Текст книги "Тысяча и один день"

Сейчас я начну тыкаться, как слепой котенок, медленно поднимаясь выше – непременно зигзагами, потому что строго вертикальный подъем чреват шансом не разминуться со столбом или стволом дерева… ЕСТЬ!

Я падаю с небольшой высоты в мелкий ручей, едва удержав равновесие, чтобы не плюхнуться плашмя. Что за шуточки? Оказаться посреди мегаполиса мокрым до нитки не входит в мои планы. Допустимый максимум – промочить ноги.

Уже промочил. Журчит холодная подземная вода, обтекая мои щиколотки. В ботинки она забралась первым делом – погреться, наверное.

Глаза постепенно привыкают к темноте. В туннеле, пробитом для подземного ручья, все-таки не совсем темно – шагах в двадцати от меня откуда-то сверху проникает скудный свет. Невысоко над головой навис темный свод, по виду очень древний. Кое-где с потолка капает, свисают тонкие сосульки сталактитов.

В кои-то веки удачно вынырнул! Лучше места не придумаешь.

К счастью, это обыкновенный коллектор ливневой канализации, не имеющей никакого отношения ни к бытовой канализации, ни к технической. Еще удача – последнюю неделю не было дождей, а зимний снег давно стаял и стек в Москву-реку в том числе по этому самому туннелю.

Иду к свету, по-журавлиному поднимая ноги. Под тонким слоем журчащей воды мягкий ил и твердый песок. Аллювий. Что-то живое быстро-быстро шлепает по воде далеко впереди. Крыса, наверное. Вслед ей выплевываю свою «пустышку», теперь уже совсем пустую…

Интересно, как скоро подручные холеной дамы догадаются, куда я исчез? Положим, гонять меня по канализации, даже ливневой, спецназовки скорее всего побрезгуют, а вот пустить в туннель какую-нибудь не шибко убойную летучую отраву, чтобы выгнать меня на свет, могут запросто.

Свет льется из чугунной решетки наверху неглубокого квадратного колодца. Скобы сгнили. Сквозь решетку видны листва и угол скамейки, слышны голоса и старушечий кашель. Так. Сюда я не полезу, пусть себе старушки сидят на парковой скамеечке, греются на майском солнышке и судачат по поводу невоспитанной молодежи и бюрократии в Департаменте социального вспомоществования. Как всякий порядочный рабочий из Водоканала, я должен покинуть подземные недра через люк, а не решетку. В идеале неплохо бы иметь на себе спецовку, а в руках разводной ключ или кувалду – но, надо надеяться, я не привлеку особого внимания и так.

Четвертый по счету колодец – круглый и с крепкими скобами. Лезу вверх, поднимаю головой и сдвигаю в сторону массивную чугунную крышку…

Истошный визг тормозов. Высунув голову из круглой дыры в асфальте, я жмурюсь от солнечного света, а прямо перед моим носом застыл бампер.

Опять мне везет, но на этот раз везение с изъяном: перед дырой в асфальте и торчащей из нее моей очумелой головой затормозил легковой мобиль. Будь это грузовик, управляемый эксменом, я без колебаний телепортировал бы в кузов – и ищи ветра в поле.

Все это я обдумываю уже в Вязком мире. Рефлекс, сволочь… Как в схватке с Саблезубым. Гойко прав: в нашей конспиративной ячейке я наименее надежен.

Теперь уже в бывшей ячейке…

Стараюсь не думать о том, как там сейчас Гойко, Ваня, Руслан… Хоть бы догадались лечь на пол! Господи, если ты есть, сделай так, чтобы спецназовки, ворвавшись в раздевалку, сгоряча не открыли пальбу!

Я опять чувствую себя подлецом. А потом – без всякого перерыва – приходит единственно верное решение.

Стекла легковушки вздрагивают от воздушного удара, когда я с размаху приземляюсь на заднем сиденье. Не будь они частично опущены по случаю теплой погоды, их, пожалуй, выдавило бы.

– Гони! – Мой голос срывается на визг.

Молодая белокурая женщина на водительском месте как раз собирается высунуться в окно, дабы обложить как следует эксменское быдло, по врожденной тупости и лени не догадавшееся оградить место работ щитами. Разумеется, по ее просвещенному мнению, ей следовало не останавливаться, а сшибить дурню башку. Удар воздуха за спиной и мой крик заставляют ее подпрыгнуть на сиденье. Вслед за тем машина прыгает вперед, как лягушка, и набирает скорость.

Все-таки мне сегодня хронически везет: в легковушке не оказалось пассажиров. И еще: если бы ополоумевшая от страха особа, сидящая передо мною, не ударила по газам, а телепортировала вон из машины, мое положение трудно было бы счесть завидным.

– Притемни окна! – зверем рычу я. Блондинка вздрагивает, но быстро выполняет команду. Понятливая… И вроде не истеричка. Хотя отсутствие истерики не обязательно показатель редкого самообладания – возможно, просто следствие шока.

Машина выносится с почти безлюдной улочки Энн Маккэфри, тянущейся вдоль парка Первых Феминисток, на трассу с оживленным движением и удачно вписывается в городской поток. Мы уже за пределами центральной пешеходной зоны. Вполне вероятно, ее вот-вот попытаются оцепить – но опоздали, голубушки.

Кстати, откуда в пешеходной зоне частный мобиль? Что, у этой дамочки – специальный пропуск?

– Куда едем? – прерывает она мои мысли. Ее голос на удивление спокоен.

– К тебе домой.

– Это за городом, – сообщает она, поколебавшись.

– Коттедж?

– Да.

– Тем лучше. Теперь медленно, чтобы я видел, поставь управление на автомат и задай конечный пункт.

– Уже. Я собиралась ехать домой.

Вот как. Смотрю на приборную панель – кажется, дамочка не врет. Впрочем, до конца я в этом не уверен.

– Смотри, – говорит она, уловив мои колебания. На краешке ветрового стекла возникают карта мегаполиса и желтая пунктирная линия, обрывающаяся невдалеке за городской чертой. Надо думать, коттедж стоит там.

– Подойдет.

Красная точка уверенно ползет по желтому пунктиру. В городе тьма транспортных развязок, а где все-таки есть светофоры, там нам не стоять – автомат позаботится своевременно изменить скорость.

Город Москва, бывший Феминополь, но уже десять лет как снова Москва. Уступка традиции. Тем более что Москва – женского рода, не какой-нибудь княжий Москов. Из чего, по мнению нынешних историков, совершенно ясно следует, что матриархальные ростки произрастали и в российском Средневековье, пока не были загублены Домостроем.

И Кучка, конечно, была боярыней, непримиримой врагиней мужского абсолютизма, вроде Сандры Рамирес. Только ей повезло меньше.

В общем потоке машина уверенно держит семьдесят, иногда лишь снижает скорость до пятидесяти-сорока. Блондинка, замершая перед крутящимся по воле автомата рулем, ведет себя спокойно. Она никуда не денется: рыпнешься из движущейся машины в Вязкий мир – наверняка убьешься или покалечишься при выныривании. Даже на сорока в час.

Кретин!!!

Мысли мои – враги мои. Чуть не расслабился! А те машины, что едут по соседней полосе с той же примерно скоростью? На месте этой женщины я бы попытался…

На ней блузка с большим отложным воротником – за этот-то воротник я хватаюсь и держусь мертвой хваткой. Попалась, птичка, теперь не улетишь.

– Ты не мог бы убрать руки? – В ее голосе нет ни тени испуга, одна холодная брезгливость. Это нам знакомо: куда эксмену до настоящего человека! Неважно, что у эксмена потные и грязные руки, важен сам факт: эксмен! Червь еси, смрад еси, кал еси…

– Вот что… тварь, – свирепею я. – Имей в виду: никаких штучек! Я не убийца и не насильник, так что тебе безопаснее не дергаться. Почую что – сломаю шею. Терять мне нечего. Окажешь содействие – останешься жива-здорова. Поняла?

– Какое тебе нужно содействие? – интересуется она.

– После узнаешь.

– Никогда не видела телепортирующего эксмена, – сообщает она после паузы. – Выходит, все эти легенды неспроста.

Я не отвечаю. Мало-помалу город остается позади, машина увеличивает скорость. Начинают мелькать коттеджи. К одному из них, выглядящему, пожалуй, понаряднее других, мы и подлетаем с ветерком. Автоматические ворота услужливо захлопываются за багажником машины. Приехали.

– Ты живешь одна?

– Нет, с подругой, – мгновенный ответ.

Логично. На ее месте я бы и сам так ответил. Кстати, совсем не факт, что она врет. Лесбийские забавы фарисейски осуждаются официальной идеологией как проявление низменных страстей, но на деле не преследуются. Все-таки не аморальное и противоестественное сожительство с самцом. Подружка возможна. Может, у них любовь.

– Подруга сейчас дома?

– Я не знаю.

– Посмотрим. А комп дома есть?

– Нет.

Опять она отвечает слишком быстро. На этот раз наверняка врет: в таком доме заведомо есть все, что нужно человеку, и даже, может быть, немного сверх того.

– Для тебя было бы лучше, если бы комп был.

Оглядываюсь. Ворота и забор, оплетенный диким виноградом, надежно скрывают нас от взглядов извне.

Не так это просто – обоим вылезти из машины, не потеряв физического контакта. Надежнее оставить в покое отложной воротник и схватить блондинку за волосы, что я не без удовольствия и делаю. Ее корежит от отвращения.

– Открой дверцу и медленно выходи, – свистящим шепотом командую я, свободной рукой отпирая заднюю дверцу. – Так. Медленно, я сказал…

Разумеется, комп в коттедже имеется, и очень хороший, а подруги, напротив, не наблюдается, если не считать за таковую небольшую белую кошку, которая сразу же принялась тереться о наши ноги, не делая никакой разницы между мной и хозяйкой, и отчаянно мявкать, требуя не то ласки, не то пищи. Вернее второе, потому что, как только я сыпанул ей в миску какого-то кошачьего комбикорма из найденного в холодильнике пакета, животное немедленно оставило нас в покое и принялось чавкать. Теперь оно с видом «тварь я дрожащая или право имею?» громыхает на кухне узкой кастрюлей для кипячения молока, пытаясь залезть в нее то головой, то задом, то головой и задом сразу. Пусть себе шалит зверушка. Заслужила снисхождение уже тем, что ласкалась ко мне, поганому эксмену. Которого не охолостили только потому, что он, подлец, эталонно здоров и годен в доноры семени, и еще потому, что лет пятьдесят назад ученые дамы с сожалением констатировали: партеногенетический путь воспроизводства вряд ли когда-нибудь удастся довести до ума, потомство, видите ли, получается ослабленным физически и умственно…

Здесь кабинет хозяйки, надо полагать. Не гостиная, не спальня, ни этот, как его… будуар, а именно кабинет. Строгая, деловая обстановка. Окна занавешены. Моя пленница крепко примотана скотчем к массивному креслу, с таким грузом, знаете ли, не телепортируют. В ее уши я вставил по клоку ваты, закрепив тем же скотчем. Само кресло развернул к занавешенному окну – не потому, что мне неприятно встречаться с ненавидящим взглядом блондинки, а из разумной осторожности: вдруг она умеет читать по губам? Настоящие люди полны скрытых талантов.

– Включение. Все ресурсы. Вход в Сеть, – командую я компьютеру.

Его совершенно не волнуют различия в спектральных характеристиках моего голоса и голоса блондинки. На нем не стоит пароль. От кого в наше безопасное время беречься рядовому обывателю из настоящих людей?

В самом деле: от кого?

– А, деструктивный элемент!

Так старичок-привратник стал называть меня после того, как я с мальчишеской прямотой сболтнул ему, что собираюсь посвятить жизнь искоренению несправедливости по отношению к эксменам. Отговаривать меня от этого занятия он на первый случай не стал, но посмеялся вволю, обидев меня не на шутку. Кому приятно, когда над ним смеются? Особенно в пятнадцать лет. После этого я не появлялся у будки старого привратника целую неделю и намеревался вообще перестать ходить к нему – однако не выдержал. И все для того, чтобы старый привратник приветствовал меня бодрым восклицанием:

– А-а, деструктивный элемент!

Я запнулся на ходу. Еще секунда – повернулся бы и ушел, чтобы никогда больше не прийти. На сей раз бесповоротно.

– Обиделся? – поинтересовался старик. – Ну извини. Сам напросился. В террористы ему захотелось! Нет-нет, я в принципе не возражаю и даже не собираюсь тебя отговаривать, ты только растолкуй мне, глупому: зачем?

– Хотя бы для того, чтобы мною не командовали, – буркнул я.

– Отлично. Хочешь сам командовать другими?

Я решительно помотал головой. Ну нельзя же все понимать так неправильно!

– Другими – нет. Пусть другие сами собой командуют. Но только не мною. Собой я могу покомандовать и сам.

– А справишься? – прищурился он.

– Как-нибудь!

– Угу, угу… – Старик закивал. Он выглядел чем-то довольным. – Ты, стало быть, не тиран в душе, а просто стихийный анархист. Тем лучше. Я думал – клиника… В твоем возрасте экстремистские заскоки случаются со многими и, поверь мне, не всегда лечатся. Услышишь еще разговоры: хорошо бы, мол, перестрелять всех баб, кроме тех, что физически или психологически не способны к телепортации – их, между прочим, немало. Вот на них-то и отыграться, когда будут перестреляны активно противодействующие и придет звездный мужской час. Загнать их в черную кухню и глумиться в свое удовольствие, упиваясь властью ничтожных над ничтожнейшими. Ты ведь не этого хочешь?

Я снова помотал головой.

– От души желаю тебе никогда этого не захотеть, – сказал старик. – Иначе свихнешься. В большом мире есть такие… шакалы. Еще встретишься. Нападают скопом исподтишка, убивают, насилуют, если удается. И называют себя борцами за права мужчин. В большинстве – сектанты-изуверы, фанатики с горящими глазами. Некоторые из них даже не трусливы… просто глупы. За ними охотятся, как за зверьем, а настоящие подпольщики сторонятся их пуще чумы. Уж ты мне поверь. Я знаю. Ты хороший мальчик, Тимофей Гаев… Постарайся стать хорошим взрослым. Это не так просто, но, представь себе, вполне возможно…

Я стоял оглушенный. До этого дня старик при всей своей любви к поучениям не вел со мною таких бесед. Очень не сразу до меня дошло главное:

– Подпольщики?..

– Когда-то я был одним из них.

Старик церемонно привстал и сделал вид, что приподнимает несуществующую шляпу.

– Ярослав Вокульский, бывший функционер регионального подпольного центра.

Я сглотнул.

– А теперь?

– Теперь, как видишь, греюсь на солнышке и иногда ковыляю с палочкой ради разминки. Ногу мою видишь? Это лесоповал. Угодить туда в шестьдесят лет очень неприятно. Однажды не успел отскочить, ударило комлем. Оставили ногу при мне – и на том спасибо. Но срослась криво. Поначалу, как выгнали из лазарета, посадили на механизм – знаешь, ездит среди пней этакое фырчащее черт-те что с решетчатым барабаном, само сажает сосенки на свежей вырубке, – но я и тут не справился. Поэтому мне скостили срок и перевели в ограниченно годные без права работы в коллективах эксменов. Практический гуманизм, полностью тождественный целесообразности. Зачем держать в лагере безвредного калеку? Разумная власть не поощряет ненужное изуверство. С тех пор сижу здесь, воздухом дышу. Замечательно способствует приведению мыслей в порядок, между прочим. Всем советую.

– Ты… вы разочаровались в борьбе? – выдавил я. – Почему?

Старик беззвучно рассмеялся. По-видимому, он находился в превосходном расположении духа.

– Ты свое «выканье» брось, я тебе не леди-госпожа. Договорились? Ну вот и хорошо. Кстати, откуда у тебя фамилия Гаев? Это из Чехова?

– Чего-о?

– Лет триста назад жил такой русский писатель – Чехов. Антон Павлович. Тогда еще были в ходу отчества, поскольку почти каждый знал имя своего отца, не обязательно, впрочем, биологического… Так вот. Ты не задумывался, откуда у эксменов вообще фамилии?

Я кивнул. Задумывался, конечно. Хронический недостаток информации – лучший способ заставить мозги шевелиться… или усыпить их окончательно. Каждому – свое.

– Наверное, по отцу… биологическому?

Привратник фыркнул.

– Ты еще скажи – по матушке. Каждая порция замороженной спермы в Генетическом Банке снабжается подробным файлом с описанием фенотипа донора. Там все есть: рост, вес, пропорции, вся мыслимая антропометрия, цвет кожи, глаз и волос, предрасположенность к тем или иным болезням и аллергиям… Нет там только одного: фамилии донора. И незачем. Дочь оплодотворенной, выносившей плод и родившей женщины получает фамилию матери; сын – ту, которую ему дадут в яслях-интернате, куда матери сдают своих чад мужского пола, чтобы поскорее забыть о них. Имя – произвольно, с учетом лишь национальных традиций. Хотя кое-где это систематизировано: в один, скажем, год малышам даются имена на «а»: Антон, Андрей, Ашот, Абдурахман и так далее, на следующий год уже на «б»: Борис, Бонифаций, Брюс, затем на «в», а как алфавит закончится Яцеком – снова на «а». Очень удобно. Понятно, матчества эксменам не положены, не говоря уже об отчествах. Ну а фамилии – случайная компьютерная выборка из списка мужских литературных персонажей преимущественно дообновленческой эры. Отсюда всякие Елдырины, Свидригайловы и Налымовы. Например, мою фамилию носил один из героев Болеслава Пруса. Твою – чеховский персонаж, если я не ошибаюсь. Кажется, у него была нестандартная сексуальная ориентация – шкафы его возбуждали… Впрочем, не уверен, не помню. Книг нет… – Старик Вокульский вздохнул. – Единственное, о чем я иногда жалею после перемены своей судьбы, – негде раздобыть старых книг. Не современных же писательниц читать – они пишут не для нас. Когда-то у нас в подполье была неплохая библиотека… м-да… Электронная, конечно. Сам понимаешь, так легче было прятать.

Привратник мечтательно закатил глаза – кажется, предавался сладкой ностальгии.

Ну ладно. Гаев так Гаев, Чехов так Чехов, шкафы так шкафы. Мне-то что? Пусть я получил ответ на важный вопрос, пусть ответ этот был уничижителен – ерунда, не привыкать. В данный момент меня интересовало совсем другое.

– Значит, ты жалеешь только о книгах? – не без презрения в голосе спросил я.

– А о чем еще мне жалеть? – весьма натурально удивился он. – Свою группу я не выдал, да меня и не слишком усердно допрашивали. Они все знали и так, понимаешь? Лесоповал вообще сильно меняет взгляд на жизнь, но еще на допросах я узнал, что в моей тройке двое были штатными стукачами федеральной безопасности… – Вокульский вдруг взвизгнул: – Я повеситься хотел, это ты понимаешь? Не в себе был. А потом догадался: иначе не могло и быть. Половина эксменов не откажется взобраться чуть-чуть выше других, стать первыми в деревне, если не получается сделаться вторыми в городе… Ты знаешь эту метафору? Нет, конечно. А все почему? То есть почему множество экс-людишек мечтают оказаться полезными настоящим людям хотя бы ценой предательства себе подобных? Землю роют – аж пыль столбом. Не за страх, а за совесть. И подачки-то им кидают смешные, а они чуть локтями не пихаются – отойди, мол, тебя тут не стояло, мой донос первый. Почему власть никогда не будет испытывать недостатка в стукачах и провокаторах, а?

Ответ на этот довольно неожиданный вопрос я выстрелил мгновенно и сам порадовался своей сообразительности:

– Ну… если эксмена с детства воспитывать в унижении, как скотину, – он скотиной и станет.

– О! – Старик поднял кверху крепкий желтый палец. – Верно соображаешь, молодец. Заодно запомни: тот, кто под большим секретом намекнет тебе о существовании где-то поблизости от тебя той или иной подпольной группы и предложит в нее вступить, с вероятностью восемьдесят процентов окажется провокатором. Только, видишь ли, воспитанное скотство – это не вся правда, Тим, и даже не ее четверть, а так, необязательный придаток. Правда много горше. Скажи мне еще раз, Тимофей Гаев, что полтора века назад послужило причиной Обновления?

– Телепортация Сандры Рамирес, – ответил я со злостью. Попалась бы мне эта Сандра!..

– Именно. А потом?

– Массовое овладение искусством телепортации лицами женского пола. Открытие и научное обоснование невозможности телепортации эксменов… называвшихся тогда мужчинами. Излет патриархата, набор оперативных работников, полиции, элитных частей армии, телохранителей и так далее только из числа женщин, причем одновременно во всех странах, даже мусульманских… Затем – парад революций по всему миру, скоротечные гражданские войны, мятежи самцов…

– Достаточно. Ты уже сказал главное: мы не можем телепортировать. Так уж биологически устроены и поделать с этим мы ничего не можем… если бы ты знал, сколько было попыток! Положим, и для настоящих людей телепортация не пряник – она мучительна и без дыхательных приспособлений ограничивается десятками метров, – но и этого более чем достаточно. Кого винить в том, что счастливый билет вытянули они, а не мы? Женщины получили качество, позволившее им не только сравняться с мужчинами на деле, а не на словах, – они получили возможность безраздельно доминировать и, естественно, ею воспользовались. Узок был круг ранних феминисток, страшно далеки они были от понимания главной задачи своего времени: не сравняться с мужчинами – а низвергнуть зарвавшегося самца на парашу как на единственно подобающее ему место. Они обрели много больше того, о чем мечтали тысячелетиями угнетения, – по-твоему, они добровольно сойдут с пьедестала в наше болото? А главное, им и делать-то ничего не надо, поскольку угрозой их владычеству может стать только овладение носителями игрек-хромосомы хотя бы той же куцей телепортацией, если не найдется чего-нибудь более радикального. Ясно, что вероятность этого практически равна нулю…

У меня зачесался язык: рассказать! рассказать! Поделиться своей тайной хотя бы с этим стариком, разговорившимся со мной от скуки!

– А… легенды? – насилу выговорил я.

– О телепортирующем эксмене? Мифы Древней Греции, – пренебрежительно скривился старик. – Фольклор. Как полезная информация все эти байки не стоят плевка. Не отвлекайся, Тимофей Гаев! Большинство предателей толкает к предательству не воспитание – тьфу на него! каждый вправе сам себя воспитывать! – а именно и только сознание тщеты собственных усилий по переделке мира изнутри. Он чудовищно прочен, этот мир, и не нам его сдвинуть. Ты понял?

– Значит, всякое подполье лишено смысла? – прошептал я. Будто кувалда обрушилась на мою хлипкую постройку. Мне хотелось разреветься.

– Отчего же всякое? Среди эксменов есть ловкачи, мечтатели и робкие дураки. Две первые категории так или иначе оказываются в подполье, правда, с разными целями. Третья, очень многочисленная, категория вообще никуда не лезет, ни на крест, ни в очередь за сребрениками. Иные из них проникаются необходимостью смирения, иные любят пофилософствовать, но в конечном счете именно эта категория наиболее убога: она не получает ни подачек с барского стола, ни ярких красок в жизни. Однако все реальные экологические ниши должны быть заполнены, таков закон природы. И они заполняются. Каждому – свое. Не возбраняется и переход из ниши в нишу – вот перед тобой сидит типичный образчик такого перебежчика…

Старик пожевал губами и чему-то улыбнулся. Вероятно, я навел его на какие-то не лишенные приятности воспоминания.

– А насчет ВСЯКОГО подполья – это ты верно заметил, – проговорил он, оставив от улыбки лишь усмешечку в сеточке морщин вокруг глаз. – О самом радикальном крыле я тебе уже говорил. Так называемые мстители. Отморозки с куриными мозгами, и те у них с левой резьбой. Никогда с ними не связывайся – пропадешь за так. Есть радикалы – эти мечтают о формальном равенстве полов, какое существовало в дообновленческие времена. Они даже не понимают, что, добейся они этого, маятник сразу и резко качнется в другую сторону, так что участь женщин станет весьма незавидной. Впрочем, у радикалов нет никаких идей, кроме фантастических, и никакой реальной программы действий, а если бы таковая была, властям пришлось бы скоренько образумить их, восстановив, например, показательные смертные казни и ужесточив сыск. Нет, это несерьезно… – Старик перевел дух. – Есть центристы, уповающие на длительный эволюционный процесс, если его подталкивать так, как им хочется. На финише процесса им мыслится благолепие: фактическое равенство прав при том, что один пол сохранит способность к телепортации, а другой таковую не приобретет. Это еще большая фантастика. Есть адепты запрещенных религий – исламисты, неохристиане и так далее, эти до поры до времени удовлетворились бы свободой отправления культа внутри своих общин. Наконец, имеются латентные конспираторы – они пытаются создать дееспособную организацию, вообще не имея никакой программы, – главное, чтобы она была дееспособной к моменту, когда в мире что-то изменится, и сумела бы воспользоваться случаем. Когда-то я принадлежал именно к этому крылу… кхе… кх-х…

Я дождался, когда он откашляется и отплюется. Конечно, он был рад поболтать и особенно поучить, но, видно, редко имел эту возможность. Отвык.

– Предположим… – Противоречивые чувства владели мной. Я как бы наступал пяткой себе на язык, а он, мокрая скользкая сволочь, изо всех сил пытался вырваться на волю. – Предположим, где-то действительно есть эксмен, умеющий… ну это… телепортировать. – Мой голос сорвался на сиплый шепот. – Предположим, он пришел бы и попросил тебя связать его с этими… латентными…

– Я бы сдал его, – без колебаний ответил бывший подпольщик. – Сдал бы в ту же минуту, вернее, так скоро, как смог бы. Чтобы медицина развинтила уникума по винтику – почти наверняка окажется уродец с неправильным хромосомным набором… А сказать, почему я это сделал бы?

Я кивнул и больше не поднимал глаз на старика. Я боялся, что он все поймет.

– Один эксмен, освоивший телепортацию, не изменит мир. Здесь не справится и тысяча таких уникумов. Под изменением мира мы понимали нечто иное, например катастрофу общемирового масштаба, для ликвидации которой властям пришлось бы пойти на уступки нам, эксменам. А то и принять наш ультиматум. Зато обнаружение уникума, если факт обнаружения не удастся замолчать, заставит власти лишить нас даже той относительной свободы, которой мы обладаем. Нет уж, лучше дождаться более реального шанса… хотя очень вероятно, что ждать его придется не одну сотню лет…

– И все-таки ты советуешь вступить в подпольную группу? – спросил я.

– Я ничего тебе не советую, – живо возразил старик. – Чего стоят советы перебежчика? Я всего лишь высказал тебе свое личное мнение: всякая борьба эксменов с господством людей имеет не больше смысла, чем попытка выхлебать ложкой море. С этим согласится всякий, у кого в порядке мозги. Но…

– Что? – насторожился я.

– Участие в этой – повторяю, бессмысленной! – борьбе чуть-чуть приближает эксмена к человеку мужского пола. Чуть-чуть. Другого пути я, к сожалению, не знаю. Иногда полезно побиться лбом о стенку… хотя ты поймешь эту истину еще не скоро, если вообще поймешь…

– Я понял, – сказал я.

– Ты ничего не понял, – ответил мне Ярослав Вокульский, бывший подпольщик. – Спартиаты унижали илотов в течение столетий, а те все-таки остались людьми… а не морлоками. Что, не понимаешь? Плохо, когда нет иных книг, кроме учебников. Я потом объясню. Словом, государственные рабы получили шанс сравняться с гражданами, когда Спарте пришлось худо. У гордых спартиатов был выбор: исчезнуть как народности – или укрепить свои ряды «недочеловеками». Но кто бы предложил илотам шанс, опустись они на уровень скотов?..

– Как мне выйти на подполье? – перебил я его, почувствовав, что он способен вкручивать мне про илотов еще очень и очень долго.

– На какое именно, позволь спросить?

– На твое. На этих… латентных конспираторов.

Старик пожевал бескровными губами.

– Не знаю, ловчила ты или мечтатель, но уж, во всяком случае, не робкий дурак… Только вот что: не спеши широко шагать, порвешь промежность. Когда ты докажешь, что сумеешь быть полезным подполью, тебя найдут. В чем твоя ценность сейчас?

Бес хвастовства, что давно сидел во мне и сучил копытцами, рванулся наружу.

– Я умею телепортировать! – шепнул я, сразу вспотев.

Вокульский долго дребезжал старческим смехом, дрожа плечиками, привизгивая и утирая слезы костяшками пальцев.

– Да? А ну, покажи!

Я показал, предварительно оглядевшись по сторонам. В Вязком мире я прошел сквозь старика и с хлопком вынырнул за его спиной.

– А теперь иди и донеси на меня! – злорадно зашипел я ему в ухо. – Я обыкновенный эксмен, не уродец! Кто тебе поверит? Валяй, настучи на меня, старый пенек…

* * *

Узкая золотая полоска медленно ползет по ворсистому ковру на полу кабинета, изломившись на плинтусе и продолжив себя по гобелену с изображением пасущихся оленей на противоположной от окна стене. В полоске блуждают и ярко светятся пылинки. Закат роскошен – но для меня и хозяйки коттеджа он только и сумел, что проникнуть в кабинет сквозь узкую щель между шторой и оконной рамой. Не затронутая этой веселой полоской часть кабинета кажется мрачнее, чем она есть.

Щель? Пусть. Не стану трогать штору. Даже если кто-то подберется к самому окну, он все равно ничего не увидит внутри. Там темно и пусто, хозяйки нет дома.

Несколько раз принимался звонить телефон. Умолкал на время и начинал сызнова, очень настойчиво. В конце концов я вынул из него батарейки. Хозяйка ушла и забыла мобильник дома, понятно?

Слабо светится экран, улиткой ползет время. Уже пошел второй час, с тех пор как я разместил в условленных почтовых ящиках приглашение к разговору на имя Вероники В. То ли фамилия это самое «В», то ли прозвище, то ли матчество – неясно. Вероника Варваровна, например. Смотрится совершенно невинно. Возможно и даже вероятно, что среди тех, кто регулярно просматривает эти почтовые ящики, найдется несколько Вероник В., но только одна из них знает пароль, остальным ничего не светит.

Верно, у моей Вероники дела – слоняется с сервера на сервер, не реагируя на мой вызов. Единственное, в чем я уверен, – она в Сети, а значит, рано или поздно наткнется на мой вызов. Только бы не слишком поздно.

Солнечная полоска переползает на полированный шкаф, видимо, один из тех, к которым ощущал особую приязнь мой литературный однофамилец. Так и не удосужился прочесть – отчего сей психический заскок? Можно предположить, что тот Гаев хранил в шкафу сексатор, – тогда все становится понятно, обыкновенная фетишизация сопутствующих сексу предметов.

В ожидании вызова экран беззвучно демонстрирует двадцатую серию старой исторической эпопеи «Сердце Анастасии», посвященной окончательному становлению человечества на Путь Обновления. На экране кадры центрального эпизода восстания самцов: ревущая и воющая толпа звероподобных негодяев, сминая охрану, врывается в здание Межпарламентской Ассамблеи Всемирной Конфедерации, грязные коротконогие мужики тараканами разбегаются по коридорам, круша и ломая все, что нельзя растащить, ловят, насилуют и садистски убивают несчастных женщин, почему-либо не сумевших ускользнуть Вязким миром от стремительно катящегося вала дикой вакханалии… Одновременно другие толпы, состоящие из узколобых религиозных сепаратистов, громят повсюду храмы Первоматери, оскверняя алтари и гоняясь за жрицами. Я видел эту серию. Через пять минут экранного времени Анастасия Шмалько, тогда еще не председатель Ассамблеи, а всего лишь депутат от Славянской Федерации, сама чудом вырвавшаяся из волосатых лап насильников, окоротит растерявшихся, возьмет бразды, бросит в бой всех, кто попадет ей под руку, вооружит наскоро созданные добровольческие женские батальоны и покажет самцам их настоящее место. В следующей серии многочисленные, но не способные к телепортации инсургенты будут повсеместно разгромлены, и после жаркой борьбы с тайными мужскими приспешницами в Ассамблее Анастасия займет пост председателя с правом законодательной инициативы, каковым правом и воспользуется в полной мере – на протяжении десятка серий. В тридцать первой, если не ошибаюсь, серии она добьется принятия пакета законов, окончательно знаменующих становление на Путь: отказ от традиционной семьи как инструмента угнетения женщины, лишение зарвавшихся самцов ряда прав, в том числе права на соитие, раздельное воспитание девочек и юных эксменов. Будет и неприятие нового, и саботаж, будут и открытые мятежи, особенно в Азии и Африке. А в сороковой, последней серии горячее сердце Анастасии Шмалько пробьет навылет пуля снайпера, злобного самца, не смирившегося с тем, что отныне он – эксмен…