Текст книги "Через дно кружки"

К вечеру деньги были положены в надежные банки, и, наконец, все расслабились.

А потом, со следующего дня пошло и поехало.

По совету проектировщиков наняли строителей, закупили материалы. Коляныч остался рулить строительством, а Малолетка и Ашот уехали, пообещав наведываться почаще.

Постепенно ободранная развалюха стала превращаться в красивое здание.

– Ты, братан, вообще-то понимаешь, что такое дом? Вот в каком доме ты хотел бы жить? Не знаешь, а зря, пора бы и знать, не маленький! Пора определиться. А то говорят, что мужчина должен за жизнь посадить сына, вырастить змею… Тьфу, заморочил ты мне голову своими незнаниями. Короче, пора тебе определяться, в каком доме хотел бы жить.

Я вот знаю.

Когда-то в школе старый учитель рассказывал нам, юным балбесам, две притчи.

Первая. Ее теперь многие слышали, но все равно повторю.

Во дворец английской королевы пригласили печника. Что-то там у них с камином не ладилось. Ну, сделал он свою работу, привел камин в порядок стал выходить, да заплутался. Дворец большой, поди разбери, как из него выйти. Открывает дверь, глядит, а там королева ванну принимает. Он закрывает дверь и говорит: «Извините, сэр».

Тут наш учитель делал паузу, поднимал палец кверху и объяснял: «Извините, ребята, это вежливость. А сэр – это тактичность!»

Эту притчу мы сразу поняли. Наверное, благодаря такому объяснению большинство в классе и стали теми, кем стали. А народ из нас получился в основном толковый и тактичный. Хотя и говорят, что тактичность врожденное качество. Так-то оно, может, и так, но если тебе толково объяснят, а главное – всей жизнью показывать будут, то можно и воспитать тактичность.

А вот со второй притчей было посложнее. Она оказалась долгоиграющей в понимании.

Ехал по дороге мудрец. Глядит, человек перетаскивает здоровенные валуны на вершину холма. Через год возвращается, опять видит этого человека – обтесывает валуны.

«Чего ты делаешь?» – «Буду строить дом». – «А почему не из дерева или кирпича, это же гораздо быстрей. Ты бы за это время уже все построил и жил себе на здоровье». – «Деревянный дом простоит лет восемьдесят. И то если повезет. Кирпичный – раза в два дольше, ну лет двести-двести пятьдесят, а дом из камня – наверняка пятьсот-шестьсот лет, а то и дольше!» – отвечает человек.

Мы тогда на уроке пожали плечами, похихикали и до времени забыли притчу. Но запала она. Совсем не забыли. А потом, через много лет, кто когда, сообразили, о чем говорил учитель. Кто не понял, куда-то сгинули. Должно быть, и сейчас где-то существуют. Работают клерками или функционерами, может, начальниками какими-нибудь. Учат жизни, пишут приказы, командуют. А кто понял, дело делают. Если повезет, ну не через пятьсот, так хотя бы через пятьдесят лет их работа останется. Будет видна. Основательностью. Качеством. Будут про них помнить.

– О чем это я? Да! Так в каком доме ты хотел бы жить? Ну, давай, напряги мозг! Сообрази. Ни фига ты не знаешь! Дом это ДОМ! Вот я знаю.

Англичане, к примеру, говорят, что дом это крепость. Пословица у них такая: мой дом – моя крепость. Допустим, крепость, но не только. И даже не столько. Хотя я сторонник прочного, основательного дома, как тот мужик с валунами. Но не сторонник максимализма. Мне гигантомания ни к чему. Мой дом – это мой мир. Я бы хотел, чтобы в моем доме было светло. Чтобы на стенах были картины любимых художников.

Вот ты кого из художников любишь? Репина? Назвал потому, что больше никого не вспомнил? Понимаю. Шишкин. «Утро в сосновом лесу». Ну-ну, по одноименной бутылке водки с медведями на этикетке? Понятен, молодой человек, ваш уровень в этом деле. Да, думаю, и в других этот уровень не выше. Почему? Да потому, что в этом мире все связано. Потому что, ничего не соображая в живописи, в музыке, поэзии, ты и в других делах баран! Потому что, интересуясь, понимая одно, ты лучше понимаешь и остальное. Мир, дорогой мой, многообразен! Понимаешь искусство, тянешься к нему, интересно оно тебе, значит, в башке твоей появляются новые связи нервные, значит, твой интеллектуальный уровень развивается, короче, ты умнеешь! А если нет, то, как писал Высоцкий, если «туп, как дерево, родишься баобабом и будешь баобабом тыщу лет, пока помрешь». Между прочим, Владимир Высоцкий очень даже хороший поэт, а не только бард.

Теперь стихи не в моде, понимают их, наверное, менее одного процента от нашего населения, а жаль. Понять хороший стих, это наслаждение. Это как для математика решить сложную задачу, как для медвежатника аккуратненько открыть сложнейший замок… Но не о том речь. Речь о живописи.

Я бы у себя в доме на стенах разместил любимых художников. Из наших повесил бы картины Николая Ге, Серова бы обязательно, Петрова-Водкина, Кустодиева. Да так, пожалуй, на целый музей наберется. Из тамошних люблю Ван Гога. А вот Гогена нет. Вламинка люблю, Сёра. Да и Хендрика Аверкампа люблю. А какие натюрморты у Виллем Клас Хеда. Какое у него стекло, какая оловянная и серебряная посуда! А Ян Вермер. Да ладно, чего там, всех все равно не перечислить, обо всех не переговорить. Живопись тоже целый мир и когда не знаешь его, так просто-напросто у себя кусок отрезаешь. Вот возьми ножик и отрежь у себя нос или палец. Жалко? А не разбираясь в живописи, книгах, поэзии, ты отрезаешь от себя кусок целого мира, и тебе не жалко! А впрочем, не хочешь как хочешь, это твоя жизнь.

Сядь у телика и смотри до посинения, пока глаза на лоб не полезут про то, как вылетевшая из небытия на минуту певичка переспала с каким-нибудь футболистом или хоккеистом, и радуйся! Описайся от счастья, что узнал про это!

Ну да шут с вами. На чем я остановился-то?

А, вот!

У каждого нормального человека свое представления о мире, а значит, и о своем доме. Так было и с нашими друзьями. Они знали, какой дом им нужен. Его и создавали. Кириллу хотелось делать все быстрей и качественней, а средства таяли скорее, чем появлялись.

Благо, удалось снести старую, почти рухнувшую крышу. Заменить все перекрытия. Построить мансарду. Застеклить ее.

Деньги от продажи клада почти иссякли. Единственным источником осталась прибыль от мастерской. Кирилл выискивал малейшие способы сокращать расходы, единственное, на чем он не экономил, была зарплата работников автомастерской. Понимал, что это самый глупый и невыгодный вариант – потеряешь людей, потеряешь все. Собственно, даже не в этом было дело. Не в прагматичном отношении к «рабочей силе». Это я так нарочно сказал. Для Кирилла это была не «рабочая сила», это были люди, с которыми он сдружился. Которые помогали ему, а он им. С которыми на работе он жил одной жизнью. И недоплатить им было для него невозможным делом. Это все равно что обокрасть или предать. Однако прибыль была слишком маленькой, и вскоре работы могли остановиться. Но… Почти всегда, когда очень сильно надо, может случиться это самое но.

К дому подкатили два джипа. Сначала из первого выскочили охранники, убедились в безопасности, один из них открыл дверцу второй машины. Из нее неспешно вышел Гуз.

– Хозяин, ты где? Выходи! – прогремел он басом.

Киришка в грязном комбинезоне выглянул в окно мансарды, издал радостный вопль и по тросу, свисавшему с крыши до земли, вмиг оказался рядом с приехавшими. Обхватил Гуза, приподнял, поставил, чмокнул в щеку.

– Все-таки выбрался, приехал, здорово! – Потом повернулся к дому и позвал Коляныча: – Батя, дядя Валера приехал!

В окно второго этажа выглянул Коляныч, улыбнулся, помахал рукой и тоже подошел.

– Ну, показывай, брателло, свою хазу, интересно, чего вы тут налепили.

Гуз пошел в дом. Сопровождавшим приказал остаться. Осмотрел все здание основательно, с интересом. Начал с подвала, потом этажи, закончил мансардой. Там никого из рабочих не было. Попробовал балки, похвалил, что сделали мощными, из железобетона, а не из брусьев. Потом начал разговор.

– Хоть вам, пацаны, и привалил жир с рыжевом, но этого, в натуре, не хватит. Тут валом хрустов надо. Тут по ходу еще столько же, а то и два раза по столько надо, чтобы все до ума довести, – начал Гуз. – Я вам по понятиям на халяву дать ничего не могу. Меня не поймут.

Гуз огляделся, убедился, что чужих нет, что его не подслушивают, перешел с фени на нормальный язык и стал говорить тихо:

– Есть у меня господин. Чалился по девяносто третьей лет пятнадцать тому. Короче, был цеховиком. Я ему на зоне подсобил. Потом он откинулся. Вроде утюжил, потом пропал. А тут по случаю увидел. Стали базарить. Теперь крутой бизнесмен. Имеет ресторан, еще чего-то. Хочет расширять бизнес. И тут я покумекал, про вас вспомнил. А не сдать ли вам этажа два ему в аренду?

– А чего тут сдавать, дядя Валер? – начал было Киришка. – Нету еще ничего. Сам видишь.

– Вот! – поднял палец Гуз. – И я про то базарю. Сделать надо грамотно, чтобы сам все достроил, в счет аренды, как надо. В натуре, гляди, в подвале под старину можно замастрячить пивбар. На первом и втором этаже – ресторан. А ты, Кирилл, ему сдаешь все это безо всякого головняка. За его же бабки ремонт имеешь и за аренду получаешь.

Гуз обвел их взглядом победителя, сумевшего разрулить сложную ситуацию, и продолжил:

– Но глядите, не накосячьте. Делайте все не по понятиям, а по закону! Пока я тут, вас никто не обует, но чего со мной может статься, одному Богу известно. – Гуз вздохнул, помолчал и продолжил: – Вы с ним, в натуре, ксиву забацайте. И пусть доктор, в смысле нотариус, свой штемпель шлепнет. Ты, Киришка, почти юрист, думай, чтобы все сделать ништяк.

Коляныч почесал затылок.

– Кириш, а Валерий дело говорит. Сам видишь, мы тут захлебнемся. Деньги на исходе, а ничего не сделано. А так, если договоримся, мансарду доделать денег хватит. Получится отличное жилье. Сделаем отдельный вход с улицы, а остальное пускай арендатор делает. Только посчитать все надо точно. И срок аренды обговорить. И порядок ее расторжения, и прочие подробности обмозговать.

– Точно! – снова вступил Гуз. – А то это все мертвым грузом будет.

Мужики поблагодарили Гуза и договорились, что он приедет с ресторатором через два дня, а за это время Кирилл с Колянычем подготовят необходимые документы и составят правильный договор.

На том расстались.

Через день вместе с Гузом приехал высокий худощавый мужчина, лет немного за пятьдесят. Если бы не знали его возраст, то, наверное, решили, что он молодой блондин. Но волосы были седыми. Вид у господина… Ну, настоящий английский джентльмен. Благородных кровей. Овальное, немного узкое, открытое улыбчивое лицо. Карие глаза.

Гуз кивнул на него:

– Мой кореш Михаил. – Потом представил всех и заторопился: – Я вас свел, дальше сами решайте, а мне некогда. А ты, Мишаня, моих друзей не обижай.

Кирилл к этому времени подготовил договор. Прикинул, что с ресторана и бара можно взять прибыли миллиона четыре в год, и на всякий случай увеличил эту сумму в два раза. В договоре Кирилл продумал все возможные варианты. Описал порядок расторжения договора, порядок и сроки выезда арендатора, многое, многое другое. Варианты он проигрывал вместе с Колянычем весь предыдущий день, и, казалось, обдумали все. По стоимости аренды написали, что арендатор обязуется, согласовав все детали ремонта, через три месяца завершить работы. Написали, что после этого в течение трех месяцев стоимость сделанного ремонта погашается в счет арендной платы. А потом, после этих трех месяцев, арендная плата составляет двести тысяч рублей в месяц, и все расходы по обслуживанию здания ложатся на арендатора. Срок аренды Кирилл сделал три года с возможностью последующего продления или, как Киришка написал, пользуясь юридической терминологией, «с возможностью пролонгации».

Михаил Владимирович осмотрел здание. Спросил, сколько будет стоить по прикидкам Кирилла окончание ремонта, прочитал договор и сказал:

– Возражений нет, и с суммой соглашусь, но добавляем один пункт: «Арендодатель не имеет права вмешиваться в деятельность арендатора ни при каких обстоятельствах».

– А если вы начнете сносить нашу «пожарку», тогда, что ли, тоже не имею право вмешиваться? – удивился Кирилл.

– За исключением случаев причинения ущерба зданию, – кивнул арендатор.

Подписывать договор поехали в знакомую Киришке нотариальную контору. Подписали и заверили без проволочек.

Строителей Михаил Владимирович оставил тех же, только собрал рабочих, представился и сказал, что заплатит премию в сто процентов от зарплаты, если они закончат ремонт через полтора месяца.

– А качество будет идеальным. Проверять буду лично.

Потом приказал прорабу вывесить на видном месте номер телефона его секретаря, а рабочим сказал, чтобы звонили и предлагали, как улучшить работу и качество, сократить сроки. Сказал, а после этого повторил, что за полезные предложения будет дополнительное вознаграждение.

Михаил Владимирович отвел прораба в сторону и почти шепотом пообещал:

– Тебе за высокую скорость и качество премия будет в двести процентов. Но учти, за задержку спрошу так, что мало не покажется. Если будут проблемы, не тяни, звони немедленно. Решу. И еще, чтобы никаких травм и аварий. Мне это ни к чему. Не жиль, не халтурь. Спрос за все будет с тебя.

– Учись, Киришка, – с уважением сказал Коляныч, когда арендатор сел в свою машину и уехал. – Как он мгновенно сообразил, что ему делать, как отыграть затраты, на сколько поднять зарплату строителям. Как быстро просчитал, что ему выгоден договор с нами. Не мелочился, наверняка просчитал заранее, и наши условия укладывались в его цифры. Учись, пригодится!

Кирилл слушал батю, кивал. Он сам был удивлен таким четким, спокойным и профессиональным поведением Михаила Владимировича. И для себя решил, что надо бы повнимательнее приглядеться к этому человеку.

Через полтора месяца над парадной красивой металлической дверью окрашенного в бордовый цвет здания сверкала и переливалась разноцветьем светодиодная вывеска «КАЗИНО», а в торце, у входа в подвал, другая – «ПИВНОЙ БАР – ТОТАЛИЗАТОР». Гремели петарды, вспыхивали в небе фейерверки. По городу ходили слухи, что в казино выигрывают сотни тысяч, а в баре можно делать ставки и там единственный в городе спортивный честный тотализатор.

Кирилл и Коляныч не могли сказать, что их надули. Нет, все было по-честному. И цену они посчитали хорошую, но разве могли додуматься, что этот самый Михаил Владимирович придумает открыть не ресторан, не гостиницу, а казино с его совершенно бешеными прибылями.

– Голова! – восхитился им Ашот, когда узнал. – Но и мы не промахнулись. Денег хватит, чтобы достроить мансарду и сделать в ней весьма приличное жилье.

Сразу после открытия казино Михаил Владимирович предложил Кириллу взять у него рабочих и за неделю завершить ремонт на мансарде. Объяснил просто:

– Ребята, мне этот шум и пыль, которые неизбежны при ремонте, ни к чему. Вы мне клиентов отпугнете. Задержите раскрутку, а мне нужен аншлаг уже через неделю. Я оплачу зарплату рабочим, материалы ваши, а вы мне еще два месяца бесплатной аренды, – он протянул Колянычу руку. – Договорились?

Коляныч и Кирилл кивнули и пожали его твердую руку.

К середине августа строительные дела были окончены.

«Пожарка» имела три входа. Один, сбоку здания, вел в подвал. Теперь там был бар с тотализатором. Второй, главный, или, как раньше говорили, парадный – посредине здания. Над ним сверкала огнями вывеска «КАЗИНО». Был и третий вход. В дореволюционные времена он назывался черным. Располагался этот вход с противоположной стороны от парадного, у самого края здания. Дверь этого входа прочная, из толстой стали была перенесена с входа в подвал. Это была та самая дверь, которую в начале, даже перед началом стройки заказал и сделал Киришка. Ключи от этого входа были только у Кирилла, Коляныча, Ашота и Малолетки-Александра. Эта дверь вела к лестнице с пролетами. С нее можно было попасть и на первый, и на второй этаж, и на мансарду. Колянычу пришлось много покумекать, пока придумал такой удобный путь на их мансарду. Двери на первый и второй этаж закрывались и на замки, и на задвижки, ключи от которых тоже были лишь у наших друзей.

На мансарде получилась отличная квартира с большим тренажерным залом, кухней, комнатами и для Ашота, и для Александра, и для гостей, если такие приедут, прочими заморочками, о которых раньше они и не думали. Был на мансарде и балкон. Точнее, не балкон, а застекленная лоджия.

И вроде бы все складывалось неплохо. Единственное, что не вписывалось в радужную картину ожидаемого бытия, это автомастерская, с которой, собственно, все и началось. На время ремонта Кирилл и Григорьич соорудили в самом конце двора для нее разборный железный бокс. Но теперь в шикарное, отделанное дорогими материалами здание, возвращать ее никому и в голову не приходило. Михаил Владимирович предлагал закрыть. Эта мастерская портила вид, но Киришка не соглашался, помня о рабочих. Временно ремонт автомобилей он прекратил. Всех привлек к постройке и отделке мансарды. Теперь отпустил рабочих в отпуск. Люди чувствовали, что теряют работу, спрашивали, что будет потом, после отпуска. Кирилл понимал: ответ на вопрос «что делать?» надо найти в ближайшее время.

Решения не видел, и от этого нудило у него на душе, не было покоя. Он съездил с Колянычем на несколько дней к своим. Но лучше не стало. Вернулся. Батя сказал, что приедет позднее. Хочет побродить по лесу, пособирать грибы, подышать лесным воздухом, побыть с Ашотом, Малолеткой. Сказал, что приедет не раньше зимы.

Было начало сентября. Там, дома, в его родном маленьком городке, осень начиналась с паутины, которой, как вуалью, прикрывала лицо, стареющая красавица Осень. Изображала серьезность, солидность, а потом то ли от желтых и красных листьев, то ли от веселого, уже не палящего солнца забывала про возраст и начинала хулиганить, забавляться, подшучивать над жителями. То утром туману напустит, да такого, что не видать собственного носа, да что там носа, ресниц не видать. То дождем начнет изводить, а потом вдруг оборвет поток на полукапле и подглядывает из-за солнышка: как вы тут, граждане? Испугались? Нет? Тогда я вам еще тепла подарю. И все обсуждают: подрастут грибы к выходным или не успеют до новых холодных дождей.

В большом городе все не так. В большом городе осень начинается с рекламы колготок и капель от насморка по телевизору. А уже потом идут тупые долгие дожди, и люди ходят под зонтами, от которых немного проку, потому что с боков обрызгивают автомобили, а снизу ботинки промокают в лужах. В городе дожди идут почти бессмысленно, бестолково. Зачем им идти, если деревья и кустарники политы водой из шлангов, а пыль на асфальте поливальными машинами? И ветер в городе не нужен. Слетевшие листья сметают в кучи дворники или специальными щетками уборочные машины. Нет, в городе все бессмысленно и необязательно. И природа живет здесь по другим законам. Сказать «бестолковым» не поворачивается язык, а сказать «непонятным», так чего в них такого непонятного? Однако же все равно осень приходит, и все об этом узнают.

В эту поездку Кирилл вдруг понял, как стремительно стареют близкие ему люди. Этого старения раньше, еще летом, когда вовсю шла стройка, он не замечал, а теперь, неожиданно увидел и переживал тяжело. Тяжело, потому что никого, кроме них, у него не было. Потому что любил своих Коляныча, Ашота, намертво любил и видел, как время норовит отнять их. Будто кусок рафинада в стакане растворяет. Пройдет еще с десяток-другой лет, а то и гораздо меньше, кто же это знает, и все. Их не станет. И никто не заменит. Даже Малолетка, теперь Александр, становился седым. В этот короткий наезд Киришка понял простую истину о том, что все смертны. Как никогда до того, ясно понял. Понял, несмотря на свой молодой, не настроенный на такое понимание возраст, и заныла у него, застонала душа. Стал он особенно нежен со своими истертыми, избитыми жизнью мужиками. И уезжать не хотел, но те сами его выставили. Усадили в машину и отправили в город.

4

Начались занятия в университете. Последний, шестой год учебы. А учиться не хотелось. Кирилл смотрел из окна мансарды на пустырь, на далекую реку. Смотрел и ворчал. Недавно он прочитал несколько книг Достоевского, прочитал по совету Коляныча, но вопреки ожиданию был разочарован. Писатель показался злым, ненавидящим людей. А рассуждения о морали, добре и прочем не легли на сердце молодого человека. Кириллу были понятны образы людей, героев книг, их действия, желания, метания их души, но не принял он этих героев. Не близки они ему оказались. И потом слишком много мерзостей окружало их. Киришка с детства все такое видел, но знал он в каждом обитателе кафешки и доброе. Даже в самых темных личностях, отсидевших по пятнадцать, а то и больше лет за убийства, другие жуткие дела. Видел в каждом хоть что-то хорошее. А великий описыватель человеческой души, ее метаний хорошего в людях не видел, почти не видел, а может, не хотел видеть.

― «В слезинке ребенка отражается все горе мира». Терпеть не могу! Достал классик хренов. Ни одного героя положительного. Все сволочи у великого мэтра. Надо же так жизнь ненавидеть. Ну поставили в молодости к стенке, ну напугали до полусмерти ― с кем не случается. Сам виноват. Не при с оглоблей на паровоз! А коли полез, так пардонте, сударь. Ответствуйте. В нашем любимом отечестве с этим запросто. «В слезинке ребенка отражается все горе мира». Это вы про себя, что ли? Младенец вы наш слезливый с поносом и золотухой на второй полке раскаленного железного плацкартного вагона в июльской казахской степи, в поезде Астрахань ― Ташкент с маманькой, на радость вагона закупорившей все окна и двери, чтобы дитя не простыло на сквозняке?

Не похоже-с.

Ну да ладно. Извините великодушно. Это так, монолог о давно забытом. Это, как чемодан, набитый пуговицами, срезанными со старого тряпья, с мечтой: а вдруг пригодятся. Это душа моя. Никто не видел ее, а она есть! И болью занудной болит! И вроде не нужна, а сидит внутри, шкрябает по сердцу.

Эх, тоска тоскливая, кто тебя выдумал? С какого такого недоразумения прилепилась к жизни? Откуда взялась? Зачем скулишь псом февральским. И песней тебя не выдавить, и вином тебя не залить. И чего делать с тобой?

А ничего не делать. Жить. Жить, да и все! Жить и радоваться. Минуте каждой. Небу, дождю, туче, солнцу. Каждому листу на дереве, каждой букашке, муравью, птице. Да мало ли чему. Жизни! Ее огромности и различности. Тому, что она есть! А могла и не быть! Этому и радоваться. Великому счастью жизни!

– Радоваться?

– Ага! И дай Бог, чтобы была она добрее, ласковее ко всем нам, а мы не загаживали ее кто по невежеству, кто по дури своей беспросветной, а кто по злобе. Дай Бог всем нам слышать и услышать друг друга. Быть добрее и…

Ну, да ладно, чего-то я разболтался, прямо проповедь какую-то начал.

Но не унималась тревога. Киришке хотелось плюнуть в далекое рычание автомобилей, вонючий воздух, в потный от нефти и грязи асфальт. «В слезинке ребенка отражается все горе мира». Ха!

Вообще-то он не собирался ни в кого плевать. Это так, пустой треп. Должно быть, разрядка. Ворчание уставшего от забот и непривычной, не свойственной для таких молодых парней постоянной ответственности за людей, связанных с ним. От него зависимых. За рабочих из автомастерской, за Григорьича, который гораздо старше его, других. Слишком много дел нагрузил Кирилл на себя, слишком большую взял ответственность за других людей. А сильнее всего было жалко своих стариков, с которыми расстался несколько дней назад.

Постоянно размышлял Кирилл о том, как быть с мастерской. Уволить рабочих он не мог. А мастерская ему теперь была не очень-то нужна. Он перерос ее. Отдать ее Григорьичу? Но это все равно что выбросить всех. Где они будут ремонтировать машины зимой? Не в холодном же, временно сляпанном из жести боксе.

Московские поставщики, зная свое монопольное положение, снижать цену на запчасти не хотели, а наоборот, от партии к партии повышали. Цена на запчасти была самым узким местом в его бизнесе. Это узкое место и требовалось, как говорил его любимый университетский преподаватель, «расшить». Собственно, правильные решения частенько лежат на поверхности. Надо только взглянуть на проблему под другим углом. С другой стороны. И будущий экономист придумал. Решение пришло само собой.

Пришла пора выбирать тему для дипломной работы. Кирилл давно ее обдумывал и сейчас вдруг окончательно понял. Он решил, что работу будет делать по придуманной им для своей мастерской идее с запчастями для иномарок.

После очередной лекции подошел к преподавателю, главе холдинга, назначенному руководителем его дипломной работы, и передал развернутый бизнес-план, который и намеревался сделать этой самой дипломной работой. Там Кирилл предлагал на небольшом механическом заводе, входящем в холдинг и не очень-то загруженном заказами, организовать участок по изготовлению запчастей к иномаркам. Кирилл знал этот завод. На нем когда-то работал Григорьич. Там в начале своей деятельности они заказывали приспособления для монтажа и демонтажа неисправных узлов. Иногда втихаря, чтобы не узнало начальство завода, там делали для них и некоторые запчасти. Поэтому Кирилл подробно описал и правильную структуру участка, и предстоящие затраты, и рекомендуемые цены для продажи, и ожидаемую прибыль.

В качестве подразделения, определяющего правильность маркетинговой политики, предложил свою автомастерскую и обосновал это тем, что лучше него никто не знает рынок. Он знает, в каких запчастях есть потребность, в каком количестве, а главное, знает из чего и как делать эти запчасти и имеет чертежи. На последнем листе указал свой номер телефона и стал ожидать.

На четвертый день от главы холдинга позвонила секретарша и пригласила приехать.

Кирилл уже бывал в этом огромном помпезном кабинете. Два раза. Перед практикой. Но тогда не присматривался ни к обстановке, ни к стенам, ни к виду из окон. Когда пришел в первый раз, волновался, слушал общие напутствия генерального директора – их преподавателя. Но это в университете он был преподавателем, а здесь казался недоступным, небожителем, почти божеством. Даже самые бойкие студенты в тот раз помалкивали, не могли ни осмотреться, ни разглядеть мебель, ни задать дельные вопросы. Только он пересилил этот паралич и попросился в аналитический центр. Директор поглядел на него, чуть заметно усмехнулся и согласился. После практики было обсуждение, и Кирилл на вопрос о том, какие недочеты в работе увидел и что может предложить для их устранения, сделал два конкретных и точных замечания. Гендиректор тогда записал их на настольном календаре и сказал, что студент не зря работал месяц. И даже выдал небольшую премию за дельные предложения.

В этот раз Кирилл держался свободно, уверенно.

Кабинет был действительно большим. К главному столу из темного и по виду очень дорогого дерева примыкал длиннющий стол заседаний, вокруг которого стояли стулья с резными ножками в стиле какого-нибудь Людовика. Эта помпезная обстановка создавала атмосферу торжественной строгости, значительности, напряженности, а огромный, длиной метра два и такой же высоты аквариум по задумке должен был снимать напряжение, но не снимал его. Стены были обиты полированными листами из такого же красивого дерева, висело несколько картин в позолоченных рамах. «Наверное, передвижники», – подумал Кирилл.

А на потолке на равном расстоянии сверкали хрусталем четыре золоченые люстры. На самом главном столе стояла лампа с мраморным куполом и основанием из темной бронзы. Рядом чернильный прибор. На приборе, на медной, слегка позеленевшей от времени траве, между красивыми чернильницами в виде толстых дубовых пней отдыхал золотой олень, на рогах которого лежала ручка. Под лампой сторожила покой всего этого великолепия бронзовая охотничья собака. И аквариум, и стены, и картины, и дорогие музейные антикварные штуковины должны были вогнать слабонервного посетителя в ступор, подавить его волю от осознания огромных возможностей, причастности к власти и богатству главы холдинга, способного вот так запросто собрать в одном рабочем кабинете целый музей из редких старинных вещей.

Только Кирилла это не касалось. Он знал, зачем сюда пришел и знал, с чем должен уйти.

– Здравствуй, Кирилл, – глава холдинга встал с удобного современного кресла, удивительным образом не выпадавшего из музейно-антикварной обстановки кабинета, и направился навстречу.

– Здравствуйте, Владислав Кузьмич.

– Ты, дорогой мой ученик, второй раз меня удивляешь. Кстати, должен заметить, что я не каждого, кому преподаю, называю своим учеником! Вот тебя называю! Потому что ты толковый и есть у тебя то, что теперь называют хоризма и креатив. В прошлом году после практики толковые изменения в структуре холдинга предложил, сейчас интересный бизнес-план. Давненько мне ничего подобного не предлагали. Увы, думаю, что сотрудники и не смогут предложить. Они там в своих кабинетах на подчиненных орут, будто маралы во время гона, а здесь не то что предложить дельное, дышать боятся! Трусливы, как зайцы, шкодливы, как кошки! Ну да ладно, это лирическое отступление.

Глава холдинга, как дирижер, сделал рукой движение вниз, затем указал на стул, ближайший к своему креслу, и предложил:

– Присаживайся, Кирилл, есть что обсудить.

Не прерывая разговор, он вернулся за стол в кресло и продолжил:

– Предложение твое в принципе принимается. Участок для таких работ у нас имеется. Достался мне этот завод недавно. Хозяева бывшие довели его до полной разрухи. Собирались банкротить. Но в областной администрации предложили, и я на свою голову взял его в холдинг. Скажу честно, не очень-то знал, что с ним делать. Директор мехзавода и его финансовый директор постоянно предлагают большую часть производства закрыть. Я не спешил, во-первых, не могу просто так рабочих уволить. Людям семьи кормить надо, да и потом, когда понадобятся, уже не соберешь. Лучшие рабочие найдут работу, а с плохими много не наделаешь. Да и городскому руководству обещал не увольнять рабочих. Во-вторых, стоит закрыть любой участок, станки останутся без присмотра, их за месяц раскурочат. А эти «начальнички», «ушами-хлоп-топ-менеджеры» после будут только плечами пожимать. Скорее я их уволю. Но, видимо, не зря не закрывал, интуиция не подвела. Твое предложение мне сейчас весьма кстати. Но есть вопросы. Давай по порядку.

Глава холдинга открыл папку и достал проект Кирилла. Кирилл увидел множество пометок и записей на полях. Ими была исписана и оборотная чистая сторона каждого листа.

– Откуда взят объем годового производства запчастей? – продолжал Владислав Кузьмич. – На чем эти данные основаны? У тебя указано в рублях, а мне надо понять, сколько это будет деталей, какие конкретно понадобятся операции для их изготовления? Сколько часов фрезерных, токарных, сверлильных работ? Сколько рабочих и каких специальностей необходимо будет задействовать, какой квалификации? Какая общая численность персонала должна быть на этом производстве?