Текст книги "Избранное: Проза. Драматургия. Литературная критика и журналистика"

* * *

Наполеон пребывал в расстроенных чувствах, он не ожидал, что москвичи и Александр, которого он одновременно ненавидел и любил, откажутся проявить учтивость. О, неблагодарные русские! Он всего-то и хотел занять Москву, эту древнюю азиатскую столицу. И дать им свободу! Он просто заключил бы мир на лучших условиях, чем это было. А потом он бы ушёл. Как они этого не поняли!

Они должны были прислать делегацию и вручить ему ключи от городских ворот. Такие правила!

– О фортуна, ты переменчива! – молвил император.

Ещё несколько дней назад он мечтал, что возьмёт и эту столицу. Так же, как Вену и Каир.

О, какое это чувство! Стоять на холме и смотреть на город, который в скором времени будет взят. Это сравнимо только с тем, когда ты смотришь на еще нетронутую девушку и понимаешь, что ночью она будет твоей. О, предвкушение! Великое слово! Вкус сладости на губах…

Император давно заметил, что город до взятия и после имеет ту же сущность, как женщина до и после обладания ею: все преграды разрушены, и она подчинена мужской силе, покорена!

И тут самцом, несущим свою суть, должен был стать он. Но всё пошло не так, как он предполагал…

Мюрат, его верный маршал и друг, доложил ему, что Москва пуста. Он был деликатен, он говорил лишь о победе, о том, что Москва принадлежит победоносной армии великого императора. Но Наполеон знал – эта победа сомнительная. Если не было делегации, а жители просто сбежали от него. От него, от Наполеона-Освободителя! Если всё так, то война не выиграна и не проиграна. Александр поставил его в неудобное положение. Однако в город въезжать нужно, таковы правила. Он жестом приказал пажу, чтобы подавал парадную одежду. Как-никак, а он всё равно в этот город войдёт во всей своей императорской красе.

* * *

Около садов грузинского князя Пётр почувствовал дым. На лужайке у вишнёвого дерева в чёрном капоте сидела женщина, она плакала. Рядом переминался с ноги на ногу невзрачный человек.

Он виновато говорил:

– Ну что ты, ну успокойся, Тамара…

Пётр знал, пока в этом городе хозяйничают французы, его помощь нужна каждому обиженному человеку. Он, граф Пётр Безбородко, будет защищать москвичей, потому что у него есть большая сила, и грех перед Богом её не использовать в благом деле. Он повернул к плачущей женщине и тут же наткнулся на белокурую девку, которая сидела на земле и тупо нюхала свою обгоревшую русую косу.

– Ой! – сказала она.

– Твоя барыня плачет? – спросил граф.

– Ой, да. Дочь её тама осталась.

– Где тама?

– А вы что, барин, русский? В доме она горит.

Между тем барыня, увидев Петра, запричитала.

– Родимый, помоги! Не оставь нас!

– Да, хватит тебе, Тамара… – сказал белобрысый человек. – Что ты француза просишь? Унесли девочку люди добрые, что ты.

– И-и-иро-од! – прокричала барыня, обнажив длинные зубы. – Чадо своё не жалко! Стоишь, как истукан! – и тут же обратилась к Петру: – Родимый, помоги! Дочь наша там горит!

– Дом-то где? – спросил граф.

Барыня поняла, что незнакомец может помочь. И тут же упала ему в ноги.

– Спа-а-а-а-аси-итель! Быстро, Дуняша, отведи его к дому!

Девка, которая нюхала волосы, вскочила на ноги, выказывая полную щенячью готовность вести графа до места.

На их пути встал часовой, всем видом он показывал, что дальше идти нельзя, спросил, из какого полка.

Петр попросту сломал ему шею. Девка снова ойкнула, но граф сжал её ладонь, и она своим чутким крестьянским соображением уразумела, что лучше ему подчиниться.

– Вот оно.

Безбородко увидел два флигеля – один почти сгоревший и частично обвалившийся, другой горящий изнутри, но сверху целый.

– Где именно?

– Тот, что сгорел, сестры ихней. От него и перекинулось.

Без лишних слов граф бросился спасать ребёнка. Его обдало сильным жаром. Огонь занимал весь дом. Он знал редкое заклинание масонов, которое лишало его магических сил на полчаса, но спасало от огня. Граф применил его.

Чтобы найти девочку, понадобилось обойти весь дом, она залезла на самый верх. Чумазый и сопливый ребёнок громко орал. Пётр взял её на руки, она поняла, что этот человек спаситель, и затихла.

В три прыжка он спустился и вручил дочь хозяйке.

– О, боже! Может, и хорошо, что французские военные пришли сюда! Русские на такое не способны, – мать неясно гладила дочь по волосам.

– Я русский, мадам, – ответил граф, чем поразил женщину.

Она хотела ещё что-то спросить, но он пошёл дальше, ведь его цель – убить Наполеона.

Но дойти до конечного пункта было не так просто. Он сделал всего пару шагов, как увидел красивую армянку и деда, возможно, её отца, они сидели на траве. Около них стояли два француза. Один без сапог – явный наглец. Второй с подвязанной челюстью – круглый дурак. Всё это читалось по выражению лиц солдат. Кроме того, оба они казались озлобленными.

Первый ударил деда, приговаривая по-французски:

– Redonner les bottes!

Второй француз потянулся к шее армянской красавицы, сорвал ожерелье, положил его в карман, а потом, ухмыляясь, потянулся целовать девушку.

Петр метнул кинжал, который он вытащил из горла прошлой жертвы. Тот же бросок – и цель достигнута. Граф не любил делать что-то новое без необходимости.

Мародёр, который бил старика, упал с разорванным горлом. Второй француз потянулся к пистолету, но получил прикладом винтовки по лицу. В удар Пётр вложил всю злость и ненависть к слугам Зверя. Грешник умер в ту же секунду.

– Не нужно благодарить. Помолитесь просто за русского графа Петра Безбородко, – сказал он деду и армянке.

Теперь он понимал, что времени осталось мало, поэтому к Арбату двинулся рысью. И вот уже впереди Серебряный переулок, показались белые стены древнего храма Николая Чудотворца и кавалькада всадников, а даже поезд императора Франции – Наполеона.

Нужно остановиться… Нет, наоборот – бежать. Необходимо сделать вид, будто он хочет предупредить императора об опасности, о готовящемся покушении. На нём форма гвардии. Это старые вояки, которые прошли с Бонапартом от Египта. Его пропустят. Потом он выстрелит в упор. И попытается скрыться.

* * *

Пётр почувствовал неладное. Так уже было однажды. Ещё учеником-масоном его посвятили в великую тайну… С помощью магических пассов учитель сотворил колдовство, и тело Петра засветилось, он почувствовал, будто перегородка, отделяющая сущее и тонкое бытие, стала невещественной, прозрачной, он увидел что-то. Что-то неясное. Учитель сказал – это параллельные миры.

По ощущению сейчас произошло что-то подобное.

И тут же просвистела сталь. Петр чуть было не остался без головы. Какой-то человек по виду малоросс, промахнувшись саблей, ударил графа кулаком в лицо. Белый свет стал чёрным.

Раввин Минор бормотал что-то непонятное. Потом обратился к триумвирату:

– Готовьтесь. Сейчас всё будет.

– Отче наш… – начал молиться Степан.

Троица очутилась на улицах разорённой Москвы. А чуть впереди их шёл тот, кого они должны были убить – Пётр Безбородко. Не хотел этого Сагайдаш, но ничего не поделаешь, он взмахнул саблей, но граф увернулся. Казак добавил кулаком и достал пистолеты.

К троице побежали от поезда Наполеона.

– Peuplement! – Солдаты заметили, что трое неизвестных хотят убить гвардейца, и решили помочь соотечественнику.

Сам император привстал в экипаже, чтобы рассмотреть, чем кончится дело. Длинноволосый Мюрат сидел рядом и с опаской озирался.

Петру нужно продержаться ровно три минуты, а потом вернутся его сверхспособности. Спасая девочку из пожара, он потратил слишком много сил. Казак переключился на французов, он разрядил в солдат оба пистолета.

А Тихон крался к Петру. Граф не понимал, что хочет от него этот человек, когда тот выхватил кинжал.

Граф улыбнулся. Ну, против такого среднего человека с коротким кинжалом он справится и без суперсилы. Тихон был совсем близко, Петр спокойно ждал его. И вдруг мужик развернул оружие рукояткой. Раздался выстрел.

Повинуясь интуиции, Петр отшатнулся раньше выстрела, и поэтому Тихон попал ему не в голову, а в плечо. Графа отбросило на землю. Ключица была разбита, левая рука висела как плеть.

Французские солдаты напали на троицу. Тихон вытащил из-под рубахи кистень. Лёжа на земле, раненый Пётр понял, что недооценил ловкость и силу мужика, тот косил солдат одного за другим.

Так же безотказно, как немецкий механизм, работал своей саблей Степан. Вскоре французы отшатнулись. Улица была завалена трупами. Солдаты окружили троицу и взяли на прицел.

Весело заухал скорострельный «Калашников» в руке Сен-Тома.

Семь раз. И каждый раз падал кто-то из солдат. Французы поняли, что это волшебство, и дрогнули. Да, они отвалены до безрассудства, но сопротивляться волшебству не могли. Они попытались развернуть повозку с Наполеоном, но он не видел происходящего.

И крикнул:

– Куда вы, трусы?

Император спрыгнул на землю, а с ним его друг Мюрат.

Солдат охватила паника, они бежали в сторону Тверской заставы.

* * *

Петр почувствовал, что сила к нему вернулась. Над ним стоял казак.

– Ну що, хлопец? Буонопартия больше не будешь убивать? Оно, конечно, дело знамо хорошее. Да выйдет из него худое.

Граф сосредоточился на раненой руке. Ему нужно восстановиться.

– Патроны кончились. Раввин Минор такой бережливый. Он дал ровно семь зарядов, – сообщил Сен-Том.

Император считал делом чести отбить своего гвардейца.

– Ваше величество! – закричал ему Тихон. – Уходите! Вас могут убить!

Наполеон не понимал по-русски, но он решил, что мужик не хочет драться, поэтому он просто ударил его эфесом по голове. Тихон упал, изо лба текла кровь.

– Ах ты, вражина! – закричал казак.

– Мои ami. Tellement nelzc. Это же император! – Сен Том осуждающе покачал головой.

– Да по мне хоть Папа Римский!

Петр почувствовал силу. Перво-наперво он поймал маршала Мюрата за длинные волосы, а другой рукой ухватил императора.

Оба француза не могли понять, в чём дело. Граф Пётр Безбородко поднял их над землёй, ещё секунда – и он громыхнёт их друг об друга и поминай как звали. Он чувствовал в себе такую силу. Он знал, что может это сделать.

– Ну ты это… Поставь! – сказал казак Степан. – А то я тебя породил, я тебя и убью.

Члены триумвирата бросились на выручку к Наполеону.

– Я вам!.. – как-то издали, будто сквозь подушку, раздался голос Льва Толстого. – Хулиганить вздумали.

Когда раввин Минор отправил Степана, Сен-Тома и Тихона в прошлое, граф Лев Толстой со свойственным ему любопытством спросил:

– А что случилось с Петром-то? Погиб или удалось скрыться?

– Он таки был очень сильным и очень ловким, но ему не удалось уйти. Гвардейцы были из франкомасонов, некоторых из них обучал именно я. Они его догнали и убили.

– А спасти мальчика как-то можно? Жалко ведь.

– Я думаю, что наша троица убьёт его или погибнет. Уж слишком они серьёзно настроены.

Лев Толстой очень любил людей. В особенности он любил тех, к созданию которых был причастен. Поэтому он решил отправиться в прошлое и спасти Петра.

* * *

Пётр почувствовал непреодолимую усталость, а также неясность по отношению к человеку, которого он видел. Будто бы его покойный батюшка воскрес и предстал перед глазами.

Лев Толстой сказал, обращаясь ни к кому, а будто к Богу:

– Ночью слышал голос, требующий обличения заблуждений мира. Нынешней ночью голос говорил мне, что настало время обличить зло мира… Нельзя медлить и откладывать. Нечего бояться, нечего обдумывать, как и что сказать. Мое оружие не сила, а слово. Ты, Петруша, зачем хочешь убить Напольона?

Пётр Безбородко задумался. А действительно, почему?

Он ответил неуверенно:

– Потому что он антихрист.

– Ну, вот посмотри на него. Серой не пахнет, огонь из пасти не идёт.

Петр словно очнулся от сна. «И действительно… – подумал он, – …обыкновенный человек». С этой мысли началось разочарование Петра Безбородко в масонстве.

– Использовать тебя братья хотели. Убил бы ты Наполеона, победили бы англомасоны, не убьёшь – франкомасоны. Они нам ближе. Хотя тоже… Но тут уж никак. Весь мир сетью опутали. Ты иди домой. Ты ведь отчего такой стал? Наташа тебя не полюбила, так как ты её. Теперь всё будет иначе. Я тебе обещаю.

Перед Петром встал образ любимой. Да, действительно, это из-за неё он уехал в Британию. Бежал, чтобы не видеть.

– Пётр, ты проживёшь долго. Наташа станет твоей женой, у вас будут дети.

– Кто вы?.. – только и смог из себя выдавить Пётр Безбородко.

– Граф Лев Николаевич Толстой. Потом узнаешь. В будущем. Иди.

И Пётр аккуратно поставил полупридушенных Наполеона и Мюрата. И пошел.

– Иди, Петруша, – сказал граф. – И не забывай обличать неправду.

Толстой обернулся к триумвирату.

– Ну что? Повоевали?

– Повоевали, – сказали Степан и Тихон.

– Победили?

– Победили, – откликнулся Сен-Том.

– Теперь пошли назад. Напольона и Мюрата свои подберут.

И через миг они уже стояли в саду Льва Толстого под вишней.

Рабби Минор раскрыл руки для объятий.

– Ну что, Соломон Моисеевич, вернули мир назад? – спросил граф.

– Почти всё, почти всё.

– Как почти всё? – удивился граф.

Старый еврей глянул на Степана, Тихона, Сен-Тома.

– Поободрались они. Умыться бы их послать.

Лев Николаевич понял, что раввин хочет поведать ему какую-то тайну, и отослал людей.

Минор наклонился к самому уху графа:

– Англичане не торгуют больше у нас. Это очень хорошо, скажу я вам. И всё остальное вернулось. Они не брали Парижа. Но есть одна небольшая разница…

– В чём же?

– В этих самых кафе… Бистро вернулись – ив Москве, и в Париже. Но и эти остались почему-то… Те, которые в честь английского капитана. Причем никто его и знать не знает, и слыхом не слыхивал, потому что ему отваги своей проявить не удалось. Но кафе остались. Так их и зовут, а почему – не знают. Пути Создателя неисповедимы. Другими словами: хроновыверт получился…

– И как же их называют?

– Макдональдами кличут.

– И правда, выверт какой-то, а не слово…

Лев Толстой недоумённо посмотрел на раввина. Минор всем видом показывал, что знает больше, чем сказал. Граф Толстой подумал: «Придуривается. Нечего тут знать. Зла в этом нет. Макдональдсы так Макдональдсы. А мне пора обличать неправду и зло. Начну это делать в воскресенье, – граф тепло улыбнулся, – и роман так назову. «Воскресение». Очень красивое название. Думаю, издателям понравится, и читатели будут покупать».

А между тем раввин Минор знал, о чём думал Лев Николаевич Толстой. Кроме того, он знал, куда это всё его заведёт… но святой раввин молчал.

Будущее должно быть безмолвным.

Это было у зубного
(Отрывок по версии «Независимой газеты»)

Их звали Симон и Соломон. Они родились и жили в провинциальном американском штате Монтана. Со школы Симон был влюблён в Соломона, но его друг – рослый, темноволосый иудей – интересовался только женщинами.

Симон мечтал о Соломоне по ночам.

Он понимал, что, скорее всего, ничего не выйдет, но попытки делал регулярно – спаивал, подкладывал голубое порно, заводил всяческие аккуратные разговоры «об этом».

И вот, когда гей вконец разочаровался, вдруг свершилось!

В прошлом году Соломон перестал хотеть женщин – это произошло у стоматолога.

Никто никогда так и не поверил Соломону, что он стал другим, потому что сломал зуб! Но это было чистой правдой.

Вот что он потом говорил всем:

– I became a queer cause they put a crown on my tooth. (Я стал гомиком, потому что мне поставили коронку на зуб.)

Правда, иногда он утверждал нечто иное, и это наводило на предположения, впрочем, неверные:

– I began fucking with guys after visiting my dentist. (Я стал заниматься сексом с мужчинами после посещения стоматолога.)

Соломон сломал зуб, он пошёл к стоматологу, и тот поставил ему коронку.

Когда пациент вышел от врача, он потрогал языком зуб и не ощутил живую кость.

Его поразил тот факт, что он не чувствует языком зуб, а чувствует коронку. Это ему показалось очень странным. Он нервно задрожал…

И тут почему-то понял, что в его жизни поменялось не только это, но и всё, в том числе и он сам.

Чёртова коронка внесла и в его душу инородное.

Он снова пощупал языком коронку и понял, что ничего вернуть нельзя.

Прошёл день. И сначала Соломон не понимал, что поменялось в нём, пока не встретил на улице родного города Биллингса симпатичного юношу.

Встретив мальчика, он захотел его трахнуть.

Желание Соломон в себе задавил, но вскоре у него не получилось с женщиной. И ещё не получилось, и он снова захотел мужика…

Пришлось поделиться бедой с Симоном, которому радоваться, собственно говоря, было нечему. Теперь они оба хотели друг друга как женщин.

Они стали изгоями, извращенцами, которые не хотели идти на уступки – скажем, договориться кто кого по очереди, а значит, не могли помочь друг другу.

Неожиданно выход нашёлся. Как-то, напившись, они изнасиловали и убили бомжа-афроамериканца. На утро, проснувшись, они поняли, что обрели счастье.

Они недоумевали: как им раньше не приходило в голову, что можно найти такой простой выход?

Они стали насиловать и убивать людей. Это объединило их как никогда, они стали больше чем любовниками.

И вот тогда они отправились в путешествие по Европе. Потому что непатриотично убивать граждан Соединённых Штатов.

Но и европейцев нельзя убивать просто так, решили они.

К каждому убийству и изнасилованию они придумывали повод. Этот бросил не там окурок и загрязняет природу, тот напился – потерял человеческий облик.

Антон в их понимании в автобусе оскорбил девушку – совершил поступок, недостойный мужчины, со всеми вытекающими. И его нужно было убить. Поэтому они следили за этой парочкой…

Из цикла рассказов «Сны»

В тоннеле
(Написано в соавторстве с сетевым писателем Алексеем Толкачёвым)

Часто бывает – утром в метро едет поезд. И вдруг где-то посреди чёрного тоннеля между станциями он ни с того ни с сего останавливается. И сразу тишина. Слышно, как у студента в другом конце вагона в наушниках плеера музыка играет. Потом кто-нибудь возмутится. «Господи! – скажет. – На работу опаздывают люди же…» Но этот упрёк звучит робко так, скромно, вполголоса.

Поезд постоит минуту-другую и едет дальше.

Зачем он останавливался посреди тоннеля? Чего ждал?

Он пропускал детей. Через пути переходили дети.

Подземные дети ходят в основном, конечно, ночью. Но немного ещё и утром. Вечером очень редко, днём – никогда.

Идут они и сами не знают куда. А выглядят так, словно детский сад переходит проезжую часть или школьники младших классов. Только ведёт их не воспитательница и не физрук, а плюшевый мишка с оторванной лапой.

Всё это видят только машинисты. И тени на стене тоннеля, если ехать в начале первого вагона, иногда видны. Посмотрите, если хотите. Я, когда узнал, стал приглядываться и несколько раз видел.

Потому-то все машинисты метрополитена пьют. После смены – сразу полный стакан. Глядишь, немного отпустило, посидишь, покуришь – и ещё грамм сто…

А дети ходят. Ночью в основном и утром иногда. Куда идут?

Дети как во сне: на лицах улыбки блаженные. Не идиотские, а такие… Так младенец только может улыбаться.

Иногда остановятся на путях и на поезд смотрят. И машинист на них смотрит, взгляд оторвать не может. Так и глядят друг на друга: дети улыбаются, машинист плачет. Потом мишка обернётся, посмотрит на машиниста хмуро, детям сделает знак – пошли, мол, дальше, не надо тут стоять. Медведь, кажется, понимает, что делает, зачем и куда детей ведёт.

Когда утром, в час пик, переполненный вагон вдруг останавливается посреди тёмного тоннеля, не пугайтесь, не ругайтесь, не думайте о том, что опаздываете на работу. Поплачьте. Не о детях – они счастливы. Не о мишке – он ведёт счастливых детей. Не о машинисте – он сам о себе плачет.

О себе поплачьте. Себя пожалейте.

Мальчик с разбитыми коленками

Тайная комната есть в каждой средней школе. Обычно она находится там, где раздевалка, и если прислушаться, то за стеной можно различить шорохи и скрип гусиного пера по бумаге – это шумят Отверженные. Они Изгои на время, лишь пока не достигнут возраста инициации, а завтра именно эти дети станут президентами, министрами, олигархами, на худой конец, губернаторами. Их выбрали управлять миром. Хотя и среди них есть свой отбор, и не все будут занимать большие посты – не выдержат конкуренции.

Отверженные есть в каждой школе: их презирают сверстники, над ними издеваются на переменах. Но это не страшно – так надо. Они должны пройти через страдания, чтобы стать жестокими. Они должны учиться жизни и наукам.

Изгоями становятся редкие счастливцы, которых выбирают ещё в начальной школе педагоги, вызывающие ужас: некрасивые учительницы с безучастным взглядом и учителя с механическими неживыми движениями. Школьника ставят перед выбором: либо он станет тем, кем ему предлагают, либо умрёт от страшной болезни. Кстати, соглашаются не все: мешает первобытный страх, его можно сравнить только с тем чувством, которое испытывает человек перед первой половой близостью. Но это сильнее.

Наводит ужас не только преподаватель, но и кабинет. В нём холодно, бездушно, пусто, как на Луне…

Как бы ни ответил ученик, педагог сделает некое подобие улыбки, подойдёт и погладит ребёнка по голове, и от этого в нутро проникнет абсолютный вакуум, от которого сожмутся внутренности, и даже сердце скакнёт и остановится, а во рту высохнет. Только если ребёнок наблюдателен, то он сможет понять, что стало тому причиной: тело учителя ничем не пахнет, запаха нет, – и это отчётливо чувствуется в кабинете, где тихо и пусто, где каждый предмет вызывает острую тревогу.

А потом или смерть или долгие занятия в тайной комнате без окон, в которой говорят только шёпотом… На стенах, на полу стоят свечи. Дети переписывают книги пером и чернилами, и каждый день всё, что переписали, они должны пересказать педагогу. Здесь не наказывают за неуспеваемость: после третьей оплошности ученик пропадает без вести…

На стене каждой комнаты Отверженных висит странный портрет мальчика с разбитыми коленками. Педагоги учат относиться к изображению трепетно, словно к Богу. И ясно – в портрете разгадка тайны.

Среди Отверженных ходят слухи, что это не мальчик, а образ души умершего ребёнка. Общий образ всех безвременно умерших детей в одной картине, где каждый мазок выражает уныние и страдания. Ребенок тоскует по родителям и жизни – обыкновенной жизни, как у всех.

Некоторые ученики думают, что Общество Отверженных создал Ленин, другие утверждают – Ломоносов. Однако причём тогда здесь мальчик с разбитыми коленями? Мне кажется боже правдоподобной другая версия: общество основал художник, который написал эту страшную картину.

Отверженным приходится вести двойную жизнь. Они почти не появляются дома, но родители этого не замечают. Уже став взрослыми, бывшие Отверженные много думают о том, почему их родители ничего не заподозрили. Большинство считает, что к родителям в их образе приходил тот самый мальчик с портрета. Мертвый ребёнок брал плату родительским теплом, которого из-за недолгой жизни ему почти не досталось.

Может быть так, а может быть иначе… На самом деле разгадки всего этого нет и к концу обучения Отверженные понимают, что тайна, частью которой они стали, боже древняя, чем может себе представить человек, она вбирает в себя и Ломоносова, и Ленина, и художника…

Но время думать появляется только потом, а до этого вечером и ночью ученики переписывают книги, а днём появляются в классе. Простые дети их ненавидят и бьют, потому что чувствуют – другие они, непонятные. Чувствуют, что Отверженные главные, а они лишь декорации для их будущей игры, и за это простые дети мстят, пока ещё возможно. Отверженных бьют и всячески унижают. Если могут… Некоторые уже в школе собирают вокруг себя ровесников, становятся лидерами. Педагоги им не мешают.

После школы Отверженный поступит в институт или займётся чем-то другим, но всюду ангелом-хранителем его будет сопровождать мальчик с портрета. Он будет спасать от беды, приносить удачу. И однажды избранный займёт в обществе высокое место, которое заслужил и выкупил у странного духа.

До конца дней ангелом-хранителем избранного будет тот мальчик. Но при всех удачах, деньгах и власти с каждым годом человеку будет тоскливей. И не будет средства от этой меланхолии. А всё потому, что не может мёртвый мальчик принести радость живому человеку. Только скорбь и печаль.