Текст книги "Повествования о судьбах"

– Скажи ему, – говорила Марьяна, – что ты жених Лиды, и у тебя есть в городе знакомый доктор, что может мне помочь…

– В самом деле, Саша, – поддерживала сестру Лида, – скажи так, может, он послушает тебя.

– Да, поговори с ним по-мужски, – вторила мать Михаила. – Только боюсь, как бы не было скандала. Придёт пьяный, в драку полезет…

Студент, конечно же, был озадачен: ни разговаривать, ни тем более драться, он не был настроен, но отступать было нельзя… Михаил пришёл вскоре. Это был верзила, слегка поддатый, с суровым, не улыбающимся лицом. Петров, представившись, позвал его пообщаться без свидетелей, и уже наедине твердо говорил, как учили его женщины, о необходимости лечения в городе его жены. Неизвестно, убедил ли студент деревенского мужика, но Михаил всё выслушав, не сказал ни слова, а куда-то ушёл из дома.

– Ой, – сказала мать Михаила, – наверное, пошёл к дружкам, если вернётся с ними, никуда вам не уехать… Собирайтесь быстрей! Пойдёте огородами, потом на попутках, может, там не догонит…

В минуты собрались женщины. И вышли в путь, опасаясь непредсказуемого развития событий. Они шли и думали, что если, всё-таки, Михаил злобу затаил…

Но не было погони, не было… Пока никто не преследовал. И каждый из взрослых оборачиваясь несколько раз, отмечал это. А небо между тем закрыли тёмные тучи, и начинал накрапывать дождь. Несколько раз дунул сильный порыв ветра, так что чуть не посбивал с ног идущих вереницей людей, дети захныкали. Марьяна несла на руках двухлетнюю девочку, которая уже не могла идти из-за ветра, четырёхлетний пацан держался за юбку, как бывает это у передвигающихся с детьми цыганок. Лида взяла за руки шестилетнего мальчишку и шла впереди, неся ещё одну из сумок Марьяны. Петров замыкал шествие, тоже неся сумку. Был он позади, как будто бы для подстраховки, в случае нападения тех, что могли пуститься в погоню. Хотя, что он мог бы сделать? Начать демонстрировать на бездорожье несусветное каратэ или применять борцовские приёмы в картофельной ботве? Ведь против деревенского заборного кола нет приёма… Но погони не было. Зато начинался настоящий сильный дождь. Он начинался, он усиливался, пока не перешёл в полнейший ливень, про который говорят: льёт как из ведра. Одежды сразу стали мокрыми, никаких зонтиков ни у кого не было. Передвигаться пришлось просто по воде, потому что тонкая линия тропинки между огородами превратилась в сплошной ручей. Петров подхватил на руки, тащившегося еле-еле за матерью пацана, который начал уже реветь. И они шли все мокрые, оглядываясь, боясь, что муженёк Марии бросится в погоню. Прошли они километра полтора огородами, потом ещё немного до асфальтовой дороги. Никто их не преследовал. Этот, сильно мешавший им идти, ливень, в конце концов, спас от погони. В такую погоду, видно, никому не хотелось выходить из дома. А спасшимся от возможного преследования нужно ещё было преодолеть несколько километров до автобусной станции. Они пытались ловить попутные машины. Редкие автомобили шли, разливая лужи, обдавая порой грязными брызгами взрослых и детей. Петров иногда посматривал на Лиду. Она, хотя и была не в меру озабочена происходящим, пыталась уговаривать старшего племянника вести себя как взрослые, но привлекательности своей не теряла. И студент невольно любовался на её фигуру в платье, прилипшем к телу, особенно подчёркивающем все её прелести. Но ей было, кажется, совсем не до того, чтобы обращать внимание, какое впечатление она производит на своего друга.

Нужно было остановить попутку. Но ни одна машина не горела желанием подвести. Да и как можно было посадить в салон такой табор цыганский, мокрый, грязный, адекватный ли, вообще? А что стало бы с салоном автомобиля, если в него вошла бы такая толпа, в неописуемом облачении – из дождя и грязи. Нет, богатые авто даже не притормаживали. И всё-таки один автомобиль не проехал мимо. Это была старая вазовская шестёрка. Она затормозила со скрипом, с каким-то неустойчивым равновесием на дороге, закачавшись всем своим весом. Поливала её дождевая вода так, как из ушата льют воду на голову малышам в детской ванночке. И её остановка была как счастье для торопящихся людей, как невозможное чудо. Они разместились по сиденьям, дети на коленях взрослых. Мокрые, взволнованные, неспокойные. И молодой водитель даже не стал делать замечания не очень аккуратным пассажирам его техники. Словно бы послал его на помощь Всевышний.

Таким грязным, мокрым цыганским табором они входили и в салон рейсового автобуса. Лида уже улыбалась Петрову, понимая, что все опасности позади. И они вместе в дороге ухаживали за малышами, которым требовалось постоянное внимание. Дети, кажется, всю дорогу хотели, то есть, то пить, то ходить в туалет писать. И только в конце пути они угомонились и уснули. Петров всё это время был первым помощником Лиды. Сестра её, кажется, так устала из-за болезни, что не поднималась с кресла на протяжении всего движения. Зачем это было нужно Петрову: суетиться, помогать с детьми, тащить узлы скарба Лидиной сестры? По жизни он не был уж таким бескорыстным или сверхотзывчивым. Но что-то вело его к этой помощи: внутреннее ощущение своей необходимости… А что ещё? Было это связано с Лидой… Но не только же жажда приключений двигала его стремлениями. Лида была с ним рядом, смотрела на него не так, как всегда, какой-то огонёк грезился Петрову в её глазах… Потом она ему ещё сказала на ушко: «Знаешь, как я благодарна тебе, мне больше некому было помочь»…

Они приехали, и Петров сопроводил спасённых до Лидиного общежития. Оставил отдыхать, после таких переживаний не стал отвлекать Лиду от свалившихся на неё забот. А ближайшие дни ей предстояло много дел: сводить на операцию сестру, присматривать за детьми, а потом отправить всю свою родню в Молдавию… Петров ушёл.

На другой день он заявился к Лиде: узнать, как устроились на новом месте спасённые люди. Его подруги не было в комнате. Как сказала Марьяна: ушла куда-то по делам. Но сестра Лиды усадила недавнего своего спасителя за стол, налила чай и стала с ним разговаривать. Зачем-то она завела разговор про сестру.

– Александр, какие у вас отношения с Лидой? Но, мне кажется, она не всё тебе говорит. Зря она так. Я вижу: ты хороший добрый парень. И тебе нравится Лида. Я заметила, как ты на неё смотришь. Но она не свободна… Ты этого не знаешь? Почему она тебе этого не говорит?

– Может быть, просто разговор об этом не заводили…

– Может быть… Но ты знаешь, что она была замужем? Не получилась у неё семейная жизнь. Развелась… Она же тонкая натура, не смогла жить с пьяницей. Но сейчас у неё есть обязательства. За ней ухаживал один человек, друг погибшего нашего отца. Сделал ей предложение. Она долго колебалась, но я знаю, что всё же согласилась. И теперь должна уехать к нему на север. Тебе она ничего не говорила? Может быть, я зря тебе об этом рассказываю. Лида будет меня ругать. Но она не должна от тебя скрывать…

Этот разговор озадачил Петрова. Он точно не знал ничего о Лиде. Да и не спрашивал об этом. В тот раз он не дождался свою подругу. И какое-то время вообще не приходил к ней.

Занимался семинарами, сессиями, зачётами. И развлекался в студенческом общежитии с учащейся братией, чувствуя себя обделённым в судьбе настоящей любовью…

Зашёл однажды. Всё-таки решил прояснить для себя ситуацию. Лида его встретила радостно. К тому времени она уже проводила свою сестру и детей на родину. Была в комнате одна. Стала спрашивать, почему долго не приходил. Она радовалась его приходу.

Но Петров сказал:

– А что приходить? Ты всё равно скоро уезжаешь…

– Да, я знаю, тебе Марьяна сказала… Но я не скрывала, просто ты об этом не спрашивал.

– Да, конечно, я виноват…

– Но я, может быть, ещё не решила: ехать или нет. Да и ты мне о своих планах ничего не говорил.

– Да нет у меня никаких планов.

Лида подошла к нему вплотную, взяла за руку. И глядя в глаза, сказала:

– Хочешь, пойдём сегодня к тебе? Ты же хотел.

Это было неожиданное предложение. Не то чтобы растерялся Петров, но почувствовал какую-то двусмысленность своего положения. И не мог обрадоваться тому, что исполняются его желания, давние мечты, к чему он стремился, встречаясь с Лидой. Теперь это показалось ему чем-то не искренним, не натуральным, не всплеском чувств, как должно бы быть. А словно бы расплатой за услугу. Наверное, желание Лиды было искренним, но какая-то стена образовалась в душе Петрова, не позволяющая принять этот момент за подарок, за дар судьбы, и воспользоваться им по-мужски, как распорядился случай. Вот именно, выглядело это в его глазах, словно расплата за то, что помог в трудной ситуации. И словно бы Лида теперь ему была обязана, должна. И она, только понимая это, соглашается… Только поэтому. Только из-за того, что он помог. Она может сейчас, на какое-то время согласиться быть его, оставаясь в целом душой принадлежать другому. Не виделось в этом обмане – себя ли, другого ли какого-то человека – настоящего, глубоко желаемого. Как-то так понималось, в юношеском максимализме, всё происходящее Петровым. И такого ли он хотел от Лиды?

– Да знаешь, я сегодня как-то не настроен… – промузюкал чуть внятно Петров.

– Подожди, я сейчас зайду к соседке, скажу, что я ушла, и мы пойдём к тебе, – сказала Лида, не слушая, что говорит Петров.

Она выбежала в дверь, оставив его одного. Петров постоял несколько секунд в комнате, потом вышел, покинул общежитие.

И шёл он домой, в свои хоромы, где по всем углам – лики на фотографиях счастливых и красивых мужчин и женщин. В ночном небе сияли звёзды, далёкие, как юношеские мечты о нежных встречах с любимыми. Дорога до его дома, не асфальтированная, в ухабах и кочках, проходилась пешком быстрее, чем заканчивалось воспоминание о нескольких днях жизни. Петров что-то бормотал про себя, как немного сдвинутый умом человек, не замечал редких ночных прохожих. И мерещились за частными домами видения, тени, напоминающие силуэты неодетых женщин. Он уходил… Уходил от чего-то важного в своей жизни, не испытав настоящего. Останется об этом неоднозначное впечатление в памяти. Он как бы только очнулся, подходя вплотную к своей резиденции, летнему жилью. В тусклом свете луны видны были травы, росшие по краю тропинки. За сараем и рядом с баней поднималась в рост полынь и крапива. Да, крапива. Он потом будет долго и вспоминать, и называть растение по-гуцульски. Он остановился и машинально разглядывал сорняки, стоящие стеной рядом с баней. И, словно им, этим растениям, он, как заправский сомнамбула, проговорил вслух: «Если бы ты меня любила».

Мир смотрел незаинтересованно на мучающегося Петрова, пребывающего в душевных сомнениях, миллиардами звёзд глазел, пустотой бездонного неба…

Шептала лишь о чём-то урзика, и качала макушками кустиков полынь…

ТРИ СУДЬБЫ

Он толкнул калитку, она не была закрыта, но не открывалась. Слегка приподнимая её, чтобы низ не касался земли, начал толкать вперёд. Да, эта калитка в деревянном заборе требовала ремонта! Обвисли петли, состарился штакетник. Из каких-то советских времен был весь этот забор, кое-где подлатанный новыми досками. Сейчас так уже не живут. Возводят высоченные заборы из полупрофиля. А то и вообще каменные стены с колючей проволокой наверху. Пётр Ильич прошёл в глубину двора частного дома мимо росших чуть не в человеческий рост травянистых растений. Пахло полынью, американской лебедой, крапивой. Что-то до боли знакомое во всей этой частной собственности вдруг показалось пришедшему человеку. Пока он не мог понять, но что-то – глубинам сознания – показалось узнаваемым, таким, словно из прошлой жизни видением, так что сердце отчётливо трепыхнулось в груди. Будто бы узнало нечто близкое, памятное. Но не стал сосредотачиваться на воспоминаниях Пётр Ильич, не стал выуживать сейчас из запасников прошлого что-то общее с этим местом.

Он пришёл снимать дом. Жить стало ему негде на старости лет. Мыкается он последнее время по друзьям, по квартирам, по съёмным домам, не имея постоянного угла. Так по жизни вышло, что пришлось в прошлом оставить семью, дом, детей. Вначале казалось всё это временным, но ничего не бывает таким постоянным, как временное. Теперь он искал очередное жильё: и недорогое и чтобы машину можно было поставить. Вот никак он не приживётся нигде… То одно, то другое не устраивает. На покупку своего жилья денег он не накопил.

Сюда он пришёл по объявлению. Созвонился с хозяином. Предварительно обговорил условия. Внешне, если без придирок к деталям, жильё соответствовало тому, что хотелось. И сейчас он прошёл к двери дома, где на пороге сидел хозяин. Дядя Серёжа, как представился он по телефону, оказался довольно старым и дряхлым мужичком, редкие седые волосы и какой-то потухший взгляд отметил про себя Пётр Ильич. И ещё подумал, что хозяин, наверное, постарше его лет на десять, а может, меньше, ведь многие сейчас мужики выглядят старше своих лет, если жизнь их проходила в тяжёлых буднях труда. Так что изнашивались их лица и тела быстрее, чем в недавнем прошлом.

Сам же Пётр Ильич был довольно моложавым человеком и его шестьдесят с хвостиком ему не давали. Был он подтянут и мускулист, несмотря на последних лет мытарства по жизни.

Дядя Серёжа, встал на встречу пришедшему, опираясь на клюку, повёл, хромая, предполагаемого жильца в дом. И весь сгорбленный вид и хромота его теперь уже точно напомнили Петру Ильичу некоего человека из прошлого, из его жизни, из давнего времени. Так это было всё удивительно, всё совпадающе, что Пётр Ильич покачал головой.

Хозяин показывал, где будет обитать жилец. Отдельная комната. Что и требуется.

Довольно-таки было бардачно в жилье, но это не смущало нового обитателя. К особым условиям он и не стремился. Да и не могло здесь быть по-другому. Редко, как хозяин упомянул, приходит к нему дочь, чтобы навести порядок. За двести рублей ещё соседка иногда моет полы.

Пётр Ильич, осмотревшись, сказал, что всё здесь его устраивает и теперь хочет во дворе поглядеть, где можно будет ставить машину. Ворота, заросшие травой и давно не открывавшиеся, он заметил, как только пришёл.

Дядя Серёжа кивнул головой, соглашаясь с жильцом. И Пётр Ильич пошёл осматривать новое место пребывания. Он заметил: мало убирался двор, весь в некошеной траве. Можно сказать антисанитарный какой-то двор. Редко вообще в дальние углы поместья заглядывали люди. Только тропинка была слегка вытоптана. Вело одно её направление к сараю без дверей. Заглянул в него. Там находились какие-то доски, деревянные столбы, кирпичи, всякая рухлядь. Примечательного ничего не было. Но внутреннее ощущение чего-то знакомого не покидало Петра Ильича. Наконец, он понял, что ему кажется таким невероятно узнаваемым. Хоть и прошло неимоверное количество лет, но это не забывалось, оставалось в памяти и вот всплыло как светлая полоса бывшей жизни. Да, это всё напоминало тот период, когда он только приехал из глухой деревни в город, осваивать и открывать для себя цивилизацию промышленных пространств. Поселили его, пятнадцатилетнего пацана, родственники в частном доме у одного деда на квартиру. И теперь Пётр Ильич удивлялся тому сходству дяди Серёжи с тем хозяином из прошлого времени дядей Ваней. Конечно, детально внешность он не помнил, но хозяин дома из прошлого тоже был примерно таких же лет, хромал и ходил с палкой, и весь вид его был как у человека, закладывающего «за воротник».

Так он и жил тогда несколько месяцев: в проходной комнате стояла кровать у окна. Это было его место. Напротив комната дяди Вани, закрывающаяся только занавеской, а сбоку, в отдельной комнате, жил Николай, другой квартиросъёмщик, с женой Стеллой. Это был молодой парень двадцати пяти лет. Как понял Пётр потом, отзывчивый человек, Николай, в какой-то степени являлся просто ангелом-хранителем дяди Вани. Настолько всегда он был готов пойти на помощь старому человеку, бескорыстно, не требуя какой-либо платы, помогал ему по хозяйству и во всём его старческом бытие: покупал продукты, ходил в аптеку. И курировал он таким образом не одного дядю Ваню – ещё один дед был в поле зрения его благотворительности. Зачем он это всё делал? Бог его знает, может быть, он по-другому просто не мог. И так уйдя со старого места жительства от дяди Леши, жившего на соседней улице, Николай всё равно не перестал навещать его, оказывать помощь. Такой уж, наверное, был человек, Николай.

Теперь это всё вспоминал Пётр Ильич, рассматривая достопримечательности нового места. И неприбранность, и неухоженность двора, и даже запахи разросшихся трав напоминали то, бывшее жильё из прошлого. Так вот память сохранила впечатления о том времени. И запахи эти трав, резкие, терпкие, были словно родные. Тогда, в то время, Пётр решил соорудить себе турник у сарая. Долго расчищал от травы, выросшей по пояс, место под спортсооружение. Копал каменистую почву. Ставил столбы, которые благожелательно разрешил ему взять из сарая дядя Ваня. Видя такое упорство своего квартиросъёмщика, желание его заниматься физкультурой, дядя Ваня хвалил его и даже за водкой никогда не посылал. И восхищался: «О, какой „турнир“ ты соорудил!»

А иногда садился на табуретку вечером поближе и начинал рассказывать Петру про свою жизнь. Запомнилось Петру Ильичу, как рассказывал дядя Ваня о возвращении после войны. Как воевал он – неизвестно. А вот вернулся с фронта и начал обустраивать свою жизнь. Рассказывал бывший фронтовик, что пришёл он домой, а в семье даже хлеба для встречи не нашлось. Ничего у его отца не было. Но смекалистый был Иван. Знал, что у богатого соседа молодая дочь на выданье. Соблазнил он молодуху, та ему и деньги отдала на свадьбу, а жениться он не стал. И дядя Ваня рассказывал Петру о том, как вышел сосед утром, крикнул его отцу: «Здорово, сват!», а тот ему ответил: «Какой я тебе, натур, сват? Зайди вон к себе домой и не ори на всю улицу…»

Так обманули они с отцом соседа и его дочь. А потом пошёл на базар закупаться, деньги-то появились. Пётр словно видел того солдата, представлял его в ту пору в своём воображении: в галифе, солдатской гимнастёрке, в стоптанных сапогах, идущим по послевоенному базару. Торгуют здесь всем, чем можно, что осталось в личных хозяйствах, трофейными вещами. Шёл Иван с деньгами запазухой, заглянул куда-нибудь в пивнуху, выпил кружку, как богач. И дальше продолжил путь. Вот он остановился у почти, судя по всему, не видевшей, не зрячей, продававшей корову старой женщины.

– Почём, бабка, корова?

– Столько-то…

– А что так дорого? Солдату есть скидки?

– А ты воевал?

– Да.

– Подойди поближе, – бабка ощупала за плечи, потрогала гимнастёрку на Иване, проверяя, на самом ли деле перед ней бывший солдат. И сказала:

– Забирай за полцены.

– Вот так, – говорил Петру дядя Ваня, – я начал разживаться.

Эти слова прожившего жизнь человека, нужно так воспринимать, по замыслу дяди Вани, как некое поучение для только вступающего в жизнь юнца.

Петро не осуждал дядю Ваню за его неблаговидные поступки в прошлом. Но и принимать его «умения жить» тоже не собирался. Он был сам смекалистым пацаном, хотя в большей степени мечтательным, чем деловым и прагматичным. Нет, он не хотел учиться у дяди Вани, и ему казалось, неправильно тот поступал с людьми, потому что в книжках, которые он читал запоем, были другие герои, благородные и справедливые. Он хотел быть похож на них. И добиться собирался в жизни многого. Хотя тогда он только учился в ПТУ и ничего не знал про настоящую жизнь в городе, но собирался выучиться, и не просто получить высшее образование, а не одно – несколько. Бывало, он сидел и рисовал в тетради планы на будущее. Первое образование должно быть спортивным – институт физкультуры. И он рисовал мускулистого атлета в тетради. Потом, скажем, экономический. И рисунок был другой: человек со счётами на краю поля. А потом юридический. Но тут Пётр точно не знал, что нарисовать, потому что смутно представлял эту профессию. И рисовал человечка, просто сидящего за партой. И конечно, нужен ещё был медицинский…

Смешны для какого-нибудь постороннего были эти планы пэтэушника на жизнь, но, как ни странно, Пётр почти их реализовал. И сейчас он вспоминал задачи свои тех лет, и теперь это покажется другим людям удивительным… Да, Пётр Ильич все их почти реализовал, получил образования. Пусть не четыре. Но был и главным и ведущим…

Сейчас он вспоминал ещё одного деда из того времени. Дядю Лёшу, другого подопечного Николая, может быть, чуть помоложе дяди Вани… Тоже оставшегося в преклонном возрасте в одиночестве.

Ходил Пётр и к нему вместе со своим соседом по жилью. По разным причинам. В основном помогать по хозяйству. Так пригласил Петра однажды Николай пойти помочь дяде Лёше попилить деревья, а то они разрослись у него во дворе. А ведь дядя Лёша собирался ремонтировать дом, улучшать жильё.

И они пошли втроём. Стеллу тоже взяли с собой. Она варила щи, кашу на всю бригаду пильщиков. А Пётр с удовольствием поучаствовал в пилке и колке дров.

Он играл набирающими силу мускулами, легко управлялся с двуручной пилой, вместе с Николаем быстро орудуя над спилом деревьев, а потом с удовольствием колол кругляки пеньков. Дядя Лёша своим гостям почти не помогал. Мало у него что получалось. Попытался подтащить пенёк к месту рубки – и то не смог. Какой-то неуклюжий, тощий, шёл, шатаясь. Упал с пеньком вместе по дороге. Не держали его ослабшие ноги. А ведь был он раньше военным лётчиком. Поднимал в небо Ми – летучие вертолёты. Но сбила его с неба судьба, ушла жена, забрала ребёнка. И начал он потихонечку попивать водочку. Не нужен он оказался в армии. Но и на гражданке свои запои он не прекращал, и вот стал каким-то неимоверно слабым, лишённым сил… За обедом он рассказывал, практически не притронувшись к щам, сваренным Стеллой: «Вот раньше я мог за присест съесть буханку хлеба, а теперь ничего не лезет в рот».

Он жаловался на слабость, но водку пить – не отставал от Николая. А Пётр не употреблял совсем, он уминал вкуснейшие щи Стеллы и просил добавки. И про себя думал: «Совсем слабый становится человек… А как же он летал на вертолётах? Видно запустил себя, не занимается спортом». И такой пример жизни тоже не вдохновлял Петра – в то время, время поры его юности.

А теперь Пётр Ильич, вспоминая судьбы своих первых «учителей» жизни, думал об их одиночестве в преклонном возрасте. Конечно, они были одиноки. Считать каким-то необходимым и достаточным окружением людей, живущих у них на квартирах, нет смысла. По-настоящему родных и близких не оказалось рядом. И по большому счёту интереса к жизни, стремления к чему-то, желания изменить судьбу у них не было.

Да, судьба властвует над каждым человеком. Предначертано, может быть, где-то свыше, что случится с тобой. И, кажется, невозможно изменить жизнь. Как загнан человек в рамки судьбы! Чтобы ни делал, возвращаешься в исходную, туда, где поджидает расчерченный путь неизбежного. Иногда человек сам уже не хочет ничего менять, устраивает всё, даже такое, что кажется полной деградацией личности. И даже люди, оказывающиеся поблизости, такие, как Николай, может быть, посланные судьбой, не в силах помочь человеку. Трудно молодым и энергичным бывает что-либо изменить, подняться над обстоятельствами. А возможно ли, когда уже старость наваливается тяжким бременем не только на здоровье человека, но и на его сознание, мысли… Можно что-либо сделать, начать восхождение?…

Пётр Ильич словно бы попал в прошлое, осматривая достопримечательности нового своего жилья. Будто бы он вернулся лет на пятьдесят назад. Если бы ещё и он стал бы вдруг моложе, и время, так выйди он за ворота, вдруг оказалось тем, прошлым… Какие бы мысли ни лезли в голову перед сном Петру Ильичу, но утром он встал бодрым и весёлым. Хотя нельзя сказать, что старческие болячки совсем его не донимали, но по утрам он всегда привык делать зарядку. И лучшим лекарством для него были физические упражнения. Вот и сейчас он вышел во двор, стал разминать суставы. Солнечное летнее утро, словно бы улыбалось рано проснувшимся людям. Хозяин дома, дядя Серёжа, тоже проснулся, высунулся из дверей, поздоровавшись, уселся на пороге. Это было как раз и кстати для Петра Ильича. Он хотел назвать его по имени и чуть не обратился к нему как к старому, из того времени, хозяину: дядя Ваня. Но вовремя спохватился и сказал: «Можно, дядя Серёжа, я возьму из сарая два бревна, я там видел, турник хочу сделать». «А зачем? – удивился хозяин и тут же добавил: – Да бери, всё равно я делать ничего из них не буду».

– Ну подожди, дядя Серёжа, может быть, мы ещё и не такое соорудим. Начнём с турника. Будем заниматься по утрам.

– Да что ты… Если я на нём повисну, у меня руки оторвутся…

Но Пётр Ильич уже не слушал хозяина, шёл к сараю за брёвнами, за лопатой. Он начинал новую жизнь. С нуля, с самого начала, словно бы в запасе у него было неограниченное время бытия. Последнее годы он не думал об улучшении своей жизни, в привычном русле текла она, как у миллионов доживающих свой век. Это раньше он после множества падений и жизненных утрат мог начать всё заново. Заново он обретал профессии, учился в учебных заведениях, заводил отношения с женщинами… А теперь?.. Надо оставить сомнения и делать дело.

Пётр Ильич взял лопату и стал вначале вырубать ею толстые травяные стебли на предполагаемом месте построения турника. Он работал с удовольствием, привычный к труду человек. Никогда не зазорно было ему выполнять любую работу. И это тоже подтверждало, что есть ещё у него возможность наладить свою жизнь. Не махнуть на неё рукой, как делали те, теперь его «сверстники» из давнего времени.

Он копал ямы для турника. Расширял и углублял их, вкладываясь по полной в каждое усилие… Чувствовал уверенную силу в руках. Выбрасывал тяжёлые пласты земли из ямы. И утреннее солнце блестело на его лопате.