Текст книги "Канцлер Мальтийского ордена: Вежливые люди императора. Северный Сфинкс. К морю марш вперед!"

Глава 6
Копенгагенская побудка

17 (29) марта 1801 года. Район Красного Села.

Принц Евгений Вюртембергский

Эх, опять я снес рейку, под которой мне надлежало проползти… Снес ее, прошу прощения за тему, которую не пристало поднимать в приличном обществе, собственной филейной частью, высоко поднятой по направлению к небу… И самое обидное, сделал я это перед глазами фройляйн Дарьи. Когда я, красный как рак, поставил ее (рейку, а не мою заднюю часть) на место, Дарья ловко, словно ящерица, проползла под ней, прижимаясь всем телом к мерзлой земле. Ладно, она, конечно, дама, но у нее, в отличие от меня, высокая грудь. Да и, что уж греха таить, та самая часть, которая у меня сбивает рейку, у нее тоже не меньше, чем у меня, хотя и намного красивее. Ведь она носит самые настоящие брюки – представляю, что сказал бы по этому поводу любой силезец или житель Вюртемберга. Впрочем, и у русских дам штаны я видел только на фройляйн Дарье и на фройляйн Ольге, которая врач. Кстати, и женщина-врач у нас наверняка бы вызвала скандал, а в недавнем прошлом ее, скорее всего, вообще бы записали в ведьмы…

Впрочем, что там фройляйн Дарья… Под рейкой ловко проползли все до единого, даже егеря ростом раза в два поболее моего. А это, наверное, самое простое упражнение.

В самом начале занятий наши инструкторы показали нам опытный «бой». Разделившись на две команды, они неожиданно исчезли. Был человек – и вот его уже нет. Он, конечно, есть, но увидеть его невозможно – так хорошо он замаскировался. То и дело один из них внезапно появлялся и «выстреливал» одного из оппонентов – или не «выстреливал», – все заключалось в задаче, которую ему поставил командир.

Меня поражало то, как они двигались – быстро, словно тени; как они перебегали с места на место, как они «стреляли» и сразу же меняли позицию. На ходу они «перезаряжали» свои штуцеры – но тоже делали все это ловко, без суеты. Причем я обратил внимание, никто ими как будто не командовал, фельдфебель не орал истошным голосом и не грозил тростью. Они без слов понимали друг друга, лишь иногда поднимали руку и делали непонятные мне жесты.

Потом нам предлагали найти замаскировавшихся «пятнистых», что было тоже непростым делом. Помнится, я прошел мимо одного из них на расстоянии всего двух-трех шагов, но так ничего и не заметил подозрительного. О присутствии спрятавшегося «пятнистого» я узнал лишь после того, как он навалился на меня сзади, и я оказался лежащим на земле лицом вниз.

После этого фиаско фройляйн Дарья предложила мне подождать с учебой до следующего года. Нет уж, дудки! Мой отец потерял бы ко мне всякое уважение, узнав, что я позорно испугался трудностей и отказался от тренировок. И тем более, что меня побила девушка, пусть она и постарше меня. Вот только мне не очень хотелось бы стать обузой для других…

Особенно обидно, что я – целый генерал, но на деле оказался намного хуже многих рядовых егерей. Командир «пятнистых», подполковник Баринов, спросил у меня перед началом тренировок, слышал ли я про прославленного генерала Суворова. Я ответил, что, конечно, да, мне много довелось слышать про русского генералиссимуса, не проигравшего ни одного сражения. Но я не знал, что начинал он не как офицер – или даже генерал, как я, – а прошел по всем ступеням воинской службы. Ведь его, как недоросля, даже не приняли в малых годах на военную службу. И когда его ровесники уже «дослужились» до высоких чинов, он начал службу в русской армии мушкетером в гвардейском Семеновском полку. Пришлось признаться самому себе, что мне мучительно стыдно, что я, ничего для этого не сделав, стал генералом. И что я очень хочу, хотя бы частично, повторить его боевой путь. На что мне ответили:

– Евгений, поверьте мне, вы станете очень неплохим генералом. И вы правы – начинать службу лучше с азов. В том числе и для того, чтобы понимать последствия того или иного приказа. Ведь солдаты – не куклы и не «механизм, артикулом предусмотренный», а такой же человек, как вы или я.

– Так точно, господин подполковник! – браво ответствовал я, причем по-русски. – Я буду все, что нужно, делать. Я надеюсь хороший солдат стать, потом хороший офицер, чтобы в конце хороший генерал быть!

Конечно, я сделал ряд ошибок – мне вспомнились уроки герра Сапожникова про построение предложения в русском языке, а также о том, чем он отличается от языка немецкого. Но Баринов лишь улыбнулся и добавил, на этот раз тоже по-русски:

– Евгений, я верю, что вы сможете. Главное, старательно тренируйтесь и не отчаивайтесь. Помните слова Суворова: «Возьми себе в образец героя древних времен, наблюдай его, иди за ним вслед, поравняйся, обгони – слава тебе!»

Даже после тренировок, изнемогая от усталости, я снова и снова пытался повторить то, чему нас учили. Но увы, хоть мне и казалось, что я чему-то и научился, но и егеря, и фройляйн Дарья были все время на голову выше меня. И не только в буквальном смысле.

Но труднее всего оказались даже не тренировки, которые, как правило, начинаются сразу после рассвета, вне зависимости от погоды – и в снег, и в дождь, и даже иногда при начавшем уже припекать весеннем солнце. По окончании практической части нам полагалась пятнадцатиминутная передышка. Затем нас делили на несколько отрядов, каждый раз по-разному. Их разводили по разным частям полигона, и они должны были «сражаться» – примерно так же, как нам в самом начале занятий показали инструкторы. Все, казалось бы, просто – мы занимаем разные позиции, затем пытаемся найти и «убить» наших противников. Находящиеся в разных точках инструкторы наблюдают за нами и сигналят, когда, по их мнению, кто-нибудь застрелил одного из своих «врагов». Для этого нужно прицелиться в правильную точку и вовремя нажать курок. Да, и потом «перезарядиться» – то есть сделать вид, что заряжаешь свой штуцер.

В первый раз мы с фройляйн Дарьей оказались в разных командах, и она меня «застрелила» через минуту после начала «боя» – просто выцелила меня на бегу. Кстати, она оказалась одной из немногих, кто «дожил» до конца поединка. Увидев выражение моего лица, она о чем-то переговорила с инструкторами, и мы теперь либо были в одной команде, либо не сражались друг с другом. Но я еще ни разу не закончил боя «живым». То меня «подстреливают» на бегу, то когда я ползу, то даже в укрытии… А других я только два или три раза смог поймать в прицел – и «выстрелил» метко всего один раз – вчера. Я, конечно, обрадовался, но сегодня мой зад опять сбивает рейки… Как обидно!

После упражнения, когда я сидел, стараясь не заплакать, ко мне подошел подполковник Баринов и сказал:

– Знаете, Евгений, вы новичок в этом деле, поэтому не обижайтесь, что у вас пока еще не все получается. Другие-то в армии служат уже много лет.

– А фройляйн Дарья?

– Она в армии не служила, но ее тренировал герр Сапожников. Кстати, он пообещал и с вами позаниматься, когда Дарья ему скажет, что вы готовы. Впрочем, Дарья еще много в пейнтбол играла – это как наши военные игры, разве что стреляют там по-настоящему – шариками с краской из специальных ружей. И если в кого такой шарик и попадет, то сразу видно.

– Вот видите… А я ни во что подобное не играл.

– Не тушуйтесь, прогресс у вас налицо. Сравнить вас сегодняшнего с тем, кого я увидел в начале, – это как небо и земля.

– Правда?

– Поверьте, я бы не стал вам льстить – это не в моих правилах. Если бы я решил, что вы не справитесь, я бы уже послал вас домой. А что тяжело… Генералиссимус Суворов написал замечательную книгу «Наука побеждать». Я попрошу, чтобы ее вам подарили, когда вы выучите русский. Но одно из его изречений вам стоит помнить всегда.

– Попробую выучить…

– А оно очень короткое, но емкое. Гласит оно: «Легко в учении – тяжело в походе, тяжело в учении – легко в походе».

– А в бою тоже легко?

– В бою всегда тяжело, – вздохнул Баринов. – Бой – это тяжелый солдатский труд, пот и кровь. Но вот еще одно изречение Суворова: «Как бы плохо ни приходилось, никогда не отчаивайся, держись, пока силы есть!»

* * *

18 (30) марта 1801 года. Якорная стоянка у острова Гвеен в 22 милях от Копенгагена. Борт 74-пушечного корабля Его Величества «Элефант».

Вице-адмирал Горацио Нельсон

Вот и сделаны наконец первые выстрелы в нашей кампании на Балтике. Британские корабли с громом пушечной пальбы и в пороховом дыму прошли мимо датской крепости Кронборг и встали на якорь, готовясь к решающей атаке на датские корабли и береговые батареи, прикрывающие подступы к Копенгагену.

Ранним утром наша эскадра, поймав парусами ровный норд-норд-вест, выстроилась в линию баталии и двинулась на прорыв. Я перебрался с тяжелого и имеющего большую осадку трехдечного «Сент-Джорджа» на более легкий и имеющий меньшую осадку «Элефант». Он и стал флагманским кораблем авангарда. Центр возглавил адмирал Паркер на флагманском 98-пушечном корабле «Лондон», а арьергардом командовал контр-адмирал Грэвс на 74-пушечном корабле «Дифайянс».

Вчера вечером я направил к Кронборгу отряд капитана Моррея на корабле «Эдгар». В состав отряда вошли бомбардирские суда и канонерские лодки. Они должны были еще засветло занять позицию к северу от датской крепости и, после того, как со стен Кронборга раздастся первый выстрел, открыть огонь и подавить береговые батареи противника.

Сказать честно, я сильно рисковал – ведь если бы по нам открыли огонь и датчане, и шведы, вся наша эскадра получила бы сильные повреждения. Но мистер Ванситтар сообщил мне, что можно свободно подойти к шведскому берегу, не опасаясь получить оттуда залп из тяжелых береговых орудий. У шведов их там просто не было. Потому, перед тем как начать движение, я приказал подойти к шведскому берегу настолько близко, насколько позволяли глубины. «Пусть ваши корабли при этом будут задевать реями о скалы», – приказал я. Таким образом, мы оказались далеко от датской крепости, и ядра ее пушек просто не долетали до нас.

Мы сделали несколько залпов по Кронборгу, после чего, увидев, что мы находимся на безопасном расстоянии, прекратили огонь. Впрочем, не обошлось без потерь – на 50-пушечном корабле «Изис» разорвало 24-фунтовое орудие, в результате чего семь человек было убито и ранено. Но мы прорвались и в самое ближайшее время намерены атаковать Копенгаген.

Несомненно, что грохот выстрелов был услышан в датской столице, и ни о какой внезапности уже не могло быть и речи. Поэтому адмирал Паркер собрал нас, командующих отрядами, на своем флагманском корабле «Лондон», чтобы еще раз обсудить план предстоящего сражения.

На столе Паркера лежала карта пролива, который мы должны были форсировать. У Копенгагена пролив значительно расширился – расстояние от датского берега до города Мальмё на шведском берегу составляло 15 миль. Примерно посередине пролива лежал остров Сальтгольм. Пролив фактически делился им на две части. Один – от шведского берега до острова Сальтгольм, второй – прилегающий к Копенгагену. Этот пролив, в свою очередь, разделялся на две части песчаной банкой, именуемой Миддель-Грунд, длина которой была три мили. Глубины вдоль этой банки малы, и крупные корабли, подходящие к ее границе, рисковали сесть на мель. Западный проход, примыкающий непосредственно к Копенгагену, назывался Королевским фарватером. Он считался пригодным для всех кораблей, даже тех, кто имел большую осадку. Другой проход, восточный, назывался Большим или Голландским фарватером. Он тоже был вполне судоходен даже для самых больших кораблей. Помимо мелей, в проливе имелось сильное течение, которое значительно осложняло проход кораблей через пролив.

Датчане успели неплохо подготовиться к предстоящему сражению. Как сообщил мистер Ванситтарт, у входа в Королевский фарватер на сваях был сооружен форт «Трекронер», вооруженный 69 орудиями. Для поддержки его огнем датчане установили два старых линейных корабля, превращенные в плавучие батареи. Ну, а на рейде Копенгагена стояли боевые корабли и плавучие батареи, на борту которых было 628 орудий. Экипажи их насчитывали пять тысяч человек. Корабли и плавучие батареи были установлены на шпринг[42]42
  Шпринг – трос, заведенный в скобу станового якоря или взятый за якорь-цепь, другим концом проведенный на корму для удержания корабля в заданном положении. В парусном флоте заводился для наиболее эффективного использования бортовой артиллерии, стоя на якоре.


[Закрыть] на расстоянии примерно мили впереди береговых батарей, оставляя узкий проход для торговых судов шириной 500 метров между береговой линией и отмелью Миддель-Грунд.

На совещании у адмирала Паркера я предложил лично возглавить отряд из десяти линейных кораблей, пяти фрегатов и флотилии канонерских лодок, бомбардирских судов и брандеров. С этими силами я рассчитывал разгромить датчан и вывести их страну из нечестивого союза, направленного против Англии.

План же мой был таков. С попутным ветром я намеревался пройти Голландским фарватером, достигнуть южного конца Миддель-Грунда, дождаться там перемены ветра, после чего войти с юга в Королевский фарватер и атаковать датские корабли, форты и плавучие батареи. Остальные корабли нашей эскадры должны будут поддерживать мои действия, открыв с севера огонь по форту «Трекронор». Огонь по датским кораблям, фортам и батареям я собирался вести, стоя на якоре. Несмотря на значительное превосходство противника в артиллерии, я был уверен в победе. Ведь у меня в подчинении были английские матросы и офицеры, лучшие в мире военные моряки, которые не дрогнут ни перед кем.

Адмирал Паркер долго колебался, но в конце концов согласился с моим планом. Он даже расщедрился и добавил к тем десяти линейным кораблям, которые я попросил у него, еще два 50-пушечных корабля.

Пока же я проводил предварительную подготовку к сражению. Мои офицеры ночью тайком промерили Голландский фарватер и наметили путь движения по нему кораблей. Датчане накануне сняли буйки, которыми были обозначены границы фарватера, но не догадались организовать его охрану, и наши люди безо всяких помех набросали на карте путь, по которому мы вскоре двинемся в бой.

А пока я жду попутного ветра. Вполне возможно, что уже завтра я поведу свой отряд Голландским фарватером. На душе у меня было удивительно спокойно. Я ничуть не волновался в ожидании сражения, которое мною будет непременно выиграно. Ведь Англия – повелительница морей, а самый сильный флот в мире – британский!

* * *

19 (31) марта 1801 года. Санкт-Петербург.

Патрикеев Василий Васильевич, журналист и историк

Становится все жарче и жарче. Как в прямом, так и в переносном смысле. Весеннее солнце греет все теплее, а приближение британской эскадры к Балтике вызывает у многих из великосветского бомонда легкую панику. Петербург – столица Российской империи, построенный волею Петра Великого на окраине государства, всегда выглядел заманчивой добычей для наших иностранных недругов. Сначала шведы, потом британцы и французы мечтали, прорвавшись в Финский залив, высадить своих солдат прямо на гранитных набережных Северной Пальмиры и отобедать в роскошных залах Зимнего дворца. Но Питер и был славен тем, что за все время своего существования на его мостовую так и не ступила нога захватчика.

Я на днях рассказал Павлу о событиях Великой Отечественной войны и о блокаде Ленинграда. Император, весьма удивленный тем, что невесть откуда взявшиеся «большевики» перенесли столицу в Москву и переименовали город, был потрясен эпической обороной Северной столицы от немецких войск.

– Василий Васильевич! – воскликнул он. – Да как такое могло произойти! Ведь немцы всегда были союзны нам!

Когда же я напомнил Павлу о Семилетней войне, о сражениях при Куннерсдорфе и Гросс-Егерсдорфе, император запыхтел от возмущения и сказал, что сражения с войсками боготворимого им короля Фридриха Великого не больше чем недоразумение, в котором правительство Елизаветы Петровны оказалось послушной игрушкой в руках австрийцев и французов.

– Вы же знаете, что мой отец, император Петр III, взойдя на престол, поспешил прекратить эту ненужную России войну и вернуть королю Пруссии все отвоеванные у него земли.

Я про себя подумал, что сие, в числе прочего, и стало причиной гибели императора Петра Федоровича. Но об этом я предпочёл промолчать, лишь добавив, что в конечном итоге часть Восточной Пруссии все же стала русской. И очень жаль, что Павел, будучи цесаревичем, отказался от всех прав на Гольштейн-Готторп. Город Киль и прилегающие к нему территории сейчас бы очень пригодились русскому флоту.

– Государь, земли, на которые Россия имеет права, не должны быть переданы кому-либо. Очень хорошо сказал ваш сын Николай, ставший в нашей истории императором после смерти старшего брата Александра: «Там, где раз поднят русский флаг, там он спускаться не должен»!

– Так и сказал?! – воскликнул Павел. – Ай да молодец! Я очень рад, что у меня растет такой умный сын!

– Было бы неплохо, чтобы он и в вашей истории стал императором, – сказал я. – С Александром все ясно – он человек, подверженный посторонним влияниям. В нашей истории Александр Павлович окажется втянутым в общеевропейскую войну, в ходе которой прольются реки русской крови, французы вторгнутся в Россию, сожгут и разорят Москву.

– А чем вам, Василий Васильевич, не нравится Константин? – спросил Павел. – Он смел, побывал в деле, повоевал в Италии и Швейцарии. Да и насчет постороннего влияния…

Тут Павел криво усмехнулся и покачал головой. Видимо, ему вспомнились некоторые весьма экстравагантные поступки, которыми уже успел прославиться его второй сын.

– Вот о том-то и речь, ваше императорское величество. Константин Павлович, несомненно, храбр и умен. Но его необузданная натура порой заставляет его совершать такие деяния, о которых он потом вспоминает с сожалением и стыдом. К тому же он тяготится властью и не испытывает никакого желания стать владыкой огромной империи. В нашей истории он предпочтет российский престол тихому семейному счастью с прекрасной полячкой.

– Не знаю, не знаю, – покачал головой Павел. – Но все же стоит подумать над тем, что вы мне сейчас рассказали. Ну, а дети Константина, они что, не могут взойти на престол после того, как тот откажется от своего права на него?

– Вся беда в том, что в нашей истории законных детей у цесаревича Константина Павловича не окажется. У него было два внебрачных сына. Первый – Павел Константинович Александров (фамилию он получил по своему крестному отцу – императору Александру I), был рожден от связи цесаревича с парижской модисткой, содержанкой одного богатого британца и супругой ревельского мещанина Евстафия Фредерикса. Этот сын Константина впоследствии стал у нас генералом русской армии. У Александрова появился герб, намекавший на его великокняжеское происхождение – на нем изображена была половина двуглавого орла.

Второй сын Константина Павловича впоследствии прославит Россию. Он будет рожден французской актрисой Кларой-Анной де Лоран, когда цесаревич уже в качестве наместника будет находиться в Царстве Польском. Его нарекут Константином Ивановичем Константиновым, потому что мальчика и его сестру Констанцию возьмет на воспитание адъютант цесаревича князь Иван Голицын. Отсюда и его отчество.

Юный Константин закончит артиллерийское училище и займется совершенствованием нового вида оружия, которое в наше время станет самым страшным из всех творений человеческого разума. Ракеты – это ужасные изделия, способные за считаные минуты пролететь по воздуху тысячи верст и обрушить на города противника заряды, способные уничтожить сотни тысяч человек.

Услышав это, Павел побледнел, перекрестился и забормотал молитву.

– Василий Васильевич, – наконец произнес он, – неужели такое возможно на свете? Ведь это страшнее апокалипсиса… Как вы живете и не сходите с ума, зная, что в любой момент можете быть истреблены этим адским оружием?

Я лишь пожал плечами. Действительно, мы уже привыкли к тому, что ядерная война в конечном итоге закончится истреблением всего живого на земле. Нынешние сражения, в которых гибнут сотни, редко тысячи людей, по сравнению с той страшной силой, которая скрыта в головной части «Ярса» или «Трайдента», покажется просто дракой пацанов в переулке.

– Государь, все это ужасное оружие осталось в нашем времени. Пока же ракеты – что-то вроде приспособлений для обычных фейерверков, и станут они по-настоящему грозным оружием лишь в середине XX века.

– Вы мне как-нибудь расскажете о войнах вашего времени, – задумчиво произнес Павел. – Пока же я соглашусь с вами в том, что и в самом деле лучшим моим наследником может стать Николай. Надо бы мне побольше уделять ему времени. Может быть, вы, Василий Васильевич, возьметесь за его воспитание? Я думаю, что от вас он узнает много интересного и полезного.

Я кивнул. Хотя заговор, инспирированный англичанами, и закончился неудачей, но не факт, что упрямые британцы не попытаются устроить новый заговор, целью которого будет устранение императора Павла. Об этом следует помнить и, помимо усиления охраны царя, надо всерьез задуматься о преемнике, который займет его трон.

Я заметил, что Павел стал задумчивым и невпопад отвечает на мои слова. Он потер лоб и скривился от боли. Похоже, что началась его хроническая мигрень, которая в таких случаях делала императора раздраженным и капризным. Пошарив в карманах, я достал упаковку анальгина. Павел уже был знаком с действиями наших лекарств. Вздохнув, он бросил таблетку в рот, запил ее водой из хрустального стакана и с благодарностью кивнул мне.

– Поправляйтесь, государь, – сказал я. – Если головная боль не пройдет, я попрошу, чтобы к вам зашел доктор Антонов.

Павел вздохнул и откинулся в кресле. Я поклонился и вышел из царских покоев.

* * *

21 марта (2 апреля) 1801 года. Ревель, трактир «Золотой олень».

Джулиан Керриган, на службе Его величества императора Павла I

Трактир «Золотой олень» золотым назвать было трудно даже при очень большом желании. Замызганные стены, несколько столиков, за которыми сидели личности с весьма подозрительной внешностью. За одним таким столом в углу было свободное место – там расположился среднего возраста лысый толстяк с багровым лицом, одетый чуть поприличнее, чем остальные.

Я подошел к этому столику и вежливо спросил у красномордого разрешения присесть рядом с ним.

– Садись, жалко, что ли… Только что-то я тебя здесь раньше не видел, – хмуро пробормотал толстяк.

– Да меня раньше здесь и не было, – усмехнулся я. – Ведь приехал я в Ревель только вчера вечером. Скоро в море растает лед, и, может быть, мне удастся наняться на какое-нибудь торговое судно. Торчу в этой проклятой России еще с прошлой осени. Надоела она мне до тошноты…

– Не переживай, парень, может, я смогу тебе чем-нибудь помочь, – сочувственно покивал толстяк. – Как тебя зовут-то?

– Джон О’Нил, – ответил я и с прононсом типичного ирландца добавил: – Из Бостона.

– Ну, будем знакомы. Иоганн Шварц, – представился красномордый. – Коммерсант из Либавы.

«Ага, – подумал я, – ты такой же Шварц, как я О’Нил. Акцент в немецком у тебя то ли из Лидса, то ли из Бирмингема». Но улыбнувшись, я пожал ему руку. Тот в ответ похлопал меня по плечу, от чего я скривился от боли.

– Что это ты вдруг? – удивился Шварц.

– Плечо, я… В общем, ударился недавно.

– Ага, понятно, – и толстяк с плохо скрываемым отвращением отхлебнул пива из своего стакана. – Слушай, парень, зря мы тут торчим. Поят в этой дыре таким дерьмом, словно из бочки, в которую налили не пиво, а ослиную мочу. А на закуску подают такое, что я невольно начинаю понимать беднягу Панике[43]43
  Речь идет о ревельском монахе Элиасе Кристиане Панике, который в 1694 году зарубил топором служанку корчмы «Рига», трижды подавшую ему омлет, по жесткости напоминавший подошву. Правда, судьи, не приняв это за смягчающую вину обстоятельство, приговорили монаха к отсечению головы.


[Закрыть]. Пойдем-ка лучше к «Толстому Герберту», у него для нас найдется кое-что получше.

– Я б пошел, дружище, да денег у меня мало. А еще неизвестно, сколько мне здесь торчать.

– Ничего, я угощаю. Поедим, выпьем, потолкуем о том о сем.

Я действительно прибыл в Ревель вчера днем. А началось все несколько дней назад, когда меня вызвал к себе мой новый начальник мистер Патрикеев. Кроме него в его кабинете находился и подполковник Михайлов.

Они спросили меня о здоровье, о моей ране и о настроении. Услышав, что я практически здоров и горю желанием хоть сейчас приступить к работе, Патрикеев засмеялся и сказал, что врачи далеко не так положительно оценивают состояние моего здоровья, но если я действительно хочу начать работу, то могу поучаствовать в одном весьма рискованном деле. В скором времени Ревель с «дружеским визитом» посетит британская эскадра адмирала Паркера. В ее состав, кстати, входит и хорошо знакомый мне фрегат «Бланш».

Если я тогда еще и сомневался в чем-то, то услышав о фрегате, на котором когда-то служил и на котором принял смерть мой друг Билли, я тут же согласился с предложением русских. Но мне не совсем было понятно, что именно я могу для них сделать в Ревеле.

Патрикеев пояснил, что моя главная задача – познакомиться с живущими в Ревеле британскими агентами и сочувствующими им местными жителями и узнать об их планах на случай появления на ревельском рейде эскадры Паркера. По данным русских, в городе существовала группа британцев и их подручных, которые что-то замышляют против гарнизона Ревеля.

Затем мне разъяснили придуманную для меня историю – «легенду», – под прикрытием которой я должен появиться в Ревеле. Инструктаж мой продолжался и по дороге до Нарвы, пока мы ехали по довольно приличной дороге в экипаже с наглухо зашторенными окнами. Самой Нарвы я не увидел – мы переправились через реку по деревянному мосту. Потом, проехав через весь город, мы остановились на каком-то хуторе. Там меня переодели в поношенную матросскую одежду, еще раз проверили, насколько хорошо я запомнил свою «легенду», потренировали меня, задав несколько каверзных вопросов, добиваясь, чтобы я отвечал на них без запинки. Высадили меня в лесу неподалеку от селения Разик.

В тот же вечер я появился в этом селении, заночевал в местной харчевне, а на следующее утро отправился в Ревель. Мне подсказали, что нужных мне людей я, скорее всего, найду в трактире «Золотой олень». И вот, похоже, рыбка клюнула.

«Толстый Герберт» оказался заведением на порядок выше классом «Золотого оленя». Столики в нем были сделаны из орехового дерева, а люди, сидевшие за ними, хорошо одеты. Увидев меня, хозяин трактира с решительным видом направился в нашу сторону, наверное, чтобы вышвырнуть нас из этого заведения. Но заметив Шварца, он угодливо склонился и спросил по-немецки:

– Вам как обычно, герр Шварц?

Шварц еле заметно кивнул и добавил: «Нам по две кружки твоего темного и по тарелке говядины в соусе». Трактирный слуга отвел нас на второй этаж, в залу, где за столом могло поместиться не более десяти человек. Пиво принесли минуты через две. Мы чокнулись кружками, отпили по глоточку, и Шварц заметил:

– Знаешь, парень, может, ты и из Бостона, но акцент у тебя скорее ирландский.

– Я родился в Балликасле, графство Антрим. Но ушел оттуда в море еще в детстве. Юнгой.

Именно там родился когда-то мой покойный друг Билли, так что хоть я там никогда и не был, но кое-что рассказать смогу. Шварц пристально посмотрел на меня и продолжил допрос:

– Слушай, а ты, часом, не католик?

– Нет, я протестант и не люблю папистов.

Взгляд его чуть смягчился, но вопросы следовали один за другим, как волны в шторм:

– А как ты сюда попал?

– Если честно, мистер Шварц, то дело было так. Я отправился в Нарву на «Веселой Мэри». Вышли мы из Корка. В Нарву мы зашли в середине ноября. Только загрузились товаром и уже были готовы отправиться в обратный путь, как – на тебе! – русский император наложил секвестр на все английские суда. «Веселую Мэри» арестовали, а нас самих русские посадили в какой-то сарай на окраине Нарвы. Обращались они с нами как со скотом, редко кормили, издевались, как могли… А еще мыться заставляли! Хоть мы им и говорили, что не по-христиански все это!

– Просто так московиты никого не держали. А вот если ты что-нибудь такое учинил…

– Да какое там «учинил»… Говорю же тебе – матрос я, самый обыкновенный матрос.

– Ясно… А что у тебя с плечом? Покажи-ка мне!

Пришлось стащить с себя суконную матросскую куртку и полотняную рубаху. Шварц посмотрел на мое плечо и покачал головой:

– Значит, простой матрос, говоришь?

– А, ты насчет этого? Дырку мне сделали, когда я от них сбежал. В меня стреляли, но я все же ушел. Хотя пулю и словил. Добрался до какой-то деревни. Отлежался там. Местные меня подлечили.

– Дорого взяли? А то знаю я этих эстляндцев – жулики и жмоты.

– Половину того, что у меня оставалось. Я спрятал подкопленные деньги за подкладкой куртки.

– Понятно… Где поселился-то?

– Пока нигде. Думаю обосноваться в матросской ночлежке.

– Значит, так. Не буду тебе пока ничего обещать, но все же посоветую. На твоем месте я бы не спешил покинуть этот гостеприимный город. Русские ищейки тут повсюду, и боюсь, что вместо ночлежки ты окажешься в «слободском хлеву».

Заметив мой недоуменный взгляд, Шварц пояснил:

– Это местные остряки так прозвали здешнюю тюрьму. А со мной ты можешь вернуться в старую добрую Англию. Дело в том, что скоро сюда заявится британская эскадра. Неплохо было бы ей помочь, как ты считаешь?

Шварц хрипло рассмеялся и отхлебнул из кружки пиво.

– Так вы что, британец? – я постарался сделать удивленное лицо.

– Парень, запомни одну полезную мысль – чем меньше ты будешь задавать ненужных вопросов, тем дольше проживешь. То, что надо знать, тебе расскажут. Позже, когда придет время. Сегодня же я познакомлю тебя с людьми, которые помогут и будут рядом с тобой. От них ты все и узнаешь.

– Но у меня почти не осталось денег. Ведь я не собирался долго жить в этой поганой Московии. Почти все, что у меня было, уже закончилось.

– Не переживай. Найдем тебе и жилье, и стол. Насчет этого не беспокойся. Пойдем!

Минут через десять мы вошли в четырехэтажный дом с высокой острой черепичной крышей. Пожилая служанка, бормоча что-то под нос, провела меня в комнату, где стояли четыре топчана, и, указав на один из них, молча вышла. Минут через двадцать она вернулась и жестами велела идти за ней.

В небольшой комнате, по всей видимости столовой, за длинным деревянным столом сидели четверо – мой новый друг Шварц и трое крепких мужчин. Шварц повернулся к ним и представил меня:

– Господа, этот храбрый джентльмен сумел бежать из русского плена, оторваться от погони и добраться до Ревеля. Я полагаю, что такой человек может скоро нам пригодиться.

* * *

21 марта (2 апреля) 1801 года. Рейд Копенгагена. Борт 74-пушечного корабля Его Величества «Элефант».

Вице-адмирал Горацио Нельсон

Этот ужасный день я запомню на всю мою оставшуюся жизнь. Признаюсь – были даже моменты, когда я считал, что сражение проиграно. Датчане дрались отчаянно, как спартанцы царя Леонида в Фермопилах. Но хвала Богу, я все же победил!

Как я и планировал, вчера, в час пополудни, эскадра, имея в авангарде фрегат «Амазон», вошла в Голландский фарватер и к вечеру стала на якорь у южной оконечности банки Миддель-Грунд. До датских кораблей оставалось всего две мили. Здесь мы и стали ждать попутного ветра, чтобы с его помощью войти в Королевский фарватер.