Текст книги "Рассказы без хэппи-энда"

Рассказы без хэппи-энда
Виталий Штольман

Корректор Валентина Корионова

Иллюстратор Kovaris

© Виталий Штольман, 2023

© Kovaris, иллюстрации, 2023

ISBN 978-5-0056-8431-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Интерлюдия

Он сидел под тусклым светом ночной лампы и что-то писал в своем блокноте. Жалюзи в его комнате были закрыты и почти не пропускали дневной свет. Рядом стояла початая бутылка дешевого коньяка и железная кружка. К нему пришла муза, воодушевившая на новый рассказ, но пришла и жена, нарушившая творческую идиллию.

– Ты что, охренел, скотина?! Время – обед, а ты уже хлещешь.

– Отстань, Жень, ко мне муза пришла.

– Хуюза.

Она резким движением выхватила бутылку и вылила ее в раковину. Далее очередь пошла за стаканом.

– Это преступление против человечества. Что ты творишь, женщина? Не видишь, я творю. Надо ценить эти моменты и уважительно относиться к музе.

– А к своей сеньоре ты не хочешь уважительно отнестись? Задолбал уже сидеть на моей шее. Возомнил из себя писателя, сил моих больше на тебя нет. Все пишет и пишет, пишет и пишет. Когда ты уже на работу устроишься?

– Я вообще-то писатель. Это моя работа.

– Да-да, я уже это 1000 раз слышала. Виталий Штольман – непризнанный гений русской литературы. Недо-Толстой! Где деньги-то с твоей писанины?

– Ты что, обалдела, так называть мои творения? Просто эти люди не хотят видеть очевидное. Они меня не понимают. Мы живем в мрачном мире. Посмотри в окно. Я пишу на злобу дня о людской черноте.

– Очевидного не видишь ты. Спасибо твоей бабушке, что оставила эту квартиру.

– Нормальная квартира. Нормальный райончик.

– Ага. В Люберцах. Просто прекрасный райончик.

– Да, здесь живут самые настоящие люди. С самыми настоящими жизненными драмами. О них я и пишу.

– Да тут одни алкаши и наркоманы бродят.

– Везде бродят. Вообще, тут много хороших людей, Жень. Открой глаза!

– Я с тобой разведусь, скотина!

– Не разведешься. Ты знаешь, что я – гений.

– Ты – алкаш и тунеядец.

– Сейчас опубликую «Красные кирпичи» – и будут тебе деньги. Не ори!

– Ты же был нормальным, работал, как все. Зачем вообще ты решил стать писателем?

– Не хочется быть как все. Я вижу красоту в этом сером мире. И каждая мрачная история навеивает мысли.

– На какие мысли? Что ты вообще несешь? Доктору покажись!

– На самые разные. Люди, читающие одну и ту же книгу, получают разное послевкусие.

– Ты можешь выйти из образа?

– Такова жизнь, Евгения.

– Я сейчас скалку возьму и как огрею тебя по хребтине.

– Каждый великий писатель не умирал от естественных причин. Пушкин. Лермонтов. Мне продолжать?

– А чего это ты себя в один ряд с ними ставишь? Тебе до Золотого века русской литературы как до Китая раком.

– Многие известные люди при жизни были никем, а после смерти их имя накрыло величие.

– А какое мне дело до твоего величия? Коммуналка вон снова выросла. Продукты. Проезд.

– Все ты о мирском да о мирском, любовь моя!

– Для кого ты вообще этот мрачняк пишешь?

– О-о-о-о-о, ты все-таки читала?

– Немного.

– У каждой истории есть своя аудитория.

– Деньги когда будут? Хватит мне спагетти на уши развешивать.

– Говорю ж, сейчас опубликую «Красные кирпичи», сборник рассказов скомпоную – и вуаля, а там сяду «Гриффонов с колоннами» переписывать. Все будет, Евгения, не переживай.

– Ты пьяный эти названия придумал?

– Естественно. Я и написал их тоже синим.

– Я точно с тобой разведусь, алкашина.

– Ты просто такая же, как они. Не понимаешь полета мысли. Полета мысли глубоко мыслящего человека. Виталий Штольман слишком гениален для тебя.

Она взяла скалку и подошла вплотную. Он резко подорвался на другую сторону стола.

– Жень, и еще в идеях «Свидания Данилы Алексеева».

– Ты, блять, серьезно собрался описывать похождения своего блядского дружка?

– Даня – норм чел.

В него полетела скалка. Бросок оказался метким.

– Ты просто не понимаешь, это сатирический роман про отношения.

– Наладь свои сначала отношения. Завтра же пойдешь искать работу, ты меня понял?

– Нет.

– Убью, – кинулась на него она – и начала душить.

– Завтра отнесу все в издательство, – прохрипел он.

– И пойдешь устраиваться на работу.

– Хорошо. Послезавтра.

– Завтра. Я сказала.

– Гений русского писателя разбит о быт. А кем? Родной женой. Кто бы мог подумать? Даже к Бруту меньше претензий. Спасибо, любимая!

– Мне снова взять скалку?

– На вот, лучше прочитай.

– Что это?

– «Батя» рассказ называется.

Батя

Он смотрел на меня диким взглядом, за которым скрывалась чернота, разъедавшая его изнутри. Когда-то я называл его Батей, но сейчас в нем осталась лишь оболочка, смутно напоминающая родного человека.

Сколько я его помню, он всегда бухал, а все бегали за ним и пытались спасти. Первое время ему было стыдно, затем он стал воспринимать все это как должное. Апогеем сего стало принятие рабства, лежащего на дне бутылки. Батя портил все, к чему прикасался. Он пил, когда ему было хорошо, он пил, когда было плохо. Бутылка стала ему подругой, женой и матерью одновременно. Своих-то всех он свел в могилу.

Ушла бабушка, его мать, а затем и моя. Я ненавидел его, а он ненавидел всех, кто мешал ему пить. Мать. Жену. Врачей. Меня. Он ненавидел даже моего младшего брата, который пошел по его стопам, потому что тот мог выпить его горючее.

Я долго не видел его. Он скитался где-то по миру. Миру маргиналов и отребья, которые, открыв глаза, имели только одну мысль – нажраться. Спиртовой эгоизм отправлял этих людей в агонию пред неутомимым желанием. Желанием напиться и забыться.

– Пусти, – заорал он, – это мой дом!

– Пошел вон отсюда, дочь разбудишь!

– Пусти! – еще громче заорал он и ринулся на меня.

Я молча ударил ему в грудь, и он упал. Затем сел.

– Дай выпить!

Он не просил, а требовал, словно весь мир обязан ему. Я прекрасно понимал, что диалог вести с этим животным нет никакого смысла. Ведомый инстинктом, он пришел туда, где его когда-то любили, ценили и уважали, пока он не перешел все границы. Дома спали мои жена и дочь, и меньшее, чего я хотел, так это устраивать семейную встречу с обезумевшим дедом.

– Щенок, иди и принеси мне выпить! Я знаю, у тебя есть, – продолжал орать он.

Из-за двери выглянула пожилая соседка: «Опять припорол сюда обожратый? Скотина! Никак не оставит ребенка в покое!»

Затем она громко хлопнула дверью.

– Сука! Старая сука, – пробормотал тот, – ненавижу!

Я просто закрыл дверь.

– Выродок! Ненавижу! – доносилось оттуда.

Встала жена.

– Опять?

– Ага.

– Сделай что-нибудь, пока он Аньку не разбудил.

Я вышел и придал ускорение этому телу в сторону выхода из подъезда.

– Убивают! Люди добрые, помогите!

– Время – два ночи. Заткнись, – начал закипать я.

Он встал и поплелся к колонке. Пару раз упал, но все же дошел. Еще 5 минут пытался попить, но падал. Я решил помочь, нажав на рычаг колонки. Струя холодной воды ударила четко ему в голову. Он начал приходить в себя.

– Семен?

– Полегчало?

– Есть выпить?

– Давай шурши туда, откуда пришел.

– Здесь мой дом.

– Здесь тебе больше не рады!

– Но здесь же. Мой дом, – начал рыдать он, – Семен, ты – мой сын, а я – твой отец.

– Выпить не дам.

– Сука.

В этот момент во двор заехал милицейский «бобик», из которого выгрузились два стража порядка.

– Буянит?

– Ага. Весь дом всполошил.

– Родственник или сосед?

– Да я без понятия, кто это, заберите его уже, я пошел спать.

– Семен, сука! – завопил пропоец. – Какая же ты сука!

– Доброй ночи, – пожелал мне сержант.

– И вам, надеюсь, тоже доброй.

Я шел в сторону дома под звуки ударов берец о человеческую плоть. Мне не было его жалко. Он уже давно не человек.

У двери в квартиру меня ждала жена. Она наблюдала все происходящее через окно.

– Сём, он ведь снова вернется?

– Однозначно, это ж Батя, он всегда возвращается.

Радио

На улице моросил противный дождь. Небо было затянуто однородной серой массой. Уныло. Грустно. И без перспектив на свет. Это был его последний день. Последний день его никчемной жизни. Жизни без радости и счастья. Жизни, пропитанной болью и слезами. Жизни, где говорить громко, опасно для той самой жизни. Любое направление движения с легкостью могло поменяться на падение. Падение в пропасть. Пропасть, где заблудшие души не находят покоя. Пропасть, где оказываются все несогласные. Пропасть, ставшая их последним пристанищем в разбитых желаниях – сделать свою жизнь лучше.

– Целься! – громким голосом скомандовал обрюзгший чиновник в лакированных сапогах. Кто он? Зачем он отдает такие команды? Он палач или жертва, которая сама боится встать на мое место? Кто эти юнцы, что трясущимися руками направляют на меня свои винтовки? Почему они вступили в ряды эскадронов смерти?

Если бы им нравилось убивать, ручонки точно бы не тряслись. Их явно заставили! Их явно лишили выбора! Самого простого и банального выбора. Жить так, как душе угодно. Думай, как говорят. Мысли, как говорят. А затем ты окажешься здесь с винтовкой в руках. Либо стреляешь ты, либо в тебя. Такой выбор им представляют. А выбор ли это вообще?

Я не убийца. Я не вор. И даже не революционер. Я просто говорил. Говорил то, что хотел. А хотел я то, чего не хотят они. Люди из дворцов, задающих тон того, о чем должны говорить другие. Люди, набивающие свои карманы, прикрываясь навязанной обществу идеологией. Обществу таких чинуш, отдающих команды, и зеленых юнцов, сознание которых словно пластилин, смятый в фигурку послушного солдатика пропагандистами режима Хорхе Рафаэля Видела.

На низких частотах из подвала латиноамериканского гетто вещало радио «Голос». Я говорил то, что хотел. А хотел я то, чего не хотят они. Я не знал, слушают меня или нет. Я не знал, кто моя аудитория. Я говорил потому, что не мог не говорить. Да и молчать не мог я тоже. Мне не нравилась гайка, закручиваемая изо дня в день. Мне не нравились перекрытые трубы. Я был зол, но не смел. Я прятался, но знал, что меня найдут. Этот день был неизбежен. И он настал.

Был ли в этом смысл? Может, это все зря? А может, меня и не слушал никто вовсе? Может, они уже не способны слушать? Слушать иное. Ведь мыслить не так опасно. Ведь мыслить не так глупо. Мыслить, как говорят, – хорошо. Мыслить, как говорят – перспективно. Перспективно и хорошо – не стоять тут. Пред дулами трясущихся винтовок. Ведь если ты еще дышишь и набиваешь брюхо, то ты – жив, а жизнь ли это – это уже другой вопрос. Вопрос выживания. Вопрос предательства самого себя. Вопрос рабства на мысленном уровне.

Почему я здесь? Почему мыслить иначе настолько страшно?

Вместо ответа на мои вопросы я услышал лишь: «Огонь!»

Острая боль пробежала по телу, накормленному свинцом вместо вкусного стейка. Почему все сложилось именно так? Каждому свое. Я ж не лаял по ветру, поэтому я здесь?

– Собаке собачья смерть! – крикнул дирижер сего действа.

– Собаке собачья смерть! – хором поддержали его юнцы.

Как же мне вас всех жаль. Вы – роботы. Роботы без души. Роботы, которым с малого детства внушали, что быть роботом – это жизненный план. Вы ни в чем не виноваты. Вы такие же жертвы, как я. Но вы там, а я тут. Лежу и смотрю на небо. Солнце так и не вышло. Стало темнеть. Я закрыл глаза. Последний эфир радио «Голос» оборвался.

На этом все, мои дорогие слушатели! Прощай, дорогая моему сердцу Аргентина! Прощай, жизнь! Я пытался, но увы! Прощай!

Девятово

– Здесь рождаются мечты, и тут же они умирают!

– Почему, дядь?

– Люди приезжают сюда покорять столицу, переполненные мечтами и надеждами. Мосты сожжены. Впереди только Москва. Впереди счастливое будущее. Девятово – это перевалочный пункт. Временное пристанище. Плацдарм для прыжка. На самом же деле эта трясина затягивает. Многие на этом погорели и остались здесь навсегда.

– Ну у тебя же есть работа, квартира?

– Понимаешь, племяш. 20 лет назад я был такой же, как и ты. Горящие глаза. Чистая энергия. Но…

– Что «но»?

Дядя замолчал. Достал из пачки сигарету и закурил.

– Плесни.

Я налил нам еще водки.

– Ну, будем!

Он выпил, глубоко затянулся и продолжил:

– Спустя 20 лет что я имею в итоге? Съемную квартиру. Низкооплачиваемую работу, где я должен горбатиться круглосуточно, чтобы хоть как-то выжить. Бывшую жену. Дочь, к которой меня не пускают. Алименты. Гастрит. И темную заблудшую душу.

Я налил еще.

– И где мы? Все еще в Девятово. Два часа до работы и два часа с нее. Полжизни в пути. Никаких перспектив и света в конце туннеля.

– Все могло же сложиться иначе.

– Могло. Но не сложилось. Москва не покорена. Пора ехать домой. Этот бой проигран, как и многолетняя война. Надо принять это.

– Так почему ты опустил руки?

– Я стар и слаб для всего этого, понимаешь?

– А что же делать, чтобы не остаться у разбитого корыта?

– Вот у тебя есть мечта?

– Ага. Тачку хочу крутую, чтобы девок красивых возить.

– Дурак ты, Вася. Это не мечта, а цель глупого молокососа. Ну вот будет у тебя тачка, и что дальше?

– Буду с девками фестивалить.

– А дальше что? Свадьба, ипотека, развод, алименты? И все это будет происходить в Девятово. Москву ты будешь видеть из окна своего офиса, окна автобуса или электрички, несущих тебя в далекое Замкадье, и по телевизору.

– Какое-то проклятое ваше Девятово.

– Таких Девятовых вокруг Москвы – сотни, и каждый день туда приезжают такие покорители, как и ты. За лучшей жизнью. За мечтой. А в итоге получают еще худшую жизнь. Жизнь ради чего? Ради съемной или ипотечной квартиры? Зачем все это надо было? Страдать ради счастливого будущего, которое так может и не наступить?

– Так что делать-то, дядь?

– Знал бы прикуп, жил бы в Сочи. Плесни!

Я не мог пить со скоростью своего дяди, но отставать было бы неприлично. На Родине было принято пить, пока не упадешь. Разум мутнел, все расплывалось, мысли дядьки становились все сложнее для понимания.

Мы вышли на балкон. Дядька снова закурил.

– Смотри, какое небо красивое.

– Ага.

– А дома-то те же звезды.

– Ну да.

– Только тут воняет со свалки, а дома – пахнет благоухающей природой.

– И-и-и?

– Подумай на досуге, где ты сейчас находишься? И зачем?

Я молчал. Сложно думать, когда в тебе пол-литра.

– Пойдем на посошок и спать.

– Хорошо.

Ночью я плохо спал, да еще и дядька храпел, как взлетающий боинг. Встал я в пять утра. Светало. Дико болела голова. Жажда не утолялась. Было мерзко как телу, так и душе. Я подошел к окну. На улице было так же. Я по-прежнему был в Девятово.

В месте, где рождаются и умирают мечты. В голову закралась мысль свалить отсюда. Но куда? Вопрос. Очень хороший вопрос.

Кубик-рубик

На мое семилетие мне подарили кубик-рубик. Эта была сложная игрушка, которая не давалась мне даже с журналом по сборке. Целыми днями я крутил эту штуковину, пытаясь собрать ее. Дома. Во дворе. В школе.

Научился я собирать только одну сторону полностью и нижний ряд прилегающих граней.

– Не получается? – подсел рядом со мной какой-то мужик.

– Не-а.

– Докуда уже собрал?

– Только нижний ряд, – вздохнул я.

– Хочешь, покажу, как собрать второй?

– А вы что, умеете? – обрадовался я.

– Ага.

– Ух ты!

Я отдал ему кубик, и он несколькими движениями собрал второй ряд.

– Ого-о-о-о-о!

– Да это просто.

Затем он медленно показал мне, как крутить кубик, чтобы собрать второй ряд.

– А теперь сам.

– Смотрите, смотрите, у меня получилось!

Радости моей не было предела.

– А дальше как?

– Потом покажу. Всему свое время, мой друг.

– А как вас зовут?

– Дядя Дима.

– А меня Вася.

Он крепко пожал мне руку и ушел.

На следующее утро я снова сидел на лавке перед домом и крутил этот проклятый кубик. В журнале было написано, что я должен был теперь собрать на верхней стороне крест. Но как собрать его, не разрушив остальное? Как же все непонятно. Вот бы дядя Дима показал, но он не пришел. Не пришел и на следующий день. Кубик все не давался мне. Я злился. Очень злился.

– Ну что, как успехи? – раздался задорный голос дяди Димы из-за спины на третий день.

– О-о-о-о-о, дядя Дима, – обрадовался я, – что-то не получается. Покажите, как дальше.

Он сел рядом и начал объяснять, как крутить кубик.

– Эй, отошел от него! – крикнул появившийся во дворе отец.

– Лёнь, да ты чего, я ж пацану твоему только показываю, как кубик собрать.

– Если ты сейчас не потеряешься, я тебе втащу, понял, урод?

– Да понял, понял. Пока, студент! – подмигнув мне, дядя Дима встал и пошел домой.

Оказывается, жил он в соседнем подъезде.

– И к сыну моему больше не подходи! – крикнул ему вдогонку отец.

– Пап, а почему ты его прогнал, он ведь помочь хотел?

– Тебе нельзя общаться с незнакомыми взрослыми дядями.

– Ну я же его знаю. Это дядя Дима. Вон там живет, – и показал пальцем в сторону его подъезда.

– Я все сказал.

– Ну почему?

– Да потому, что он наркоман.

– А кто это?

– Плохой, в общем, он.

– А мне показалось, что он хороший.

– Вася, я запрещаю тебе с ним общаться, понял?

– Почему?

– По кочану!

– Понял, понял, – грустно сказал я.

Я продолжал изо дня в день тренироваться крутить кубик. После креста оставалась какая-то маленькая загадка, и кубик был бы собран, но увы. Эта тайна так и осталась тайной. Вот бы дядя Дима помог, но его почему-то не было.

Спустя неделю я по традиции сидел на лавке и крутил этот треклятый кубик. Возле дома собиралась толпа. Все были в черном. Бабушки раскидывали еловые ветки. Мне стало интересно, что происходит. Какой-то мужик вынес две табуретки и поставил их друг напротив друга, а затем вынесли ящик, в котором лежал дядя Дима.

– Вася, иди сюда! – крикнула мне вышедшая из подъезда мама. – Пойдем домой, нечего тут смотреть.

– Мам, мам, там дядя Дима лежит, который мне кубик-рубик собирал.

Мама молчала.

– Мам, это что, гроб? – не унимался я.

– Пошли уже. Умер твой дядя Дима. Снаркоманился!

– А что значит «снаркоманился»?

– Кашу не ел, вот и помер.

– Ого-о-о-о!

Так кубик-рубик мне и не покорился. Я оставил его несобранным на лавке у подъезда дяди Димы.

Шахматы

Каждое лето меня отвозили к деду в деревню. Беззаботные были времена. Я развлекался с местными мальчишками, крутил хвосты коровам, гонял палкой гусей, а затем гуси гоняли меня, ел грязную вишню прямо с дерева, стрелял из рогатки по банкам, висевшим на кольях забора, бегал от разъяренных бабок, огорченных моей меткой стрельбой. Но однажды дед научил меня играть в шахматы.

Он всю жизнь проработал на заводе, производившем игральные доски и фигуры для этой игры. Дома у него было несколько потрясающих наборов. Лакированные фигурки. Блестящая доска. У каждой фигуры свои возможности для хода. А все вместе они – единое войско, выступающее против соперника. Дед говорил, что существует масса тактик и стратегий.

Целое лето я изучал правила игры. Кто как может ходить и куда. Перед самым отъездом моя решимость обыграть деда была невероятно высока, и я вызвал его на поединок. Дед пояснил, что поддаваться не будет. Если я его выиграю, то только в честной борьбе. А затем влепил мне детский мат. Так и разрушились мои иллюзии.

Он достал из шкафа, набитого сотнями книг о шахматах, потрепанный экземпляр какого-то Бобби Фишера, который так и назывался – «Бобби Фишер учит играть в шахматы». Эта книга стала моим подарком.

– Научишься играть, когда сможешь победить меня, – сказал он на прощанье и подарил мне книгу.

Я прочитал ее от корки до корки, а затем записался в шахматный клуб в Доме пионеров. Там-то я и узнал, кто такой Бобби Фишер. В клубе висела картина, где двое мужчин играли в шахматы. Преподаватель рассказал, что это фото сделано на игре за звание чемпиона мира в 1972 году. Борис Спасский и как раз Бобби Фишер.

Следующим летом я был полон решимости взять реванш у своего деда, но был бит. Был бит и следующим летом, и следующим. Я уверенно покорял один юношеский разряд по шахматам за другим, затем взрослые, но каждое лето я проигрывал сотни партий своему деду, не имевшему даже юношеского.

Каждый раз он повторял фразу Эммануэля Ласкера: «Единственный путь стать умнее – играть с более сильным противником». И я играл.

К концу школы я стал мастером спорта по шахматам, но снова был бит своим дедом. Меня это дико бесило. Я тысячу раз хотел бросить шахматы, я бил доски, выбрасывал короля, но тяга к победе не давала опустить руки. Меня не интересовали эти разряды, титулы и звания. Я хотел победить только одного человека – столяра с шахматной фабрики. Моего деда. Иногда я думал, что он душу продал дьяволу, чтобы играть так в шахматы.

Спустя пару лет я стал чемпионом страны, а затем и Европы. К деду съездить не получалось. Слишком плотный был график. Турниры. Турниры. Турниры. А вот для подготовки к чемпионату мира я решил уехать в деревню, чтобы абстрагироваться от всего, кроме шахмат. И дед бы помог мне это сделать. Но я не успел. Дед умер. Он так и ушел непобежденным.

Я забрал все книги из его шкафа, часть оставил себе, а остальные отдал в свой первый шахматный кружок в Доме пионеров. Теперь рядом с фотографией Спасского и Фишера висела моя фотография с чемпионата Европы. После победы на чемпионате мира один репортер спросил у меня:

– Каково это – быть одним из сильнейших игроков современности?

– Это все неважно. Я всю жизнь хотел победить лишь одного человека, но так и не смог. Ни одной из тысяч партий.

Я встал и пошел на выход. Глаза наполнялись слезами. Репортеры тарахтели один за другим: «Кто этот человек?» – и бежали за мной.

– Это мой дед – столяр с шахматной фабрики, – уходя, сказал я.

Эмоции наполнили меня, и слезы текли рекой. А в голове все крутилась его фраза: «Научишься играть, когда сможешь победить меня».

Я – чемпион мира по шахматам, который так и не научился играть!