Текст книги "Пережить холодную войну. Опыт дипломатии"

Грязной тряпкой по лицу…

Поэтому в Москве не слишком огорчились, когда победу на президентских выборах в 1976 году одержал Джимми Картер, который и в ходе предвыборной кампании, и уже въехав в Белый дом настаивал на своей приверженности не только ограничению, но и сокращению ядерных вооружений. Именно такое послание Картер передал советскому руководству через ветерана американской дипломатии Аверелла Гарримана. Правда, как отмечает Корниенко, уже тогда Москва насторожилась, обнаружив в послании Картера ремарку, что он «не может, разумеется, быть связанным предшествовавшими переговорами по ограничению стратегических вооружений»[93]93
  Георгий Корниенко. Холодная война. Свидетельство ее участника. М.: Олма-Пресс, 2001. c. 216.


[Закрыть]. Желая дать ясный сигнал Вашингтону, Брежнев в своем выступлении 18 января 1977 года в Туле заявил, что СССР, во-первых, не пытается создать потенциал первого удара, и, во-вторых, что целью Советского Союза является лишь создание оборонного потенциала, достаточного для того, чтобы удержать любого потенциального противника от агрессии. Как видим, прошло всего десять лет после выступления Макнамары в Сан-Франциско, и советские дипломаты стали вписывать (согласовав, разумеется, с Генштабом) в речи лидеров положения доктрины сдерживания, фактически вводя в оборот принцип оборонной достаточности.

К сожалению, начало переговоров с новой администрацией обернулось полным дипломатическим провалом. Москва считала, что заявленная Картером в его первом послании Брежневу цель – «безотлагательное достижение Договора ОСВ-2 и договоренности о том, чтобы после этого двигаться в направлении дополнительных ограничений и сокращений стратегических вооружений»[94]94
  Цит. по: Георгий Корниенко. Холодная война. Свидетельство ее участника. М.: Олма-Пресс, 2001. c. 217–218.


[Закрыть] – может быть достигнута, если новый договор будет основан на владивостокских договоренностях. Поэтому советское руководство с готовностью восприняло предложение американского президента направить в советскую столицу госсекретаря Сайруса Вэнса.

Однако уже следующее послание Картера привело Политбюро в возмущение. Оказалось, что, призывая к быстрому завершению переговоров, американский президент имел в виду принципиально иной договор, а вовсе не тот, что вытекал из соглашения, достигнутого во Владивостоке. Картер настаивал на том, что «существенные сокращения» стратегических наступательных сил должны быть прописаны не в будущих соглашениях, а уже в том договоре, над которым шла работа. Более того, он предлагал оставить за скобками договора крылатые ракеты. Последовал еще один раунд обмена довольно резкими посланиями.

Ситуацию только ухудшило то, что одно из писем Картера было направлено не по обычным каналам, а по «горячей линии», предназначенной для экстренных ситуаций. Сделано это было по инициативе нового президентского советника по национальной безопасности Збигнева Бжезинского, который всячески хотел продемонстрировать, что существует эффективная альтернатива конфиденциальным каналам Киссинджера. Послание попадет прямо к Брежневу, считал он, минуя мидовскую бюрократию. В результате послание, полное сугубо специфических деталей, рассказывает Корниенко, попало к дежурным переводчикам из КГБ, и перевод оказался неточным. Что «отнюдь не способствовало лучшему его восприятию советскими руководителями»[95]95
  Георгий Корниенко. Холодная война. Свидетельство ее участника. М.: Олма-Пресс, 2001. с. 219.


[Закрыть].

Вдобавок, на примере ОСВ Картер попытался продемонстрировать свой разрыв с секретной дипломатией Никсона и стал в публичных выступлениях излагать содержание американских предложений. Так, буквально за несколько дней до того, как Сайрус Вэнс отправился в Москву, Картер, обращаясь к Генеральной Ассамблее ООН, заявил, что США будут стремится «к глубоким сокращениям стратегических вооружений обеих сторон» и что, если новое соглашение не будет быстро заключено, можно ограничиться соглашением «на основе тех владивостокских договоренностей, по которым будет найден консенсус»[96]96
  Цит. по: Strobe Talbott. Endgame: The Inside Story of SALT II. Harpers & Row. New York 1980. P. 66.


[Закрыть].

То есть Вашингтон фактически предлагал провести новые переговоры по поводу вопросов, по которым уже было достигнуто согласие. Мало того, за день до отлета Вэнса в Москву Картер заявил на пресс-конференции: «Я считаю, что для американцев очень важно знать рамки, в которых могут проходить обсуждения, и наделить меня благодаря народному одобрению силой в качестве стороны в разрешении некоторых споров, а также быть уверенными, что, когда я говорю, я не говорю впустую»[97]97
  Ibid.


[Закрыть]. Согласимся, что подобные заявления могли только укрепить подозрения советского руководства в том, что новая администрация намерена превратить переговоры в пропагандистское шоу.

В довершение всего, не отдавая себе отчета в том, до какой степени советские лидеры ненавидят любые неожиданности и импровизации, когда им (а точнее, их подчиненным и экспертам) не дают возможности для неторопливого анализа и подготовки ответа, Вэнс познакомил Добрынина с конкретикой американских предложений только перед самой поездкой в Москву. Холодно выслушав госсекретаря, Добрынин заметил, что американские предложения существенно отличаются от того, о чем договаривались во Владивостоке. Советский посол ясно дал понять, что в Москве на них отреагируют без восторга. Вэнс в ответ заявил, что возможно как обсуждение предлагаемого нового «всеобъемлющего» договора, так и владивостокской договоренности «за некоторыми исключениями».

И снова дело было не только в содержании, но и в решительном нежелании людей из команды Картера принять модель взаимоотношений, унаследованную от Киссинджера, с которым Бжезинский находился в постоянном заочном соревновании. Представителям новой администрации было в новинку, что Добрынин прибыл на встречу один, без сотрудников, которые вели бы запись, а сам по ходу беседы практически ничего не записывал. Советский посол обладал идеальной памятью, записей не вел, чтобы не смущать собеседников. Потом, вернувшись в посольство, он писал детальный, близкий к стенографическому, отчет о беседе. Киссинджер знал об этом, а вот Вэнс – нет. Поэтому, позже, когда в Вашингтоне попытались проанализировать причины полного провала визита госсекретаря, была выдвинута версия, что Добрынин, мол, не понял намеков госсекретаря на американскую готовность к компромиссам. К чести американских дипломатов, версия эта вскоре была отвергнута.

Поездка Вэнса стала настоящей катастрофой. Госсекретарь прибыл в Москву с двумя вариантами возможного соглашения. По первому варианту, названному «всеобъемлющим», предлагалось сократить установленные во Владивостоке суммарные уровни стратегических носителей с 2400 до 2000 или даже до 1800 единиц, количество пусковых установок с ракетами, оснащенными РГЧ ИН, с 1320 до 1200–1100 единиц. Кроме того, Вашингтон считал нужным ввести отдельный подуровень для МБР с РГЧ ИН в 550 единиц, а также сократить количество советских «тяжелых» ракет с 308 единиц (иметь которые СССР разрешалось еще Договором ОСВ-1, что и было подтверждено во Владивостоке) до 150. По «всеобъемлющему» проекту запрещались создание, испытания и развертывание мобильных пусковых установок МБР, испытания и развертывание новых типов МБР, а также модификация существующих типов. Что до крылатых ракет, то предлагалось лишь ограничить их дальность 2500 километрами.

«Если бы даже выдвинутые Картером предложения о „глубоких сокращениях“ были по своему содержанию более сбалансированными и в итоге более приемлемыми для СССР, то и в этом случае тогда они не встретили бы, думаю, положительной реакции, – пишет Георгий Корниенко. – Все равно сработал бы принцип: „лучше синица в руках, чем журавль в небе“»[98]98
  Георгий Корниенко. Холодная война. Свидетельство ее участника. М.: Олма-Пресс, 2001. с. 220–221.


[Закрыть].

Однако «всеобъемлющий план» совершенно не был сбалансированным. «Пентагон, поддержанный Бжезинским, стремился воспользоваться этим романтическим порывом Картера для того, чтобы существенно подправить сделанное в области ограничения стратегических вооружений при Никсоне и Форде, причем подправить к односторонней выгоде США»[99]99
  Там же.


[Закрыть], – подчеркивает Корниенко.

Очевидно, что «всеобъемлющий» план был ориентирован на реальное сокращение советских МБР (прежде всего тяжелых), которые были основой ядерного потенциала СССР. Но эти же предложения выводили из-под ограничений крылатые ракеты дальностью до 2500 километров, которые на предстоящее десятилетие должны были стать важнейшей военной программой в США. Надо сказать, и сам Вэнс понимал, что для СССР будет невозможно «проглотить» эти американские инициативы. Ведь взамен на глубокие сокращения уже реально развернутых советских ракет американцы всего лишь предлагали снять свое требование учитывать Ту-22М (в Москве точно знали, что по своим тактико-техническим характеристикам этот бомбардировщик не должен учитываться) и отказаться от планов создания ракет МХ, которые, как писал Вэнс, «существовали еще лишь в чертежах»[100]100
  Cyrus Vance. Hard Choices: Critical Years in America’s Foreign Policy. Simon & Shuster, 1983. p. 52.


[Закрыть].

Другой план, который был у Вэнса в запасе, предполагал работать над договором в рамках владивостокских договоренностей. Но при этом оставить вопросы о Ту-22М и о крылатых ракетах на будущее. Скорее всего, этот вариант устроил бы Москву. Развертывание американских крылатых ракет должно было произойти не раньше середины 1980-х годов. За это время было вполне реальным разработать еще один договор (как это и предлагал Картер). Однако доверие к Вашингтону было подорвано. В таких условиях наихудшие сценарии будущего неизбежно рассматриваются как самые реальные.

«„Остающийся вопрос“ о крылатых ракетах большой дальности – это новая лазейка для обхода договоренности, достигнутой на основе стратегического равновесия сторон. Это равновесие разрушалось бы по мере развертывания американской стороной крылатых ракет большой дальности, которые наращивали бы стратегические возможности США»[101]101
  Виктор Стародубов. Супердержавы XX века. Стратегическое противоборство. – М.: Олма-пресс, 2001. с. 288.


[Закрыть], – излагает именно такой сценарий генерал Стародубов.

Вэнс, который прибыл в Москву, чтобы заниматься ограничением стратегических вооружений, был вынужден сначала прослушать отповедь Брежнева по поводу начатой Картером борьбы за права человека. А потом Громыко, еще до формального изложения американских предложений, весьма холодно прочел лекцию о необходимости придерживаться владивостокских соглашений. Один из помощников Вэнса сказал шефу: «Похоже, только что мы услышали ответ на наши предложения». Госсекретарь ошарашенно спросил: «И что, не будет никаких контрпредложений?» Их и не последовало. Через сутки американская делегация получила еще одну порцию жестких отповедей. Было заявлено, что ее инициативы носят сугубо односторонний характер и нацелены на ослабление советской обороны. Однако этим не кончилось.

Кризис, вызванный взаимным неприятием манеры ведения дел, разрастался буквально на глазах. Советская сторона вначале предполагала ограничиться кратким сообщением ТАСС, что «стороны согласились продолжить обмен мнениями по вопросам стратегических вооружений и другим темам». Однако, пока профессиональные дипломаты работали над коммюнике, которое должно было хоть как-то сгладить провал, госсекретарь, следуя курсу Картера на максимальную открытость, устроил пресс-конференцию. Он прямо сказал журналистам, что разочарован: «Мы встретились с Генеральным секретарем Брежневым и министром иностранных дел Громыко, другими официальными лицами. В ходе встречи представители СССР заявили, что изучили оба наших предложения и не нашли ни одно из них приемлемым. Они не предложили ничего нового со своей стороны»[102]102
  Цит. по: Talbott S. Endgame: The Inside Story of SALT II. Harpers & Row. New York 1980. p. 74.


[Закрыть]. При этом Вэнс поведал об американском «всеобъемлющем плане» с гораздо большими подробностями, чем чуть раньше это сделал Картер.

Можно представить себе, какую ярость в Кремле вызвало это открытое нарушение правил конфиденциальности, к которым советские лидеры привыкли, ведя переговоры с Джонсоном, Никсоном и Фордом. Ярость эта была столь велика, что Андрей Громыко, в принципе ненавидевший любые публичные выступления, решился на пресс-конференцию. И он дал себе волю. «Что же получится, – вопрошал он, – если с приходом в какой-то стране нового руководства будет перечеркиваться все положительное, что достигнуто в отношениях с другими странами? О какой же стабильности отношений с другими странами можно говорить в этом случае? О какой стабильности в данном случае можно говорить в отношениях между США и СССР?»[103]103
  Цит. по: Виктор Стародубов. Супердержавы XX века. Стратегическое противоборство. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2001. с. 290.


[Закрыть] Желая, очевидно, продемонстрировать, что не хуже американцев может манипулировать общественным мнением, Громыко зашел еще дальше Картера и Вэнса в разглашении конфиденциальных данных. Он привел уже конкретные цифры из американского предложения.

В ярости советских руководителей, прежде всего Брежнева, несомненно, был личный момент. Стремясь к соглашению во Владивостоке, он не только поставил на кон свой авторитет, пошел на конфликт в Политбюро (при том, что известно, как он дорожил согласием с коллегами), но он реально рисковал своим здоровьем. Более того, уже после Владивостока он лично знакомил Киссинджера с тактико-техническими данными Ту-22М, желая убедить госсекретаря, что этот самолет не является стратегическим оружием[104]104
  См.: Анатолий Добрынин. Сугубо доверительно. Посол в Вашингтоне при шести президентах США (1962–1986 гг.). М.: Автор, 1996. с. 353.


[Закрыть]. Что было чем-то беспрецедентным. И тут увидеть, что все жертвы напрасны! Корниенко, общавшийся с Генеральным секретарем, пишет, что американский отказ от владивостокских договоренностей чрезвычайно задел Брежнева. Не случайно Корниенко в ответ на американские сетования, что Брежнев и Громыко «мазанули его (Вэнса. – А.Г.) по лицу мокрой тряпкой», заявлял, что позиции, с которыми приехал Вэнс, были для Брежнева и Громыко не просто «мокрой тряпкой», а «грязной, дурно пахнущей мокрой тряпкой»[105]105
  Георгий Корниенко. Холодная война. Свидетельство ее участника. М.: Олма-Пресс, 2001. с. 222.


[Закрыть].

Тем удивительнее, что через два года после жестокой конфронтации, полного взаимного непонимания СССР и США заключили самый совершенный договор по контролю над ядерными вооружениями!

Переговорные будни

Следует отдать должное как американским, так и советским руководителям. Несмотря на обоюдное и весьма искреннее разочарование, ни та ни другая сторона не угрожали хлопнуть дверью и прекратить переговоры. Наоборот, по обе стороны океана не уставали подчеркивать свое желание продолжить консультации и выработать в конечном счете взаимоприемлемое соглашение. В ситуации, когда фиаско в Москве широко обсуждалось в Конгрессе и прессе, когда администрацию обвиняли в наивности и неопытности, единственным возможным путем для восстановления контактов было то, что Картер и Бжезинский с их увлеченностью идеей «открытости», ненавидели всем сердцем. А именно возвращение к секретной дипломатии в стиле Киссинджера. Было ясно, что без конфиденциального канала – регулярных неформальных непубличных контактов с уполномоченным представителем Кремля – не обойтись. При том, что советского посла подозревали в сохранении связей с ушедшим в отставку Киссинджером, который олицетворял «тайную» (и, замечу, эффективную) дипломатию, методы которой были очевидно пока недоступны Картеру, Вэнсу и Бжезинскому.

Уже через неделю после возвращения Вэнса из Москвы Добрынин начал едва ли не ежедневно курсировать между посольством и госдепом, а также Белым домом. Дабы не попадаться на глаза репортерам, дежурившим у главного входа, Добрынин заводил свой лимузин прямо в гараж внешнеполитического ведомства, а потом на специальном лифте поднимался в кабинет госсекретаря. Американцы прежде всего хотели понять причины столь резкой реакции Москвы на свои предложения. Советский посол объяснял: они отвернуты не только и не столько потому, что СССР не желает «всеобъемлющего» сокращения ядерного оружия. Проблема в том, что предлагавшийся Вашингтоном вариант был очевидно несправедливым с точки зрения Москвы. «Потолки» стратегических вооружений были определены таким образом, что Советский Союз должен был бы демонтировать уже развернутые ракеты. Американцы выразили готовность искать компромисс.

Поиск его шел довольно мучительно. Несмотря на усилия Добрынина, взаимное недоверие был очень сильным. И это дало себя знать в ходе встречи Громыко и Вэнса в Женеве в мае 1977 года. Понимая уже, что переговоры будут долгими и непростыми, участники решили хотя бы определить их рамки и предмет. Задача состояла в том, чтобы, с одной стороны, сохранить в том или ином виде владивостокские договоренности, а с другой – внести предлагавшиеся Вашингтоном изменения. Советский министр принял заранее обсужденное Добрыниным и Вэнсом предложение о том, что будущее соглашение должно содержать три элемента. Первый – это собственно договор, действие которого будет продолжаться до 1985 года. В нем были бы зафиксированы «владивостокские» уровни для МБР, БРПЛ и ТБ с обязательством снизить их к моменту истечения договора. Второй – протокол к договору на срок в три года, который устанавливал бы временные ограничения на крылатые ракеты большой дальности до достижения окончательной договоренности. Наконец, третий документ – заявление об общих принципах, которые будут определять проведение переговоров об ОСВ на третьем этапе. Таким образом, картеровской администрации удавалось перекинуть мостик от владивостокских соглашений, на формальном следовании которым настаивала советская сторона, к «всеобъемлющему подходу», который, может быть, удалось бы реализовать в будущем.

В этой ситуации хорошо было уже то, что стороны хоть до чего-то договорились, пусть не по содержанию, но хотя бы по форме будущего договора. И Вэнс, которого явно угнетала память о мартовском позоре, поспешил к журналистам, которым сообщил, что сферу разногласий удалось существенно сузить. И тут же получил новую отповедь от Громыко. Улетая из Женевы, тот мрачно заявил, что основные различия в подходах сохраняются и что США продолжают свои попытки добиться односторонних преимуществ. После чего репортерам, не без иронии замечает Строб Тэлботт, в ту пору работавший в журнале «Тайм», оставалось лишь гадать, провели ли советский министр и американский госсекретарь последние три дня на одной и той же встрече?[106]106
  Talbott S. Endgame: The Inside Story of SALT II. Harpers & Row. New York 1980. p. 87.


[Закрыть]

Так Громыко, довольно грубо и прямолинейно, отучал американских партнеров от тяги к публичности, от попыток отойти от заранее согласованного текста коммюнике. Кроме того, он не скрывал раздражения из-за того, что американцы не отказались от своего предложения о моратории на развертывание тяжелых ракет с РГЧ ИН, то есть от требования действительно односторонних уступок.

Андрей Андреевич еще всласть потреплет нервы американским коллегам и в сентябре, когда, приехав на сессию Генассамблеи ООН, он проведет новый раунд переговоров по ОСВ. На первой встрече с Вэнсом это был все тот же мистер «нет». Он вновь отверг американское предложение по ограничению тяжелых ракет. Вновь ничего не предложил взамен. Много позже американцы поняли, что такова была советская тактика ведения переговоров. Все как в покере, пишет Тэлботт, первым делом следует выяснить, что за карты у противника на руках. Нужно выжать из оппонента максимум уступок. И здесь Громыко был виртуозом. «Он – сукин сын, – скажет в сердцах один из американских участников, – и ему нравилось быть таким». Американцам в этот момент казалось, что на их глазах повторяется мартовская история. И это повторение означало смерть всего процесса ОСВ.

А потом спустя семь часов совершенно бесплодных переговоров, советский министр с тем же кислым выражением на лице сказал, что имеет полномочия на то, чтобы принять американские предложения о снижении общего «потолка» для стратегических вооружений, и, главное, о введении подуровня для межконтинентальных ракет с РГЧ ИН. Это произойдет, продолжал Громыко, в случае, если Вашингтон согласится засчитать свои тяжелые бомбардировщики с крылатыми ракетами в качестве носителей с РГЧ ИН. Более того, он сообщил, что готов вручить письмо, в котором изложены те технические меры, которые готов предпринять Советский Союз в отношении Ту-22М. Эти совсекретные данные должны убедить американскую сторону – «Бэкфайер» не является стратегическим оружием. Американцы выдохнули с облегчением. Это был хотя бы намек на возможность достичь договоренность.

Однако советский министр подвел их, и подвел мастерски, к неизбежности принятия того, чего им решительно не хотелось принимать. Им нужно было согласиться на существенное ограничение возможности развертывания своего нового супероружия – крылатых ракет. При этом они знали – у СССР нет стратегических бомбардировщиков с крылатыми ракетами. Стало быть, если принять формулу Громыко, то Советский Союз получал возможность увеличить количество своих наземных ракет – именно того оружия, которое американцам хотелось максимально сократить. В результате мозгового штурма была выдвинута новая идея: ввести отдельный подуровень для наземных ракет с РГЧ ИН. Эти предложения и прозвучали на встрече Картера и Громыко. Американцы были уверены, что их новые предложения потребуют от советской стороны длительного анализа. Однако всего через несколько дней Громыко сообщил, что готов к новой встрече с президентом. И там американцы наконец услышали от него слово «да». После непродолжительного торга (Громыко приплюсовал 50 к каждому из предложенных американцами параметров) стороны фактически договорились о том, что общий «потолок» для всех стратегических вооружений будет составлять 2250 единиц (2400 по владивостокским соглашениям), 1200 единиц для носителей с РГЧ ИН (СССР требовал сохранить 1320). Кроме того, вводился новый подуровень – 820 единиц для МБР с РГЧ ИН.

Казалось бы, теперь, когда, наконец, наметился консенсус, договор можно будет заключить в скором времени. Однако этого не произошло. На переговоры ушел весь 1978 и первая половина 1979 года. Громыко и Вэнс встречались в течение 1978 года практически раз в каждые два месяца – в апреле, июле, сентябре, октябре и декабре. По мере продвижения к договору появлялись все новые и новые спорные вопросы. Следует отметить, что эти вопросы ставились в основном американцами. Противоречия возникали внутри администрации. Советская сторона даже подозревала, что Вэнс и Бжезинский регулярно разыгрывают перед ней классическую сценку «плохого» и «хорошего» полицейского[107]107
  Дело, пишет Тэлботт, доходило до того, что, анализируя очередную речь Картера, помощники Добрынина, ставили на полях значок «CV» (Cyrus Vance) напротив абзаца, где формулировались какие-то позитивные инициативы, и «ZB» напротив конфронтационных пассажей. См.: Talbott S. Endgame: The Inside Story of SALT II. Harpers & Row. New York, 1980. p. 121.


[Закрыть]. Однако им вскоре пришлось убедиться, что внутренние конфликты – вовсе не игра. В ходе одного из раундов переговоров в Женеве Громыко, казалось, убедил Вэнса в возможности компромисса по долго не получавшей разрешения проблеме шифровки телеметрии полета ракет. Но у госсекретаря были жесткие инструкции президента не уступать в этом вопросе ни на сантиметр. И тогда Вэнс запросил Картера о возможности изменить позицию в сторону компромисса. «Однако на следующий день ему по простому телефону нашего представительства в Женеве (где проходила в этот день встреча министров) позвонил Бжезинский и сказал, что надо отстаивать прежнюю позицию (Бжезинский, как выяснилось много позже, не спрашивал Картера, который был в это время немного нездоров, а ограничился лишь тем, что получил поддержку министра обороны Брауна и директора ЦРУ Тэрнера). Вэнс дважды пытался защитить свои предложения, но без успеха. Эта сцена произвела на всех нас довольно неприятное впечатление, как если бы Бжезинский давал жесткие указания госсекретарю, как ему надо действовать, хотя последний придерживался другого мнения»[108]108
  Анатолий Добрынин. Сугубо доверительно. Посол в Вашингтоне при шести президентах США (1962–1986 гг.). М.: Автор, 1996. с. 421.


[Закрыть], – вспоминал Анатолий Добрынин.

Именно Бжезинский был сторонником бесконечных «увязок» переговоров с поведением СССР на международной арене. Справедливости ради, отметим, что именно в этот период Советский Союз, который чувствовал себя на подъеме, осуществлял очевидную экспансию в так называемом третьем мире, прежде всего в Эфиопии. Что чрезвычайно болезненно воспринималось в Вашингтоне. К этому следует добавить настораживавшее советское руководство сближение США с Китаем. Это направление опять же курировал Бжезинский. Особое возмущение в Кремле вызывало то, что конфиденциальная информация с переговоров по ОСВ утекала к китайцам[109]109
  Raymond Garthoff. Détente and confrontation. The Brooking Institution. 1985. p. 819.


[Закрыть]. К этому следует добавить постоянные демарши Вашингтона, связанные с уголовным преследованием в СССР диссидентов.

Следует также отметить, что администрация Картера оказалась в куда большей степени, нежели администрация Никсона, чувствительна к внешнему давлению, прежде всего со стороны консервативного сенатора Генри Джексона. Дело дошло до того, что Джексону удалось включить в состав американской делегации в Женеве генерала Эдварда Рауни, делавшего все возможное, чтобы затормозить работу над ОСВ (перед подписанием договора он ушел в отставку и выступал против ОСВ-2 на слушаниях в Сенате). В результате совместных усилий консерваторов в Конгрессе, Пентагона и даже высокопоставленных сотрудников самой администрации работа над Договором ОСВ-2 двигалась довольно медленно.

В какой-то момент с подачи Пентагона США выдвинули требование не испытывать новые ракеты в течение трех лет (при этом они рассчитывали, что новая стратегическая ракета МХ будет готова к испытаниям после истечения этого срока). Громыко в ответ предложил вообще отказаться от любых «новых» ракет на все время действия договора. Это уже не устраивало Пентагон, который сделал ставку на МХ. В итоге договорились, что каждой из сторон будет разрешено ввести в строй одну новую МБР. Сразу возникла проблема, какую ракету считать «новой», в отличие от всего лишь «модернизированной». Американцы предложили довольно простую формулу. «Модернизированной» считалась ракета, чьи геометрические размеры и забрасываемый вес не отличались бы от предшествующей модели более чем на пять процентов при сохранении того же количества ступеней и топлива. Однако советская сторона опасалась подвоха со стороны американцев. Она, как пишет генерал Стародубов, «не хотела допустить того, чтобы хотя бы один неудачно выбранный критерий встал на пути реализации начатой программы модернизации советских сил МБР. Поэтому определение нового типа МБР все более усложнялось, обрастало разного рода согласованными заявлениями и пониманиями и заняло в документах ОСВ несколько страниц»[110]110
  Виктор Стародубов. Супердержавы XX века. Стратегическое противоборство. – М.: Олма-пресс, 2001. с. 296.


[Закрыть].

Позже на переговорах в июле американцы подняли вопрос о том, чтобы установить строго определенное количество разделяющихся головных частей для каждого типа ракет. В ответ СССР потребовал договориться о точном количестве крылатых ракет на каждом тяжелом бомбардировщике. Все это надолго завело переговоры в тупик. Мало этого, Пентагон явно хотел большей свободы рук в определении дальности для крылатых ракет наземного и морского базирования, не желая ограничиваться 600 километрами. Наконец, в какой-то момент появилось и вовсе, мягко говоря, странное предложение: вывести из-под действия будущего договора крылатые ракеты с обычными, неядерными боеголовками. На что представители Советского Союза довольно резонно указали, что не существует способа отличить ядерные боеголовки от тех, что снаряжены обычным взрывчатым веществом. Уже в декабре Громыко неожиданно предложил найти определение для беспилотных летательных аппаратов, что в очередной раз тормозило выработку договора. В США посчитали это демонстрацией раздражения Кремля из-за американского сближения с Китаем.

Очень долго оставалась нерешенной проблема шифровки телеметрии. Американские представители в принципе отказывались называть те параметры, которые в связи с договором нельзя шифровать. Однако советская сторона проявила неуступчивость. В итоге многомесячных переговоров была рождена формула, которую при желании можно трактовать как угодно: «Каждая из сторон свободна использовать различные способы передачи телеметрической информации во время испытаний, включая ее шифрование, за тем исключением, что, в соответствии с положениями пункта 3 статьи XV Договора, ни одна из сторон не будет прибегать к преднамеренному препятствованию доступу к телеметрической информации – например, посредством применения шифрования телеметрической информации в тех случаях, когда такое препятствие затрудняет осуществление контроля за соблюдением положений Договора»[111]111
  Ibid. c. 298.


[Закрыть].

Надо сказать, что в ходе переговоров по ОСВ-2 существенно повысилась роль делегаций, которые вели переговоры в Женеве. Киссинджер, как мы помним, не очень жаловал профессиональных дипломатов, предпочитая вести переговоры без их пригляда. Было несколько случаев, когда высокопоставленные сотрудники госдепа последними узнавали о достигнутых договоренностях. Вэнс же вел переговоры обязательно при участии ведущих членов делегации. Более того, именно на делегации были возложены обязанности по предварительной проработке вносимых инициатив, а когда сторонам удавалось договориться, именно делегации должны были положить эти договоренности на «бумагу». Это была сложнейшая работа – воплотить договоренности в формулировки, которые толковались бы совершенно однозначно. Этим и занималась совместная группа, которую с легкой руки кого-то из отечественных дипломатов, помнившего, очевидно, партийные съезды, стали именовать «редакционной комиссией». Предметом ее работы был многостраничный документ, называвшийся Совместным проектом текста договора (Joint Draft Text). Те части текста, по которым были разногласия, брались в скобки. В англоязычном варианте сначала шли советские предложения, за ними – американские. В русскоязычном – наоборот. Спорили по каждому термину, каждой запятой.

Иногда дело доходило до анекдотических ситуаций. Об одной из них рассказал Томас Грэм, представлявший американскую сторону в «редакционной комиссии». Несколько месяцев шли споры о том, как определить «дно» во внутренних водах, где могли размещаться ракеты. Русские настаивали на слове «bed», которое использовалось в Договоре о запрещении размещения ядерного оружия на дне морей и океанов. Американцы же по каким-то своим соображениям требовали использовать слово «bottom». В конце концов советская делегация сдалась. Когда же американские переговорщики пришли сообщить начальству о триумфе, то повергли его в печаль. Ровно в тот день из Вашингтона пришло срочное требование – согласиться на «bed». Оказалось, пока в Женеве спорили о словах, в Пентагоне разработали план по размещению будущих ракет МХ в гигантских искусственных бассейнах. И по мнению военных, «bottom» здесь решительно не подходило. Делать нечего, на ближайшем заседании комиссии американский представитель комиссии, скрепя сердце, предложил вернуться к «bed». «Это еще почему?» – с подозрением спросил его советский коллега. «Ну, понимаете, – замялся американец, – когда докладывали одному высокому начальнику, он никак не мог понять, чья это „задница“ (слово bottom в английском имеет и такое значение. – А.Г.), имеется в виду…» Посол Карпов посмеялся[112]112
  Graham, Thomas, Jr. Disarmament Sketches: Three Decades of Arms Control and International Law, University of Washington Press, 2002. p. 69.


[Закрыть].

Кроме того, нужно было добиться четкого определения всех сложных терминов, которые предполагалось использовать в договоре. Так, определение того, что является ракетой с разделяющейся головной частью, заняло полтора десятка страниц. Однажды один из американских переговорщиков вполне серьезно сказал, что, дабы понять текст, над которым они работают, семи профессиональным талмудистам потребовалось бы не меньше трех недель.