Текст книги "Клетка"

– Но я же тебе не муж.

Она молчала. Такие женщины на самом деле способны хранить тайны. Но как теперь оценить доверие?

– Хорошо, – промычал Захар. – Давай завтра решим вопрос. Ты мне, конечно, очень нравишься, Таська, но я подумать хоть для приличия должен. Да и сама ты меня давно знаешь?

Захар почувствовал, как она разулыбалась, тряхнула гривой жёстких волос.

– Давно знаю. Я узнала тебя, как только на свет появилась. И вообще, Захар Лексеич, кто к тебе чаще других на консультации ходит? Кто тебя с каждым днём рождения поздравляет, с каждым Новым Годом?

Захар не выдержал, пожал её плечо и юркнул в черноту южной ночи.

Буквально на следующий день молодые археологи оказались в заброшенном селении неподалеку от Симферополя. В подвале полуразрушенного дома в свете аккумуляторной лампы Захар взял в руки свои первые бесценные древности: их не надо было очищать – стоило запустить ладони в серый тлен подземелья, вытащить тяжелый предмет, и сухой песок легко обнажал тусклый жёлтый металл очередной поделки. Стоя на коленях, Захар всматривался в знакомые формы скифского литья. Сомнений не оставалось. Если и жило на свете волшебство, он находился в его жилище.

– Я не знаю, что тебе сказать, Тася, – дрожащим хриплым голосом начал Захар. – Я даже не знаю, что с этим делать.

– Решай сам, – легко отозвалась девушка. Она тоже была одета в комбинезон и стояла рядом на коленях. Захару показалось, что в её глазах мелькнула хитринка. Но это показалось, только лукавство – она искала здесь другой клад.

Очень скоро развалины огородили полотнами, прибыли вооруженные сторожа, закипела работа. Делегации музеев и университетов следовали одна за другой, а имя успешного аспиранта с восторгом и завистью произносили во всех мировых научных заведениях. Это была сенсация, оглушительный успех, равный победам Шлимана.

Раскоп приносил щедрые дары. Все указывало на то, что захоронение было царским, а вокруг располагалась невидимая столица знаменитых кочевников. Столица Скифского царства, покорённого такими же дикими племенами готов. Именно этим и объяснялся тот факт, что большая часть артефактов открывалась только на месте курганов. У них не было даже деревянных строений. Но история народа, населявшего степи между Дунаем и Доном с VIII века до нашей эры до второй половины III века нашей эры медленно разворачивалась прямо на глазах самых обыкновенных современных молодых людей. Они поселились здесь же, в отдельном вагончике по молчаливому согласию университетского начальства. Целые дни проводили в образовавшемся карьере, ползали с кисточками, наблюдали за работой опытных мастеров. Мало кому приходилось испытать столько счастья, столько очарования и забытья, как им в эти святые дни. Но злое пророчество сбылось: дождей не было всё это время, в сухой земле даже корешки пересохли: одна из стен на краю невысокого котлована медленно сползла вниз, когда под ней работала Таська.

*

Прошли годы. Захар остепенился. Он стал известным учёным, и всё, что интересовало его в жизни, сузилось до сугубо профессиональных тем. Участвовал во всевозможных конференциях. Ездил в командировки в Мексику, а когда ЮНЕСКО выдала разрешение на проведение археологических работ в районе Киригуа в Гватемале, он излазил вдоль и поперёк джунгли Юкатана. Он работал с руководителем группы раскопок Мичиганского университета, ведущим специалистом по истории народов Африки. Он несколько раз побывал в египетской Гизе. Но ничего, кроме культуры народов и структуры почв на двухстах раскопах, не задерживалось в его памяти. Это был настоящий фанатик, почти параноик. Но свою первую программу никогда не забывал – ни одна экспедиция в Крым не проходила без его участия.

*

День заканчивался, и Елизавета, посидев еще минуту на корточках, оторвала руку от земли, встала во весь рост и устало выгнула спину. Километрах в двух от неё на чёрный частокол бесконечного моста с востока, со стороны Тамани вырвался поезд. На синем фоне предвечернего моря его почти не было видно, но она всегда чувствовала его приближение, несмотря на отсутствие перестука тяжёлых чугунных колёс. Вагоны катились гладко по бесшовным рельсам, как по воде. Скоро они въедут в воду, вернее покатятся над водой, и она опять, в который уже раз, будет взмахами обеих рук отвечать восторженным пассажирам, прилипшим к окнам, предвкушавшим скорый конец долгого пути и не менее долгий отдых у моря.

Их небольшой лагерь располагался между двумя огромными, когда-то заросшими непролазными водорослями лиманами. Воду из них откачали два года назад, земля быстро высохла и потрескалась, а кое-где нещадное южное солнце уже пробудило первоцвет васильковых венчиков – напрасно поверили, солнце их убьёт в образовавшихся чёрных пустынях. Где-то дальше по берегу расстилались ковыльные степи – белому тощему перу не страшен никакой жар. Много лет его лебяжье покрывало скрывает загадки этих пустынных, непримечательных с виду мест южной оконечности русской земли. Собственно, новые данные о первых христианах на Руси и стали причиной организации серьезнейшей за последние годы экспедиции, предпринятой Институтом археологии. Раньше полагали, что тьмутараканский князь Мстислав Рюрикович принял веру в своем уделе за сто лет до князя Владимира. Теперь же из арабских летописей выяснилось: мало того, что здешнее славянское племя имело более обширные связи с татарскими племенами, нежели с Киевом или Большой степью с её печенегами, половцами и хазарами. Мало того, что воевали местные славяне всегда в союзе со скифами-сарматами, равно как против эллинов, так и против кыпчаков. Так ещё оказалось невозможным определить их культурно-религиозную сущность, этнические корни и суть явных сношений с Римской церковью, минуя византийский престол. Ещё выяснилось, что полуостров испытывал сильнейшее влияние иудеев на протяжении веков, но, создав каганат, в иудейство славяне не перешли, а от языческой веры отказались. Многое становилось непонятным. Установлено, что архиважные и невероятные события случились на этих берегах в IV-V веках, когда в заселённых славянами ареалах Керчи и Тамани вполне могли принять от греков их христианскую веру.

Всё это со всех сторон анализировалось, изучалось. Написаны монографии, возникли споры, не улегшиеся до сих пор. Совсем недавно группа Елизаветы отметилась сенсацией: в районе села Глейки, по ту сторону неглубокого пролива, нашли изображения Перуна и Семаргла. Оказалось, оба идола «жили» в XII веке. После этого спорить было не о чем – споры прекратились до объявления результатов экспедиций, которые начались еще лет десять назад, но противоречивые результаты их ещё больше запутывали историков, лингвистов и этнографов.

Елизавета собрала инструменты, с нетерпением поглядывала в степь, в сторону лагеря – профессор Иосиф, как она ласково называла своего любимого куратора по имени Захар Алексеевич Крымский, – всегда приезжал за ней сам на 80-летнем УАЗике. Профессор слыл символистом и утверждал, что год и месяц выпуска автомобиля совпадали с его собственными, что создавало между ними некую духовную, даже тантрическую связь. Любимым Захар Алексеевич был во всех смыслах. Что на самом деле связывало с ним младшего научного сотрудника Елизавету Петровну Изотову, сказать было трудно, но жить друг без друга они не могли, ели, спали и работали всегда вместе.

Сегодня она опять ничего не нашла. Напрасно выбрала это место – не надо было отбиваться от группы. Но в степи много дорог. Одно утешение – неделю назад отправили на север прелюбопытную находку – серебряный крест, явно произведённый из седельной пряжки – вот-вот должен прийти предварительный анализ. Елизавета чувствовала что-то важное, связанное с этим предметом, напрямую касающуюся основной цели экспедиции, но понять пока ничего не могла, только его возраст должен был многое объяснить. Подобные посылки чуть не каждую неделю они отсылают спецпочтой из Краснодара в Питер, и кто побожится, что этой находке придадут особую важность и рассмотрят в первую очередь?

Наконец, столб пыли, хриплый клаксон и металлический дребезг на всю степь.

– Что пряжка? Есть ответ? – Елизавета обняла Захара Алексеевича, едва он разогнулся, выкарабкиваясь из машины. – Я есть хочу, Иосиф, нет, жрать. Так что там «завлабы»?

– «Завлабы»? А то! Помнишь герметично закупоренный глиняный горшок?

– Помню, конечно. С ним уж год возятся. Кстати, в Керченском раскопе это была далеко не единственная интересная вещь.

– Именно. Но только она наделала столько шума. Ну, давай свои вёдра, садись в машину. Сейчас всё расскажу – упадёшь.

– Вывалюсь, ты хотел сказать, – женщина расстегнула халат, распустила тугой узел волос и, потопав пыльными кроссовками, прыгнула в неуютное металлическое кресло.

Учёный сразу догадался, что день потрачен впустую, ничего не спрашивал, долго и без энтузиазма возился с кистями и совками в открытом багажном отделении. Наконец угомонился, подошёл к Елизавете, присматривающейся к вытянувшемуся и загоревшему лицу в зеркале заднего вида.

– Там ещё одно сообщение было, – промямлил начальник отряда и положил руку на дверь рядом с её рукой. – Нам с тобой.

Елизавета развернулась, щёки мгновенно побледнели, глаза сузились – сразу стало понятно, как заколотилось её сердце.

– Что случилось? – тон женщины сделался натужно ровным и показался бы мягким, если бы не эти встревоженные глаза, напрягшаяся в повороте шея.

– Ольга. Ольга…

– Что? Что опять? – уже совсем тихо переспросила Елизавета. – «Вот и объяснение: крестик вспомнился неслучайно».

Захар Алексеевич вздохнул и выпалил, наконец:

– Ольга под машину угодила.

Елизавета ахнула:

– Это напасть, Иосиф. На тебе проклятие. Сама-то жива?

– Жива-жива. Что им всем будет? Сказано, дома сиди – так и сиди! – беззлобно шипел Крымский, обходя машину. Сел, включил стартер. Через минуту мотор зарычал. – Надо же, на пятом месяце. Придушу, своими руками придушу. Выкидыш, конечно. Без осложнений. Из больницы на второй день попёрли.

Елизавета сидела тихо, закрыв глаза, всё так же повернувшись к морю, подставив прохладному бризу лицо и шею.

– Всё устроится, Иосиф. Всё обойдется. Ты говорил о горшке.

– Да-да. В конце концов, его решили распилить: полость большая, стенки толстые, на снимке внутри только один полукруглый предмет…

– Не томи. Что это было?

– Глиняный кубок.

– И всё?

– Не всё, дорогая. На кафедре теперь точно прибавится сумасшедших. Приехали не только Сорбоннские светила. Представители духовных сообществ, как я понимаю, легаты и паладины всякого рода. Всё из-за нашей миски. Чашки, вернее. Кубка, чёрт побери.

– Ого. Консилиум, или как это у них называется.

– Собор.

Машину тряхнуло. Профессор задумался, но тут же очнулся, продолжил уже не так насмешливо:

– Большинство приглашённых считает, что это не та Чаша. Нет, официальных заключений никто не давал – нужна сопутствующая информация и ещё целый ряд экспертиз, анализов, сверок. И что характерно, как раз нас с тобой и ждут, как непосредственно извлекших объект из тьмы веков. Там ожидали найти следы крови. Представь, кровяную окаменелость, действительно, обнаружили.

– Интересно. И что теперь будет?

– А то. Мы с тобой люди неверующие. Или так скажем, агностики. И родилась у меня мысль: мы пока ещё имеем право законсервировать артефакт, не давать по нему более никакой информации до своего возвращения, а там объявимся, неспешно востребуем его для проведения дальнейших и глубоких научных исследований, – профессор хитро улыбнулся.

– И изучим состав глины, из которой была изготовлена чашка, – младшая сотрудница в такт насмешливо перебила вальяжного преподавателя.

– В том числе. Я не гонюсь за славой, но… очень, честно сказать, надеюсь, что там не остатки жертвенного быка, заколотого две тысячи лет назад твоими предками – ты говорила, что основательно изучила свой фенотип, так что именно твой скифский прадед мог подложить свинью и явился причиной помутнения сознания многих уважаемых людей. В том числе и моего, между прочим. Но разве тебе не любопытно знать, что в действительности находится в этой чашке? Не интересно своими руками пощупать то, о чём болтают люди две тысячи лет? – профессор сделал вид, что испугался своих слов, но тут же продолжил. – Гм, а почему, в самом деле, это не может иметь отношение к самому известному и авторитетному человеку из живших на этой планете.

– Ах, вот в чём дело. Молчал до сих пор. Любопытно. Интересно. Романтично. Ты знаешь, я всегда согласна – и лучшего помощника у тебя никогда не будет, – Елизавета ткнулась лбом в профессорское худощавое плечо. Ей показалось, что на глазах у неё появились слёзы, что сказать надо было что-то ещё, совсем другое. Но она опоздала – ничего, к этой теме они ещё могут вернуться. Сегодня. В лагере. В постели.

– Так я и думал. Романтично. Завтра же заявку и докладную оформим и отошлём. А там, глядишь, не мессию найдем, так в святые отцы пролезем. Верно говорю, Лиз?

– Всё верно, Иосиф.

Часть 3. Как это всё начиналось

Моросил дождь. Мужчины зябли в степи, выпасая небольшой гурт овец и табунок лошадей; кое-кто отважился выйти в море. За пеленой дождя, вдали, проглядывались приземлённые каменные строения боспорской столицы Пантикапея. Их родное поселение находилось много ближе и состояло из двенадцати шатров, покрытых конскими шкурами. С юга задувал промозглый злой ветер, он рвался в вытяжные отверстия, загонял дым обратно в жилища. В одном из них на овчиной шкуре лежала молодая женщина. Время от времени она вставала и подбрасывала сырые ветки можжевельника в тусклый огонь. Она широко улыбалась и красными, воспалёнными глазами смотрела на серебряный крестик, подаренный ей ровно три года назад эллинским купцом. С греками малое кочевое племя русов встретилось здесь же, на боспорском берегу, когда возникла необходимость поначалу в обмене товарами, а потом и в закупках готовой упряжи и надёжной оснастки для рыбачьих лодок. Никто из стариков не мог сказать, что привело северян к морю. Но как кочевники, так и рыбаки из них получились никудышные. Люди всегда голодали, их число уменьшалось.

«««Мария вспоминала, как высокий тонконосый грек, сын знатного купца, учил её христианским молитвам, как она уверовала сама и позднее пошла с проповедью о едином Господе от Пантикапея до Керменчика, половецкой столицы всей Таврики. Уезжая, Агатон Кафский попросил зайти её по пояс в мелководный лиман, обрызгал водой и подарил ей серебряный крест, суть и назначение которого давно объяснил. Теперь он просил рассказать о христианской вере всему их небольшому народу и примирить степняков между собой.

"Если ты сделаешь это, мне будет дозволено жениться не на девушке из племени варваров, а на женщине из народа единоверцев", – сказал, прощаясь, Агатон.

Она ответила со всей страстью молодых лет:

"Я сделаю это. Наступит мир, исчезнут голод и болезни".

"Клянусь, – отвечал Агатон, глядя ей в глаза и страстно сжимая её поднятые ладони. – Ровно через три года я вернусь на это же место. Ты должна быть здесь. Мы всё сделаем, как я сказал".»»»

Сквозь мерный шум дождя послышалось далёкое ржание и звон давно забытых бубенчиков. Конечно, это были купцы. Мария выбежала из шатра и помчалась к морю. Вдоль берега тянулся караван, всадник в эллинском белом плаще увидел женщину и понёсся навстречу. Когда их разделял только ручей, соскочил с коня, упал, поднялся и побежал.

Они сидели вдвоём, тесно прижавшись друг к другу, и смотрели на шипящую потрошёную рыбу, разложенную на раскалённом камне.

– Мария, мы прошли от самого Херсонеса. Тебя помнят, о тебе знают везде. Как тебе удалось? Ты прошла весь путь одна? Тебя никто не обидел?

– Твой крест помог. Да, теперь во многих кочевьях повторяют твои молитвы, всё меньше смотрят в сторону своих идолов.

– Я видел, люди поверили. И нас встречают уже совсем не так, как прежде, – грек взял в ладони её раскрасневшееся от дыма лицо и нежно прильнул губами к её губам. Он знал, что возражать Мария не будет. Она поверила ему, она сдержала слово, данное ему, она его ждала.

*

Минула неделя свадебных церемоний. В этом году русы могли себе это позволить: успокоились готы и тавры, степь расцвела под обильными дождями, в стадах случился необыкновенный приплод.

Отец поставил только одно условие: купец будет жить в племени, пока Мария не родит мальчика. Агатон остался, и они вдвоём исходили с проповедями весь полуостров и даже перебирались через пролив на аланский берег. После первенца-дочери у Марии родился сын.

В один из солнечных летних дней люди заметили судно торговцев, возвращавшееся из Пантикапея в Херсонес. На борту различили знаки с берега, бросили якорь. Для Марии и Агатона настало время прощаться с семьёй и племенем.

– Родичи мои! – Мария выступила перед собравшимися соплеменниками. – Вот и настал день, когда я должна уйти от вас навсегда. Но вы все знали, что это время наступит. Вы не можете винить меня, потому что ухожу с людьми, которые принесли вам свет веры. Я обещаю вернуться, я клянусь, что ещё приду к вам, а чтобы вы не забыли, чтобы ждали, я отдаю свой шатёр вам для молений перед этим крестом. – Она сняла с шеи серебряный крест на тонком конском волосе. Старший рода с поклоном принял его и, подняв высоко над головой, крикнул:

– Халилуа!

– Халилуа! – ответил немногочисленный хор голосов. Но особой радости в призыве не было.

Большой корабль под парусом с развесёлыми купцами, удачно избавившимися от товара, ждал в лиге от берега. Агатона и Марию быстро переправили к кораблю на лёгких рыбацких лодках, и они ещё долго стояли на корме и махали руками маленькому племени недавних кочевников, толпившихся на мелководье до самой темноты.

Когда они спустились под палубу, Агатон достал из сундука крестик, похожий как две капли воды на тот, что остался в шатре, и с нежностью повесил его на грудь Марии.

– Ты сделала ещё одно важное дело. У праведных христиан, конечно, должно быть хоть что-то похожее на церковь.

– Что это, церковь?

– Это место свидания с богом.

– Ты раньше не говорил мне, – возмутилась Мария.

– Ты ещё многого не знаешь. Потерпи, – примирительно сказал Агатон.

*

Весь полуостров несколько лет жил в мире. Отчасти стараниями Агатона и Марии. Но скоро с востока пришли гунны, разбили притихшие было племена, а полисы греков сделали данниками своего каганата.

Агатон в этом увидел божий промысел и уговорил Марию идти с ним в Византию, а потом в святые земли, чтобы получить благословение иерархов христианской церкви, вернуться и уже полностью посвятить себя апостольскому служению.

Они так и сделали: собрали у друзей и знакомых денег, сколько смогли, взяли еды на несколько дней, оделись в простые полотняные рубища и ночью вышли из Кафы, где обосновалась вся их семья. Агатон прихватил несколько оставшихся крестиков, вырубленных из конской упряжи для продажи знатным покупателям. Оказалось, отец Агатона заказывал пряжки у местного мастера, а сын нещадно обворовывал его «на святое дело».

Земли сарматов прошли почти без опаски: здесь уже давно доминировали византийские военные отряды и, видя кресты на груди паломников, оказывали уважение и помощь. Неприятности начались на втором месяце похода, когда вступили в горячие земли Фракии. Здесь вели борьбу многочисленные племена гетов, македонян, даков и многих других за каждый клочок причерноморской земли. Не все из них были хоть сколько-нибудь цивилизованны. Особой жестокостью отличались некрещёные скифы. Однажды они схватили, ограбили и изнасиловали паломников, отпустив их голыми, босиком. Но по пути ещё встречались люди, готовые поделиться старой накидкой и последним куском хлеба, дать шкуру, чтобы укрыться на ночь. В истинном мученичестве прошёл весь следующий месяц. Но чем ближе они подходили к Константинополю, тем становилось ещё трудней. Не от варваров исходила опасность, наоборот – чем больше вокруг оставалось единоверцев, тем безразличней они относились к ходокам – чужеземцам. Всё здесь продавалось только за деньги: всем правили динарии и драхмы – у странников денег не было и, когда с грехом пополам они переправились на восточный берег Босфора и подошли к Эфесу, то уже едва держались на ногах. Милостыню не подавали, но смотрели алчно, гадая о возможности заполучить бесплатных рабов – спасало только безупречное знание Агатоном языка империи.

– Мы не дойдём, – выдохнула Мария и села на придорожный камень.

– Крепись. В Антиохии живёт мой родич, очень богатый купец. И он давно звал меня. Он поможет.

– Я просто не могу, – застонала Мария и сползла на траву.

– Давай-ка отдохнём. Бог есть, и он нас не оставит.

– Мой милый Агатон, – взмолилась женщина. – Иди один… или вот ещё… я давно думаю… Сколько, по-твоему, стоит шлюха?

Грек опустился на колени, прижал её к груди и зарыдал.

– Ты что? О чём ты?

Она тяжело дышала, закрыв глаза. Тело женщины сделалось настолько сухим и слабым, что мужчина чувствовал каждую её косточку, ощущал жар и сухость пергаментной кожи. Оба молчали. Наконец, Агатон не выдержал и тихо произнёс:

– За тебя ничего не дадут. Посмотри на себя.

– Тогда продай меня в рабство. Я слышала, в Эфесе есть большой невольничий рынок, – голос её сделался твёрже, в открытых глазах появилось упрямство.

– Кто купит рабыню, которая не может стоять на ногах? Как мне выйти на агору в таком виде?

В какой-то момент им повезло. Случайный бродяга подсказал, как найти странноприимный дом, где на какое-то время всем попавшим в беду предоставляли кров. Три дня они провели в благотворительном приюте. Безнадёжное положение оставило только один выход. На ночь они уходили к дальней харчевне, известной в городке как самый постылый притон. Наконец, они встретили того, кого ждали: из здания вышел сильно захмелевший солдат и направился в доходный дом, стоящий неподалеку. Очевидно, невысокого достатка воин здесь и жил, и питался, и отдыхал. Не дойдя до двери своего дома двух шагов, он рухнул прямо на дороге. Агатон и Мария долго не могли приблизиться к нему, но, наконец, помолившись, сняли с мертвецки пьяного человека солдатскую амуницию.

На площади Агатон занял неприметное место под портиком у статуи Константина. Мимо проходили вельможи, местные и приезжие куриалы. Агатон с грозным выражением лица крепко держал за руку Марию в наскоро сооружённом ошейнике из подобранного на улице куска кожи. Кто-то не удостаивал их представление даже взглядом, иные присматривались, некоторые подходили, называли цену. Но каждый раз Агатон тщательно выбирал покупателя, с которым продолжал торг. Он должен быть толстым и добродушным, небогатым, должен ходить в церковь. Непременным условием он называл обратный выкуп – назначал двойную, тройную цену, но желающих не находилось. Так продолжалось не один день – одному богу известно, что пережил за это время любящий муж и примерный христианин. В конце концов, над бедной женщиной сжалился старик-армянин.

Полученных денег хватило, чтобы добраться до Антиохии, где Агатон немедленно разыскал родича. К тому времени он уже не торговал, но каким-то образом получил сан епископа и заседал в местной курии. Тем трудней предстояло добиться от него помощи – по договору ровно год Агатон прислуживал ему как последний из плебса. Но расчёт оказался честным – он получил 100 римских динариев, что представляло огромную сумму.

Не медля ни дня, Агатон отправился в Эфес, наняв лучшую упряжку сытых коней. Подъехал прямо к дому, где развела их судьба чуть больше года назад. Хозяин, действительно, оказался добр и честен, он тут же отпустил счастливую, окрепшую женщину.

Переоделись в рубища и двинулись в Иудею. Через сорок дней они стояли перед стенами Иерусалимского храма, возведённого по приказу Елены, матери императора Константина, на месте погребения и воскресения Иисуса Христа. Навстречу вышел местный епископ и, узнав кто они и откуда, тут же выделил две кельи, объявив их монашествующими. Каждый день они обходили строения Голгофы, знакомились с паломниками обеих частей Римской империи и со всего белого света, а копты и самаритяне поведали им о множестве фактов из истории новой религии.

Через год епископ выделил им небольшую сумму из пожертвований и отправил вместе с другими страждущими на восток для знакомства с общинами Идумейского и Моавитянского царств, с Арамейскими племенами. Там за два года скитаний они свидетельствовали живую веру, изучали языки и первоисточники, постились в каменных пещерах первых мучеников. Но именно тогда Мария вдруг поняла, что забеременела – как это получилось, осталось загадкой. Может быть, когда согревались, обнявшись в холодном анатолийском гроте.

Деньги кончались и, когда их осталось совсем немного, отправились в обратный путь. Идти решили той же дорогой, что привела их сюда.

До Булгар добрались благополучно. Когда каменные церквушки исчезли, припоминали места, где сами проповедовали среди язычников, а некоторых утвердили в боге. Однажды наткнулись на знакомое поселение гетов. Из местной церквушки выбежал навстречу Рант, человек, который очень внимательно слушал их в своё время, а теперь занял пост старосты племени, перестроил своё старое жилище в молельный дом из камня и дерева. Он пригласил их войти, достал кувшин вина и три малых кубка из белой глины. Присели на лавку прямо у входа. Мария с радостью разглядела на стене у входа свой вырубленный из серебряной пряжки крестик.

*

Внезапно вздрогнула земля, послышались крики и плач. Люди выбегали из лачуг и падали под ударами копий и топоров. Вокруг носились всадники с длинными чёрными волосами, в грубых кожаных одеждах. Двое налетели на Агатона и Ранта. Мария развернулась, схватила крест и выставила его вперёд, бормоча слова о милосердии и спасении. Тяжёлый удар повалил её на землю, из груди хлынула кровь. Откинутая рука наткнулась на белый глиняный кубок. Мария тускнеющим взором посмотрела на рану, изо всех слабеющих сил прижала чашу к груди. Когда подбежал Агатон, она уже теряла сознание.

– Агатон, обещай. Ты отнесёшь это, – она с трудом отняла чашу от груди и поставила рядом. – Ты знаешь куда. Я поклялась вернуться.

Часть 4. Трагедия и награда

В 333 году по настоянию матери своей святой Елены император Константин накрыл вычурным каменным храмом пещеру, в которую возложен был Иисус после снятия с креста. Грот хорошо сохранился, несмотря на тщательные старания язычников скрыть его от мира, устроив молельное капище прямо на животворящем месте. Под толстой насыпью и двумя плитами сохранился склеп, ложе и кое-какие предметы, принесённые мироносицами, да так и оставшиеся там.

Но вскоре Палестина оказалась под властью мусульман и в течение веков христианам не удавалась вернуть её. Однако настало время, когда идея о вооружённом освобождении Святой земли распространилась среди западных христиан. В 1095 году Голгофу отбили крестоносцы, страстотерпцы обустроили её, расширили приделы, сам гробовой камень сделали алтарем, Престолом Силы, предназначив его для молений и таинств. Однако вскоре Иерусалим был вновь утерян. Но прежде небольшое число людей из числа служителей тайно вскрыли могилу и вывезли остававшиеся в ней святыни в христианские земли. Вскоре люди, скрепленные великой тайной, обозначили свою небольшую общность как Орден Тамплиеров. Известно, что именно в тот год терновый венец, крест господа и копье стражника с бурым пятном на острие появлялись в храмах Европы. Следы плащаницы и сосудов для благовоний замечены во владениях крестоносцев в Сирии, Израиле, Франции. Много позже свитки первых свидетельств нашлись в пещерах Мертвого моря, но глиняная чаша из Гефсиманского сада затерялась. Её тайна приоткрылась лишь однажды, когда Евсевий Кесарийский упомянул иудея, случившегося в то время среди рыцарей и увидевшего на чаше пентакль с выгравированной надписью «Не прикасайся ко мне, жена моя». После чего неверный совсем спятил, восхвалив Венеру и её сына Эрота. Храмовники же обрели знания оккультного свойства и магические способности, что по определению считалось до тех пор абсолютно противоестественным и вообще невозможным. В кощунстве своём братья поклялись утаить до времени всё ведомое и обретённое ими и избрали себе первого магистра в образе живого козла впечатляющей внешности и необыкновенных телесных способностей.

Профессор Захар Крымский хорошо знал всё это и верил, как в непреложный научный факт, а потому, как всякий самонадеянный человек, иногда уносился в своих фантазиях слишком далеко и надеялся когда-нибудь лично прикоснуться к реликвиям тех далёких полумифических событий.

*

К лагерю подъехали минут через десять. Под тентом за длинным алюминиевым столом расположились студенты и преподаватели известной археологической школы. Несмотря на усталость, многие из них живо обменивались шутками, развлекались заумными беседами, но никто не говорил о деле. Не очень хотелось после трёх с половиной месяцев полевых работ и ввиду скорого ужина. Ждали только их, начальника экспедиции и организатора проекта. Вообще, они подбирали на месте районы тщательного исследования и составляли первые отзывы по добытому материалу. Уезжали из лагеря первыми, возвращались последними. Не всегда одни, но частенько. Люди втихаря посмеивались: дело не только в специфике обязанностей. Эта странная парочка (он же вдвое старше!) слишком часто и дотемна гуляла по степи, ездила к морю. При этом жили в отдельном вагончике. В Питере, как было достоверно известно, их объединяла не только наука, а кое-кто утверждал, что они расписаны уже не первый год, и недавно купили квартиру на Мойке.

Стемнело. Зажгли гирлянду. Но никого не было видно, только в поварском вагончике всё ещё постукивала армейская алюминиевая посуда, да у кого-то шипел радиоприёмник. Устали все: быстро отчитались у руководителей, заполнили ежедневники, и – отбой. Назавтра опять в августовскую жару, в степь, где нет и кустика с приличной тенью.

– Иосиф, – вполне серьёзно продолжила Елизавета. – Мне интересны твои дальнейшие планы. Я, конечно, не верю во все твои вечные фантазии, но мне они интересны. Что-нибудь получится, как всегда. Но ведь ничего нет, кроме мнения нескольких фанатиков. Для того, чтобы первый генетик сделал первый соскоб нужны веские материальные причины. Учёный совет разрешит тебе рассматривать кусок глины под микроскопом, но это всё. Понимаешь?

– У тебя есть план? Есть возможность зафиксировать пока ещё возмущённую среду? Мне предложат отдать предмет за границу, – я знаю, как это сделать. И вот над этим думаю. Честно сказать, я на многое готов – на то есть причины: в этих местах прятались последние члены Ордена храмовников, здесь всегда случалось что-нибудь удивительное. Я сейчас припоминаю кое-что относительно действий Рима и последних рыцарей, когда кыпчаки выгоняли их в Европу. Это не шутки, Лизавета. Кажется, это тот самый единственный шанс. Эх, я не говорил тебе… мне кажется, я понял надпись на горшке. Бессмыслица, правда.