Текст книги "По следам Александра Великого"

– Мсье, что это?! – испуганно спросила меня Беатрис, показывая на следы пулевых ранений, полученных мной в Цхинвале. Тогда, во время «войны трех восьмерок», какой-то ошалевший гвардеец Мишико Галстукоеда пальнул в меня из автомата, едва не отправив в Дзанат[15]15
  В осетинской мифологии – рай.


[Закрыть]. Я выжил, а он – нет.

– Это мадемуазель, следы пуль, которыми меня хотел убить один нехороший человек, – ответил я. – Только это было давно.

«Всего двести с лишним лет тому вперед, – подумал я. – Боже мой, кто бы мог подумать, что судьба занесет меня в далекое прошлое».

Беатрис участливо покачала головой.

– Мсье, это было, наверное, больно.

– Мадемуазель, я мужчина и воин. Потому мне негоже жаловаться на боль.

Обтерев торс полотенцем, я накинул чистую рубаху и отправился посмотреть на своего пациента. Виктор спал сном младенца, только что не пускал пузыри. Велев Беатрис присматривать за ним, я засобирался домой. Видно было, что девушке не хотелось со мной расставаться, как и мне с ней.

Что ж, теперь у меня будет вполне законный способ навещать дом Мюрата и видеться с больным и его прелестной сестрой. Надо только будет потом поподробней расспросить шурина Бонапарта о его родственнице. Она мне очень понравилась. Надеюсь, что и я ей пришелся по душе.

10 августа 1801 года. Шведское королевство. Стокгольм. Йоханнес Маттиас «Ганс» Розен, агент российской разведки, а по совместительству контрабандист

Раньше попасть в Швецию таким людям, как я, было проще простого. Обычно мы переправляли из Ревеля (или в Ревель) свой товар в одну из бухточек на полуострове Порккала-Удд, находящийся всего в двадцати милях от Ревеля. Или, наоборот, привозили оттуда товар в Ревель. Оттуда можно было на рыбацких лайбах добраться до Гельсингфорса, где нас уже поджидали те, кому товар предназначался. Если же заказчики были из самого Стокгольма, то мы двигались туда с краткой остановкой на Аландах, где у нас тоже были свои люди.

Конечно, южное побережье Шведского королевства патрулировали чиновники таможенной службы, но на этом самом побережье, как я уже говорил, было немало укромных бухточек, да и сами чиновники были нами прикормлены и старались не совать свои носы в наши дела. Побережье у полуострова Порккала-Удд было хорошо еще и тем, что море вокруг него не замерзало и зимой. Поэтому наша работа продолжалась круглый год, только на этот раз товары приходилось везти из Пруссии – из Мемеля или Кёнигсберга.

Только сейчас я никаких товаров не вез (ну разве что самую малость). И в Стокгольме я должен был оказаться совершенно чистым, без чего-либо, за что меня могли бы арестовать местные власти. Правда, как сказал генерал Баринов, лично инструктировавший меня перед отправкой, мне категорически запрещалось иметь какие-либо дела со служащими российского посольства в Стокгольме. Дело в том, что возглавлявший его Андреас Эбергард Будберг, или, как называли его русские, Андрей Яковлевич Будберг, был в немилости у императора Павла. Его уже дважды отзывали с этого поста и дважды возвращали в Стокгольм. Как пояснил мне генерал Баринов, Будберг был нужен нынешнему императору лишь тогда, когда русским требовалось наладить хорошие отношения со шведским правительством. Но, как сказал генерал, лукаво подмигнув мне, у самого Будберга они были «слишком хорошими». К тому же посол испытывал явную нелюбовь к Франции, нынешней союзнице России. Вполне возможно, что, узнав о моем визите в Стокгольм, Будберг мог сообщить о нем шведам либо шпионам британского короля, которых, как я узнал, в столице шведского королевства было предостаточно.

Так что действовать пришлось в одиночку, получая помощь лишь от тех людей, которых я хорошо знал лично и на которых мог положиться. Таковых в Стокгольме у меня оказалось немало.

Добравшись туда без особых приключений (правда, взятка, которую пришлось дать шведским таможенникам при высадке на побережье Порккала-Удд, в этот раз была почти в два раза больше), я спокойно доплыл до столицы Шведского королевства. Одет я был как преуспевающий бюргер. По-немецки в Стокгольме говорило немало людей, так что особого внимания я к себе не испытывал. К тому же то, что меня попросил узнать генерал Баринов, мне сообщили мои старые друзья по контрабандному ремеслу. Как ни странно, но им тоже крайне важно было знать политическую обстановку в тех местах, где им приходится работать. Одно зависит от другого. Если государства, в которые они везут свой товар, враждуют между собой, то в случае поимки им грозит петля или плаха. Их наверняка посчитают шпионами, с которыми обычно не церемонятся.

Один мой хороший приятель, с которым я работал много лет, без обиняков сказал мне, что, по его данным, скоро начнется война между Швецией и Россией:

– Наш король – чтоб он подавился сюрстрёммингом[16]16
  Сюрстрёмминг – шведское национальное блюдо – квашеная балтийская сельдь. Отличается тошнотворным тухлым запахом.


[Закрыть]– мечтает сделать то, что не удалось его отцу – королю Густаву III. Но высадиться на берегах Невы и пообедать в Зимнем дворце ему не удастся, пусть даже в этот раз наш Густав IV и будет поддержан британским флотом. Ты, наверное, слышал, как русские расправились с непобедимым адмиралом Нельсоном в Ревеле?

– Не только слышал, но и видел, – кивнул я. – А насколько точны твои сведения о будущей войне с Россией?

– Видишь ли, друг мой, – Свен (так звали моего собеседника) хитро взглянул на меня. – Среди моих клиентов есть и тот, кто вхож в риксдаг[17]17
  Парламент Швеции.


[Закрыть]. Мы часто беседуем с ним за кружкой пива о политике. Так вот, по его сведениям, «шляпы» взяли верх над «колпаками»[18]18
  «Колпаки» – прозвище сторонников прорусской партии в шведском парламенте. «Шляпы» – партия, мечтающая взять реванш и вернуть земли, отвоеванные императором Петром I. После монархического переворота, совершенного в 1772 году королем Густавом III, обе эти партии прекратили свое существование, но по старой памяти так продолжали называть сторонников и противников войны с Россией.


[Закрыть]. В Швецию зачастили британские агенты, которые ведут с нашими военными разговоры о необходимости «остановить зарвавшуюся Россию». Понятно, что британцев больше беспокоит альянс императора Павла с Первым консулом Франции Наполеоном Бонапартом. Но эти проклятые островитяне обещают нашему королю большие деньги, если он начнет войну с Россией. Они готовы предоставить Густаву свои корабли и войска. Вот только, боюсь, что они, как всегда, нас обманут, и русские в очередной раз надают нам по шее.

Свен вздохнул и сделал глоток пива из своей кружки. Я последовал его примеру.

– Ты все правильно говоришь, дружище, – ответил я. – Только в этот раз русским будут помогать недруги шведов, коих немало в этом мире. Это датчане и пруссаки. Первые мечтают вернуть Сконе, а вторые отобрать у нас Шведскую Померанию. Ну а русские…

– А русские заберут Финляндию. И хорошо, если только ее одну. При их царе Петре русские солдаты уже были под стенами Стокгольма. Почему бы императору Павлу не повторить то, что случилось при его прадеде? Кстати, тогда британцы тоже готовы были оказать нам помощь и прислали целую эскадру, которая бесцельно простояла у Гренгама, наблюдая за тем, как русские галеры брали на абордаж наши фрегаты. Думаю, что и в этот раз они будут себя вести примерно таким же образом.

– Все может быть, все может быть… – кивнул я. – Швеции было бы лучше во всех европейских заварухах оставаться нейтральной. Только вот эта простая мысль почему-то никак не может прийти в голову вашему королю. Ведь если России окажет помощь ее новый союзник – Наполеон Бонапарт, то тогда Швеции точно придет конец…

Свен, который внимательно слушал меня, выругался и с сожалением заглянул в свою опустевшую кружку.

– Извини, дружище, но мне уже хватит, да и тебе тоже, – сказал он. – Завтра я схожу к своим приятелям и постараюсь выведать у них свежие новости. Я понимаю, что они вряд ли будут хорошими. Видно, снова бедным шведам придется воевать, а это для нас с тобой сплошные убытки.

– Хорошо, Свен. Крепкий сон – это то, что нужно нам с тобой. А насчет плохих новостей, то, как ты знаешь, все на свете происходит по Божьему предначертанию. И не нам противиться ему…

30 июля (11 августа) 1801 года. Санкт-Петербург. Михайловский замок. Дмитрий Викторович Сапожников, лейтенант Российского флота и кавалер

Оженили мы, однако, нашего Германа… Да, именно ему довелось стать первым из нас, кто заключил брачный союз с одной из тех, кто родился в XVIII веке. Кто следующий? А может, следующая?

Это я к тому, что моя воспитанница Дарья Алексеевна уж очень много внимания уделяет будущему обер-жандарму Саше Бенкендорфу. Нет, я ничего против него не имею – парень он хороший, храбрый (проверено), без фанаберии. Будет ли он в этой реальности жандармом? Тут еще все вилами по воде писано. А хоть бы и так! Надо же кому-то нечисть вылавливать и за порядком следить.

Сам я тоже нет-нет да и поглядываю на здешних фемин, которые проявляют к нам интерес. Тут все понятно – люди мы к власти приближенные, царем обласканные. К тому же во все времена дам тянет к чему-то необычному, загадочному. А ведь каждый из нас – сплошная тайна. Достаточно только послушать, сколько всего о нас говорят.

Так вот, завелась тут и у меня одна знакомая. Пока просто знакомая, а там посмотрим. Дама лет тридцати, вдова. Симпатичная, скромная, обходительная. Муж ее, капитан-артиллерист, погиб во время Итальянской кампании, сражаясь под знаменами Александра Васильевича Суворова. Как оказалось, он был родней, правда, дальней, Аракчееву. И вдову, которую звали Настасьей, я встретил во дворе Михайловского замка, когда она прогуливалась с Алексеем Андреевичем и о чем-то с ним беседовала. Мне понравилось ее лицо и, если честно сказать, фигура.

Пользуясь тем, что у меня было какое-то дело к Аракчееву, я подошел к нему и его спутнице, вежливо поздоровался и, извинившись перед мадам, попросил графа уделить мне пару минут. Тот, для которого дело было превыше всего, на меня ничуть не обиделся. Быстро разрешив все вопросы, я попросил Алексея Александровича представить меня его спутнице. Он, лукаво усмехнувшись, выполнил мою просьбу.

Похоже, что и я вызвал у нее интерес. Во всяком случае, прощаясь со мной, она предложила мне навестить ее скромное вдовье жилище. Что я и сделал пару дней спустя.

Жила Настасья Михайловна неподалеку от Михайловского дворца на 3-й Артиллерийской улице, в самом ее начале. В нашем времени ее стали называть Фурштатской, а в 1923 году она превратилась в улицу Петра Лаврова. В перестройку, когда в Питере началась мода на повальное переименование улиц, она снова получила свое прежнее имя.

Моя новая знакомая жила скромно. Она, как и ее дальний родственник по отцу граф Аракчеев, была родом из Тверской губернии, где семья Настасьи Михайловны владела сельцом, в котором проживало с полсотни крестьянских душ[19]19
  В данном случае – мужчин, так как женщины при переписи податного населения Российской империи не учитывались.


[Закрыть]. Почти все крестьяне были на оброке. Кроме тех денег, которые присылали ей родственники, она получала пенсию за мужа, погибшего в сражении при Треббии. На жизнь средств ей хватало, к тому же Аракчеев по-родственному ссужал своей родственнице время от времени небольшие суммы денег. А вот шансов на повторный брак у Настасьи Михайловны практически не было – и возраст, и отсутствие солидного приданого не привлекали потенциальных женихов, несмотря на прелестное личико моей новой знакомой и ее природную грацию.

При первой встрече она чувствовала себя немного скованно, но потом отошла, и мы мило с ней побеседовали без малого три часа. Я рассказал Настасье Михайловне о своих путешествиях, о встречах с акулами, добавив еще несколько морских баек, выбрав из них самые приличные.

Моей новой знакомой, как оказалось, тоже было о чем рассказать. Ее покойный муж учился в том же артиллерийском кадетском корпусе, который закончил в свое время Аракчеев. Он принял участие в войне против польских мятежников, и в Персидском походе графа Зубова. В память о взятии Дербента капитан привез роскошный персидский ковер и несколько серебряных украшений работы дагестанских мастеров.

– Если бы вы знали, Дмитрий Викторович, – с волнением сказала она, – как я переживала, ожидая весточку от мужа. Но такова доля жены военного. Они воюют, а мы сидим и ждем их домой с победой. А ваша жена не переживала и не волновалась во время ваших путешествий, полных опасностей?

Я смущенно ответил, что женат я не был от слова вообще. И ждали меня на берегу только мои старые друзья.

– Да вы должны их знать – это Алексей Алексеевич Иванов, которого недавно государь наградил за спасение императрицы во время нападения на ее кортеж, и дочь его – Дарья, которая стала для меня воспитанницей. Во всяком случае, она кое-чему от меня научилась.

Тут я смущенно замолчал, опасаясь, что моя знакомая начнет расспрашивать, чему именно я научил Дашку. Неизвестно, как она воспримет мой рассказ об обучении нашей «кавалерист-девицы» дайвингу, рукопашному бою и умению владеть ножом и прочим холодным оружием.

– Да-да, я слышала об этом ужасном происшествии во время поездки государыни в Гатчину, – воскликнула Настасья Михайловна. – Известно мне и о том, что Дарью Алексеевну государыня наградила орденом Святой Екатерины. Вы, Дмитрий Викторович, удивительный человек. Вы так не похожи на прочих мужчин. В вас есть нечто загадочное, таинственное.

Я усмехнулся, вспомнив слова Черчилля про «тайну, завернутую в загадку и упрятанную в головоломку». Похоже, что моя новая знакомая будет всеми силами стараться разгадать эту тайну. Ну и пусть. Одно лишь могу сказать – общение с этой милой женщиной доставило мне удовольствие. Пока не буду говорить о большем, но бывать в ее уютном доме я постараюсь как можно чаще.

31 июля (12 августа) 1801 года. Санкт-Петербург. Михайловский замок. Дарья Иванова, бывшая студентка, а ныне кавалерственная дама

Да, становится все чудесатее и чудесатее. Выдали мы замуж (женили) – нужное подчеркнуть – Германа нашего, а тут и мой сэнсей дядя Дима заневестился. Или заженихался – тут кому как нравится.

Природа, она свое берет. Вон, великая княжна Екатерина Павловна по майору Никитину сохнет, хотя, по законам Российской империи, которые утвердил ее отец, Катерине в данном случае ничего не светит. А вот у меня с этим делом все в порядке – если Саша Бенкендорф попросит у папы моей руки, то никаких препятствий к нашему браку не будет. Разве что, конечно, если у меня попадет шлея под мантию, и я заартачусь. Так тут даже папа ничего не сможет сделать.

Правда, Саша сейчас все время в разгоне – Павел пользуется тем, что он, как и все немцы, дисциплинирован и исполнителен. Бедняжка – мне порой становится очень его жалко. Но раз надел военную форму, значит, будь любезен, служи!

Дело идет к войне. Это я понимаю, даже будучи чисто цивильным человеком. Наши «градусники» стали выезжать вместе со своими подопечными из числа егерей на Карельский перешеек. Там они, как рассказал мне Гера Совиных, тренируются ползать по скалам, словно человек-паук. Из чего можно сделать вывод, что идет интенсивная подготовка горно-стрелковых частей.

А на днях ко мне пришел генерал Баринов и стал расспрашивать о наших аквалангах и прочих причиндалах для подводного плавания. Я сразу же сделала стойку – к чему бы самый главный «градусник» вдруг проявил интерес к нашим довольно-таки уработанным АВМкам?[20]20
  Акваланг АВМ12К. А – аппарат, В – воздушный, М – модернизированный,12 – номер модификации, К – комбинационный, так как может поставляться и использоваться в шести комплектах.


[Закрыть] Не иначе как Николай Михайлович планирует какую-то подводную диверсию.

Я насела на дядю Диму и стала его колоть насчет аквалангов. Тот немного помялся, а потом признался, что наши планируют захват Мальты, для чего готовят штурмовые группы скалолазов, которые должны ночью вскарабкаться на бастионы, защищающие вход в гавань. А боевые пловцы, возможно, понадобятся для проведения диверсий против британских кораблей.

– Только ты, Дашка, не раскатывай губенку-то, – строго сказал дядя Дима. – Тебя в списках «ихтиандров» нет. Ты, конечно, плаваешь неплохо, но там нужно не только умение пользоваться аквалангом, но и умение резать глотки и снимать часовых. Хотя я тебя и научил кое-чему, но для того, чтобы стать настоящей «пираньей», надо иметь опыт отпетого головореза. А ты, слава богу, его не имеешь.

Я вздохнула, но поняла, что мой сэнсей, как всегда, прав. Ну не смогу я зарезать человека. Одно дело стрелять из пистолета, а вот так, подойти и воткнуть нож в теплое человеческое тело… Бр-р-р…

Делать нечего – я снова проверила баллоны, редуктор и легочный автомат. Все было вроде бы в порядке. Компрессор для зарядки тоже работал нормально. Оставалось лишь подрегулировать оба акваланга, и они будут готовы к употреблению.

Доложив о проделанной работе генералу, я попробовала было заикнуться, чтобы и мне тоже разрешили поучаствовать в операции по захвату Мальты. Баринов с усмешкой посмотрел на меня, а потом спросил, знаю ли я, когда нужна спешка? Ответ на этот вопрос был мне известен, и потому, сделав обиженное лицо, я пошла в Кордегардию, чтобы поплакаться папе.

Однако тот был занят – с Кулибиным они работали над каким-то сложным девайсом. Папа рассеянно выслушал меня, потом махнул рукой, сказав, что поговорит со мной потом, вечером. Я сунулась к Барби, но к ней выбрался со своих учений в Карелии Гера, и я почувствовала, что этой «сладкой парочке» сейчас не до меня.

Пришлось идти к великой княжне Екатерине. Та, правда, сразу же начала «старые песни о главном» – стала рассказывать о своих чувствах к майору Никитину. Пришлось мне на время стать ее «носовым платком». Но тут, на мое счастье, примчались юные Павловичи, и началась обычная кутерьма. Потом, вдоволь набегавшись и навизжавшись, они хором начали требовать у меня, чтобы я рассказала им какую-нибудь историю – интересную и не очень страшную. Порывшись в памяти (половину того, что знала, я уже им рассказала), я принялась рассказывать царской детворе о приключениях девочки Элли и ее песика Тотошки в Волшебной стране. Пересказывала, как могла, возможно, запамятовав некоторые эпизоды из книги Волкова. Но зато я исполнила перед своими юными слушателями несколько песенок из мультфильма «Волшебник Изумрудного города». И тут со мной случилось вот что: когда я запела песенку волшебника Гудвина о «стране, в которой родился я», мне вдруг вспомнилось то время, из которого нас забросило в начало XIX века.

 
Там теперь в полях —
Теплые стога,
А в ручьях вода, как лед.
И над той землей
Летом и зимой
Воздух сладкий, словно мед.
Вот и мне всю ночь
Снится вновь и вновь
Сторона моя.
Снится мне та земля,
Где родился я.[21]21
  Слова песни Леонида Дербенева.


[Закрыть]
 

Неожиданно для себя я расплакалась. Слезы ручьем потекли по моему лицу. Испуганные Павловичи обступили меня и начали утешать.

– Милое дитя, – неожиданно услышала я за спиной голос императора. – Успокойтесь. Все в руце Божьей. Я сейчас пошлю за вашим отцом – пусть он вас заберет. Вам следует привести в порядок свои чувства…

14 августа 1801 года. Французская республика. Руан. Чарльз Джон Кэри, 9-й виконт Фольклендский, несостоявшийся наследник

Когда-то мой предок, Робер де Кари, прибыл из Нормандии в Англию вместе с Вильгельмом-Завоевателем. С тех пор судьба моих предков и родственников неразрывно связана с Англией.

В четырнадцатом веке другой мой предок, сэр Джон Кэри, канцлер Эксчекера[22]22
  «Канцлер шахматной доски» – так именовался глава английского казначейства из-за клетчатых скатертей на столах этого учреждения.


[Закрыть], купил замок в Кловелли, на севере Девона. Сам он так и не успел туда переехать – в 1388 году Парламент отстранил от власти короля Ричарда II и передал ее так называемым «лордам-апеллянтам», а затем, когда Ричард попытался вернуть себе власть, приговорил к смерти многих его сторонников. Одним из них и был мой предок. Потом, впрочем, его решили помиловать и сослали в Уотерфорд в Ирландии, где он и скончался. Но Кловелли стал нашим родовым поместьем.

Сейчас он принадлежит моему двоюродному дяде Вильяму Джону Кэри. У дяди не было ни жены (поговаривают, что он, как и мой брат, предпочитал мужчин женщинам), ни детей, а с братьями и сестрами он давно уже находится в состоянии вялотекущей войны. Именно поэтому он не так давно назначил наследником меня, на что имел право в отсутствие прямых наследников. А две недели назад пришла весточка, что он заболел. Я и так собирался поехать его навестить – ведь он мог и передумать насчет наследства, – но вчера получил весть, что дядя скончался и, что было еще хуже, завещал замок одному из своих родных племянников, который подсуетился и прибыл к нему незадолго до своей смерти. Меня, впрочем, он в своем завещании не забыл и оставил мне целых двадцать фунтов – неслыханная щедрость!

Но об этом знал только я. Так что никто не удивился, когда я подал прошение об отпуске, дабы проведать своего больного дядюшку, и отправился верхом в Солсбери. Этот город, знаменитый своим собором с впечатляющим шпилем, а также близлежащим Стоунхенджем, находился на дороге в Байдфорд на севере Девона и далее в Кловелли, так что никого не должно было удивить, что я держал путь именно туда.

Прибыв туда, я заглянул в «Старую мельницу», где хозяйка сдавала комнаты в пристройке. Именно там меня дожидался этот проклятый МакКриди.

Да, я подумывал о том, чтобы выдать ирландца Дженкинсону, но понял, что МакКриди был кругом прав – может, его и казнят, но мне тем более не поздоровится, и вполне вероятно, что я закончу свою жизнь на Тауэрском лугу под топором палача. Так что вместо этого мы с ним повернули на юго-восток, через Портсмут и Вортинг в Нью-Хейвен, и оказались к югу от Лондона.

Нью-Хейвен некогда был одним из главных торговых портов на Ла-Манше, но эти благословенные времена остались в далеком прошлом. До войны местные купцы торговали с Францией, но дела шли ни шатко, ни валко. А вот после начала боевых действий именно Нью-Хейвен, в котором не было военных судов, стал гнездом контрабандистов, многие из которых ранее считались добропорядочными коммерсантами. Ведь Франции была нужна английская шерсть, а Англии – французские ткани, которыми славились Нормандия и Пикардия. А в последнее время в Англии вошли в моду шипучие вина, изготавливаемые недалеко от этих мест, в Шампани. Мне лично они совсем не нравятся, но, как говорили древние, de gustibus non disputandum est — о вкусах не спорят.

Мой спутник оставил меня в местном клоповнике, а сам направился в город. Через час он вернулся и сказал, что договорился с одним «знакомым его знакомых» о том, что тот перевезет нас в Этрета на нормандском побережье, но уходил он в тот же день. Меня, если честно, это радовало, причем не только по той причине, что у меня появилась возможность избежать ночных укусов безжалостных голодных клопов. Ведь чем дольше я оставался в Англии, тем больше была вероятность, что на Фладьер-стрит узнают, что я из Солсбери направился совсем в другом направлении. А это могло быть весьма чревато для меня разными неприятностями.

Я боялся, что нас могут банально ограбить по дороге, а то и выбросить в море – в отличие от О‘Нила, МакКриди, судя по всему, не был лично знаком с контрабандистами. Но все прошло гладко, и неделю назад нас на шлюпке доставили на один из угрюмых каменистых пляжей недалеко от Этрета, под белыми меловыми утесами, так напомнившими мне Дувр. Мы пошли вверх по еле заметной тропе, а через час уже пришли в Этрета.

Должен сказать, что я всерьез опасался, что в нас распознают англичан, и мы окажемся где-нибудь в казенных апартаментах с решетками на окнах. Поэтому я перевоплотился в немецкого коммерсанта Иоганна Хабека из Мемеля, а МакКриди стал моим слугой-ирландцем. Увы, немецкого он не знал, так что распоряжения я отдавал на английском, специально коверкая слова и предложения. Отношение к нам было спесиво-пренебрежительным, мол, приехали тут зачем-то какие-то иностранцы, но деньги наши – а я предусмотрительно взял с собой в основном иоахимстальские талеры – брали без вопросов. Но мы все равно решили как можно скорее покинуть город – никогда не знаешь, вдруг они неожиданно решат проверить всех иностранцев, и тогда нам могло несдобровать.

К счастью, через два часа после нашего прихода в Руан уходил дилижанс, и мы купили на него билеты – я в отделении «для чистой публики», МакКриди – сзади, куда билеты были подешевле. Заночевал я по дороге в каком-то клоповнике, еще похлеще того, в Нью-Хейвене. Впрочем, МакКриди туда напрочь отказались пускать – мол, не нужны нам иностранцы – так что он расположился на ночь в дилижансе, зажатый между другими путешествующими, как селедка в бочке. Ко мне, одетому, как состоятельный коммерсант, вопросов не было, но проснулся я, весь искусанный клопами, комарами и блохами – МакКриди выглядел намного лучше.

На следующий день мы прибыли в Руан. Я расположился в гостинице «Ля-Куронн» на Старом рынке, где и была назначена встреча с тем самым таинственным русским, а МакКриди, как и положено слуге, ушел в комнаты над какой-то пивной на Блошиной площади, за угол от моей «короны». Конечно, Руан – красивый город, но мне было не до осмотра достопримечательностей. Зато оказалось, что хозяин заведения отбыл недавно в Париж и должен был вернуться не раньше чем через месяц, так что хозяйка дала мне понять, что была бы не прочь, если бы «мсье немец» скрасил ее одиночество. Что я и сделал.

Кухня в этом заведении была выше всяких похвал, но вчера я зачем-то решил попробовать устриц, привезенных сюда, кстати, из Этрета. И проснулся, когда меня начало всего выворачивать. Хозяйка же не только не проявила никакого участия, а еще и заорала истошным голосом:

– А ну вон отсюда! Мне теперь предстоит драить перину и обюссонский ковер, а то приедет муж и поймет, что у меня кто-то был. И служанке этого не поручишь, а то вмиг разболтает моему проклятому Жану.

– Пошли хотя бы за врачом…

– Ишь, размахнулся! Сам пошлешь, когда придет прислуга.

Я каким-то образом дополз до своего номера, в котором ни разу еще, если честно, не ночевал, и улегся на скрипучую кровать. Служанка приходила убираться уже после полудня – я в это время по просьбе хозяйки всегда был в номере, чтобы она ничего не заподозрила – и у меня возникла мысль, что я могу и не дожить до этого времени. Меня еще раз вырвало, на сей раз, к счастью, на голый пол. Я закрыл глаза и попытался заснуть в надежде, что МакКриди, который меня ежедневно навещал – ведь он якобы был моим слугой, – придет как можно скорее.

Вот только сегодня ирландец пришел не один – с ним был какой-то человек, одетый вполне по-парижски, но по его выправке я понял, что имею дело с военным. Я попытался подняться, но не смог. Новоприбывший же внимательно посмотрел на меня и спросил на неплохом французском:

– Что с вами?

– Съел устриц, – ответил я на том же языке. – Теперь все время рвет.

– Бывает, – успокоил тот. – Вам повезло, что я еще и в некоторой мере врач. Так что давайте я вас полечу, а потом мы поговорим.

– А как мне к вам обращаться? – выдавил я.

– Зовите меня Алан, – кивнул тот и начал расстегивать принесенный с собой саквояж.

2 (14) августа 1801 года. Санкт-Петербург. Михайловский замок. Генерал-майор князь Павел Дмитриевич Цицианов, находящийся в отставке по состоянию здоровья

О том, что государь вспомнит обо мне и захочет меня увидеть, я узнал заранее от своего родственника по матери, князя Петра Багратиона. Он кое-что рассказал про сражение при Ревеле и про своих новых приятелей, без которых все могло повернуться иначе.

– А теперь, Павле, – сказал мне Багратион, – мы готовимся к экспедиции против англичан. Государь хочет вместе с Первым консулом Наполеоном Бонапартом поразить прямо в сердце наглую Британию. Я помню, что ты в свое время вместе с Валерьяном Зубовым участвовал в Персидском походе. Так что, скорее всего, государь вспомнит о тебе и предложит присоединиться к готовящейся экспедиции. Понимаю, что отставка твоя меньше всего связана с болезнью. Просто император недолюбливает братьев Зубовых, а также всех тех, кто был с ними в хороших отношениях.

– Петре, – я тяжело вздохнул. – Порой с нами несправедливо обходятся лишь за то, что нам довелось быть под началом попавших в опалу вельмож. Я же добился своих чинов и наград не на дворцовых паркетах, а на поле боя. Моими наставниками были такие великие воины, как фельдмаршал Румянцев и генералиссимус Суворов.

– Похоже, государь теперь совсем по-другому смотрит на все происходящее. Да и я тоже. Эх, Павле, если бы не слово, данное императору, я бы порассказал тебе такое, от чего у тебя голова пошла кругом. Но, возможно, и ты со временем войдешь в круг «посвященных»…

– А кто они такие, эти «посвященные»? – поинтересовался я. – Это те люди, которые поселились в Кордегардии и стали чем-то вроде новой лейб-компании императора?

– Да что там лейб-компания, – досадливо махнул рукой Багратион. – Тут совсем другое дело. Эти люди… Словом, жди – скоро тебе придется познакомиться с ними поближе.

И, действительно, вчера мне принесли письмо, в котором некий господин Патрикеев предлагал мне встретиться с ним для серьезной беседы. Я не имел чести быть знакомым с этим человеком, хотя много был о нем наслышан. Он не имел официального чина, но письмо было подписано «канцлер Мальтийского ордена». Зная, что главой этого ордена считается наш государь, я оценил и скромность господина Патрикеева, и его близость к императору.

И вот я сижу в небольшом рабочем кабинете моего нового знакомого. Несмотря на то, что он был постарше меня по возрасту, Василий Васильевич – так он попросил обращаться к нему – разговаривал со мной подчеркнуто уважительно, что меня даже немного удивило. Я помнил, как многие мои знакомые после того, как я ушел в отставку, прекратили со мной общаться, а порой при встрече и просто не отвечали на мои поклоны.

– Павел Дмитриевич, – сказал Патрикеев, – если мне память не изменяет, то во время Персидского похода графа Зубова вы были комендантом Баку. Вам удалось установить хорошие отношения с ханом Гуссейн-Кули, правителем Бакинского ханства.

– Все именно так, Василий Васильевич, – кивнул я. – Хан Гуссейн-Кули оказался достаточно благоразумным человеком, с которым было приятно иметь дело.

Мой собеседник внимательно посмотрел на меня, откашлялся, будто хотел что-то сказать, но промолчал. Я понял, что он знает нечто, что неизвестно мне, и снова вспомнил слова князя Багратиона о том, что новым приближенным государя известно многое, в том числе и то, что произойдет в будущем[23]23
  Генерал от инфантерии князь Павел Цицианов был предательски убит у ворот Баку 8 февраля 1806 года во время переговоров с ханом Гуссейн-Кули.


[Закрыть].

– Павел Дмитриевич, вы, наверное, уже слышали о готовящемся совместном походе русской и французской армии на юг, в колониальные владения Британии?

– До меня доходили такие слухи, – осторожно ответил я. – Учитывая то, что британцы без объявления войны напали на Ревель, совместный с Наполеоном Бонапартом поход против англичан вполне закономерен. Только какое отношение к этому походу имею я? Ведь пока я нахожусь в отставке по болезни…

– Павел Дмитриевич, – улыбнулся господин Патрикеев, – по вашему внешнему виду трудно сказать, что вы настолько тяжко больны, что не в силах снова сесть в седло. А что, если государь предложит вам сменить ваши мирные покои на походные палатки?

– Воля государя – закон для его подданных, – ответил я. – Да и я, честно говоря, хотел бы снова оказаться среди столь любезных моему сердцу солдат русской армии.