Текст книги "Вечерний Чарльстон"

Его удостоили сомнительной чести оказаться в «Мемеле» – именно так я назвал свой стол по имени самого отдаленного немецкого города, расположенного где-то далеко на северо-востоке – за то, что он разбил своему соседу, какому-то купчишке, рожу. Видите ли, тот начитался «Хижины дяди Тома» и не нашел ничего лучше, чем высказать Фрэнку все, что он думает о его соотечественниках. Результат налицо – точнее, на лице купчишки, – а я, наконец, обзавелся соседом. И, если честно, то хоть и осуждаю про себя южан, но вслух об этом за столом ничего не говорю.

Впрочем, и с этим Фэллоном надо быть поосторожнее. Да, он политэмигрант, но далеко не все политэмигранты склонны работать на погибель своей страны, как это делает, например, Алекс Герцен. А Россию мы с Марксом ненавидим. Более того, я так надеялся, что англичане с французами помогут туркам уничтожить это инородное азиатское государство, посмевшее считать себя частью Европы! И я через Маркса договорился с Хорасом Грили, издателем и главным редактором «Нью-Йорк Дейли Трибьюн» о написании цикла статей об этой войне – под именем моего друга. И если вы видели статьи в этой газете, подписанные «Карл Маркс», то знайте – они вышли из-под моего пера.

Сначала я решил отправиться к месту событий со знакомыми, решившими посмотреть на разгром русских на Балтике с борта своей яхты. Но, увы, вместо ожидаемой победы над русскими я увидел разгром союзников – а также потопление одной из яхт, причем стреляла по ней явно французская батарея. Как бы то ни было, в моей статье о битве при Бомарсунде вину за убийство мирных яхтсменов я возложил на русских, а про национальную принадлежность стрелявших умолчал.

Вернувшись в Англию, я сумел договориться о том, что пойду в Крым на борту одного из британских кораблей. До Крыма мы дошли, но вскорости наш капитан спустил флаг, и я оказался со всеми в русском плену. Но азиаты, узнав, что я всего лишь репортер, а еще и немец, попросту довезли меня и нескольких других журналистов до границы с Австрией и отпустили на все четыре стороны. Сначала я думал отправиться в Константинополь, но потом решил все-таки сначала вернуться в Лондон, чтобы немного отдохнуть и дописать наконец свои статьи. Тогда же я и узнал про Фэллона. Но на театр военных действий в Турцию я банально не успел – я только-только успел добраться до Панчовы на австро-турецкой границе[36]36
  Ныне Панчево в Сербии.


[Закрыть], как пришла весть о так называемом перемирии. Точнее, его можно было бы назвать полной капитуляцией Османской империи. Все бы ничего, османов не жалко – ведь они тоже азиаты, – но турки ухитрились еще и поссориться с англичанами. И бродивший было по Европе призрак конца панславизма попросту растаял в воздухе.

У меня была еще одна причина, почему я хотел сначала прощупать Фэллона. В отличие от большинства немцев – да и англичан – я лично видел корабли и другое вооружение людей, названных мною «новыми русскими», которые и выиграли эту войну для «старых» русских.

И у меня сложилось впечатление – подкрепленное кое-какими слухами, – что Фэллон именно из этих самых «новых русских». А еще рассказывают, что они-де пришельцы из будущего. В это я не очень-то и верю, но вдруг? И если так, то, возможно, в их времени уже произошло то, что мы с Марксом описали в «Коммунистическом манифесте». Это объяснило бы феноменальные успехи этих людей. Но, чтобы узнать об этом от моего нового соседа, необходимо было его к себе расположить.

Я протянул руку своему новому соседу и представился:

– Фритц Энгельс.

– Теодор Фэллон, – улыбнулся тот. – Извините, а не тот ли вы Энгельс, который Фридрих? Из Вупперталя?

Меня удивило, что он не назвался «сэром» и тем более не упомянул свой титул. По моему опыту, все «новые дворяне» выпячивают приобретенный ими статус, как могут.

– Я действительно из Бармена, из долины реки Вуппер[37]37
  Город Вупперталь появился на картах лишь в 1929 году в результате объединения Бармена, Эльберфельда и нескольких малых населённых пунктов. Означает Вупперталь «долина реки Вуппер», и Энгельс понял это именно так.


[Закрыть]. А вы меня знаете?

– Да кто же не знает Карла Маркса и друга его Энгельса? Скажите, а Маркс уже наваял свой «Капитал»?

– Не знаю, о чем вы, сэр!

– Значит, пока еще нет… А «Коммунистический манифест»?

– Конечно. А вы его читали?

Фэллон хотел что-то сказать, но к нам подсел Говард, и они с Фэллоном начали церемонию взаимного представления. А через минуту в ресторан вошел капитан и объявил по-немецки:

– Господа, прошу внимания! Вчера сэра Теодора Фэллона безосновательно обвинили в нападении на… одну даму. Как выяснилось, сэр Теодор не мог этого сделать, так как в это время был в другом месте, что может подтвердить множество свидетелей. Более того, мы выявили человека, который совершил это ужасное преступление – но он сумел каким-то образом сбежать с нашего корабля. Поэтому я прошу прощения у сэра Теодора от имени всей команды, а также хочу успокоить всех господ пассажиров – преступника на корабле больше нет.

7 марта 1854 года. Северное море.

Борт парохода «Роскильде».

Фрэнсис «Фрэнк» Ки Говард,

корреспондент газет «American and

Commercial Advertiser» и «Baltimore Weekly American»

В половину восьмого вечера я переступил порог[38]38
  Моряки обидятся – пороги на корабле называются комингсами.


[Закрыть] корабельного бара. Темное резное дерево, длинная полукруглая стойка с табуретами с одной стороны, полтора десятка столиков с двумя-тремя стульями – с другой. В восемь, когда двери откроются и для пассажиров второго класса, им будет дозволено лишь сидеть за стойкой либо забирать напитки с собой – столики, обслуживаемые официантами, только для первого класса.

Разве что у входа снаружи – еще четыре стола, для семейных пар и одиноко путешествующих дам, также доступные для пассажиров второго класса. Вот только там нет официантов – заказывать все равно приходится за стойкой. И эти столы никогда не пустуют, тогда как внутри я ни разу не видел, чтобы не было свободного столика.

В углу стоял самый маленький стол, и за ним, как обычно, я увидел Теда Фэллона. Увидев меня, он сделал приглашающий жест рукой. Публика остолбенела – до сегодняшнего дня Тед всегда пребывал в полном одиночестве. За вечер он выпивал одну-две кружки пива, но чаевые, как я успел заметить, оставлял королевские, и его официант бросался обслужить в первую очередь.

Так и сейчас – не успел я усесться, как ниоткуда появился долговязый белобрысый человек в строгом костюме.

– Свен, прошу вас, – сказал мой новый друг. – Мне, как обычно, пива. А моему другу принесите, пожалуйста, аквавита – ведь он обыкновенно пьет именно его. Я не ошибся? – и он улыбнулся уже мне.

– Нет, все правильно. Вот только странно, что ты заказал не водку. Слыхал, что у вас ее производят из картофеля и пьют все поголовно…

– Не знаю, кто тебе об этом рассказал – не удивлюсь, если Энгельс, – и он усмехнулся. – Русская водка бывает только из зерна, а потребление алкоголя в России – на предпоследнем месте в Европе, меньше пьют лишь в Норвегии. Ну что ж, за наше взаимопонимание?

Да, взаимопонимание… Сначала я сильно невзлюбил этого новоиспеченного «королевского баронета», и все общение с ним проходило у меня под маской ледяной вежливости, хотя он был и ко мне, и к Энгельсу подчеркнуто дружелюбен. Но один инцидент в корне изменил мое к нему отношение.

Со вчерашнего дня, когда Фэллон появился за нашим столом, Энгельс ни разу не сказал ничего плохого о России. А пока мы были вдвоем, это была его любимая тема. И сегодня за обедом он позволил себе замечание об отсталой стране, погрязшей в невежестве, которую спасают лишь иностранцы на ее службе. Тед усмехнулся, посмотрел на него внимательно и ответил:

– Вот, значит, как. Ну что ж, объясните вашу ценную мысль. Если это вас, конечно, не затруднит.

– Всем же известно, что русские ничего не изобрели, ничего не умеют, и что государственность им дали скандинавы. И что все крестьяне живут в азиатском рабстве.

– Каким это, интересно, «всем»? – спросил с усмешкой Фэллон.

– Ну, моему другу Карлу Марксу, например. Или нашему русскому знакомому Александру Герцену.

– Вот, значит, как… Ваш друг и Герцен – это «все».

– Это – величайшие умы нашего времени, господин Фэллон. – В глазах Фридриха появился мессианский огонек, он расправил плечи и с гордостью посмотрел на нас.

Но Теодор лишь усмехнулся:

– Что-то от «всех» осталось только трое, включая вас. Но Герцен, кстати, русский – а вы сказали, что он один из «величайших умов».

– Он на самом деле немец. Да будет вам известно, что Herzen по-немецки – сердце.

– Немец по матери, это да. Но не по отцу – он был незаконнорожденный, и фамилию ему придумал отец, кстати, дальний родственник правящего в России царя Николая[39]39
  Отец Герцена Александр Иванович Яковлев вел свое происхождение от московского боярина Андрея Кобылы – предка бояр Романовых.


[Закрыть].

– Не знал…

– Теперь знаете. Но вопрос не в том, является ли Герцен гением или нет. Я вам даже скажу по секрету – ничего гениального в нем не вижу.

– А в России ничего гениального и нет. Ни писателей, ни художников, ни ученых…

– Значит, вы никогда не слышали ни про Пушкина, ни про Лермонтова, ни про Гоголя – это величайшие писатели нашего века. А художники, такие как Боровиковский, Кипренский и Брюллов? Есть и величайшие композиторы – Глинка, Даргомыжский, Алябьев. Да и ученые…

– Но немецкие лучше, чем ваши, – перебил его Энгельс. – Намного лучше. Не сравнить.

Тут я не выдержал и расхохотался. Слишком уж мне это напоминало разговор с маленьким капризным ребенком. Фриц посмотрел на меня с осуждением и сменил тему:

– Да и государство ваше создали германцы.

– Спорный вопрос, конечно, – кивнул Теодор. – Я лично склонен верить, что именно варяги стали во главе объединенного русского княжества. Но как именно это произошло – другой вопрос. Обратите внимание, что история о призвании варягов в русских летописях во многом совпадает с историей призвания англов, саксов и ютов в Англию. Так что, скорее всего, те, кто правил, представил события так, чтобы показать себя в лучшем свете. Но не забывайте и то, что произошло дальше. Кельтские народы, жившие в собственно Англии, растворились в германском мире – от их языка остались лишь географические названия. Я не говорю о граничащих с Англией регионах – Уэльсе, Корнуолле, а тем более Шотландии с Ирландией – я сказал «собственно в Англии». А на Руси варяги растворились среди славян, заговорили на их языке, приняли их культуру…

– А как ваш Иоанн Грозный? – усмехнулся немец. – Он убил миллионы соотечественников, все это знают.

– Простите, я запамятовал – какие такие «все»? Вы с Марксом и Герценом?

Энгельс посмотрел на него весьма неприязненно, а Теодор продолжал:

– Казнено было при нем около трех тысяч населения, это да. Причем многие действительно безвинно. Про миллионы… Тогда население Руси было около трех-четырех миллионов, так что те, кто говорит о «миллионах» или даже «десятках тысяч» казненных, незнаком с элементарной логикой. Это как мифы о миллионах женщин, казненных в Европе при охоте на ведьм.

– Но, простите, так оно и было – это была борьба церковников инквизиции с женщинами…

– На самом деле казнено было около семидесяти тысяч, в большинстве своем в протестантских немецких землях. И более сорока процентов были мужчины. Но заметьте, что это происходило не в «азиатской», по вашим словам, России, а у вас в Германии, светоче культуры. Кстати, не забудем и Тридцатилетнюю войну – когда была перебита половина населения германских земель, а в отдельных регионах, таких как Верхняя Франкония, эта цифра доходила до девяноста процентов.

– Всем известно, что ведьм сжигала инквизиция, – повысил голос Энгельс.

– Инквизиция занималась этим лишь однажды – в баскском Бильбао в самом начале семнадцатого века – причем те инквизиторы, которые вели это дело, были впоследствии наказаны инквизицией же. Занимались этим у вас, – он подчеркнул слово «вас», – светские власти. Впрочем, и соседи ваши «отличились» – вспомнить хотя бы Варфоломеевскую ночь в Париже или десятки тысяч казненных за «бродяжничество» в Англии.

Физиономия Энгельса все это время наливалась краской, и наконец он не выдержал, вскочил и заорал истошным голосом, брызжа слюной:

– Все равно ваша отсталая азиатская страна обречена!

Теодор лишь вперил в немца тяжелый взгляд и сказал что-то спокойным голосом по-русски. Звучало это примерно так:

– Povtoree, kulturtreger mokhnorili?

Энгельс понял, что дело принимает скверный оборот, плюхнулся обратно на сиденье, съежился и заблеял:

– Я не это имел в виду, сэр Теодор! Совсем не это!

– Uchtee, suka… – добавил Фэллон, посмотрел на меня, чуть улыбнулся и добавил уже своим обычным вежливым тоном: – Небольшое недоразумение, мистер Говард, все в порядке. Передайте мне, пожалуйста, солонку.

После этого мы с ним неожиданно начали называть друг друга по имени[40]40
  В английском с семнадцатого века нет разницы между «ты» и «вы» (разве что при обращении к Богу используется архаичная форма thou, соответствующая русскому «ты»), и обращение по имени является неким эквивалентом перехода на «ты».


[Закрыть]. А вот теперь мы оказались собутыльниками.

– Ну и как твой аквавит? – улыбнулся Тед.

– Да так себе… наш виски – особенно мэрилендский – намного лучше.

– А не хочешь попробовать настоящего линейного аквавита? Я везу с собой полдюжины бутылок, одну могу распечатать.

Он подозвал официанта, расплатился, и мы пошли в его каюту. Аквавит и правда был получше, чем то, что подавали в корабельном баре. И, когда мы выпили за здоровье всех присутствующих (коих, естественно, было лишь двое), я откашлялся и сказал:

– Тед, прости меня. Я сначала подумал, что ты – изменник, вроде того самого Герцена, с коим я имел сомнительное счастье познакомиться в Лондоне. Ведь ты бежал из России в Англию и даже был вхож к высокопоставленным особам – а, по слухам, даже к королеве.

– Да, я имел удовольствие познакомиться с ее величеством, – кивнул мой собеседник. – Ты только не верь всем домыслам, которые публиковали про меня – и про нее тоже – разнообразные газеты.

– Что ты скрашивал ее одиночество, пока ее законный супруг находился в отъезде?

– Именно так. И что я это сделал, чтобы получить дворянство и титул баронета. Мне ни дворянство, ни титул не так уж были и нужны – тем более что я и так потомственный дворянин. А еду в вашу страну, где дворянства как такового не существует, что, насколько я помню, закреплено в вашей конституции. Но я не об этом. Насколько мне известно, на американском Юге большинство составляют англофилы. Да, я знаю про твоих дедушек – если я не ошибаюсь, твой дед по отцу храбро и умело сражался с ними во время Войны за независимость, а дед по матери попал в заложники во время Войны 1812 года[41]41
  В США многие захотели поучаствовать в переделе имущества, ожидаемом по результатам наполеоновских войн, и объявили войну Англии в надежде захватить территории, позднее ставшие Канадой. Предлогом для этого – достаточно, кстати, вопиющим – был насильственный захват американских моряков для экипажей английских военных судов.


[Закрыть]. Именно тогда он и написал свою поэму «Оборона форта Мак-Генри», отрывок из которой стал известной песней «Звездно-полосатый флаг».

– Да, и некоторые считают, что он должен стать нашим новым гимном. Признаться, я не очень это поддерживаю, но…

– Станет, – беззаботно сказал Тед, и я с удивлением посмотрел на него – это прозвучало как констатация факта, а не как предположение. – Тем не менее странно, что на юге сильны англофильские настроения. Да, я знаю, многие уверены, что им не обойтись без вашего «короля-хлопка»…

– Именно так, а еще и табака.

– Поверь мне, именно поэтому они закупают сейчас такое количество хлопка, чтобы в случае непредвиденных обстоятельств не зависеть от поставок с американского Юга. Да и они сейчас сами активно культивируют хлопок и в Индии, и в Египте. И если первая принадлежит англичанам, точнее, Английской Ост-Индской компании, то вторая страна хоть официально и является турецким протекторатом, но экономически давно уже принадлежит нашим английским друзьям. А табак… его англичане начали закупать в Османской империи, так что и здесь они от вас не зависят.

– Не удивлюсь, если так. Хотя многие южане считают, что англичане – наши природные друзья, ведь наша культура и язык намного ближе к таковым английской аристократии, нежели у янки. Впрочем, признаться, и я до недавнего времени был англофилом.

– Расскажи.

– Началось все с того, что обоих наших корреспондентов, освещавших европейские новости, сманила конкуренция – один ушел в «Нью-Йорк Трибьюн» – ту же газету, на которую работает господин Энгельс…

– И пишет статьи от имени Карла Маркса.

– Ты и про это знаешь… А второй – в «The Sun» в том же городе. А в Европе развертывались нешуточные события. И Эйб Доббин, наш редактор, предложил отправиться в командировку в Европу мне. А когда я начал отказываться, пообещал резко поднять мое жалованье и оплатить поездку первым классом. Я поначалу не соглашался, ведь моя Лидия недавно подарила мне маленького Чарли, да и вновь ожидала ребенка, но супруга меня и уговорила – мол, это твой шанс. И я прибыл в Англию в ожидании сведений о разгроме русских в Крыму на Черном море.

– Но все получилось не совсем так…

– Именно. После ряда репортажей из британской столицы я отправился сперва в Париж, а потом поездил по германским государствам и даже побывал на русской границе. В саму Россию я ехать побоялся – меня предупреждали, что я сразу же окажусь в русской тюрьме…

– Вот еще!

– Теперь я знаю, что это не так, но именно это твердили все мои английские собеседники – и французские, кстати, тоже. В Пруссии на меня странно посмотрели, но не стали настаивать. А теперь я очень об этом сожалею. Но пора было возвращаться домой, и мне почему-то захотелось посетить Копенгаген, тем более пароходы ходили в Америку и оттуда. Моя Лидия без ума от сказок Андерсена, да и мне они нравятся, знаешь ли… Увы, город оказался скучноватым, и я, по совету хозяина моей гостиницы, решил прокатиться в Роскильде, их старую столицу. И, вернувшись, увидел Копенгаген в руинах. По дороге в гостиницу меня дважды останавливали какие-то люди. Первым я показал рекомендательное письмо из редакции, и они поверили, что я не англичанин. А во второй раз среди остановивших меня не было никого, кто бы умел читать по-английски, и меня крепко избили и собрались вздернуть на первом же дереве – но меня спасли русские, случайно оказавшиеся недалеко. Два месяца я провалялся в больнице, а потом понял, что в Англию мне больше не хочется, во Франции началась заварушка, оставались лишь Дания, Голландия и Гамбург. Но у меня отбило тягу к приключениям, и я работал над статьями в ожидании первого парохода. Вот только теперь я ненавижу англичан и люблю русских и Россию…

– А датчан? Они же тебя чуть не повесили.

– А что датчане? Вот если бы англичане так поступили с Балтимором – или даже какой-нибудь там Саванной либо Атлантой – то и я бы, наверное, обозлился. Стал бы я их вешать, другой вопрос, конечно… Но я их не виню.

– Атлантой, говоришь. – И лицо моего визави почему-то помрачнело. – А если бы это сделали, например, твои же сограждане? Которые с Севера?

Я посмотрел на него с изумлением и только хотел сказать, что шутка неудачная, как увидел, что на его лице не было и тени улыбки.

– Позволь тебе показать… отрывок из одной книги. Может быть, даже узнаешь автора.

И он проделал какую-то манипуляцию с одним из чемоданов и достал оттуда папку странного вида, перелистал пару страниц и протянул мне. Листы были отпечатаны неизвестным мне способом, а один из параграфов был помечен красным. Я начал читать:

«Когда я утром посмотрел в окно, меня поразило странное и не слишком приятное совпадение. В этот самый день, сорок семь лет назад, мой дедушка, мистер Ф. С. Ки, бывший тогда в заключении на британском корабле, стал свидетелем бомбардировки форта МакГенри. Когда на следующее утро вражеский флот ушел, потерпев поражение, он написал песню, уже столько лет популярную во всей стране: „Звездно-полосатый флаг“. И теперь, когда я находился на самом месте этого конфликта, я не мог не сопоставить мое положение с его положением сорок семь лет назад. Флаг, который он с такой гордостью приветствовал, теперь взвивался там же над жертвами самого вульгарного и жестокого деспотизма из всех, свидетелем которых стало наше время»[42]42
  Перевод авторов.


[Закрыть].

Стиль был, вне всякого сомнения, мой, разве что более отполированный, да и внуков у моего деда было не так уж и мало, но журналистов либо писателей, кроме меня, не имелось. Я с ужасом посмотрел на Теда:

– Кто вы, сэр Теодор? Неужто слухи, которые дошли до меня в Англии, правда, и вы из… будущего?

– Фрэнк, мы же вроде на «ты»…

Я склонил голову, а Тед продолжил:

– Действительно, я прибыл сюда из довольно-таки далекого будущего. Видишь ли… я вез с собой вашу книгу для того, чтобы показать ее кому-нибудь из южан – я и не надеялся, что судьба сведет меня с ее автором. Написана она была в 1863 году после того, как тебя наконец-то выпустили. А посадили тебя за то, что ты посмел критиковать массовые аресты людей без предъявления им обвинений, в нарушение вашей конституции. Впрочем… можешь почитать сам.

– И то, что ты сказал про Атланту… это правда?

– Чистая и горькая правда. В 1864 году генерал Шерман взял Атланту, после чего он приказал всем жителям покинуть город. Согласились многие, но не все. А он окружил город артиллерией и стал стрелять по нему зажигательными ядрами. Сгорело все, включая тех жителей, которые не подчинились его приказу. Но это был отнюдь не единственный город, уничтоженный северянами, просто самый известный. После войны была объявлена так называемая Реконструкция. Все жители мятежных штатов, кроме негров и новоприбывших северян, а также некоторых из тех, кто открыто поддержал Север, потеряли право голоса, в города ввели войска, и свыше одиннадцати лет продолжался террор против мирного населения. Да, выборы были. Где выбирали негров, а где и саквояжников – так именовали новоприбывших. И лишь в 1877 году войска были выведены из городов, а право голоса было возвращено всем. Мэриленда это не коснулось, он так и не сумел отделиться в 1861-м и не числился мятежным штатом, но и там было не безоблачно.

А что насчет тебя лично… Ты вернулся из мест заключения в 1863-м – тебе, кстати, так и не предъявили никаких обвинений. В том же году ты написал эту книгу – и издателей ее посадили, точно так же без предъявления обвинений. Ты же сумел покинуть страну и перебраться в Англию, где и умер в семьдесят втором году.

Я сидел как громом пораженный, но через какое-то время смог выдавить из себя фразу:

– Неужто ничего нельзя изменить?

– Почему же… Так было в той истории, которая была у нас в будущем. А мы ее уже довольно-таки сильно поменяли. То, что англичане именовали «Восточной войной», например, в нашей истории закончилось своего рода ничьей, – но французы и особенно англичане на этой войне обогатились. Здесь же, как видишь, их разгромили, в Англии кризис, во Франции новый император, а турки потеряли Константинополь. Мы надеемся, что и на американском Юге все пойдет по-другому. И мы готовы вам помочь.

– Значит, ты… не предатель своей родины?

– Если честно – нет. Но пусть это останется между нами. Кстати, насчет вашей истории…

Он выудил из потайного отсека своего чемодана еще одну книгу и протянул ее мне.

– Вообще-то историю пишут победители. Но иногда бывают попытки воссоздать то, что произошло на самом деле. Это – книга Гэри Уокера, написанная в две тысячи восьмом году. «Общая история Гражданской войны глазами южанина».

– Каком-каком?! – с ужасом спросил я.

– Две тысячи восьмом. Я тогда был еще подростком.

– Понятно…

– Если хочешь, возьми ее почитать – вот только вернешь ее потом мне, лады? И твою книгу тоже. Времени у нас много, доберемся мы до места еще нескоро. Но вкратце – та самая Республиканская партия, которая совсем недавно возникла в Висконсине – они собирались в сарае какого-то фермера…

– Слыхал я про это. Ярые аболиционисты – и, кроме этого, не имеют особой платформы.

– В следующем году в Бостоне пройдет их учредительное собрание уже на национальном уровне. А в шестидесятом в нашей истории они, хоть и набрали менее сорока процентов голосов, победили на выборах – и президентом стал некто Эйб Линкольн.

– Знаю его немного – не самый приятный человек.

– После чего южные штаты начнут отделяться, а в некоторых из них – особенно в вашем Мэриленде – по указу Линкольна арестуют кучу народа без суда и следствия, как я тебе уже рассказал, чтобы не дать ему объявить о выходе из состава Североамериканских Соединенных Штатов. А потом начнется война на уничтожение Юга. Кончится она, как я уже говорил, жесткими репрессиями и бесправием для белого населения.

Я сидел как громом пораженный, но чувствовал, что мой новый друг ничуть не приукрасил действительность – все было в его истории именно так, как он мне рассказал. Более того, книга Уокера лежала у меня на коленях – и, поверьте мне, я знал, что я ее проштудирую от корки до корки. Но все было настолько ужасно, что я лишь через некоторое время вновь обрел дар речи и с трудом выдавил из себя:

– А что же нам теперь делать?

– Давай для начала выпьем за то, чтобы этих ужасов в нашей истории не случилось. А потом обсудим возможный план действий.

12 марта 1855 года. Вилла «By the Cove»,

Абердин, Шотландия.

Пер Эноксен, в услужении барона

Австрии Лионеля Натана Ротшильда

– То есть вы не смогли сделать ровным счетом ничего? – голос моего нанимателя звучал спокойно, но по опыту общения с ним я знал, что он взбешен, и что эта аудиенция может кончиться чем угодно – в том числе и тем, что я буду кормить рыб в здешнем негостеприимном море. Да, меня Господь не обидел ни силушкой, ни умением драться, но рядом с боссом лежала огромная собака, а за дверью дежурили двое его людей. Так что придется изворачиваться.

– Сэр Лионель, все было продумано до мелочей, и лишь случайность помешала мне захватить этого Фэллона.

– Ну что ж, расскажите.

И он уставился на меня взглядом, не сулившим мне ничего хорошего, да и песик его навострил уши и осклабился, обнажив острые клыки.

– Сел я на пароход, как и планировалось, в Кристиании. Шел я первым классом, иначе следить за Фэллоном было бы сложновато.

– Продолжай.

– Так вот. Я неожиданно увидел Мадсена, который, в свою очередь, следил за Фэллоном. Таким образом, мне не обязательно было следовать за самим объектом.

– Разумно.

– И когда мы приблизились к точке рандеву, а Фэллон, по своему обыкновению, ушел в бар, я вошел в каюту Фэллона – как вы знаете, у меня есть определенный опыт вскрытия практически любых замков – и затаился там. Когда дверь открылась, я подумал, что это пришел Фэллон, но вместо него я с удивлением увидел какую-то девицу, прошептавшую: «Сэр Теодор, я фрихерринне такая-то, не прогоните?» И когда я попытался схватить ее, то не рассчитал, что она много ниже этого проклятого Фэллона, и не сумел вовремя зажать ей рот. Она меня пребольно укусила за палец, ударила по лицу и убежала. Я, конечно, поспешил покинуть каюту и даже успел запереть дверь, а потом притаился в сторонке и наблюдал, как Фэллона вели под руки два здоровенных матроса. После этого я ушел на точку рандеву, как и было запланировано. Вот только люди на баркасе удивились, что спустился к ним я один, без Фэллона. Остальное вы знаете.

– А почему вы не заперли дверь, когда вошли в его каюту?

– Я подумал – зачем, ведь все равно он войдет, а я его схвачу.

– А вам не пришло в голову, что он мог и заподозрить, что здесь что-то не так, если дверь оставалась открытой? Да и эта противная девка не смогла бы войти и пошла бы дальше своей дорогой.

Я лишь сокрушенно молчал, зная, что допустил серьезный промах.

– И что мне теперь с вами прикажете делать?

– Сэр Лионель, но ведь подобное произошло со мной впервые – до этого времени я все ваши заказы исполнял безукоризненно.

– Это было раньше, а сейчас вы все испортили.

– Я все исправлю, сэр Лионель! Отправьте меня в Америку, и я найду там этого проклятого Фэллона!

– А если его не отпустят, а посадят в их корабельную тюрьму, а потом вернут в Данию?

– Вряд ли, сэр Лионель! Для этого той проклятой фрихерринне пришлось бы вернуться в Данию, чтобы свидетельствовать на суде, а это займет немало времени. Без ее же показаний Фэллона там просто отпустят. Скорее всего, его попросту выкинут с парохода в Нью-Йорке, и дело с концом.

– Ладно, я дам вам последний шанс. Поезжайте в Нью-Йорк – из Абердина туда тоже ходят корабли. Я отправлю с вами пару надежных людей. Но учтите, если вы и на этот раз не справитесь…

– Все сделаю в лучшем виде, сэр Лионель!

– Здесь инструкции, как именно надлежит доставить русского в Англию, – и проклятый еврей передал мне конверт. – Деньги получите у моего секретаря. – Он написал что-то на клочке бумаги и передал мне. – А теперь вон с глаз моих!

16 марта 1855 года.

Османская империя. Эрегли.

Майор Гвардейского Флотского экипажа

и офицер по особым поручениям

Министерства иностранных дел

Российской империи

Павел Никитич Филиппов

В этот городок, когда-то носивший красивое греческое название Гераклея, я прибыл с флигель-адъютантом императора Николаем Шеншиным не для того, чтобы полюбоваться на здешние достопримечательности и живописные руины. Нас отправили сюда министр иностранных дел Василий Перовский и генерал Березин. В Эрегли мы должны были встретиться с Мустафой Решидпашой, великим визирем и доверенным лицом султана Абдул-Меджида.

Тема нашей беседы была настолько секретной, что мы, с общего согласия, договорились пересечься с великим визирем не в Эскишехире – временной столице Османской империи, – а в Эрегли. В этом порту на Черном море временно базировалась эскадра кораблей русского Черноморского флота, и доступ туда посторонним был затруднен. В свою очередь, Мустафа Решид-паша прибыл в Эрегли инкогнито, под видом богатого торговца коврами, доставившего в город товар, который пользовался большим спросом у русских офицеров.

В доме богатого купца – старого знакомого великого визиря – мы и встретились, дабы обсудить новый внешнеполитический вектор империи османов.

Хотя Мустафе Решид-паше уже было за пятьдесят, выглядел он неплохо. Лишь темная борода и усы великого визиря сильно поседели, да под глазами турецкого вельможи можно было заметить отеки. Похоже, что недавние события все же сказались на его здоровье.

Тем не менее великий визирь тепло приветствовал нас, а его кахфеджи уста[43]43
  В Турции так называется мастер по приготовлению кофе.


[Закрыть] поспешил угостить нас благородным напитком, не забыв поставить на резной столик стаканы с холодной водой и блюдечки с рахат-лукумом.

Мы, соблюдая восточный этикет, не стали спешить с делами, а отдали должное ароматному кофе и мастерству кахфеджи уста. Потом, когда чашечки с кофе опустели, наш гостеприимный хозяин предложил кальян. Я, не имея дурной привычки портить воздух табачным дымом, вежливо отказался, а Шеншин, достав из кармана папиросы, щелкнул бензиновой зажигалкой и с удовольствием сделал несколько затяжек.

Дождавшись окончания «кофейной церемонии», мы устроились поудобней на мягкой оттоманке[44]44
  Так в Европе называли небольшой диванчик без спинки на маленьких ножках, накрытый ковром и украшенный вышитыми подушками.


[Закрыть] и приготовились к разговору, который, возможно, на долгие годы определит направление внешней политики Турции.

– Господа, – произнес великий визирь, – мой повелитель, султан Абдул-Меджид – да будут долгими годы его жизни – окончательно решил, что участие Великой Порты в запутанных европейских делах только наносит вред державе османов. Многие пользуются доверчивостью и неопытностью турок и заставляют их таскать для себя каштаны из огня. Наглядный тому пример – последняя война, которая по милости Аллаха недавно закончилась. Так ли было важно для нас, кто из европейских христиан будет владеть вашими святыми местами в Иерусалиме? Для нас, мусульман, важнее Аль-Акса, мечеть, построенная на том месте, куда пророк Мухаммед – да благословит его Аллах и приветствует – попал, совершив чудесное путешествие из Мекки в Иерусалим, и откуда он вознесся на небо[45]45
  В Коране не сказано, откуда именно Мухаммед вознесся на небо, сказано лишь, что это произошло из некой «самой далекой мечети», но с какого-то момента стало принято считать, что это был Иерусалим. Масжид Аль-Акса и означает «самая далекая мечеть», хотя построена она была уже после смерти Мухаммеда.


[Закрыть].