Текст книги "Вилла мертвого доктора"

Александр Грич
Вилла мертвого доктора

© Грич А., 2017

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2017

* * *

Живая музыка – это живая музыка… Разве можно сравнить живое звучание скрипки с тем, что доносят до тебя восемь или шестнадцать динамиков самой изощренной аудиосистемы?

Да хоть не восемь, а восемьсот – Олега в один из его приездов в Лос-Анджелес привели в помещение, где хозяин устроил аудиосистему из более чем тысячи динамиков. На экране заходил на посадку самолет, и звук смещался соответственно.

Какие-то фанаты скажут, что звук музыки в такой системе – куда лучше натурального. Может, и лучше, думал Олег, но это все равно не живая музыка.

Виртуальность – она и есть виртуальность. А то, что происходит здесь и сейчас – хорошее ли, плохое, – оно подлинное.

Поэтому Олег Потемкин не любил смотреть в записи решающие матчи по теннису. Если уж нельзя каждый год летать в Уимблдон или на US Open – есть живая трансляция. А когда ты смотришь игру в записи, даже не зная результата, – все равно не то ощущение, не то впечатление: ты ведь знаешь, что матч уже состоялся, все, что должно произойти, – произошло, и страсти, бушующие на экране, борьба нервов и характеров, отчаяние от неожиданной ошибки и тщательно скрываемое торжество от ошибки соперника – все это уже на самом деле давно прошло, все принадлежит истории, игроки и сотни миллионов людей знают результат, а ты сидишь в тиши своего дома и делаешь вид, что вернул время назад. Тщетные попытки…

То же и с живой музыкой.

Олег любил еще с первых своих приездов в Лос-Анджелес ходить в огромный зал под открытым небом – «голливудский котел», Hollywood Bowl.

Вмещал этот котел то ли пятнадцать, то ли шестнадцать тысяч человек, в темном небе над ним на первых порах во время концертов скрещивали прожекторы – чтобы полицейские или теленовостные вертолеты не помешали вдруг случайно концерту. Сейчас эти времена давно уже позади, и в темном небе над залом только проплывают облака да в дни национальных праздников распускаются букеты салютов.

И вот ты сидишь на скамейке на самом верху огромного амфитеатра, или на стуле где-нибудь в середине, или в кресле, в кабине-ложе у самой сцены, попиваешь вино или шампанское, которое купил перед входом в зал, и слушаешь музыку. Самое главное – ее хорошо слышно, Олег ясно помнил, как лет двадцать назад, в один из первых приездов в Калифорнию, он попал сюда на концерт Хворостовского. И вот объявили «Ноченьку». И Хворостовский пел а капелла – и Олег, сидя на самом верху, слышал отчетливо каждую ноту…

Что же касается остальных тысяч людей, которые слушают музыку с тобой рядом, – ты их не замечаешь, а они не замечают тебя. Прекрасная и страшная черта этой страны – ты везде один. Нет, аплодируют все вместе и встают, когда начинают играть национальный гимн, – тоже, но никто не мешает тебе слушать музыку. Одиночество в толпе – в Hollywood Bowl – это хорошо.

И вот Потемкин наслаждался этюдами Шопена, потягивал себе красное вино из любимой калифорнийской Лунной долины и получал удовольствие.

Время от времени он позволял себе так бездумно расслабляться, причем всегда один – никого рядом ему было не нужно, когда он слушал музыку, – ни приятелей, ни очередной дамы сердца, ни коллег из спецгруппы – их уж точно не нужно. Добрые отношения и все такое существуют, конечно, но это служба, а одна из целей, когда слушаешь живую музыку, – забыть обо всем остальном и отдохнуть.

В антракте здесь совсем не так, как в театре, где люди гуляют по фойе или ходят по рядам… Кто-то выходит покурить, поскольку в амфитеатре это категорически запрещено, многие приносят закуски и устраивают импровизированные пикники на траве – с вином и бутербродами, а кто-то, как Олег, просто сидит на месте, лениво и беззаботно оглядывая зал. Лос-Анджелес – не Москва, но и здесь иногда на концертах встречаешь знакомых. С Олегом это бывало редко – круг общения тут весьма ограничен, но, как ни странно, на этот раз знакомые были.

Прошла по проходу впереди чета программистов Торенсов, улыбнулась приветливо, кивнула. Слегка коснулся плеча, проходя мимо, Стивен Крейнц из соседнего отдела, а из ложи у сцены махал Фелпс, известный кардиолог, к которому Олег водил в прошлый приезд на консультацию гостя из России.

Вряд ли они с врачом запомнили бы друг друга, если бы не случайно выяснившаяся общая страсть к филателии. Так установились ничего не значащие добрые отношения, которые Олег с удовольствием поддерживал. Группа (так называли между собой сотрудники подразделение, для которого работал Олег), помимо прочего, настоятельно рекомендовала сотрудникам иметь таких добрых, ни к чему не обязывающих знакомых в самых разных жизненных сферах.

Так почему бы и не Фелпс? Готовясь к визиту, Олег знал, что это медик, широко известный в стране, имеющий высокую деловую репутацию и пользующийся авторитетом у коллег. Кроме основной работы, он был известен еще и критикой существующей медицинской системы в США.

Критиковал он эту систему, не стесняясь в выражениях, а поскольку рот ему было закрыть трудно, выступления эти имели довольно широкий резонанс.

Фелпс, помимо прочего, просто по-человечески был приятен Олегу. Знаете, как бывает в жизни? Человек не сделал тебе ничего плохого, а ты с ним не хочешь видеться. А бывают, напротив, люди, располагающие к себе. Ричард Фелпс, безусловно, к себе располагал. Был он человеком широким, обаятельным, умным, ироничным и, как считалось, имел большое будущее.

И конечно, Олег Потемкин, сотрудник Группы, москвич, приехавший в Лос-Анджелес «по обмену опытом», и думать не думал, что на этом вечере Шопена он видит Фелпса в живых в последний раз.

* * *

Неширокая улица была полностью перекрыта. «Скорая помощь», машины парамедиков, полиция… Олег оставил свой «Кадиллак» в соседнем квартале и, предъявив удостоверение, прошел за желтую ленту.

Хопкинс позвал его к себе час назад и без особого удовольствия предложил оставить текущие дела и выехать в Вудланд-Хиллз.

– Там убили кардиолога… Этого, борца против нашей медицинской системы… Ричард Фелпс, помнишь такого?

Хопкинс прекрасно знал, кого и как Олег помнит, потому и позвал его.

– Когда?

– Часа два назад. Мне звонили из министерства. Журналисты уже там, и наши опасаются, как бы делу не был придан политический оттенок. У них там, кажется, в семье были нелады. Да ты знаешь, наверное…

– Понятия не имею.

Олег действительно и знать не знал о семейных отношениях Фелпсов. Жена Ричарда однажды появилась во время их беседы, сказала что-то незначительное и исчезла. Олег про себя отметил, что она, очевидно, из тех женщин, которые любят контролировать все и всех вокруг. Но семейные отношения Фелпсов его никак не интересовали.

– Теперь поинтересуешься. – Хопкинс словно прочитал мысли Олега.

– Ребят я пока не беру. – Олег дождался, пока Хопкинс кивнул в ответ. – Может, там ничего особенного…

Вопрос этот имел двойную цель: предупредить Хопкинса, что он пока выезжает один. И второе – чтобы Хопкинс был готов к тому, что уже завтра понадобится вся группа – и это вовсе не инициатива Олега, а самого Хопкинса.

Бюрократические игры везде похожи – в самых разных организациях и в самых разных странах…

– Да, – услышал Потемкин уже на пороге. – По поводу Фелпса звонил конгрессмен Рэдфорд, Мэлвин Рэдфорд. Из влиятельных. Так что не удивляйся, если я что-то понимаю, он с тобой еще свяжется. И не раз.

– Знаю, ты меня никогда не оставляешь без подарков, – хмыкнул Олег, выходя.

Клиника Фелпса даже внешне была необычна – трехэтажное здание на холме, небольшой, но уютный особнячок с черепичной крышей и прозрачной шахтой наружного лифта, этакая современно-сказочная избушка на курьих ножках, увидишь – не забудешь. Здание было построено в начале прошлого века известным тогда лос-анджелесским архитектором, по его фамилии особняк был назван Шеппард-Хауз. Говорят, в нем жил какой-то знаменитый актер. И был известен этот Шеппард-Хауз не только своим необычным видом, но и тем, что там время от времени случались странные истории. То ли привидение появлялось, то ли предметы сами по себе места меняли, то ли что еще – Олег хмыкнул про себя, когда впервые об этих ужасах услышал, подумав, что все еще молодая Америка никак не избавится от привычки копировать старую добрую Англию – и замки им, американцам, подавай. И непременно с привидениями…

Фелпс Олегу об этом сам говорил, рассказывая, как ему три года назад, когда он решил купить этот особняк, категорически не советовали этого делать.

– А мне он нравится, – сказал тогда Фелпс жизнерадостно. – Мне он сразу понравился. Честно вам скажу – я его заприметил давно, очень давно… – Фелпс мечтательно улыбнулся и вроде бы еще что-то хотел сказать, но прервал себя. – Вот вы когда впервые приехали в ЭлЭй?

– В девяносто седьмом, кажется.

– Много ли домов вы помните просто так, по внешнему виду? – и, не дожидаясь реакции Олега: – Да нет, конечно. Считаные единицы. А я – сторонник того, чтобы делать что-то запоминающееся. Потому и решил его купить. Хотя и недешево было. И лифт пришлось построить, чтобы больным было удобно… Но вот – я тут, и клиника тут. Вам нравится?

– Безусловно.

Олег говорил вполне искренне. Фелпс сумел создать в клинике действительно атмосферу сказки – нестандартную для медицинского офиса. Три раза приезжал сюда Олег со своим протеже – и никогда не было скопления больных ни у кабинета Фелпса, ни у процедурных, ни в приемных других врачей (в клинике, кроме Фелпса, работали еще трое или четверо).

– Ну вот видите! – заключил тогда Ричард. – А они меня все пугают!

Сколько времени прошло с этого разговора?.. И вот Олег осматривает место преступления.

Фелпс был убит в своем кабинете двумя выстрелами в висок. Выстрелов никто не слышал, применялся пистолет двадцать второго калибра. Обычно – спортивное оружие, но этот был профессиональный «Ругер». Удобная штука – компактная, почти бесшумная, с высокой точностью.

Как рассказала Олегу все еще не пришедшая в себя после случившегося помощница Фелпса Кристина, день у Ричарда проходил как обычно.

Он пришел в клинику очень рано (обычно сам вместе с охранником открывал ворота стоянки в шесть). С утра – работа с бумагами, прием ранних больных – почти всегда было два-три человека, которым удобны были для приема эти утренние часы, чтобы успеть на работу пораньше.

После – просмотр утренних новостей, работа с коллегами по интернету, ответы на имейлы… И снова – больные. В этот «регулярный» прием в тот день прошли через кабинет Фелпса двое, ждала приема еще одна пожилая дама, Эрнестина Вессон. Эрнестина утверждает, что в кабинет после того, как вышел предыдущий больной, мужчина спортивного вида, средних лет, – так вот, после него в кабинет никто не заходил.

Эрнестина терпеливо ждала приема – доктор обычно приглашал больных сам, Кристина занималась другими делами. Прошло пять минут, десять… Миссис Вессон точно знала, что доктор Фелпс не заставляет ждать. И тогда она решила постучаться в кабинет к Кристине. Та попыталась позвонить доктору – он не ответил. Кристина вошла в кабинет и увидела, что Фелпс лежит на письменном столе – руки раскинуты, в правой – пистолет, вокруг головы расплылась лужа крови.

На крик Кристины прибежали другие врачи.

Вызвали полицию и «Скорую» – но медикам здесь делать было уже нечего.

Медэкспертам – другое дело, они еще работали с телом. Но окончательные результаты вскрытия будут не раньше вечера.

Из кабинета готовился выйти медэксперт Глетчер, давний знакомый Олега. Он задержался в дверях, еще раз окинул комнату взглядом, словно проверяя, не забыл ли чего. На самом деле, знал Олег, Глетчер никогда и ничего не забывает, а задержался просто по привычке ничего не делать быстро. Этот Глетчер как-то в ходе расследования убийства на Малхоланде, когда страсти были накалены, и дело было на спецконтроле, и начальство требовало немедленных результатов, – повернулся и демонстративно ушел с места преступления. Олег, у которого тогда уже были с ним доверительные отношения, пошел следом. И не зря.

Глетчер отошел буквально метров на сто, продемонстрировав, что отделил себя от общей суматохи, и неторопливо закурил сигарету. Олег смотрел на него вопросительно.

– Надо помнить мудрость древних, – сказал тогда Глетчер после паузы, вкусно затягиваясь. – А знаете, в чем одна из их главных мудростей? Когда Платона – или Ксенофонта, кажется, спросили, что в мире ему всего неприятней, – знаете, что он ответил? – Глетчер снова затянулся и произнес почти по слогам: – Вид спешащего! А потому, друг мой, я взял за правило не спешить – никогда и никуда, чтобы не быть посмешищем. В первую очередь – для себя самого.

Олегу была по душе эта особенность Глетчера, а потому он и сейчас спокойно дождался, пока эксперт освободится и сам обратит на него внимание. Минуты через три это произошло.

– На самоубийство не похоже, – проговорил Глетчер, не дожидаясь вопроса. – У него – рана в виске. И пистолет вложили в руку. Но как-то все это сделано… Небрежно, что ли? Пистолет – в правой руке, а смертельная рана – в левом виске. Попробуй так тянуться – неудобно. Нет, он не был левшой, я уже поинтересовался. И еще эта записка на столе – вот, полюбуйтесь.

Записка была и впрямь необычная. На стандартном листе писчей бумаги большими печатными буквами было аккуратно выведено: «NOTHING PERSONAL». «Ничего личного» – вряд ли такие слова стал бы писать на прощание человек, решивший покончить счеты с жизнью.

– А теперь, – попросил Потемкин, – немного нашего личного…

Глетчер кивнул – в знак того, что помнит эту их с Потемкиным условную фразу. Олег как-то, в одном из давних расследований, попросил Глетчера поделиться, так сказать, неформальными, личными впечатлениями по делу. Тогда это оказалось полезным, и термин прижился…

– Вот вам личное. Невольно вспомнил – и сравниваю. Три года примерно назад покончил с собой другой замечательный врач – Ленни Квинс. Нашли его в машине. Тоже выстрелил себе в висок. Только в правый. Тоже пистолет в руке. И даже калибр, по-моему, тот же – двадцать второй. Следствие тогда долго не могло решить – самоубийство это или убийство.

– А вы что думаете?

– А что мои думы? Там начинается долгая история. С одной стороны – этот Ленни, каким я его знал, пятерых бы уложил, прежде чем стрелять в себя. С другой – он был алкоголиком, и мы при вскрытии обнаружили большую дозу алкоголя в крови. То есть он был сильно пьян в момент смерти… С третьей стороны – решающих улик не было. In dubio pro reo[1]1
  In dubio pro reo – (лат.) сомнения – в пользу обвиняемого.


[Закрыть]. Так все и кончилось… Но смотрю сюда, – Глетчер кивнул на стол Фелпса, – и вспоминаю… Итак: во-первых, стреляли с близкого расстояния, почти в упор, – продолжал Глетчер. – У меня впечатление, что Фелпс знал стрелявшего. Судя по положению тела, профессор оторвался от бумаг на письменном столе, чтобы просто ответить зашедшему в кабинет на какой-то вопрос. Если бы он почувствовал что-то угрожающее, он бы вскочил на ноги, что-то сделал или по крайней мере попытался сделать. А тут… Полная безмятежность, я бы сказал. Если завтра позвоните, сообщу подробности. А пока… – Глетчер шутовски приподнял неизменную свою кепочку. – Берегите себя, джентльмены.

Олег отошел в угол и стал присматриваться к обстановке небольшого кабинета. Ничего необычного – разве что на стене вместо неизбежных в медицинских офисах печатных недорогих репродукций живописной классики – здесь увеличенная старая фотография Шеппард-Хауза. Снята, судя по всему, лет восемьдесят назад, вокруг сказочного домика еще совсем мало строений – тогда это была городская окраина.

Замечательный снимок. Да еще на стене за креслом Фелпса в рамке небольшая миниатюра – Олег вспомнил, как Фелпс горделиво показывал ее – это подарок от какого-то восточного шейха, которого Фелпс вылечил. Оригинал средневековой персидской миниатюры – стоит наверняка изрядную сумму, но вот она на стене, а чего стоило корыстному убийце положить ее в карман да и унести?

Значит, не за этим приходил или приходили к Фелпсу.

Кто, кстати, приходил? И откуда?

Олег осторожно прошел к дверям в задней стене кабинета. Что там? Комната отдыха? Да, примерно что-то в этом роде. Раскладной диван, кресло, небольшой столик с лампой. На нем – включенный лэптоп. На экране дружно водили смычками музыканты, и из динамиков тихо лилась музыка. Дальше – небольшая ванная комната. Перед ней – что-то вроде прихожей. А вот о двери, ведущей из этой прихожей, Олег ничего не знал. Дернул – закрыто. Попросил, ему открыл стоявший неподалеку перепуганный комендант здания, он же – ночной сторож.

Дверь вела в коридор, но не в тот, по которому больные шли в приемную, а, так скажем, служебный – им пользовались те, кто поднимался не на лифте, а по лестнице – врачи и сотрудники офиса.

Олег прошелся по коридору, спустился по винтовой лестнице, выходившей прямо на улицу, и снова поднялся в кабинет. Этим путем сюда мог прийти кто угодно и когда угодно – если только дверь в кабинет оставалась открытой. Впрочем, чтобы открыть замок при необходимости, не надо быть специалистом высокой квалификации.

Ричард Фелпс оставался верен себе – меры безопасности в его клинике были, можно сказать, нулевые. Хотя, с другой стороны, – а кого и чего бояться знаменитому профессору?

Основные его противники были, как понимал Олег, отнюдь не среди знаменитых лос-анджелесских гангстеров, а в совсем других сферах – в сенате, скажем, или в конгрессе.

А с ними нужны совсем иные меры безопасности.

Олег позвонил в группу – смуглому курчавому пареньку по имени Лайон, новому помощнику. Назначил совещание на сегодня в пять.

Увы, малой кровью и формальным отчетом здесь дело не обойдется.

Придется поработать.

Вон Хопкинс звонит по мобильному и наверняка затребует срочный отчет.

* * *

Олег так привык к Хопкинсу, что иногда ему самому казалось, что он знал его всегда. Между тем трудно было найти двух людей со столь несхожим жизненным опытом, привычками, взглядами. Можно сколько угодно говорить о том, что противоположности сходятся. Говорить можно вообще что угодно и о чем угодно – всегда найдутся люди, которые вашу точку зрения примут. Точно так же можно ручаться, что найдутся и другие, которые с ней категорически не согласятся. Впрочем, о дружбе Олега и Хопкинса знали немногие – не то чтобы они свои отношения скрывали, они их просто не афишировали, и в этом стремлении вносить в свои жизни как можно меньше гласности и публичности они были совершенно едины.

А началась эта странная дружба лет за десять до описываемых событий, в осенней Москве 1997 года. Страна с трудом начинала приходить в себя после передела и кровавых разборок начала девяностых. Новые реалии уже приживались, хотя и с трудом. Новоиспеченные олигархи и просто разбогатевшие люди начинали привыкать к своему богатству и осознавать свою новую социальную роль. Передел власти в столице был в основном завершен, но то тут, то там еще вспыхивали огни раздора. Конфликты решались – чаще всего еще кроваво и жестоко, но решались.

Криминальные разборки, стрелки и терки перестали быть ежедневными. Одним словом, жизнь понемногу входила в нормальную колею. Завершался этап первоначального накопления и все ужасы, с ним связанные.

Работать в правоохранительных органах в те годы было еще очень трудно. Старые кадры были разогнаны или сами перешли на службу в частный сектор – в корпорации или охранные агентства, где их профессионализм ценили и оплачивали соответственно. Те, кто остался, на нищенскую зарплату выживали с трудом. Но милицейское начальство старалось делать все что можно, чтобы органы работали и в существующих тяжких условиях. Платили премии, материальные стимулы придумывали, организовывали приезды в Москву представителей полицейских служб разных стран для «обмена опытом» – так это называлось.

Вот тогда Олега и вызвал генерал Федченко – он в главке отвечал за подготовку кадров, поэтому по работе они не сталкивались, и Олег видел его впервые. В небольшом генеральском кабинете господствовал привычно-советский стиль: зеленые скатерти, панели мореного дуба, батарея телефонов на столе, в том числе два цвета слоновой кости, с гербами СССР на дисках. Словом, все как обычно, только привычный красный флаг за спиной хозяина кабинета заменен на триколор, да двуглавый орел прилепился к стенке над ним, да вместо портрета генерального секретаря – портрет Ельцина.

Федченко выглядел усталым. Время в Москве было трудное – как раз в эти дни давняя кровавая вражда между двумя крупными соперничающими бандитскими группировками перешла в стадию вооруженного конфликта, и милицейские руководители не уходили с работы сутками.

– Мне вас рекомендовали, – сказал генерал без предисловий. – На вас возлагается ответственное поручение. Приказать я вам не могу, но, не скрою, я ваш отказ буду расценивать как неподчинение. И выводы сделаю соответственные.

Олег слушал, не открывая рта. Кто и как рекомендовал его Федченко – он не знал, так же как не знал пока, для чего его, собственно, вызвали и какое дело хотят поручить. Но худший зачин для разговора найти было трудно… Олег, как любой, наверное, человек, больше всего ценил личную свободу и уважение его прав как личности. Когда служишь в системе, где необходимо четкое подчинение, во многом приходится смиряться с неизбежным. Но при этом уговариваешь себя, что это необходимая специфика работы… Собственно, поэтому Олег ухитрялся в любые времена числиться не оперативником, а консультантом-аналитиком. Так что зря вы, товарищ генерал, сделали такое вступление… Этого внутреннего монолога Федченко, естественно, не услышал, но продолжал так, как будто Олег говорил вслух.

– Вы, я вижу, напряглись… – Федченко порылся в бумагах на столе. – Это нормально. Сейчас попробую пояснить, о чем речь. К нам сюда приезжает специалист-криминолог из США. Из калифорнийского департамента, аналитик. По отзывам их начальства – один из лучших их специалистов и самых светлых умов. Фамилия его – Хопкинс. Тут для меня посмотрели ребята, что о нем известно, – он несколько крупных дел раскрыл. Самое крупное – помните, в девяностом было дело колумбийской наркомафии с массовыми арестами? Вот там он, говорят, здорово поработал. Сенатора Перкинса тоже он прищучил… Переговоры о приезде к нам их представителя шли уже год. Месяц назад согласовали сроки его приезда – но месяц назад у нас было тихо. А вот теперь он приехал, так сказать, делиться опытом. Момент – хуже некуда. Про нашу ситуацию говорить не буду. Но мы просто не имеем права, чтобы этот визит был бесплодным или чтобы этот Хопкинс уехал с превратными впечатлениями о том, что у нас тут происходит и как мы работаем. Руководство главка решило прикрепить вас к нему на две недели, пока он у нас будет. Мы понимаем, что это не ваша специфика, а с другой стороны – никто не сумеет выполнить эту работу лучше вас.

– А люберецкое дело?

– Все дела, которые на руках, передайте Васину. Вам предстоит ввести этого Хопкинса в курс дела в Москве. Скрывать от него ничего не надо, но и в детали вдаваться особо, как вы понимаете, не следует. Одним словом…

Конечно, Олег был слегка обескуражен разговором, но понимал, что деваться некуда. И кроме того, было ясное осознание факта, что этот благополучный американец приехал в Россию, которую они считают дикой, и, кроме преступного беспредела и плохой работы полиции, не увидит ничего – а вот этого Олег допустить не хотел.

Хопкинс оказался смуглым, короткие черные волосы, дорогие очки, скромный костюм и галстук.

– Послушайте, – попросил он Олега сразу при встрече. – Я так понял, что меня повесили вам на шею в качестве детской игрушки к празднику и, наверное, долго рассказывали, как вы за это должны быть благодарны мне и вашему руководству. Так вот – знаете, что такое «булл шит»? Давайте с вами этой субстанцией не заниматься. Мне сказали, что вы – отличный профессионал. Я тоже в своем деле вроде неплох. Вот на это и будем ориентироваться.

– А чтобы лучше ориентироваться, давайте поужинаем сегодня вместе, – предложил Олег, которому такое начало общения, безусловно, понравилось… – В «Национале», идет?

– Вы – мой босс на эти дни, – коротко улыбнулся Хопкинс. И они разошлись, неожиданно довольные началом получившегося знакомства. Так родилась их дружба, которая за десять лет прошла многие испытания. Они хорошо взаимодействовали. И высоко ценили друг друга как профи. А потому в нынешний приезд Олега по обмену опытом Хопкинс, как всегда, постарался найти ему дело поинтереснее…

А тут как раз случилось убийство Фелпса.

* * *

В этот приезд у Олега были помощники.

И когда ровно без трех минут пять они зашли к нему в кабинет, он смотрел на них с удовольствием.

Лайон Гринвальд – курчавый смуглый крепыш, внешне совершенно левантинско-ближневосточного типа, но на деле коренной ирландец, чья семья переехала в Штаты уже добрых полтора века назад. Он не только внешностью был необычен. Редкое сочетание высокого, около ста шестидесяти, IQ, энциклопедических знаний – и закваски профессионального спортсмена. Лайон был отличный велогонщик, выигрывал не раз в крупных состязаниях. Но в группу пришел после работы в частной юридической компании, отказавшись, как говорили, от блестящих карьерных возможностей.

К Олегу относился почтительно и почти не по-американски трогательно. Олег не раз спрашивал себя, откуда у этого парня, который по всем параметрам должен бы быть представителем американской «золотой молодежи», такая чистота и традиционное отношение к работе и семейным ценностям, в современном обществе почти утраченное.

В работе был педантичен, четок во всем, отслеживал любую мелочь. Про себя Олег называл его бульдогом – если Лайон вцеплялся во что-то, то разнять его мертвую хватку было почти невозможно.

Лайон задержался в дверях, пропуская вперед Сандру. Тоже нечасто, увы, в наш век эмансипации. Подойти и открыть женщине дверцу автомобиля, подержать ей пальто, пропустить вперед – часто ли мы это видим? Бывает, особенно в Штатах, женщины недовольны проявлением такой заботы. Она, эта забота, подчеркивает, видите ли, что они – «слабый пол», а они не хотят быть слабыми.

Для борьбы с этим явлением изобретен специальный термин, «сексизм» – дискриминация по сексуальному признаку.

Но нет, к Сандре это не относится. Яркая брюнетка, тонкая и стройная – вот она целиком соответствовала своему испанскому типу. Она и была испанского происхождения, и испанский язык был у нее ничуть не хуже английского, кроме того, она знала еще три языка, отлично танцевала, а когда на выезде в полицейских участках начинала давать собравшимся сотрудникам инструкции, мужчины невольно переглядывались – такой у Сандры был низкий завораживающий голос, что трудно было полицейским перейти к сути – этот голос хотелось просто слушать… Впрочем, Сандра, прекрасно знавшая свои достоинства, умела просто и ненавязчиво возвращать офицеров к реальности, причем так, чтобы никто не обижался.

В группе аналитиков Сандра специализировалась на сексуальных преступлениях и была хорошим специалистом. Может быть, как считал Олег, излишне эмоциональным – но nobody is perfect.

Наконец, Ким. Воплощение восточной невозмутимости. Самый молодой в группе – и по возрасту, и по стажу. Черный пояс по карате, диплом с отличием Калтека – одного из лучших технических вузов США. Мог при случае процитировать японскую или американскую классику – но только классику. Ким сам не раз подчеркивал, что совершенно незнаком с современной литературой. «Не знаю почему, мне она неинтересна». Зато все, связанное с миром компьютеров, Ким знал фантастически. Настолько хорошо, что, как поговаривали, у него в свое время были неприятности, связанные с проникновением в какие-то сверхсекретные системы. Точнее, попыткой проникновения – так говорили знающие люди или, по крайней мере, такова была официальная версия.

На этой почве его и пригласили в свое время в группу для беседы – не столько дружеской, сколько служебной. Олег встречался с коллегами-экспертами, которые тогда занимались Кимом, и выслушал от них крайне лестные его характеристики. Никаких других грехов за ним тщательные проверки не показали. В работе Ким хорош – немногословный, четкий и, безусловно, профессионал высокого класса. В жизни он держался чуть особняком, но это совершенно неудивительно – все остальные сотрудники группы, так или иначе, были связаны с юриспруденцией, со следственными процедурами, с миром раскрытия преступлений – а Ким попал сюда совершенно со стороны, и многое ему было непривычно и наверняка многое непонятно.

Ровно в пять Олег стукнул карандашом по стакану.

– Начинаем. Лайон, информируй о прессе.

Лайон коротко и толково рассказал о том, как освещают убийство Фелпса телевидение и интернет, что готовится к выходу в двух ведущих газетах.

Акцент делался на общественной деятельности Фелпса, на его острой критике существующей системы здравоохранения в стране. Далее журналисты уходили от убийства и переходили к предмету здравоохранения – а тут уж можно было говорить что хочешь и сколько хочешь…

Полиция ограничилась коротким официальным заявлением с традиционными заверениями в том, что принимаются все необходимые меры к раскрытию преступления. Правда, в последнем, четырехчасовом выпуске было сообщено, что задержан подозреваемый.

– Они не назвали имя, – пояснил Лайон, – но я связался с ребятами в управлении, и они со мной поделились – задержан некий Хесус Хернандес, монтер кабельного телевидения «Уорнер», который с утра работал в Шеппард-Хаузе по вызову – у них были неполадки с приемом некоторых каналов. Работал Хесус, по его словам, все время на крыше, в здание не заходил, пока не поднялся шум, и он тогда спустился взглянуть, что, собственно, происходит. Пожалуй, пока все. – Лайон поглядел на Олега выжидательно.

– Добавлю немногое… – Олег вкратце рассказал о впечатлениях с места события. – Сегодня мы точно знаем одно: это не самоубийство. Для тех, кто не в курсе: Фелпс – человек с именем и авторитетом. Я его немного знал – могу сказать, что общаться с ним было приятно. Не производил он впечатления человека, который может принимать участие в криминальных разборках – ну никак… Хотя… – Олег оглядел сотрудников, – мы с вами знаем, что это означает всего лишь малую вероятность события. Исключать, понятно, мы ничего не можем. Есть соображения по возможным версиям?

Зазвонил служебный телефон.

– Сэр, с вами хочет говорить конгрессмен Рэдфорд, – это помощница Хопкинса перевела звонок. Олег, извинившись, поднял трубку.

– Господин Потемкин, – услышал он хорошо поставленный энергичный голос – так говорят успешные продавцы, политические деятели и проповедники. – Я думаю, вас уже информировали о моем звонке по поводу этого мерзкого преступления. – И, не дожидаясь подтверждения: – Я хотел бы подчеркнуть свою личную заинтересованность в скорейшем раскрытии этого дела.