Текст книги "Турецкий марш"

До самого Богазкёя наш поход был больше похож на прогулку. Шли мы сначала вдоль Дуная, причем дорогу просматривали беспилотниками. Только раз мы обнаружили засаду башибузуков. Я было обрадовался, приготовил свою винтовку к бою, но куда там… после пары пулеметных очередей те побросали оружие и поспешили сдаться, даром что были «сумасшедшими головами»[37]37
  Именно так переводится турецкое слово «башибузук».


[Закрыть].

Самой же трудной задачей оказалась защита турецких пленных от болгарского и греческого ополчения. Мы и глазом не успели моргнуть, как наши союзнички перерезали глотки четверым. И только стрельба поверх голов греков и болгар заставила их отойти от турок. После этого атаманы наших кровожадных союзников слезно умоляли оставить их при нас, пообещав впредь так себя не вести. Справедливости ради, как сказал, мешая болгарские слова с русскими, Петар Добрев, командующий болгарами:

– Господин офицер, турците са убили много от нашите за последние няколько месяца – у каждого от нас есть к ним смятка[38]38
  Счет.


[Закрыть].

Подумав, капитан Ильин разрешил ему и другим двигаться с нами, но при условии, что больше подобных инцидентов не будет. Кроме того, Ильин потребовал, чтобы болгары перестали собачиться с греками. Уже не раз между ними случались перебранки, а один раз дело закончилось мордобоем. Хорошо еще, что не дошло до применения оружия. И греки, и болгары считали себя хозяевами этих земель, объединяла их только ненависть к туркам и крымским татарам, многие из которых переселились в эти земли после присоединения Крыма к Российской империи. Дай им независимость, боюсь, что погромов не избежать[39]39
  После того как Болгария получила независимость, был взят курс на вытеснение греков и на заселение греческих городов болгарами. В 1906 году действительно дошло до кровавых погромов. К примеру, сегодняшний популярный курорт Поморие под Бургасом был с древних времен практически полностью греческим городом Анхиалосом. С 1886 года его начали усиленно болгаризировать, а после погромов в 1906 году почти все греки окончательно покинули город. Подобные погромы проходили в Аполлонии (Созополе) и других городах. Справедливости ради, так вели себя не только болгары – в районах, отошедших к Румынии, выселялось и болгарское, и греческое население.


[Закрыть]. Похоже, что единственная возможность сохранить мир в будущем – оставить Добруджу, да и не только ее, под российским управлением.

По этой самой причине мы не позволяли местным ополченцам конвоировать пленных. Кроме того, в освобожденных городах мы если и разрешали оставлять гарнизоны, то непременно под командованием русских из резервного взвода и с участием всех местных народов, кроме, естественно, турок. Причем комендантам велели привлекать и турок к патрулированию городов.

С другой стороны, части местного ополчения то и дело вливались в наш отряд. Единственными условиями было наличие коня и клятва беспрекословного подчинения командиру отряда.

Первый относительно крупный турецкий гарнизон попался нам в городе Богазкёй, по-болгарски Чернавода[40]40
  Ныне Чернаводэ в Румынии.


[Закрыть]. На подступах к городу нас встретили турецкие парламентеры, которые предложили сдать город в обмен на беспрепятственный выход в направлении Силистрии. Так как смыслом нашего маневра было отсечение Силистрии от дорог на Адрианополь, а также недопущение усиления тамошнего гарнизона, Ильин отказался от предложения и разрешил им вместо этого сдать все оружие, кроме личного холодного оружия офицеров, и уйти в направлении Гази, на что турки радостно согласились.

Далее и до самого Алфатара мы турецких аскеров не обнаружили. А вот горящие турецкие кварталы и мечети кое-где встречались. Иногда их поджигали перед самым нашим приходом. Мы вынуждены были брать турок под свою опеку – мы, русские (я русский, хоть и американец), с мирными гражданами не воюем. Да и с поверженным врагом тоже.

Мне вспомнился рассказ бабушки одной знакомой. Бабушка жила где-то в Ленобласти и еще девочкой настрадалась во время немецкой оккупации. Отец был на фронте, мать и пятнадцатилетнего старшего брата немцы угнали на работу в Германию, старшая сестра погибла при бомбежке, аккурат перед тем, как вермахт вошел в город.

После войны вернулись сначала отец, потом уже восемнадцатилетний старший брат. Мать за «нерасторопность» какой-то бауэр[41]41
  Крестьянин либо фермер (нем.).


[Закрыть] сдал в концлагерь, где она умерла. Брат был многократно избит, здоровье у него было подорвано, но, как он говорил сестре, ему еще повезло: рядом с тем местом, где его заставляли работать, находилось кладбище «остарбайтеров», и там было похоронено несколько сотен человек.

А после войны у них в городке появились немецкие военнопленные: строили дома вместо разрушенных – и если сначала местные кидались в них камнями, то скоро их начали жалеть и подкармливать, и бабушка подруги с братом чуть ли не в первую очередь. Вот такой у нас народ… Болгары другие, они пять веков были под турками, все эти годы подвергались унижениям и теперь горели желанием отомстить обидчикам.

Ильин связался по рации с начальством, и ему пообещали прислать специальные комендантские команды, но на это было необходимо время. А пока нам и далее приходилось оставлять по коменданту с несколькими солдатами практически в каждом селении, так что резерв наш скоро истощился. Пришлось оставлять по парочке донских казаков – «попаданцы» и «охотники» нам самим были нужны, а бывший Славянский легион в этих краях ненавидели практически все.

Но двигались мы вперед достаточно оперативно, и вчера к вечеру дошли до Алфатара. Привычная картина: мечеть, приземистая церковь, караван-сарай, пара особняков, куча мазанок на двух пыльных улицах – Алфатар был в первую очередь перекрестком дорог Силистрия – Хаджиоглу Пазаджик и Кайнарджи – Гази. Перекрестком, который нам нужно было держать, пока не подойдут подкрепления из Бургаса.

Увидев, что представляет собой этот метрополис, Колян в сердцах выругался. Местность равнинная, к северу, западу и югу – перепаханные недавно поля (что резко ограничивало возможность кавалерийского маневра). Вот только вдоль кайнарджийской дороги ничего вспахать не успели. Через поселок текла небольшая речка, скорее, даже ручеек. К югу располагалась крохотная рощица с левой стороны дороги, к западу, между домами и полями, – тонкая змейка фруктовых садов.

По приказу Ильина его рота и ополченцы принялись оборудовать позиции – рыть окопы и ходы сообщения, основные и запасные, подготавливать позиции для пулеметов и минометов, ну и так далее – уж извините, я в этом совершенно не разбираюсь. Ополченцы работали тяп-ляп, особенно болгары; меня послали дать им пинка для рывка, да что там… Добрев мне сказал на своем русско-болгарском суржике, что, мол, «не стреляйте в тапера, он играет как может» и что вообще чудо, что они хоть что-то делают. Но, получив письменный приказ, пообещал попытаться – именно попытаться – соответствовать.

Тем временем наш штаб – Ильин, Волгин и еще пара других «эскадренных», ну и я в их числе – решили встретиться с местными. Как оказалось, большинство населения города составляли турки: алфатарские болгары почти все сбежали в Россию еще в XVIII веке, и хотя пара десятков из них попытались потом вернуться, турки успели отдать их дома переселенцам из Анатолии. Примерно тогда же была разрушена старая церковь, и лишь совсем недавно крохотная христианская община города получила долгожданное разрешение построить новый храм. Но даже их выселили вместе с силистрийскими христианами несколько дней назад, и куда они подались, местному башкану было неизвестно.

Турки встретили нас на удивление приветливо. По словам башкана, им успели рассказать, что русские защищали турецкое население от болгар, так что нас накормили и разместили в своих домах, а частично – в домах, оставленных болгарами. В караван-сарае же оказалось столько клопов и блох, что те, кто не поместился в «частном секторе», включая и вашего покорного слугу, предпочли заночевать в палатках.

Ночью шел мелкий противный дождь, и я все никак не мог заснуть. А утром я вдруг услышал детский голос:

– Эфендим, эфендим!

Земля все еще не высохла, но хотя бы светило солнце. У палаток стоял турчонок и что-то верещал по-своему. Один из задунайцев перевел:

– Чоджук[42]42
  Ребенок (тур.).


[Закрыть] говорит, что турецкие аскеры движутся по дороге из Гази.

– Спроси его, почему он нам об этом решил сообщить, – попросил я.

Турчонок в ответ на вопрос что-то затараторил, а казак перевел:

– Его ата[43]43
  Отец (тур.).


[Закрыть] сказал, русские не обижают нас, турок. И что они все равно победят. Но если мы их предадим, то могут нас и вырезать.

Я хотел было сказать, что нет, не вырежем, мы не такие, как вдруг подумал: а пусть боятся! Поблагодарив мальчика, я отправился к Ильину.

Оказалось, тот уже все знал: у нас был штатный беспилотник, который и обнаружил турецкий отряд, численностью примерно в тысячу человек – почти в четыре раза больше, чем у нас. А также еще и то, что одновременно с востока приближается еще один турецкий отряд – наверное, это гарнизоны поселений, ушедшие перед приходом наших. Этих было не так много, но, наверное, три-четыре сотни наберется.

Информация об этом ушла «куда надо». Но до прихода подкрепления пройдет немало времени. Да и оборонительная позиция наша не самая лучшая, разве нам повезло, что ночью был дождь и по полям теперь конным строем нас уже не обойдут, слишком сейчас вязко. В поселке бой принимать не хотелось: местные запросто могли ударить нам в спину.

Мне было поручено на рожон не лезть и заниматься отстрелом офицеров, как сказал Ильин: «Это у тебя худо-бедно получается, а вот все остальное, скажем прямо, откровенно хреново». Ну что ж, спасибо на добром слове… Позицию я занял в рощице, вырыв на скорую руку три окопчика и плюхнувшись в один из них. Я еще успел замаскировать их ветками и выложить сухими листьями окопчик – не так грязно будет. Проверил винтовку, боеприпасы, бутыль с водой – хрен знает, сколько тут сидеть, а пить может захотеться. И достал фото Мейбел.

Ну что ж, любимая, если меня не станет, то не поминай лихом и будь счастлива. Ты-то без меня всяко проживешь, а вот я без тебя… И какая нелегкая заставила тебя ломануться на фронт? Дура ты, хоть и умная. Но что поделаешь…

Я встал на колени, они сразу намокли, даже сквозь листья, и прочитал «Отче наш», «Богородицу», молитву за рабу Господню Аллу и за все православное воинство… А потом, неожиданно для себя, поцеловал крестик и запел, как в детстве на Крестопоклонной:

Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое; победы православным христианом на сопротивныя даруя, и Твое сохраняя Крестом Твоим жительство.

19 (7) ноября 1854 года.

Лондон. Тауэр.

Сэр Теодор Фэллон, заложник. Или наложник?

Когда сэр Альфред Спенсер-Черчилль пришел ко мне вчера с извинениями, то я решил слегка «наехать» на него:

– Сэр Альфред, я весьма сожалею, что мое заточение в этом историческом месте нарушает пусть не букву, но дух наших договоренностей. Но я готов вас выслушать.

– Сэр Теодор, пришли страшные вести из Добруджи. Русские захватили ее и движутся к Силистрии. Наш флот ушел с Черного моря и держит оборону – так они это назвали – в Мраморном море. По крайней мере две вражеские эскадры действуют в непосредственной близости от Англии, наша торговля с Америкой и со Скандинавией, и даже наше сообщение с Ирландией практически прекратились. Разве что торговля с Францией, а также через Францию с Североамериканскими Соединенными Штатами и с нашими колониями в Америке, еще не полностью встала, хотя и там настолько повысились страховые премии, что… Впрочем, я думаю, что вам и так все понятно.

– Сэр Альфред, полагаю, в данной ситуации лучшим решением был бы мир с Россией. И чем скорее, тем лучше. Пусть французы и далее бодаются с русским императором, назвавшим их императора «другом», а не «братом».

– Из Франции… – Альфред на мгновение замялся, а потом со вздохом произнес: – Эх, вы все равно всё узнаете, так что лучше буду с вами честен до конца. Оттуда новости ничуть не лучше. Другой «наполеончик», Наполеон-Жозеф, перешел границу с Лотарингией и идет на Париж. Гарнизоны городов по пути следования переходят на его сторону. Он даже пообещал немецкоязычным владениям Франции независимость, так что и те за него горой. По непроверенным данным, Луи-Наполеон уже бежал из Парижа. Вполне вероятно, что он направляется в Англию. Как будто у нас тут мусорное ведро![44]44
  Когда свергнутый заирский диктатор Мобуту Сесе Секо захотел поселиться во Франции, именно так отреагировал один из французских политиков.


[Закрыть] Возможно, придется его выдать Франции в обмен на хорошее отношение со стороны нового Наполеона.

– А с русскими Франция воевать больше не будет, так это надо понимать?

– Нет, не будет. И турки сейчас в полном расстройстве: такого разгрома они не ожидали. Так что, полагаю, нам придется мириться. И именно для этого мы хотели бы с вами обсудить, кто есть кто в России и как именно нам следует к этому подходить. Вы же знакомы вроде и с императором, и с его министрами, и с эскадрой.

– Ну, с эскадрой немного знакомы и вы. А насчет всего остального… хотелось бы получить твердые гарантии, что меня выпустят отсюда и впредь будут со мной обходиться соответственно. И да… чтобы персона, незаслуженно пострадавшая из-за меня, не подвергалась никаким репрессиям.

– Если вы про мисс Мак-Грегор, то никто ее не удерживает.

– Значит, ее выкинули из Голландского дома. И она совсем одна, без денег, без друзей…

– Увы. Но мы можем… выдать ей определенную сумму на обустройство.

– Хоть так. Проследите, чтобы это случилось еще сегодня. И чтобы этой суммы хватало бы ей хотя бы на год безбедной жизни. Включая аренду жилья. Да и в будущем чтобы она не оставалась без средств. Поймите, романтического либо другого интереса к ней у меня нет, но пострадала она, как мне кажется, только за то, что ее увидели в моей компании.

– Хорошо, сэр Теодор. Постараюсь добиться всего этого, хотя в отношении вас, наверное, реалистично будет лишь смягчение режима. Рассчитываю навестить вас завтра или послезавтра. С хорошими новостями. И тогда, я надеюсь, мы сможем поработать над тем, что я вам описал?

– Если мне принесут бумагу и ручку, а еще лучше карандаш и ластик, то я подумаю над вашим вопросом и сделаю кое-какие наброски.

– Очень хорошо. Давайте я оставлю вам свои, – и он действительно достал их из портфеля. – Да, и еще… – и на столе оказалась бутылочка Walker’s Kilmarnock Whisky, как гордо сообщила нам этикетка. – Надеюсь, что вам это понравится.

– Благодарю вас, сэр Альфред. – Виски я не слишком любил, но на безрыбье, как говорится, и задница соловей… Кстати, не тот ли этот Джонни Уокер, подумал вдруг я[45]45
  Да, это тот самый Уокер. В Великобритании до 1856 года было запрещено смешивать виски; но как только этот запрет отменили, Уокер, мелкий торговец виски из Килмарнока, начал экспериментировать и создал свои всемирно известные бренды.


[Закрыть]. Хотя вряд ли, фамилия не самая редкая.

Вслух же я сказал лишь:

– До скорой встречи, сэр Альфред.

Прощание сэра Альфреда было более цветистым, но, когда он ушел, я сел и начал обдумывать, что именно им такого присоветовать. Потом меня повели на прогулку, и я краем глаза увидел, что, кроме моей двери, ни единая дверь по маршруту нашего следования заперта не была. Выход был на первом английском этаже (он же второй русский), но лестница как ни в чем не бывало шла дальше вниз, и меня так и подмывало посмотреть на нижний этаж и особенно на подвал. Но со мной были два йомена, и пришлось следовать на улицу и спускаться с небольшого балкончика по деревянной наружной лестнице.

Погулять мне дали на славу, а еще сводили в библиотеку, где я выбрал с десяток книг, которые мне пообещали принести в мою «гостевую комнату». А когда я наконец вернулся туда, на столе был накрыт ужин всяко получше, чем тот, которым меня кормили днем. И не успел я сесть за стол, как открылась дверь и вошла ее величество собственной персоной, с двумя молчаливыми служанками.

Не буду рассказывать о том, как мы провели эту ночь. Интересными были лишь два момента; один из них – это то, что я успел еще до прогулки подготовить мобильник. И когда ее величество в сопровождении дам уединилась в ванной комнате перед нашими с нею объятиями, я успел нажать на «запись». Конечно, батарейка скоро должна была сдохнуть, но я чувствовал, что отснятое может в будущем стать моим козырем – интереса смотреть на постельные игрища с участием моей персоны у меня не было, все-таки я не мадам Бирюкова.

Вторым же моментом был разговор в начале нашей совместной трапезы.

– Сэр Теодор, я вас предупреждала, что не потерплю другой дамы в вашей постели.

– Ваше величество, но ведь в моей постели «другой дамы» и не было.

– Тем не менее вы проводили много времени в компании этой… молодой особы. И подобное развитие событий было лишь вопросом времени.

– Мисс Мак-Грегор – единственный человек, с кем я мог поговорить в Голландском доме. Ничего у меня с ней не было.

– Знаю, сэр Теодор. Ее проверил мой придворный доктор. И подтвердил, что она virgo intacta[46]46
  Девственница.


[Закрыть]. Именно поэтому я ограничилась ее изгнанием из Голландского дома. И я решила дать указания, чтобы вас перевели из камеры в гостевую комнату.

– Тем не менее я остался под замком.

– Да, сэр Теодор, под замком. Чтобы больше не возникало таких… ситуаций.

Сегодня же утром мы с Викулей распрощались, и она пообещала посетить меня «послезавтра – завтра принц-консорт будет в Лондоне». В отличие от сэра Альфреда, ее величеству ничего про Катриону говорить не стоило: если бы Викуля даже заподозрила, что у меня есть интерес к прелестной шотландке, то она бы ее со свету сжила. Меня беспокоил лишь один вопрос: кто донес Ее Крючконосости про наши беседы? Я ни разу не видел других людей в Саду Королевы.

А после завтрака (типично английского, но с французскими пирожными и устрицами) мне сообщили, что ко мне пришел еще один визитер. Я ожидал увидеть сэра Альфреда, либо, может быть, Каттлея, но неожиданно для себя увидел человека лет тридцати пяти – сорока, с высоким лбом, обрамленным густой темно-каштановой шевелюрой, пышными бакенбардами и бородой клинышком. Одет он был в щегольской костюм с широким галстуком, конец которого скрывался за жилеткой. Он небрежно кивнул мне и сказал:

– Сэр Теодор, позвольте представиться. Зовут меня барон Майер Амшел де Ротшильд, из Букингэмшира. В данный момент я представляю Банковский дом Ротшильдов. И у меня есть к вам небольшой разговор.

– Я знаю, кто вы такой, – губы мои дрогнули в легкой улыбке, хотя внутри у меня все кипело. Сам Майер был, наверное, наиболее безобидным из всех тогдашних Ротшильдов, но вся семейка была еще тем клубком змей. И именно она финансировала войну против нас.

– Очень сожалею, сэр Теодор, что вас перевели из Голландского дома сюда, в Тауэр. Уверяю вас, это не входило в наши планы.

«Ах ты, друг мой ситный, – подумал я. – Так, значит, это вы донесли Вике про Катриону? Тогда, как говорится, пазл сходится».

Вслух же я лишь сказал:

– Барон, ваш визит ко мне, вероятно, преследует некие интересы.

– Именно так, сэр Теодор. Видите ли, нам хотелось бы наладить отношения с Россией. У нас до недавнего времени были связи с канцлером Нессельроде, но…

– Но он уже не при делах. А что вы хотите от меня? Я здесь беглец, никаким влиянием и никакой властью не пользуюсь.

– Нам это известно. Но хотелось бы получить вашу оценку русского императора и людей его окружения, а в особенности той самой таинственной эскадры, к которой вы, если я не ошибаюсь, имеете отношение.

– Хорошо, барон, ну а что вы можете мне пообещать взамен?

– Боюсь, что нам не удастся переупрямить ее величество. А вот улучшить условия вашего пребывания здесь нам вполне под силу. Равно как и выплатить вам определенное… скажем так, вознаграждение. Например, тысячу гиней.

– Маловато будет, – усмехнулся я. – За такую информацию можно бы сумму увеличить раз этак в десять, плюс процент от выданных России кредитов.

– На последнее мы согласиться не сможем, сами понимаете, но мы действительно смогли бы увеличить вознаграждение… в несколько раз. Я поговорю с… другими членами семьи.

Я думал озадачить его организацией побега, но потом подумал, что этой малопочтенной семейке лучше не доверять подобные мысли. То же касалось и бедной Катрионы. Поэтому я лишь сказал:

– Хорошо, барон. А вместо процентов будет достаточно, если вы уговорите ее величество дать мне свободу.

– Можем попробовать, конечно, но я не очень верю в успех. Впрочем… вода, как вы знаете, камень точит, так что через какое-то время, может быть, что-то и получится.

Раскланявшись и пообещав вернуться ко мне на следующий день, представитель банкирского клана покинул мое новое обиталище. Естественно, после его ухода в двери заскрежетал ключ: меня снова запирали.

20 (8) ноября 1854 года.

Эски Джума[47]47
  Ныне Тарговиште.


[Закрыть], госпиталь.

Штабс-капитан Домбровский Николай Максимович, пациент

Я очнулся оттого, что рядом со мной кто-то горько рыдал. Голова раскалывалась, сильно болела нога. Каким-то образом открыв глаза, я увидел… Мейбел. С трудом улыбнувшись, я спросил:

– Мейбел… милая… откуда ты… где я?

– В госпитале! А надо было бы тебя сразу в сумасшедший дом отправить. Второй раз уже доставляют тебя ко мне в таком виде… Пройди одна из пуль на полдюйма в сторону – и что бы я делала? Хоронила тебя? И как мне было бы дальше жить?

Какая-то смутно знакомая врачиха заглянула в палату:

– Мейбел, ты что? Ему покой нужен.

Та чуть сникла и, посмотрев на меня достаточно грозно, продефилировала в сторону выхода из палаты.

А докторша подошла ко мне и с улыбкой сказала:

– Ничего страшного с тобой не произошло. Нога заживет, а на голове шрам останется, да и то его под волосами не видно будет. К тому же шрамы украшают настоящего мужчину.

– Доктор, я не помню ничего.

– Просто ты был под наркозом, оттого и не помнишь. Скоро, как Шварценеггер, вспомнишь всё. Меня-то хоть знаешь?

– Вспомнил! Саша Иванова! А вот где я и как сюда попал?

– Ты находишься в госпитале в Эски Джума. Тебя и некоторых других эвакуировали на «тиграх» из Алфатара. Вовремя эвакуировали. Если бы не успели, то ты бы оказался не здесь, а в могиле.

– А мы победили?

– Вы там еще кое-как рыпались, и если бы не прибывшее вовремя подкрепление, то турки могли бы и дожать вас. А так их побили – и тех, кто пришел из Хаджиоглу Пазарджика, и тех, кто шел с юга. А тебя нашли в роще без сознания.

– А Мейбел…

– Ты бы видел, как она убивалась, когда тебя увидела… Прямо как Ярославна на городской стене Путивля. Ладно, не бери в голову, все пройдет. А теперь давай я тебя осмотрю.

Скинув одеяло и простынь и задрав ночную рубашку, коя, как оказалось, была единственным, что было на меня надето – мне вдруг стало неожиданно неловко от того, что другая женщина видит то, что, по идее, принадлежит Мейбел, и мне пришлось себя уговаривать, что она врач, – она сняла повязку, осмотрела глубокую ссадину (пуля, похоже, прошла по касательной), помазала ее чем-то, отчего та заболела еще пуще, вновь перевязала меня. Потом она осмотрела мою голову, точно так же помазала ее и наклеила пластырь.

– Ну что ж, больной, выглядишь ты хорошо. Тебе это… в туалет… не надо?

– Да нет вроде, – немного подумав, ответил я.

– Ну, если что, утка у тебя под кроватью. Дашь знать. Я пошла дальше, а Мейбел сейчас к тебе вернется. Или, если что, кричи – придет ближайшая медсестра.

И Саша вышла. А я, несмотря на отчаянную головную боль, попытался припомнить, что же произошло у этого проклятого Алфатара…

Вот движутся по дороге турки – все ближе, ближе. Впереди идет конница, за ней – какие-то повозки, далее – одна за другой четыре пушки сравнительно небольшого калибра, за ними еще конница. Турок так много, что из моего окопчика – полметра в ширину и в глубину, два метра в длину – не видно конца колонны. Ну что ж, бояться будем потом. Если оно будет, конечно, это «потом».

Я выцеливаю едущего впереди колонны турка в шитом золотом мундире, с эполетами на плечах. Выстрел. Он падает кулем. Пока до турок дошло, что происходит, стреляю по второму, тоже с эполетами, хоть и не в столь красочном мундире. Этот упал с лошади, надсадно вопя. Эх, похоже, его я только подранил…

Тут в бой вступают пулеметы, потом слышатся залпы штуцеров. Но уже через несколько секунд турки спешиваются, кто-то пытается увести коней, что не так-то и просто, если учесть, что по обеим сторонам дороги распаханные поля. Еще минута, и они залегают, кто на дороге, а кто и прямо в поле, в грязь. Турки пытаются развернуть артиллерию…

Ну что ж, попробуем достать пушкарей. Выстрел – и человек, отдававший команды у первого орудия, падает как подкошенный. Расчеты других орудий расстреливают очередями пулеметы.

Порядок, турки даже не успели ни одного орудия зарядить. Кто-то спешно копает землю у дороги, затаскивает пушки в импровизированные капониры, но огонь с нашей стороны останавливает их. С их стороны тоже раздаются выстрелы: пока одни заряжают, стоя на коленях, другие лежа стреляют, причем, увы, достаточно метко. Но все равно ситуация напоминает пат в шахматах: вперед продвинуться они не могут – пулеметы не дают им и головы поднять, но и у нас шансов особых нет. Вскоре на их позиции начинают падать мины – начинает работать второй миномет на хаджиоглуйской (ну и названьице!) дороге, вместе с еще двумя пулеметами – оттуда как раз слышна ожесточенная перестрелка.

Посмотрим, как болгары покажут себя в деле, думаю я, не все же им безоружным глотки резать. И тут вспоминаю: вроде снайперу нужно позицию менять, во всяком случае, так в инструкциях написано. Перекатываюсь из первого своего окопчика в сторону второго, уже почти докатился, и…

По ноге словно кто-то ударил палкой. Ныряю в окопчик, смотрю: нога в крови. Открываю аптечку, достаю жгут, перетягиваю ногу чуть выше раны, затем срезаю штанину. Похоже, что кость не задета… Ага, вот шприц – антишоковое… Мажу ранку какой-то гадостью из тюбика, перебинтовываю, глотаю таблетку, запиваю водой из фляги и опять приникаю к прицелу. Что-что, а стрелять я пока могу.

И тут происходит непоправимое. Греческие ополченцы несутся толпой на турок с саблями и пистолетами в руках. Турки их расстреливают: условия близки для них к полигонным, но что еще хуже, греки полностью перекрывают нам сектор обстрела. Вскоре от греков остаются рожки да ножки, а по моей рощице прямой наводкой бьет турецкое орудие. И это последнее, что я помню…

В коридоре послышались шаги; это не Мейбел, это явно мужчина, подумал я. И тут входит Николай Ильин, с рукой на перевязи, бодрый и довольный жизнью.

– Ник! Ну как ты?

– Нормально, Колян. А ты?

– Ничего страшного. Вот только кость задело. Больно, но я терплю. А у тебя, как я слышал, тоже все более или менее в ажуре. Пуля прошла сквозь мясо, а по голове тебе каким-то камнем ударило, когда снаряд взорвался на небольшом отдалении. Но черепушка у тебя оказалась на удивление крепкой. Невеста твоя рассказала мне… И откуда у женщин столько слез берется?

– А чем кончилось… это… в Алфатаре?

– Задавили бы нас турки. Греков практически всех поубивало, от болгар осталось десятка два – их донцы спасли. Они тоже потеряли где-то половину, к счастью, в основном ранеными… «Легионеры» сумели обойти турок – по мокрой пашне, представляешь! – и ударили им во фланг, потеряв где-то треть. Потери моей роты – тридцать три «двухсотых», из них семь «наших», остальные охотники. Практически все остальные ранены, хотя большинство легко.

А потом подошел драгунский полк, пара БМП и «тигры» – турки из Хаджиоглу сразу начали сдаваться, оказавшись в окружении, а турки из Гази сначала попытались отступить, но потом тоже побросали оружие. Захватили мы порядка семисот пленных. Может, и посопротивлялись бы они подольше, да только ты первым же выстрелом их командира завалил, Мехмеда Али-пашу, а вторым – его заместителя. А остальные так и не смогли наладить оборону.

– Второго я только ранил…

– Он все равно умер от потери крови, так что можешь сделать еще одну зарубку на прикладе. Сколько у тебя их получается за этот бой – пять? шесть?

– Если с этим, то семь.

– А какого хрена ты полез из одного окопа в другой?

– Позицию надо было менять. Так в инструкции написано.

– Позицию?.. Не заметил бы тебя никто, если б не это. Ну да ладно, отдыхай. Готовь дырочку на мундире для ордена.

– А когда меня выпишут?

– Боюсь, что на этой войне тебе пострелять уже не придется. Мне, впрочем, тоже. Займись пока статейками, у тебя они хорошо получаются. Однако стреляешь ты еще лучше, и, надеюсь, у тебя еще будет возможность этим заняться. Ну ладно, давай лечись дальше. Я Мейбел обещал с тобой беседовать не более пяти минут.

Тут в палату влетела моя ненаглядная, посмотрела на Колю взглядом Медузы Горгоны, от которого тот буквально растворился в воздухе. Мейбел бросилась ко мне, стала горячо целовать, а потом по-бабьи запричитала:

– Глупый… я больше всего боюсь тебя потерять… не обижайся на меня…

Я с трудом обнял ее одной рукой и подумал, что жизнь хороша и жить хорошо… Даже когда ты в больнице, башка ноет и нога болит…

20 (8) ноября 1854 года.

Ла-Манш у Булони-сюр-мер. Борт личной яхты императора «La Reine Hortense»[48]48
  «Королева Гортензия».


[Закрыть].

Шарль-Луи Наполеон Бонапарт, свергнутый император Франции

Наполеон стоял у леера и неотрывно смотрел на французский берег: на меловые утесы, широкие песчаные пляжи, на здание казино, Булонскую колонну и недостроенную базилику, которая, как давно уже обещают, вознесется более чем на сотню метров… Утреннее солнце постепенно теряло оттенки красного, берег был все дальше, и бывший император вдруг понял, что, возможно, видит все это он в последний раз.

Да, подумал бывший император, повезло еще, что он вчера находился в своем Шато де Компьень, решив сделать себе небольшой подарок и отдохнуть от свалившихся на его голову неприятностей. В последнее время все шло наперекосяк. Его войска были разгромлены сначала на Балтике, потом в этом проклятом Крыму. Те же, кто успел высадиться в Евпатории, в большинстве своем там – остались и спасибо английским «друзьям» – и попали в плен, во главе с кузеном Наполеоном-Жозефом, успевшим, впрочем, отличиться в самом начале вторжения, в битве при какой-то там Альме.

Пришлось набирать и обучать новые части, с тем чтобы можно было наконец наказать эту сволочь Николая, посмевшего унизить его, Наполеона, в поздравительной телеграмме по случаю его коронации. Но и те полки, которые сейчас находятся в Османской империи, частью попали в плен, а частью позорно бегут, поджав хвост. Разве что в крепостях на Дунае – в Силистрии и в Рущуке – все вроде еще хорошо.

И тут этот предатель, даром что двоюродный брат, нежданно объявился в Лотарингии и провозгласил себя новым императором. Отменил призыв, дал свободу Эльзасу и Лотарингии, пообещал автономию бретонцам и корсиканцам… А самое главное – гарантировал, что война с русскими прекратится незамедлительно. Не так уж и много – но его продвижение к Парижу напоминает триумфальное шествие. Один за другим города открывают ворота и присягают ему. Из Вердена в Реймс он отправился даже не верхом, а на поезде – после того, как делегация из столицы Шампани прибыла к нему и присягнула на верность.

Именно поэтому, оставив Париж на попечение министров, Луи-Наполеон направился позавчера в свой замок в Компьене. Городок сей находился на железной дороге из Парижа в Булонь, где Наполеона на всякий случай ожидала императорская яхта «Королева Гортензия». Между дворцом Тюильри в Париже и Компьенским замком имелась телеграфная связь. В Компьене его ждала Гортензия Дюварри, дочка местного лесника, с которой он познакомился совсем недавно. А еще там Луи-Наполеон собирался совместить приятное с полезным: в час дня к нему должен был прибыть Майер де Ротшильд для обсуждения еще одного льготного кредита. Ведь, как сказал в свое время Джан Джакомо Тривульцио Людовику XII, для войны нужны три вещи: деньги, деньги и еще раз деньги. И они будут.