паритета, то есть относительного равенства сил. Это равенство было основано на гарантированной способности уничтожить друг друга. При этом Москва и Вашингтон осознали, что дальнейшее количественное наращивание ядерных вооружений не даст всеобъемлющего превосходства и не гарантирует безопасности. Более того, даже наращивание оборонительных противоракетных систем несет в этих обстоятельствах провоцирующий характер. Впервые в истории две ведущие ядерные державы поднялись над идеологическими противоречиями во имя безопасности своих народов. При этом они соглашались на количественные и качественные уступки друг другу во время поисков сложнейших формул взаимного баланса. Так американцы пошли на то, что позволили СССР иметь на 640 пусковых установок больше, компенсируя таким образом, наличие ядерных сил передового базирования на границах Советского Союза и превосходство по тяжелым бомбардировщикам, которые не фигурировали в договоре.