Текст книги "Канцлер Мальтийского ордена: Вежливые люди императора. Северный Сфинкс. К морю марш вперед!"

Наша же задача – дать возможность британцам высадиться на берег и там положить их всех. Из пушек бить ядрами по шлюпкам, потом картечью – по десанту. Далее отработают егеря, и если инглизы попрут напролом, то тогда наши пулеметы и АГСы покажут мастер-класс.

Ладно, посмотрим, как оно будет. Может, в этот раз британцам посильнее достанется от датчан и они не рискнут пойти на Ревель. Хотя сэр Горацио – мужик упертый. Как ни крути, а все, скорее всего, закончится большой дракой.

– Скат, я Кир, – прохрипела рация. – Следуй к месту сбора. Пора двигаться на базу. Как там твои дела?

– Расскажу потом, – ответил я. – Есть кое-какие мысли.

– Понял, жду. До связи.

– До связи, – ответил мне Кир, в миру майор Никитин.

Я поправил разгрузку и зашагал в сторону развевающегося на шесте красного флажка – месту сбора наших орлов.

* * *

11 (23) марта 1801 года. Санкт-Петербург. Михайловский дворец.

Патрикеев Василий Васильевич, журналист и историк

Павел уже вполне сносно научился пользоваться рацией. Поэтому я ничуть не удивился, когда, отвечая на вызов, услышал в динамике голос императора:

– Василий Васильевич, я хотел бы вас видеть. Жду вас в библиотеке.

– Хорошо, государь, сей момент буду, – ответил я. Потом, задумчиво почесав голову, подумал про себя: и зачем я понадобился царю?

Выйдя из Кордегардии, я направился к главным воротам. Караульные – солдаты из лейб-гвардии Егерского батальона – уже хорошо знали меня в лицо. Поэтому они беспрепятственно пропустили меня во внутренний двор замка. По полутемным сырым коридорам я добрался до императорской библиотеки, где уже находились Павел, Игорь Михайлов и военный в генеральском мундире, полный, с умным лицом и слегка косящим правым глазом.

– Вот, Василий Васильевич, – с хитрой улыбкой обратился ко мне император, – хочу представить вам генерала от инфантерии и кавалера Михаила Илларионовича Голенищева-Кутузова.

– А это, сударь, – Павел кивнул в мою сторону, – Василий Васильевич Патрикеев, мой друг и советник по многим вопросам.

Кутузов с любопытством посмотрел на меня – видимо, слухи о моей скромной персоне уже разошлись по великосветским салонам столицы. И, как опытный царедворец, Михаил Илларионович решил, что знакомство с новым фаворитом императора будет для него полезно.

Он приветливо раскланялся со мной, отпустив какой-то комплимент по-французски. Я, плохо зная язык Дидро и Вольтера, поблагодарил как мог будущего светлейшего князя Смоленского (думаю, что в этой реальности титул Кутузова окажется несколько иным) и ответил уже по-русски, что мне приятно оказаться в числе знакомых такого умного и храброго человека.

– Господа, – Павел прервал наш обмен комплиментами, – я пригласил вас для того, чтобы обсудить грядущий поход в Ревель. Я уже рассказал Михаилу Илларионовичу о возможной британской диверсии. Он согласился со мной, что сие вполне вероятно, и что англичане в своей политике бесчестны и подлы. Как вы прекрасно сказали, Василий Васильевич: «У Англии нет ни постоянных союзников, ни постоянных врагов. У Англии есть только постоянные интересы».

– Браво! – воскликнул Кутузов. – Очень метко сказано!

Я хотел было возразить, сказав, что эта не моя фраза, а сэра Генри Джона Темпла Палмерстона, и произнесена она будет в Палате общин лишь через сорок с лишним лет. Но я воздержался и не стал до поры до времени раскрывать перед генералом Кутузовым наше иновременное происхождение.

– Василий Васильевич, – продолжил император, – я подумал и решил, что во главе будущей экспедиции необходимо поставить человека, имеющего боевой опыт, храброго, умного и способного быть не только воином, но и дипломатом. Именно таким человеком я считаю Михаила Илларионовича.

– Ваше императорское величество, – с почтительным поклоном произнес Кутузов, – я благодарен вам за доверие, которое вы оказали мне. Как ваш верный подданный, я готов выполнить любой ваш приказ.

– Я в этом не сомневаюсь, генерал, – кивнул Павел. – Давайте обсудим, как лучше защитить Ревель от наглых британцев.

– Вкратце, государь, мы уже доложили вам о предполагаемом развитии событий, – вступил в разговор подполковник Михайлов. – Мы тогда обратили ваше внимание на согласованность действий всех частей и отрядов армии и флота. Именно в согласии и взаимной помощи друг другу мы видим залог нашей победы.

– Думаю, господин подполковник, – сказал император, – что вы сможете обеспечить эту самую согласованность с помощью ваших радиостанций. Это такое изделие моих новых друзей, – произнес Павел, заметив недоуменный взгляд Кутузова, – с помощью которого можно передавать человеческую речь на большие расстояния.

– Как такое может быть, государь?! – удивленно воскликнул Кутузов. – Я не поверю в это чудо, пока не увижу его собственными глазами и не услышу собственными ушами слова, произнесенные другим человеком на расстоянии больше версты!

– Вскоре, сударь, вы все это увидите и услышите, – Павел с улыбкой посмотрел на Кутузова. – Поверьте мне, это не единственная удивительная вещь, которая есть у людей подполковника Михайлова.

– Связь мы обеспечим, – сказал Игорь, – только, ваше императорское величество, необходимо, чтобы все господа офицеры и генералы, полки и батальоны которых примут участие в отражении вражеского нападения, подчинялись единому командованию, а именно – генералу Кутузову. Ну, исключая лишь моих людей, которые, по вполне понятным вам причинам, государь, будут действовать самостоятельно.

– Да, господин подполковник, – кивнул император, – все должно быть именно так, как вы говорите. Я дам Михаилу Илларионовичу именной указ, в котором ему будут переданы в подчинение все полки и прочие военные отряды, находящиеся в окрестностях Ревеля. И тот, кто его ослушается, будут считаться ослушником моей воли.

Что же касается ваших людей, Игорь Викторович, то вы можете не беспокоиться. Господин генерал не будет вмешиваться в их работу. Вы поняли меня, Михаил Илларионович?

– Я все понял, государь, – с поклоном произнес Кутузов.

По его полному лицу проскочила хитрая усмешка. Он, как умный человек, догадался, что во взаимоотношениях императора и новых людей, невесть откуда появившихся в Петербурге и в считаные дни ставших самыми близкими к царю, сокрыта какая-то большая тайна. Кутузов решил, что не стоит торопить события, а надо просто дождаться момента, когда все случившееся перестанет быть секретом, и император оценит его терпение и скромность.

– Ваше императорское величество, – сказал я. – Михаилу Илларионовичу нужен будет хороший начальник штаба. Умный, храбрый и хорошо знающий тамошнюю местность, порядки и людей, в ней проживающих. А также хорошо знающий тактику егерских частей, которые в грядущей экспедиции станут основной ударной силы наших войск.

Я предлагаю назначить начальником штаба отряда генерал-майора Барклая-де-Толли. Он не так давно командовал 4-м егерским полком, ранее называвшемся Эстляндским.

– Василий Васильевич, – задумчиво произнес император, – вы, пожалуй, правы, начальник штаба из генерала Барклая получится отличный. Это человек немногословный, аккуратный и доказавший свою храбрость в сражениях с турками, шведами и поляками. Думаю, что Михаил Илларионович согласится с предложением господина Патрикеева…

Кутузов, с некоторым напряжением слушавший мой разговор с императором, согласно кивнул и заметно повеселел. Видимо, он, как человек, хорошо информированный, заочно (а может, и очно) был знаком с Барклаем. К тому же имея начальника штаба, командир в его лице получит своего рода громоотвод – на него всегда можно сбагрить часть ответственности в случае неудачи.

– Ну вот и отлично, – Павел довольно потер руки. – А теперь, господа, я хочу пригласить вас к столу. Отобедаем вместе и немного отвлечемся от наших марсовых дел. Я знаю, что вы, генерал, – император с улыбкой посмотрел на Кутузова, – любите вкусно поесть. Хотя Великий пост еще не кончился, но среди блюд, приготовленных моими поварами, вы найдете немало достойных и приятных кушаний.

* * *

11 (23) марта 1801 года. Санкт-Петербург.

Подполковник ФСБ Михайлов Игорь Викторович, РССН УФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области «Град»

Отобедав у императора и отдав должное искусству его поваров, мы простились с Павлом и направились к выходу из замка. Кутузов, который вышел вместе с нами, не спешил с нами прощаться. Мы переглянулись с Васильичем. Похоже, что Михаил Илларионович хочет продолжить общение. И мы не ошиблись.

– Господа, – сказал он, – если вы не против, то не соблаговолите ли показать мне ваши чудесные механизмы, с помощью которых вы можете переговариваться между собой? И еще мне хочется понять, как вы, коих, как мне сообщили, числом не более двух десятков, сумеете оказать действенную помощь войскам, обороняющим Ревель?

– Ваше любопытство, Михаил Илларионович, вполне оправдано, – ответил Васильич. – Давайте пройдем в Кордегардию, где мы и продолжим нашу беседу.

Майор Никитин, встретивший нас у входа, не смог скрыть своего удивления, увидев Кутузова. Челюсть его отвалилась чуть ли не до пола, и он с большим запозданием приветствовал нас. Кутузов слегка пожал плечами и вопросительно посмотрел на меня. Дескать, господин подполковник, а во вверенной вам части наличествует бардак и полное отсутствие субординации. Я же незаметно показал Киру кулак.

В нашей комнатке, предложив высокому гостю присесть к столу, я достал ноутбук и, вопросительно взглянув на Васильича, включил питание. Кутузов, старавшийся не показывать удивления, наблюдал за моими манипуляциями. Но он все же не сумел сдержать возгласа, когда на экране монитора появилось изображение мчащегося на полном ходу «Тигра».

– Господа, что это такое?! Где и кто создал столь удивительную машину?!

– Это, Михаил Илларионович, наша самобеглая боевая карета. Она может передвигаться со скоростью шестьдесят верст в час, перевозить внутри вооруженных бойцов и без вреда для себя выдерживать ружейный огонь.

– А где делают такие кареты? – спросил Кутузов. – Господа, я выписываю и внимательно перечитываю многие европейские газеты. У меня также немало знакомых в других странах. Но нигде и никогда я не читал и не слышал о самобеглых каретах, которые могут двигаться так быстро и быть неуязвимыми в бою.

– Вы не обижайтесь на нас, Михаил Илларионович, но на многие ваши вопросы мы пока не можем дать ответа, – Васильич пристально посмотрел на Кутузова. – Мы дали слово императору и сдержим его.

– Господа, – вздохнул наш собеседник, – любое данное слово следует держать, а уж тем более если оно дано самодержцу. Хотя, поверьте, я просто умираю от любопытства.

– Все наши бойцы, – сказал я, – прекрасно стреляют, умеют сражаться с врагом голыми руками, словом, для неприятеля они будут представлять большую опасность. К тому же они имеют грозное оружие, о котором мы вам расскажем чуть позже.

– А о чем вы хотите мне поведать сейчас? – поинтересовался Кутузов.

– Михаил Илларионович, – произнес Васильич, садясь за стол и разворачивая ноутбук так, чтобы нашему гостю хорошо был виден монитор, – мы хотим показать вам несколько интересных сценок.

Он щелкнул мышкой, и на экране появился граф Пален. Это был эпизод допроса одного из главарей заговора в Тайной экспедиции. Следователь спросил у Палена, какую роль в заговоре против императора сыграли британцы.

– Этот проклятый посланник Уитворт, – ответил Пален, – и был душой заговора. Поверьте, если бы не он, то никому из тех, кто присоединился к нам, и в голову не пришла бы мысль решиться на цареубийство.

Кутузов, с изумлением смотревший на монитор, вздрогнул, услышав последние слова Палена.

– Значит, эти безумцы задумали убить императора?! – воскликнул он. – Но ведь сие ужасно! Поднявший руку на помазанника Божьего будет после смерти гореть вечно в геенне огненной!

– Скажите, Михаил Илларионович, – спросил Васильич, – вам ведь было известно о дерзких разговорах среди гвардейских офицеров? Ваш родственник Павел Кутузов, генерал-майор лейб-гвардии Гусарского полка, как мы выяснили, непосредственно участвовал в заговоре. Он сейчас находится под стражей в Тайной экспедиции. На допросе Павел Кутузов показал, что намеревался лично арестовать шефа своего полка, генерал-поручика Кологривова, который был предан императору.

– Бедный Павлуша, – вздохнул Кутузов. – Господа, поверьте, до меня действительно доходили слухи о мятежных беседах, которые вели некоторые молодые офицеры. Но чаще всего разговоры сии велись тогда, когда все их участники были изрядно пьяны, и потому я не воспринимал их слова всерьез. Я же никогда бы не дерзнул выступить с оружием в руках против государя.

– Мы верим вам, Михаил Илларионович, – ответил Васильич. – Вы доказали любовь к Отечеству своей многолетней службой и жестокими ранами, полученными в сражениях с неприятелем. К тому же, как я полагаю, вам не хотелось иметь дело с таким мерзавцем, как Платон Зубов. Вы вряд ли забудете вкус турецкого кофе…

Услышав слова Патрикеева о кофе, лицо Кутузова залилось краской. Ему было стыдно вспоминать о не совсем приятном для него моменте в биографии, когда заслуженному боевому генералу, словно лакею, приходилось прислуживать наглому молокососу и готовить для него по утрам кофе по-турецки. Впрочем, Зубов куражился подобным образом не только над Кутузовым, но и над другими седовласыми сановниками, которые годились в отцы любовнику престарелой императрицы.

– Господа, – справившись, наконец, с собой, произнес Кутузов, – я вижу, что вы весьма осведомлены о том, что происходило и происходит нынче в весьма ограниченном кругу людей, и о чем мало известно простым обывателям. А ведь вы появились в Петербурге лишь в этом месяце, причем при весьма странных обстоятельствах. Откуда вам все это известно?

– Михаил Илларионович, – улыбнулся Васильич, – помните, что написано в Книге Экклезиаста? «И предал я сердце мое тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость. Узнал, что и это – томление духа. Потому что во многой мудрости много печали. И кто умножает познания, умножает скорбь». Не будем и мы умножать скорбь…

– Господа, – правый глаз старого воина, поврежденный двумя тяжелыми ранениями, заслезился, и Кутузов, достав из кармана белый платок, тщательно стер скатившуюся по щеке слезу, – я понял лишь одно – вы не посланцы отца лжи, коль цитируете Священное Писание. Но похоже, что вы можете заглядывать не только в наше прошлое, но и в наше будущее. Кем бы вы ни были, но я вижу, что все ваши помыслы и дела направлены на благо нашего Отечества, и потому я хочу, чтобы вы знали – я ваш союзник и готов помогать вам всем, чем смогу. И ныне, и присно, и во веки веков…

– Аминь, – произнес Васильич и размашисто перекрестился. Я последовал его примеру…

* * *

12 (24) марта 1801 года. Вход в пролив Зунд. Борт 98-пушечного корабля Его Величества «Сент-Джордж»

Вице-адмирал Горацио Нельсон

Я готов взорваться от возмущения, словно граната с дымящимся фитилем! Этот старый мерин адмирал Паркер все никак не может решиться начать атаку на проклятых датчан.

Сразу по прибытии к берегам Норвегии наша эскадра была сильно потрепана штормом. Ветер и волны разбросали корабли, и потребовалось время, чтобы их собрать. Едва не пошел ко дну 74-пушечный корабль «Россель», и на берег был выброшен бриг «Гарпия». Адмирал Паркер, чтобы собрать свои корабли, встал на якорь у входа в Зунд. И похоже, что теперь понадобятся немалые усилия, чтобы сдвинуть его с места.

А воевать все же придется, несмотря на то что Паркеру этого ужасно не хочется. Вчера из Копенгагена пришел фрегат «Бланш», на котором прибыли чиновник министерства иностранных дел королевства Ванситтарт и наш поверенный в делах в Дании Друммонд. Они принесли пренеприятное для адмирала Паркера известие – датчане категорически отказались пропустить британские корабли на Балтику, и в случае, если мы попробуем без их разрешения прорваться через проливы, они откроют огонь по нашей эскадре.

Беднягу Паркера, услышавшего все это, едва не хватил удар. Пришлось прислать ему в утешение жирного палтуса, которого поймали мои матросы. Я знал, что адмирал любит вкусно поесть и будет рад моему гостинцу. Так оно и оказалось – Паркер поблагодарил меня и пригласил на ужин, чтобы мы вместе оценили вкус палтуса.

За трапезой, под стакан отличного портвейна, наш разговор снова коснулся предстоящего – а в этом уже никто не сомневался – сражения. Я прямо сказал Паркеру, что если предстоит нанести сокрушительный удар по несговорчивым датчанам, то этот удар должен быть максимально сильным и беспощадным.

– Поймите – на кон поставлена честь Англии, – сказал я. – От вашего решения зависит, упадет ли авторитет нашей страны в глазах Европы, или он еще выше поднимется.

Я предложил адмиралу довольно рискованный план – не связываться с датским флотом и пройти в Балтику не через пролив Зунд, а через Большой Бельт – извилистый пролив, разделяющий острова Зеландию и Фионию. Длина его около 150 миль, он узок и мелководен, и прохождение через него представляет немалую опасность. Но с другой стороны, нам в этом случае не будут грозить орудия датских военных кораблей и фортов.

Паркер, услышав мое предложение, замахал руками, с ходу отвергнув его. Он боялся посадить на мели наши корабли и фрегаты, а кроме того, он всерьез опасался оставлять в тылу датский флот, который, объединившись со шведами и русскими, мог навязать нам сражение, в котором шансы победить были бы не на нашей стороне.

Конечно, адмирал Паркер кое в чем был прав. Действительно, опасно было оставлять в тылу сильного противника, да и опасности при прохождении через Большой Бельт глубокосидящих многопушечных кораблей тоже следовало учитывать. На мое предложение – снять с них пушки и максимально облегчить корабли, Паркер ехидно спросил у меня, чем я буду отбиваться от датчан, если им взбредет в голову атаковать нашу эскадру во время прохода через Большой Бельт.

При этом он помянул адмирала Джона Бинга, расстрелянного в 1757 году по приговору военного трибунала в Портсмуте на палубе собственного флагмана. Приговор гласил: «Он не сделал всего, что от него зависело».

– Мой друг, – сказал Паркер, – мне не хочется оказаться на месте бедняги Бинга. Будем следовать Военному кодексу и указаниям из Адмиралтейства. Я отправил в Лондон письмо, в котором обрисовал создавшуюся ситуацию. Давайте подождем ответа на него.

Пока же я изучал лоции пролива Зунд и те препятствия, с которыми нам придется встретиться. Что же касается ответа на письмо Паркера, то я даже не сомневался в том, что новый премьер-министр Генри Аддингтон, который должен был сменить Уильяма Питта-младшего на этом посту, прикажет прорываться на Балтику силой. Я слышал, что у Аддингтона была навязчивая идея – корабли стран, объявивших вооруженный нейтралитет, обязательно объединятся с флотом Франции, после чего Наполеон высадится со своими головорезами в Англии. Я считал, что Аддингтон преувеличивает, но вероятность подобного развития событий все же существовала.

А пока нам следовало не медлить и побыстрее входить в Балтийское море. Когда растают льды в Ревельской бухте и у Кронштадта, русские корабли смогут выйти в море и объединиться со шведами и датчанами. И тогда нам придется бесславно убираться домой. А перед стариной Паркером явственно замаячит тень бедняги Бинга.

Воспользовавшись случаем, я повидался с мистером Ванситтартом, который рассказал мне много интересного о состоянии датского флота, фортов Копенгагена, и о настроении датчан. Как оказалось, нам можно было не бояться артиллерийского огня с датской крепости Хельсингёр и стоявшей напротив нее на противоположном берегу Зунда шведской крепости Хельсингборг. По словам Ванситтарта, в шведской крепости имелось всего восемь орудий малого калибра, не представлявших большой опасности для наших кораблей. Дело в том, что датчане во всех договорах, заключенных со шведами, запрещали своим соседям и давним врагам устанавливать на берегах Зунда береговые укрепления и вооружать их дальнобойными пушками. Датские скряги боялись, что в таком случае шведы могут потребовать себе честь денег, которые платили торговые суда за проход через проливы. Так жадность подвела датчан и подсказала мне тактику прорыва к Копенгагену. Надо следовать вплотную к шведскому берегу, так чтобы корабельная обшивка царапала шведские скалы. А пушки датчан просто не добьют до нас. К тому же в Хельсингёре – крепости, воспетой великим Шекспиром в «Гамлете» – пушек было мало.

В Копенгагене же местный гарнизон и жители города были настроены решительно. Они готовились к сражению с нашей эскадрой. Многие обыватели записывались в ополчение. Даже студенты королевского университета в Копенгагене сформировали отряд численностью 1200 человек. Конечно, все эти бюргеры и чиновники не могли сравниться с нашими морскими пехотинцами, готовившимися захватить датские береговые укрепления, но все же, как я понял, наша Балтийская экспедиция не будет похожа на легкую прогулку.

Правда, мистер Ванситтарт сообщил мне по секрету, что войны с Россией, возможно и не будет вовсе. В русской столице группа гвардейских офицеров готова в самое ближайшее время свергнуть с трона императора Павла.

– Новый император, как нам кажется, будет более покладистым, – с улыбкой сообщил мне мистер Ванситтарт, – и мы с ним прекрасно поладим.

– Жаль, очень жаль, – вырвалось у меня, – мне очень хочется намять бока этим русским медведям. Они считают себя европейцами, но на самом деле они худшие азиаты, чем даже турки. В этом я сумел убедиться, имея дело с русским адмиралом Ушаковым.

– Полагаю, что вам, адмирал, – лукаво подмигнул мне Ванситтарт, – так и не придется скрестить свою победоносную шпагу с русскими. К тому же адмирал Ушаков, как сообщили мне наши люди, сейчас безвылазно сидит в Крыму, где приводит в порядок свои корабли, изрядно потрепанные во время Средиземноморской экспедиции. Так что готовьтесь иметь дело с датчанами. Думаю, что шведы, узнав о том, что вы сделаете с Копенгагеном, не рискнут сразиться с вами.

Слова, слова, слова… А я – человек дела. Поэтому-то я с нетерпением жду приказа войти в Зунд и в очередной раз прикидываю план предстоящего сражения. Оно должно прославить меня и британский военно-морской флаг.

* * *

12 (24) марта 1801 года. Санкт-Петербург. Михайловский дворец.

Патрикеев Василий Васильевич, журналист и историк

Ну вот и минула та, роковая, ночь, а в царском дворце ничего не изменилось. Все так же продолжали нести службу караульные, все так же привычно слуги готовили еду императорской семье, а на плацу Коннетабль перед Михайловским дворцом собирались придворные, чтобы поприсутствовать на очередном вахтпараде.

Заговор, который в нашей реальности закончился убийством императора, в этой реальности так и не состоялся. Самые опасные заговорщики сидят под надежной охраной в Секретном доме Алексеевского равелина Петропавловской крепости, а остальные – кто на гарнизонной гауптвахте, кто под домашним арестом. К участникам заговора у нас индивидуальный подход – многие из его участников лишь на допросах в Тайной экспедиции осознали, во что они вляпались. И кое-кому из них даже поплохело от всего услышанного.

Самое большое омерзение вызывал у меня бывший фаворит императрицы Екатерины II Платон Зубов. Действительно, этот организм даже не хочется называть человеком. Он валялся в ногах у Аракчеева и у меня, каялся во всех смертных грехах и умолял сохранить ему жизнь. Видимо, до этого альфонса наконец дошло, что ввязался он в дело, связанное с умыслом на цареубийство. И отвечать за это придется по полной программе. Платон даже попытался свалить всю вину на своих родных братьев. Дескать, это они, злодеи, обманули его, глупого, белого и пушистого, и чуть ли не силой втянули его в комплот. Не забыл он и сэра Чарльза Уитворта, который пообещал участникам заговора большие деньги в случае удачи.

– Господа! – патетически восклицал Платон Зубов, театрально закатывая глаза. – Как-то раз я видел в доме графа Палена груды золотых гиней. Как он объяснил мне, это был очередной «подарок» от наших британских друзей. Так что мы имели практически неограниченное количество денег и могли не задумываясь тратить любые суммы на подкуп командиров гвардейских полков и на вино для господ офицеров.

Заговорив о деньгах, Платон, имевший среди придворных времен Потемкина прозвище «дуралеюшка», тяжко вздохнул и с тоской посмотрел на нас. Видимо, его природная алчность не давала ему покоя даже в казематах Алексеевского равелина. Подумать только, сколько у него было бы денег, если бы заговор удался и вместо Павла на российский престол взошел более покладистый царь Александр Павлович.

Я не стал добивать этого геронтофила сообщением о том, что два миллиона гиней, выделенных Лондоном на финансирование заговора, уже прикарманила сестренка братьев Зубовых, Ольга Жеребцова. Сделала она это так ловко, что никто из заговорщиков и не узнал об этих деньгах. Они испарились в бездонных карманах мадам Жеребцовой, словно их не было вообще.

Граф Пален, пошедший было на сотрудничество со следствием, неожиданно сдал назад и включил дурку. Видимо, дырки в охране Секретного дома все же имелись, и Палену с воли пришла «малява», в которой было предупреждение: «Хочешь жить – помалкивай». И Пален начал отказываться от всего ранее сказанного, ссылаясь на свои боевые контузии и развившийся на их почве склероз.

Очень жаль, что британский резидент, проходивший у нас под псевдонимом Виконт, ухлопал генерала Беннигсена. Тот мог рассказать много интересного, но покойники, как известно, весьма неразговорчивы. Кстати, сыщики из Тайной экспедиции сбились с ног, но так и не сумели выйти на британскую агентуру. Конечно, кое-кто из мелкой рыбешки был задержан, но для следствия их показания не имели практически никакого интереса. А крупная рыба залегла до поры до времени на дно.

Ну а наши военные работали не покладая рук. Они пытались подготовить выделенные генералу Кутузову войска к отражению нападения британцев. Правда, времени оставалось совсем немного. От российского посланника в Копенгагене Василия Лизакевича с оказией поступила информация о приготовлениях британского флота к прорыву через датские проливы на Балтику. Очень жаль, что мы не смогли направить в Копенгаген одного из «градусников» с рацией, чтобы тот более подробно и оперативно доложил нам о событиях, которые в самое ближайшее время должны произойти в проливе Зунд. Но мы отправили российскому посланнику задание – перед началом сражения между датчанами и британцами установить численность эскадры адмирала Паркера, а после сражения – узнать о потерях англичан и о степени повреждения их кораблей.

В нашей реальности потери эскадры Паркера—Нельсона были весьма значительными, а повреждения кораблей эскадры – серьезными. Так что за то время, которое потребуется британцам, чтобы отремонтировать свои корабли, гонец с донесением из Копенгагена вполне может успеть добраться до Петербурга.

Мы с нетерпением ждали прибытия из Крыма опытных и обстрелянных моряков Черноморского флота, а также прославленного адмирала Ушакова. Конечно, балтийские адмиралы, узнав об ожидаемой нами делегации коллег с Черного моря, немного обиделись. Но мы сумели убедить императора, что в этом деле важны не адмиральские амбиции, а реальная оценка боевых качеств моряков, с успехом повоевавших в Средиземноморье и участвовавших во взятии неприступной крепости на острове Корфу.

Тем временем в Ревель были отправлены «квартирьеры» во главе с генералом Барклаем-де-Толли, чтобы провести на месте рекогносцировку и прикинуть возможные действия противника и варианты противодействия с нашей стороны. Им была поставлена задача продумать, какие можно принять меры, чтобы затруднить подход вражеских кораблей и шлюпок с десантом к побережью.

Было решено оборудовать на фарватере и у мест, наиболее подходящих для высадки десанта, ряжевые заграждения. Ничего мудреного в их изготовлении не было. Ряжи – это ящики из бревен, набитые камнями для веса и устойчивости. В них неподвижно закреплялись сваи с острыми концами, наклоненные в сторону возможного движения противника. Сваи находились под водой и не были видны наблюдателям. Корабль, на полном ходу наскочивший на такую сваю, может сильно повредить днище. После же окончания боевых действий ряжи и сваи можно легко демонтировать с помощью плавучего крана.

У нас были и еще кое-какие задумки, но мы решили до поры до времени о них помалкивать. Посмотрим, как будут развиваться события на Балтике. Могу только с чистым сердцем заявить – если кто-то из англичан и сумеет вернуться после этого Балтийского похода, то он может считать себя счастливым человеком…

* * *

12 (24) марта 1801 года. Санкт-Петербург.

Дарья Иванова, русская амазонка из XXI века

А вообще-то мне здесь все больше и больше нравится. Прикольно и забавно, словно на сборище реконструкторов. Только у нас там студенты, клерки и прочие менеджеры, напялив на себя одежду людей XIX века, играли в прошлое. А здесь все было всерьез. И одежда, и антураж, и люди. Если человек называет себя графом или князем, то он и на самом деле – граф и князь, a не Леха Шувалов, бариста из кабака, вбивший себе в голову, что он является потомком графа Шувалова.

Мы с отцом знатных предков для себя не выискивали. Хотя, как рассказывала бабка, в их роду вроде были и дворяне, правда захудалые, без поместий и крепостных. И я по этому поводу особо не заморачивалась. Только вот здесь, в XIX веке, происхождение и знатность много значили. На нас, правда, придворные и прочие вельможи посматривали косо, но особо права не качали. Все-таки мы «гости императора», и потому перед нами пальцы гнуть бесполезно. К тому же моя дружба с членами императорской семьи делала меня «персоной грата», и со мной почтительно раскланивались при встрече многие важные дамы и господа.

Впрочем, попадались и откровенные хамы. Один полковник из «гатчинцев», с труднопроизносимой немецкой фамилией, при встрече попытался ущипнуть меня за задницу. Зря он это сделал – я девушка воспитанная и подобных способов ухаживания не признаю. О чем я и заявила этому балбесу, оравшему благим матом и изрядно напугавшему своими воплями проходившую мимо статс-даму. Ну и что, что ему больно? Ведь прием, который я ему провела, так и называется – болевой. Пусть скажет спасибо, что рядом со мной не было Джексона. Иначе бы ему пришлось бинтовать покусанную задницу или записываться в придворную папскую капеллу, где, как известно, у многих певцов отсутствуют «фаберже».