Текст книги "Севастопольский вальс"

Я кое-что читал о нем. Александр Григорьевич по образованию – военный инженер, да еще и генерал-адъютант, то есть особа, приближенная к императору, – с ним шутки плохи, и ему лапшу на уши не навесишь. Единственное, что меня смущает – это то, что он будет у нас «почетным гостем», без права кем-либо из нас командовать, и это ему определенно будет в тягость. Но у него репутация человека, который строго следует приказам, и если император разъяснит ему «политику партии и правительства», то проблем быть не должно.

С караваном в Крым отправится и наш медицинский отряд. Возглавит его основоположник военно-полевой хирургии Николай Иванович Пирогов. В закромах контейнеровоза «Надежда» мы обнаружили мобильный госпиталь, состоящий из пневмокаркасных модулей. В состав госпиталя входят: административный блок, жилой комплекс (для размещения персонала и палат пациентов), приемно-сортировочный блок, диагностический модуль, медицинские модули (предоперационный, операционные модули, реанимационные, перевязочные и прочие), хозблоки (кухня, столовая, бытовки), санитарно-гигиенические модули (душевые комплексы, туалеты), а также энергоблок с дизельными генераторами. Все это богатство можно было перевезти в разобранном виде и развернуть на месте.

К мобильному госпиталю имелось соответствующее медоборудование. Возьмем мы с собой и солидный запас лекарств. Работать в госпитале будут как Николай Иванович со своими коллегами, так и наши курсанты из Военно-медицинской академии, которые по своим знаниям кое в чем превосходят местных лекарей, уступая им разве что в опыте.

Я прикинул, сколько нам понадобится плавсредств, чтобы погрузить все на баржи и плоты. Для прохода по каналам Березинской водной системы нужны будут также колесные пароходы-буксиры. В наиболее узких местах придется протаскивать наши корабли по старинке – с помощью конской тяги и бурлаков. Чтобы не мучить наших пассажиров, можно будет отправить большую их часть по сухопутью к месту впадения Березины в Днепр. Там они погрузятся на корабли и с относительным комфортом проследуют вниз по Днепру.

Набросав на листке бумаги основные пункты своего плана, я поспешил в Зимний дворец, чтобы обсудить их с императором и получить у него добро, а также договориться, поелику возможно, насчет графа Строганова.

20 августа (1 сентября) 1854 года. Петербург. Зимний дворец Подполковник ГРУ Березин Андрей Борисович

Вчера вечером мне передали записку от императора Николая I. В ней царь изъявил желание встретиться со мной для «весьма важного разговора». Чем могла заинтересовать самодержца моя скромная персона, я не знал и предположил, что в преддверии важных событий в Крыму он хотел бы посоветоваться со мной о возможных вариантах развития событий.

Прибыв в указанное время в Зимний дворец, я был препровожден молчаливым лакеем в так называемый «нижний» кабинет царя, который одновременно служил ему и спальней. Это небольшая узкая комната с выбеленным потолком и стенами, оклеенными темными обоями. Здесь же стояла складная походная кровать императора, на которой в нашей истории он умер от пневмонии. Надеюсь, что в этой истории ничего подобного не случится, и Николай Павлович проживет еще как минимум лет десять-пятнадцать.

Сегодня император выглядел бодро, хотя его слегка покрасневшие глаза говорили о том, что он опять сегодня не спал. Надо будет намекнуть нашим медикам, чтобы они провели беседу с Николаем Павловичем о здоровом образе жизни. Только, боюсь, это вряд ли поможет – царь не жалеет себя.

Николай поздоровался со мной и пригласил присесть к письменному столу, а сам начал медленно прохаживаться по кабинету, видимо, раздумывая, с чего начать разговор. Пригласил он меня, как оказалось, совсем не для того, чтобы побеседовать о том, как русские войска в Крыму собираются отразить высадку англо-французского десанта. Император решил обсудить со мной некоторые внешнеполитические аспекты.

– Господин подполковник, – начал он, – я знаю, что в том ведомстве, в котором вы служили, изучали, среди всего прочего, и политическую обстановку в странах, которые могут быть соперниками России. Я понимаю, что все происходящее сейчас в нашем мире – «дела давно минувших дней». Но с другой стороны, вам известно то, что неизвестно нам. Нам сообщили, что в Австрии сменили министра иностранных дел. Теперь венской дипломатией руководит граф Иоганн Бернгард фон Рехберг унд Ротенлёвен. В ближайшее время он прибудет в Петербург в качестве личного посланника императора Франца-Иосифа, – при последних словах Николай поморщился и выразительно посмотрел на перевернутый лицом к стене портрет того самого Франца-Иосифа, на котором его рукой было написано: «DU UNDANKBARER» (неблагодарный).

Я отрицательно покачал головой. В нашем варианте истории граф Рехберг стал министром иностранных дел и главой правительства Австрии лишь в 1859 году. Кстати, Рехберг неплохо относился к России и поддерживал хорошие личные отношения с Бисмарком. Это любопытно…

– В связи с этим, – продолжил император, – хотелось бы знать, что сие означает и против кого будет направлен новый политический курс? Может, в вашей истории было нечто подобное?

Император, наконец, присел на диван и с любопытством посмотрел на меня. А я задумался. В свое время, когда мы угодили сюда из нашего XXI века, я попытался разобраться в хитросплетениях европейской политики середины XIX века и кое-что прочитал в книгах, которые были в библиотеке «Королева» и «Смольного». Должен признаться, я нашел в них немало любопытного, по привычке сделав из них выписки в свой рабочий блокнот. Слава богу, отправляясь к императору, на всякий случай я сунул его в карман кителя.

Извинившись, я достал блокнот и положил перед собой на письменный стол. Николай с любопытством наблюдал за моими манипуляциями. Прокашлявшись, я начал свой импровизированный доклад.

– Ваше величество, причина раздора между двумя империями – борьба за Балканы. Австрия опасается нашего традиционного влияния на славянские народы, проживающие на территории нынешней Турции. Вена хотела бы, чтобы эти славяне остались под владычеством Османской империи или вошли в состав империи Австрийской. Канцлер Меттерних в свое время сказал: «Сербия должна быть либо турецкой, либо австрийской». Впрочем, касалось сие не только Сербии. Аппетиты Вены распространяются и на другие территории Балкан.

– Да я это прекрасно понимаю! – воскликнул император. – Но мы же не можем бросить на произвол судьбы наших единоверцев, которые находятся под гнетом турок! Или вы считаете иначе?

– Сострадание к угнетенным – это чувство, вполне естественное для русских людей, – согласился я. – Только чувство это часто стоит нам большой крови. И спасенные нами народы вместо благодарности порой отвечают нам примерно так, как один юный монарх, – и я кивнул на портрет Франца-Иосифа, перевернутый лицом к стене.

Николай нахмурился. Видимо, мои слова ему не понравились. Но, с другой стороны, он чувствовал, что в них присутствует «сермяжная правда».

Я открыл свой блокнот и попросил императора послушать, что сказал еще в 1809 году князь Александр Прозоровский, в бытность его командующим Дунайской армией.

«Какие же от установления сербского царства родятся новые последствия?

Для увеличения и распространения владычества своего, конечно, начали бы они (сербы) тотчас возмущать соседних своих единоверцев, как то: австрийских сербов (число коих до 2 миллионов простирается), герцеговинцев, боснийских христиан, далматинцев, албанцев, болгар и так далее, дабы отторгнуть возмущениями от настоящих их владельцев и присоединить к своему царству.

Сие возродило бы паки новые и беспрерывные для России, принявшей на себя покровительство Сербии, ссоры и даже войны с соседями».

– Вот, значит, как, – пробормотал Николай. – То есть нам придется в будущем воевать из-за желания сербов округлить свои владения?

– Скажу больше, ваше величество, Первая мировая война в нашей истории началась из-за того, что сербский гимназист застрелил в Сараево – это Босния – наследника того самого Франца-Иосифа. Произошло это через шестьдесят лет – в 1914 году.

– Вы предлагаете отдать Балканы австрийцам? – спросил император. – Но ведь тогда станут напрасными все жертвы, которые принесла Россия, освобождая христианские народы от османского гнета.

– Если Россия в войнах отстаивала и свои интересы, то тогда жертвы были не напрасными. Ведь без побед Румянцева, Суворова, Ушакова и Сенявина в России не было бы Крыма, Новороссии, Тамани и Кавказа. Но одно дело – сражаться один на один против Турции, которая хотя и велика по своей территории, но в военном отношении все же слабее России. Совсем другое – вести войну против Европы, которая обрушилась на нас всей своей мощью. Так уже было в приснопамятном 1812 году, когда Наполеон Бонапарт двинул на Россию Великую армию.

Ваше величество, необходимо сместить направление наших интересов в сторону Азии, где мы можем нанести ощутимый урон интересам британцев. Менее чем через три года в Индии начнется восстание против британского владычества. Сами англичане считали, что тогда речь шла о жизни и смерти Британской империи и ее месте среди правителей мира.

Что касается Австрии, то я могу прислать вам несколько книг по истории европейской дипломатии. В ней вы сможете найти много интересного и поучительного, в том числе и скрытые от наших глаз интриги в европейской политике наших дней, и поведение тех или иных политиков. Конечно, при других обстоятельствах они могут вести себя и по-другому, но я бы не стал доверять человеку, позволившему себе подлость по отношению к Российской империи в нашей истории.

И вот что я могу еще сказать про нынешнюю ситуацию. Австрийский посол, граф Валентин фон Эстерхази, был близок к графу Нессельроде в бытность последнего канцлером и был соучастником многих его интриг, которые дорого обошлись нашей родине. А вот фон Рехберг к России относился весьма неплохо. Впрочем, ваше величество, все это вы найдете в тех самых книгах. Я распоряжусь, чтобы их доставили вам в течение двух-трех часов.

– Благодарю вас, господин подполковник, – император поднялся с дивана и подошел ко мне. – Андрей Борисович, – Николай впервые обратился ко мне по имени и отчеству, – ваш рассказ был весьма полезным для меня. Действительно, стоит подумать о том, какова должна быть политика Российской империи после удаления графа Нессельроде с поста руководителя ее внешней политики. Я хотел бы встречаться с вами почаще, чтобы продолжить нашу беседу. А за книги я вам заранее благодарен. Все равно мне по ночам не спится – так хоть будет чем заняться…

19–21 августа (31 августа – 2 сентября) 1854 года. Данциг – Торн – Влоцлавек Старший лейтенант ФСБ Филиппов Павел Владимирович

– Alle einsteigen! – хрипло заорал кондуктор. Немецкий у меня не самый лучший, но даже я знаю – пора садиться в поезд. Тем более кондуктор выглядел словно после ночи, проведенной за бутылкой местной «данцигской золотой воды», с явными признаками жесточайшего похмелья. Складывалось впечатление, что из-за сурового головняка он был готов сорвать свою злость на первом попавшемся путешественнике.

Но когда капитан Макс Кевич показал наши билеты, лицо кондуктора изменилось и приняло подобострастное выражение. Он поклонился и передал нас проводнику, который отвел нас в вагон первого класса – последний в составе – как можно дальше от едкого дыма паровоза.

Купе мне понравилось. Мягкие диваны, картины на стене, в углу даже умывальник такого же типа, какой был у моей бабушки на даче – надавишь на стержень, и вода польется. Конечно, у бабушки он не был из фаянса, да и фаянсовой раковины под ним не было… На окне висела бархатная занавеска, чуть посеревшая от угольной пыли, а на дощатом полу располагался небольшой тканый ковер.

Послышался гудок паровоза, и застучали колеса. Эх, а ведь меня пугали, что железной дороги до Торна нет. Оказывается, она есть, и путешествие по ней вполне комфортабельное. Если ты, конечно, сидишь в первом классе.

Наш третий спутник, подпоручик Финляндского полка Карл Грод, был доверенным лицом флигель-адъютанта Шеншина. Мы ехали втроем в Торн, чтобы подготовить проход нашей «Славяночки», а также сообщить в военную гавань Влоцлавка о времени нашего прихода и о том, что нужно будет срочно подготовить два парохода для нашего дальнейшего путешествия, а до того прислать лоцманов в Торн.

Минуты через две Грод достал свою трубку – даже без нее он был похож на типичного шведа, а с ней и подавно – и сказал на неплохом русском языке:

– Господа, с вашего позволения, я выйду покурю.

Кевич попытался было возразить:

– Господин подпоручик, курите здесь, вы нам не помешаете.

– Да нет, герр хауптманн, у меня злой табачок, с французского корабля. Так что лучше схожу в курительную комнату – она в конце вагона.

Практически сразу после того, как Грод покинул нас (а я и не сомневался – он понял, что нам с капитаном нужно пообщаться без свидетелей), Кевич посмотрел на меня с усмешкой и сказал:

– Господин поручик, давайте поговорим начистоту. Если я не ошибаюсь, то вы представляете службу, похожую на нашу внешнюю разведку. Может быть, я и ошибаюсь, но, думаю, не более чем в нюансах.

Я улыбнулся – Кевич оказался неглупым парнем, и любые попытки его переубедить были обречены на провал. Конечно, он не совсем прав – я не разведчик, а контрразведчик, но в проницательности ему нельзя отказать.

А он продолжил:

– Я – прусский офицер, и для меня интересы моего королевства превыше всего. Но я наполовину русский, и точно так же люблю родину моего отца. Поэтому я сделаю все, чтобы отношения между нашими державами стали как можно более дружественными.

В знак согласия я склонил голову. Мой визави продолжил:

– Так вот. И я, и генерал Герлах заинтересованы в том, чтобы силы, враждебные Российской империи, не приобрели большого влияния на его величество. Поэтому я не исключаю, что мы когда-нибудь обратимся к вам или за помощью, или с информацией. О каналах связи можно поговорить позже; скажу сразу, что почтовые голуби – не самый лучший вариант – эти птицы в Берлине сами по себе вызывают подозрение. Пока же я дам вам мой адрес в столице, – и он протянул мне надписанный листок бумаги. – Даже если меня не будет в Берлине, письмо рано или поздно найдет меня, и я смогу вам ответить и предложить вариант, как именно и где мы с вами встретимся. Или с вашим человеком, если вы не сможете сделать это лично.

– Благодарю вас, герр капитан. Мне же вы можете писать в Петербург в Гвардейский флотский экипаж. Даже если меня не будет, письмо дойдет до моего начальства.

– А теперь, герр поручик, у меня к вам будет вопрос. Имейте в виду, частного характера – если я расскажу об этом кому-нибудь, кроме, может быть, генерала Герлаха, меня в лучшем случае засмеют, а в худшем – упекут в дом для душевнобольных. Скажите, вы из другого времени? Вероятно, из будущего?

Я несколько обалдел от слов Кевича, а тот улыбнулся и продолжил:

– Поверьте мне, я часто бываю у своих родственников в России, в Петербурге и под Оршей. Могу сказать одно – и вы, и капитан Сан-Хуан сильно отличаетесь от обычных русских офицеров. И ваша манера поведения, и ваше уважительное отношение к низшим классам, и ваша речь, в которой нет-нет да и встречаются необычные слова. Форма, которую вы носите, удобна и функциональна, но совершенно не соответствует современной моде. И, наконец, ваша эскадра, которая появилась на Балтике неизвестно откуда. Нам доподлинно известно, что ни одна верфь в мире не сможет построить корабли, подобные вашим – я их не видел, но даже если газетчики немного и преувеличивают, то и их скорость, и вооружение намного превосходит все, что есть в этом мире. Если бы русские и умели строить такие корабли, то о существовании подобных верфей мы бы уже знали. Кроме того, вряд ли ваши первые модели были бы столь совершенны. А если нет, то где более ранние модели?

– Допустим, что это так. И что из сего следует? – спросил я с улыбкой, подумав, что мне попался весьма неглупый собеседник, и лапшу ему на уши вряд ли удастся повесить.

– Мне кажется, что вы именно из будущего, – задумчиво повторил Кевич, – все-таки вы очень неплохо осведомлены о том, что сейчас происходит в Европе. Ваше оружие, судя по тому, что я слышал про недавние боевые действия, опережает самое передовое европейское как минимум лет на пятьдесят, а может быть, и больше.

Я с трудом сумел сохранить бесстрастное выражение лица. А Кевич, чуть улыбнувшись, спросил:

– Скажите, поручик, лишь одно – останутся ли наши державы друзьями в вашем будущем?

– Увы, в нашей истории между Россией и Германией произошли две кровопролитные войны, первая из которых началась через шестьдесят лет. Но если это и случилось в нашей истории, то это говорит лишь об одном – и в наших, и в ваших интересах предотвратить подобное развитие событий. Ведь в нашем времени англичане с французами захватили Бомарзунд, не потеряв при этом ни одного корабля. Так что история пойдет по другому пути.

– И что же вы предлагаете?

– И мы, и вы должны сделать все, чтобы Россия и Германия всегда оставались хотя бы дружественными нациями. А еще лучше – членами оборонительного союза. Ведь ни нам, ни вам не нужно завоевывать всю Европу. Зато такой союз охладит пыл любых наших потенциальных врагов. Причем союз без участия Австрии или Франции – первые предадут при первой же возможности, а вторые будут тянуть одеяло на себя. Ну, конечно, где союз, там и экономические связи и льготы, куда же без них – именно они послужат цементом, скрепляющим наши отношения.

Кевич задумался, а потом сказал:

– Вы знаете, хоть я о многом догадался, но все равно странно услышать от вас подтверждение моих мыслей. Тем более что вы правы – мы должны сделать все, чтобы предотвратить подобное развитие истории.

Он хотел добавить еще что-то, но раздался гудок паровоза, и капитан развел руками:

– Увы, мы прибываем в Диршау. Дальше железной дороги еще нет. Придется продолжить наш путь на дилижансе. Надеюсь, вы не против такого способа передвижения?

Станция пассажирских дилижансов находилась на привокзальной площади. Они были разных классов: от простых до более дорогих – экспресс-дилижансов. Указав на один из таких «экспрессов», Кевич сказал:

– Герр поручик, они удобнее и делают всего лишь одну остановку – в Грауденце. Но, увы, там будут и другие пассажиры, поэтому лучше, если мы продолжим нашу с вами беседу чуть позднее.

До Торна мы добирались семь с половиной часов, наскоро перекусив во время часовой остановки в Грауденце. У дилижанса был мягкий ход, и дорога меня утомила меньше, чем я опасался. В Торн мы приехали в половину шестого, когда солнце стояло еще высоко. Карл Грод, как было решено ранее, сразу же уехал дальше во Влоцлавек, чтобы проверить готовность наших пароходов и заказать лоцманов. Кевич с ним тепло попрощался, хоть Грод всего лишь подпоручик. Полагаю, что это было еще и потому, что Грод сразу же пресек попытку обсчитать нас в гастштетте в Грауденце. Конечно, деньги были не Кевича, нo он все-таки скорее пруссак, чем русский, и у него бережливость в крови.

В Торне я провел целый день. Оказывается, что и пруссаки, несмотря на свою репутацию, тоже бывают порой безалаберны. Никто, ни в местном гарнизоне, ни в ратуше, и слыхом не слыхал о скором приходе русского парохода, не говоря уж о грядущем визите Бисмарка. В гарнизон местной крепости нас даже не хотели пускать, но, увидев бумагу, которую им предъявил Кевич, сразу стали вежливыми и, извинившись, пообещали, что сделают все, чтобы проход русского парохода вверх и вниз по реке был безопасным.

Конечно, их немного огорчило распоряжение о недопустимости какого-либо таможенного контроля или даже просто осмотра русского корабля. Но какой пруссак посмеет воспротивиться полученному приказу?..

В ратуше, увидев «волшебную» бумагу, нам срочно выделили покои в резиденции для высших чиновников, после чего начали нас усиленно кормить и поить. Кроме того, Кевичу предоставили два места в дилижансе, следовавшем в Кёнигсберг и отбывавшем на следующее утро, после прибытия «Славяночки» – для него и Бисмарка.

На следующий вечер «Славяночка» пришла в Торн. Состоялся званый обед в местном «Ратскеллере», после чего я распрощался с Кевичем и вернулся на пароход. Когда я проснулся утром, он уже бойко шлепал плицами, двигаясь вверх по течению, к Влоцлавку, где расслабуха должна закончиться и начаться настоящая работа.

Нам сообщили, что о существовании и пути следования нашего каравана полякам успела рассказать какая-то журнашлюшка. Если учесть, что информация ушла не просто полякам, а в какую-то подпольную организацию, то и нападение, скорее всего, будет. Только вот где и когда?

Еще в Данциге я почувствовал себя немного неуютно, будто кто-то невидимый за нами наблюдал – а своей «чуйке» я привык доверять. Возможно, что это работали немцы, но, с другой стороны, зачем им это, если с нами сам будущий «Железный канцлер»? Вряд ли они смогли бы узнать и увидеть больше, чем Бисмарк. Так что подозреваю, что нас пасли именно поляки. Капитан Сан-Хуан запретил ходить по улицам менее чем по трое, иначе я не исключил возможные провокации: схватили бы кого-нибудь из «охотников», и если его когда-нибудь и нашли, то, вероятно, уже в виде хладного трупа.

Но то, что шпионы присутствовали во Влоцлавке, понятно было и ежу: население города – почти сплошь поляки. Кстати, в завислянском предместье Шпеталь Дольный, лет через двадцать должен родиться знаменитый русский генерал Антон Иванович Деникин. Его мама была полькой, а отец – бывшим крепостным из Саратовской губернии.

Так что вычислить лазутчика было непросто – им мог оказаться каждый. Поэтому к разгрузке мы привлекли только солдат местного гарнизона из других губерний России. Они же оцепили и район перегрузки. Тем не менее с высокого берега, равно как и с другой стороны реки, в бинокль или подзорную трубу можно увидеть нашу технику и наших солдат. Мое предложение перегружаться ночью восприняли с усмешкой – мол, как я это себе представляю без достаточного освещения? Утешало лишь то, что шпионы все равно ни черта не поймут.

Во время перехода из Торна во Влоцлавек я побеседовал с командиром «охотников» и попросил его передать сослуживцам, что во время прогулки в город их, скорее всего, будут расспрашивать местные. И что о настоящей цели лучше молчать, а рассказывать можно о том, что на кораблях их всего взвод, что корабли направляются в Одессу, и что у них ничего, кроме штуцеров, нет – все остальное они якобы должны получить в Одессе. И что перевозят они какие-то грузы на барже, но какие именно, не знают. Ловись, рыбка, большая и маленькая…

Да, сабантуй кончился – с этого момента мне придется свыкнуться с мыслью, что «покой нам только снится». Хорошо лишь одно – со мной здесь коллега, хотя и из СВР, но тоже толковый мужик, старший лейтенант Константин Самохвалов.

22 августа (3 сентября) 1854 года. Влоцлавек, Российская империя Александр Юрьевич Николаев, курсант Санкт-Петербургской ВМА

Я стоял на палубе небольшого пароходика, отходившего от высокого берега, на котором возвышался храм Успения Пресвятой Богородицы, по голубой Висле, той самой, о которой я в детстве играл на фортепьяно: «Гей ты, Висла голубая, лес вокруг…» Да, лесов по дороге мы видели немало; я еще вспомнил, что в мое время Вислу именовали «последней дикой рекой Европы». Извилистая, быстрая, ничуть не похожая на величественную Лену, недалеко от берега которой мне довелось родиться, и которая мне все еще снится по ночам.

Мой отец был якутом, вернувшимся в родной город с дипломом подмосковного физтеха, после чего он почти сразу познакомился с моей мамой, учившейся в Якутском государственном университете, ныне Северо-Восточном федеральном университете. Мама считалась русской, хотя моя бабушка была из эвенков, а дед, Алексей Петрович – «якутским русским», с примесью и эвенов, и якутов, и даже ненцев. Именно дед Алексей был самым близким мне человеком. Я любил бродить с ним по тайге, ходить на байдарках по нашим чистым и бурным рекам и слушать рассказы у костра – про то, как он встретил войну военврачом на одной из пограничных застав, про то, как он выходил из окружения, сначала из Белостокского котла, потом из Вяземского, про ранения, про обстрелы, про операции, которые он делал порой при свете коптилки…

Однажды я спросил у него, кто я – якут или русский. Его слова мне запомнились на всю жизнь: «Ты и великоросс, и якут, и эвенк, и эвен, и ненец. Но помни, что, как сказал император Николай I, все вместе мы русские»…

Дед умер, когда мне было двенадцать лет. Я до сих пор помню открытый гроб в Никольском храме Якутска, запах ладана и деда в черном костюме, со строгим выражением лица. Когда же я наклонился, чтобы поцеловать его в последний раз в лоб, то вдруг увидел свет, идущий от него, и понял, что душа его все еще здесь, со мной. Именно тогда я пообещал ему, что стану военврачом, как он – то, о чем он не раз просил меня при жизни…

Я очень боялся ехать учиться в европейскую часть России, ведь незадолго до этого какие-то нацики убили там моего дальнего родственника, замечательного шахматиста Сергея Николаева. Но оказалось, что бояться было нечего, приняли меня очень тепло, и я часто ловил себя на мысли, что дед был прав, и что я такой же русский, как и все остальные курсанты.

А когда я с портретами моего прадеда с отцовской стороны, снайпера Федора Николаева, который погиб во время Висло-Одерской операции, и деда Алексея, прошествовал в колонне «Бессмертного полка», вокруг меня шли люди с портретами людей с кавказскими, казахскими, карельскими и многими другими фамилиями.

Но в прошлом, ставшим для меня, как и для всех для нас, настоящим, на меня смотрели, как на диковинку. Особенно это было заметно, когда я с двумя ребятами из отряда капитана Сан-Хуана пошел погулять по Данцигу. Глядели на меня настороженно, а дети так вообще показывали пальцами. Почти так же на меня глазели и шведские «охотники», хотя враждебности я в их взглядах не видел, скорее удивление. Ничего, когда им понадобится моя помощь, все войдет в норму…

А вот с Колей Домбровским я уже сдружился, хоть тот со смехом мне нет-нет да и напоминал, как я работал «цербером», и по приказу Елены Викторовны не хотел его пущать сначала к интервьюируемым, а потом – к его барышне. Ничего, они уже обручились, несмотря на всю мою держимордость, так что он вполне счастлив, да и я, если честно, тоже рад за него. Ведь рано или поздно свадьба будет сыграна, а приглашение у меня уже в кармане…

Коле пришлось стать спутником нашего надзирателя с прусской стороны, некоего Отто фон Бисмарка. Да-да, того самого Бисмарка, который известен по замечательному роману Валентина Пикуля «Битва железных канцлеров». Правда, этот Бисмарк еще молод и пока еще не канцлер. Он все время расспрашивал Колю, кто мы и откуда. Но Коля прикинулся гофрированным шлангом, мол, американец я и ничего не знаю.

На меня же этот Бисмарк смотрел поначалу странно, но когда он узнал, что я – врач, то пожаловался на боли в желудке. Оказалось, что у него обыкновенный гастрит. Конечно, лучше было бы сделать эндоскопию, но у меня нет с собой нужных приборов. Однако Бисмарк меня зауважал и начал выпытывать – кто мы и откуда. К счастью, немецкого я не знал, а когда он пытался расспросить меня по-русски через переводчика, я пресек эти расспросы с типично азиатским бесстрастным выражением лица, которому я научился по фильмам с Брюсом Ли, и использовал секретную технику под кодовым названием «твоя моя не понимай». Словом, полный «нихт ферштейн».

Бисмарк попросил Ника расспросить меня, но тот очень натурально сыграл роль недалекого янки, который больше любил потрепаться о бабах и выпивке. Бисмарк и сам не прочь был выпить – похоже, его гастрит и был связан с неумеренным употреблением спиртного.

Путешествие по Висле было весьма приятным, хоть и продлилось двое суток. Я спросил у Бисмарка через Ника, сможем ли мы посмотреть Мальборк, бывшую столицу Тевтонского ордена; у деда Алексея в библиотеке были «Крестоносцы» Сенкевича, которыми я в детстве зачитывался. И мне, конечно, хотелось посетить то место, которое в той книге считалось средоточием зла. Бисмарк не сразу понял, какой город я имею в виду, но когда Ник ему объяснил, засмеялся и сказал, что, увы, в Мариенбург мы не попадем – он находится довольно далеко от Вислы, но в другой раз он с удовольствием покажет мне его красоты. А вместо него мы заночуем у другого древнего города Прусского ордена, Грауденца, где тоже много чего напоминает о славном прошлом.

И действительно, город пленил меня элегантностью и старыми торговыми зданиями. А от орденского прошлого остались разве что две церкви – руины замка были срыты в первой половине XIX века.

Позавчера мы прошли мимо Бромберга, который тоже мне очень понравился, и повернули вместе с Вислой на восток. Мы подошли к последнему немецкому городу – Торну, родине Николая Коперника. К своему удивлению, я узнал от Коли, что Коперник не был поляком, а вполне себе немцем, и Торн – сегодняшняя Торунь – в нашей истории до 1920 года считался немецким городом, пусть во время Коперника он и был вассалом польского короля. Город сей своей немецкой архитектурой и чистотой разительно отличался от древнего польского Влоцлавка, от которого его отделяли лишь шестьдесят километров. В Торне мы провели около часа, прощаясь с Бисмарком. Там же к нам на борт поднялись два русских лоцмана, которые, впрочем, говорили по-русски с сильным польским акцентом. Прусских же лоцманов оставили на борту, ведь «Славяночка» после выгрузки должна вернуться на Балтику.

Вчера же мы с Ником осматривали красоты Влоцлавка. Капитан Сан-Хуан объявил свободный день для всех, и наши «охотники» первым делом отправились в «веселый дом», коих здесь оказалось аж два, а потом по кабакам, откуда их морпехам пришлось вечером вытаскивать буквально за шкирку. Все-таки шведы с финнами – они и в XIX веке любили крепко заложить за воротник. Мы же с Ником осмотрели достопримечательности – город был хоть и не столь опрятен, но все равно весьма живописен, – а потом поели в весьма недурственном рыбном ресторане.

Потом Ник посмотрел на часы и объявил мне, что нужно вернуться и хоть немного запечатлеть процесс перегрузки. Я, подумав, пошел с ним, ведь и здесь на мою азиатскую физиономию смотрели настороженно.

Оба парохода уже стояли у речного берега. К первому как раз швартовали «Раптор», с помощью принайтованных к его борту пустых бочек сидящий намного выше, чем обычно. А ко второму уже прицепили баржу, на которой находились «Тигр» и взвод «охотников». У меня была целая каюта на втором пароходе. Еще вчера вечером я оборудовал ее под временную санчасть. Рядом со мной располагалась каюта Коли и Маши. Как ни странно, никакой романтики или секса между ними не было, просто места на корабле было мало.