Текст книги "Будни директора школы. Не дневниковые записи"

Будни директора школы
Не дневниковые записи
Александр Карнишин

© Александр Карнишин, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«А за окном стоит весна. Весна по имени Светлана…»

 
«Ты стоишь у окна, небосвод высок и светел.
Ты стоишь и грустишь, и не знаешь, отчего.
Оттого, что опять он прошел и не заметил…»
 

Вот привязалась песенка с утра. Музыкант наш, как включил утром трансляцию на всю школу, так хоть подпевай до вечера теперь…

На доске – темы сочинений, за окном дождь и холодно, как всегда почти в этот день. На столе – пачки книг, принесенных из школьной библиотеки, чтобы наши бедные дети могли воспользоваться ими в процессе написания экзаменационного сочинения. Я прохаживаюсь между столами, поторапливая с выбором темы.

Конечно, времени им дается – выше головы. Написать сочинение за такое время можно, даже не зная материала. Но школьники и школьницы – это не простые люди. У них нервы. У них паралич головного мозга. Они синеют от холода, закутавшись в шерстяные свитера, и потеют от внутреннего жара в легких футболках. Им страшно. И весело. Первый экзамен. А их еще и напугали предыдущие выпуски рассказами, как я сам читал все их сочинения и выписывал себе что-то, а потом веселил педсовет «перлами»…

…Что там за шум в коридоре? Что такое? Куда?

– Всем сидеть и писать! Я скоро вернусь.

Ну что же ты, Наташ… Мы сидим в медпункте. Ее «откачали» – дали понюхать нашатырного спирта. И теперь синяя от волнения и холода девчонка пьет горячий сладкий чай, согревая себя изнутри. Ну, жить будешь? Придумала тоже – падать в обморок на письменном экзамене. Что, темы сложные? Нет? Ну, так давай, полежи еще минут двадцать, да возвращайся в класс. Хорошо? Кивает, пытается улыбаться. Медсестра шепчет, что все будет в порядке.

 
«Никуда не деться – годы не вернуть.
Покидает детство всех когда-нибудь.
Парта школьная мне снится,
Из задачника страница…»
 

А вот все не так. Школа мне снилась, точно. Было. Но не парта, не страница из задачника, даже не учителя, которых помню, действительно… Снились, и снятся и теперь наши коридоры, актовый зал, школьный двор. Снятся перемены и праздники. Но никогда – уроки. Уроки стали сниться только теперь, когда поработал немного в школе. И снится та школа, которую закончил давным-давно, но будто я именно в ней теперь работаю. И хожу-хожу-хожу этими коридорами, лестницами, переходами. А за окном почему-то во снах всегда май-июнь. Всегда синее-синее небо, всегда солнце и зелень.

Школа у нас была небольшая. Всего два этажа. В центре каждого этажа большой зал, по одной стороне классы, а по другой – окна во двор. Тут мы прогуливались с друзьями на перемене, стараясь как-то так успеть в класс, чтобы завуч или директор не перехватил и не отправил в парикмахерскую. Была настоящая борьба за правильный внешний вид и правильную прическу. И если внешний вид у нас у всех был вполне себе правильный – костюмчики, некоторые даже при галстуках – то вот прически… У меня, например, чуб, когда я кивал, доставал до подбородка. А когда я поднимал голову, то волосы сзади ложились на плечи – и это при моей длинной-предлинной шее. Какое слово кончается на три буквы «е»? – смеялись родители. «Длинношеее!»

Однажды директор встал с завучами стеной прямо при входе в школу и просто не пускал в класс никого из парней с такой прической. Нас втаскивали друзья в окна со стороны двора прямо перед началом урока. Поэтому мне сцена с Леоновым в «Большой перемене», когда он влезал через окно, была не смешна, а вполне понятна и привычна – да, именно вот так в класс и попадали, если нельзя было по-другому.

– Та-а-ак! Тишина в классе! Не мешаем друг другу! Что? Книгу? Можно. Свою? Зачем? Тут лежат все книги, которые могут использоваться. Ничего больше вам не надо… Всё. Перекусить? Голодные все? Хорошо. Через полчаса родители вас покормят.

Вот ведь, голодающее подрастающее… А забыли, как почти весь день однажды просидели в школе? И есть ведь не хотелось.

Приехали из областной милиции. Рассказали, что в соседнем городе крепко побили наших бывших выпускников, учащихся местного колледжа. Выпускников не только нашей школы, а всех четырех школ города. И есть, мол, оперативная информация, что сегодня все старшеклассники собираются ехать устраивать «великую мстю». И та сторона, мол, тоже готовится. То есть беспорядки могут быть такими массовыми, что сил местной милиции может просто не хватить.

Вы уж задержите их, просили товарищи в форме. Своих хотя бы не пустите в драку. А уж мы там проведем следствие, накажем виновных…

И мы организовали все подряд: и спортивные соревнования, и смотр самодеятельности, и репетицию последнего звонка, и еще баскетбол, и еще репетиции. Побоища не случилось, но шум потом был немаленький. Еще бы, голодные дети весь день провели в школе…

 
«Пройди по тихим школьным этажам.
Здесь пройдено и понято немало.
Был голос робок, мел в руке дрожал…»
 

Первые месяцы работы были просто кошмарными. Вести уроки после кого-то. Тебя не понимают. Пытаются заучивать целые страницы учебника наизусть. Боятся. Замыкаются. Звонки родителей, что дитё, мол, настолько запугано, что кроме моего предмета ничего больше и не учит, а ему все равно – тройку. А всего через полгода они прибегали ко мне после последнего урока и спрашивали, можно ли будет прийти сегодня.

– Можно, – говорил я. – Ко мне можно всегда, когда я на месте.

Мы уходили в пионерскую комнату или в какой-нибудь класс поменьше, поуютнее, и там говорили, говорили, говорили об истории, о литературе, о культуре, о политике, о жизни, о прошлом и будущем. Расходились в восемь-девять вечера, и я плелся домой, усталый и мокрый насквозь после проведенных уроков, да еще бесед с учителями, а потом таких вот собеседований (именно со-беседований, потому что именно беседовали, а не слушали лекции).

И каждый раз так жалко отпускать их, таких привычных уже, таких – «своих». И всегда говоришь им правду: что никого не было лучше, чем они, что мы их всех запомним, что нам повезло с ними…

Вот и сейчас. Пройдет меньше месяца – и выпускной вечер. И в сентябре они придут только показаться на «первый звонок», поздороваться, пройти по школе, снисходительно посматривая на теперешних старшеклассников, рассказать что-то, шепнуть, может быть, пару слов благодарности. Тихонько шепнуть, чтобы никто не увидел и не подумал чего…

Потом мне скажут: они вас ждали возле кабинета, ждали, а вас все не было и не было. Ну, и правильно. Я в это время сидел со «своими» новенькими будущими выпускниками. Знакомился. Объяснялся. Рассказывал.

 
«Десятый класс. Молчит звонок.
Сидишь ты грустный, чуть не плача.
Так долго тянется урок,
И не решается задача…»
 

Надо будет сказать, чтобы включили музыку в три, после окончания экзамена. Пусть поиграет потихоньку, пока будем прятать сочинения в сейф и закрывать школу. Да и завтра, если никто не будет возражать – пусть будет музыка.

В самом начале

– Зайди, – прозвучало в телефонной трубке.

Сейчас не каждый поймет, каково это – услышать распоряжение лично от первого секретаря горкома. А тогда – блокнот, авторучку, заглянуть в настольный календарь, не упустил ли чего – и вперед, «на ковер» к руководству.

– Заявление писал?

– Да. Но вы сказали – поработать еще.

– Может, работу себе подыскал хлебную?

– Ну, что вы… Я еще и не искал даже.

– Угу. Ну, вот твое заявление. Забирай.

– Это, вроде, как-то не по закону? – спросил очень осторожно, но с намеком.

– Пойдешь работать в школу. У тебя же университет? Историк ты у нас? Вот и пойдешь. Директором. Есть у нас такая школа… Ну, ты в курсе. Опять она без руководства. В общем, назначаем, посылаем, будет решение бюро, имей в виду. И чтобы оттуда жалоб больше не было. Понял?

– Так точно, – ответил по-военному.

А что терять? Все равно собирался уходить. Хоть и говорят, что по собственному желанию из горкома партии не увольняются, но законы для всех – одни. Написал заявление и ждал, что скажут. Вот – сказали.

…

Этим же вечером нового директора представляли коллективу школы. Заведующая Гороно и первый секретарь горкома комсомола, как член бюро. В учительской сидела мрачная толпа тепло одетых женщин. Мужчины – двое или трое – сидели в самом конце.

– Горком доверяет новому директору…, – это уже «комсомолка» декламировала четко и громко, как с трибуны.

До этого заведующая Гороно прочитала короткую сухую биографию, представила, подтолкнула уже по-свойски вперед. Вот, мол, вам. Получите и распишитесь.

– Вопросы будут?

Откуда-то из-за спин прозвучало с явной усмешкой:

– Как долго вы собираетесь у нас работать?

– Лет пять, шесть, как минимум. Так я думаю. И постараюсь, чтобы школа стала лучшей.

– Ну-ну…

Больше вопросов не было.

«Дети подземелья»

– А тут что у вас за… Блин, – чуть не поскользнулся он на красной сырой глине в глубокую пузырящую зеленой пеной вонючую лужу.

– Да, тут, это, засор был. Так, чтобы пробить, пришлось выламывать окна в чугунине…

– Это что, вот это вот – слив? Сверху? И вот такие дыры? И все в подвал?

– А чего еще сделать? Тут же всю систему менять иначе надо…

– Ладно мне анекдоты-то рассказывать про систему. А где тут тепло?

– Вот там вход и задвижка, – метнулся луч фонарика.

В подвале стоял крепко пахнущий аммиаком и гнилой капустой туман, похожий на тот, что раньше всегда стоял в общественных туалетах по зиме. И скользко было почти так же. Только не гладкая плитка под ногами, а глина, неровно выбранная при строительстве экскаватором.

– Задвижка, вроде, открыта…

– А кто ее закрывал бы? Подвал же под замком.

– Чего же тогда холодно в школе?

– Дык, циркуляции нет. Давит, понимаешь, и снизу, и сверху. Одинаково давит. Надо, чтобы в обратке давление ниже было.

– …И как это сделать?

– А вот так, например, – резиновые сапоги выше колена шлепают по воде, и через минуту раздается журчание воды. – Вот так. Открываем слегка кран, вода из системы уходит, давление, стало быть, понижается, начинается циркуляция.

– Уходит – в подвал? Вот прямо сюда?

– А что ему сделается? Вон, – луч фонарика снова чиркает по стенам. – Вон, какой уровень тут был раньше-то.

– Вот это – уровень воды? Как же тут все не завалилось?

– А, хрен его знает. Стоит вот… Пошли дальше, там второй кран, с того конца.

– А как тут…

– По краешку, по краешку можно, а то зачерпнешь тут… Говнища разного…

Наверху слышен рев спускаемого бачка, из продырявленных чугунных труб во все стороны бьют фонтаны.

– Во! Но это только когда гидравлический удар. А так-то не течет, нет.

Сапоги опять шлепают куда-то в угол, раздается шипение, а потом журчание воды.

– А тут вот еще и воздух… Придется опять по верхнему этажу пройти, поспускать, значит, воздух этот. А то все равно не пройдет горячая-то…

– А тут что еще за дверь? Куда?

– А это вон, в тот колодец выход, в воздухозабор для бомбоубежища.

– Это что, у нас тут еще и бомбоубежище? Да пусть лучше сразу под бомбу, чем в таком сидеть…

– Ничо-о-о… Жить захочешь, не то, что сидеть – нырнешь с головкой!

– Ладно, краны пооткрывали, обратку спустили… Пошли наверх, проверить теперь надо батареи…

– И толчки, толчки проверить надо! Я тебе не показывал, чего они только в толчки не суют? Пошли, покажу…

– Н-да… Ну, пошли…

Рабочий день директора школы был в самом разгаре…

Адаптация

– А вы, собственно, ничего, быстро адаптировались.

Завуч, пожилая и опытная, не скрывающая обильную седину во взбитых волосах, с любопытством смотрела на директора школы.

– Вы знаете, предыдущий-то наш директор долго еще говорил об учителях: вон та тетка, как ее… Или эта тетка, ну, которая…

– Да я тоже почти так. Из отпуска вышел, и не помню – кого и как зовут. То есть, представляю, что вот та… Как он говорил, тётка, да? Та тётка – математику ведет, а эта вот тётка – мой завуч, – рассмеялся директор.

– Ну, а что, – кокетливо поправила та прическу. – Тётка и есть. Не дядька же. И все же, не принимайте за лесть – быстро вы. Девочкам нравится, что вы всех по имени-отчеству знаете.

Директор покивал головой, восхищаясь молча собственной предусмотрительностью. Как ученики записывают в дневник в начале каждого учебного года всех своих учителей с именами и отчествами, так и он в свою рабочую тетрадь вклеил копию тарификации. Не всю, а вырезку, где основные данные. Еще и номера кабинетов проставил. А классы и предметы в тарификации были расписаны.

Перед тем, как выйти из кабинета, продумывал свой маршрут по коридорам школы и специально заглядывал поначалу, пока всех не выучил, в эту тетрадку. Тогда можно было зайти в кабинет английского языка, поздороваться с улыбкой, назвать по имени и отчеству. Спросить, не надо ли чего. Потом – в историю или в литературу. Показать: директор здесь. Директор всех знает. А раз всех, то и всё знает. Психология, так ее.

Кабинет директора

Кабинет директора был большой, как обычный школьный класс. Длинный полированный стол пересекал его вдоль. У длинной стены стояли стулья, на которые можно было посадить человек сорок. Два огромных окна. Какие-то рулоны материи. Какие-то ящики по углам. В отдельной выгородке – место для секретаря.

– А вот это – мое! – с победным возгласом учительница географии потянула рулон черной материи за собой. – Это – для штор, для просмотра фильмов!

Директор школы оторвался от бумаг, которые ему подсовывали на подпись, посмотрел, не видя ничего и никого, снова уткнулся в документы.

– И вы должны вести часы, – задумчиво сказала пожилая завуч.

– Это, что, часы у кого-то отбирать? Да не нужны мне часы. Я буду администратором. Буду тут все разбирать.

– Я это унесу? – спросил физик, поднимая одну из коробок. – Это мое.

– Да-да…, – кивнул директор школы. – Конечно. Чье тут еще и что?

Были еще коробки с мелом, какие-то пакеты, картонки…

– Вы это зря, – строго сказала вторая из завучей. – Вы так все запасы растранжирите.

– Но это же для уроков? Что оно все тут делает?

– Кстати, об уроках… Вы просто обязаны их вести. Иначе – никакого авторитета среди учителей. Да и детей лучше узнаете. И вообще, в коллектив вольетесь. Кстати, предыдущий директор вел историю. Так что вы ни у кого ничего не отнимаете.

– Ну, раз так надо…

– Надо!

Вмешалась вторая:

– И кстати, у нас тут две смены. Так что вы должны вести уроки в обеих.

– А что, не хватает помещений?

– Да мы и в две смены – еле-еле! Учителя приходят в восемь утра и уходят в восемь вечера! А что поделать… Такая работа. Но вы привыкнете.

– Так, если не хватает места… Скажите, а мы могли втроем сидеть в меньшем помещении? Ну, в другом кабинете? Это же – типичная классная комната. Где-то тут у меня паспорт школы с поэтажным планом… Вот! Откуда тут кабинет директора? Тут – кабинет истории! Вот же!

Завучи смотрели неодобрительно.

– Во-первых, это ваш авторитет. Во-вторых, в этом кабинете, что вы показали на плане, там сейчас сидит завуч по внешкольной работе. Она позже подойдет.

– Так вот же на плане ее кабинет…

– А это – кладовка! Там у нас краска и инструменты.

– Ничего не понимаю. Каждый сидит не там, где положено, а вести уроки негде – и вот вам две смены…

– Думаете, это так легко – распределить кабинеты и предметы?

Молодой директор школы так не думал. Но вот перед ним лежал поэтажный план, и можно было посчитать кабинеты и прикинуть, сравнить с расписанием.

– Вот же, смотрите, здесь делаем еще один класс, так? Получается у нас всего – вот столько. А теперь смотрим на количество уроков по расписанию. Так еще и свободное место остается!

– Это маленькие кабинеты иностранного языка. Там по половине группы занимаются. Так что их – два за один.

– Так, а если, значит, вот так и вот так?

Тут уже и завучи включились в старинную игру «пятнашки», передвигая классы и часы. Через полчаса они признали.

– Да, можно перейти в полторы смены.

– А в одну?

– Ну, если этот кабинет… И если какой-то класс чуть раньше иногда, какой-то – чуть позже…

– Но ведь все равно уложимся до двух часов? Вот и одна смена, практически! И всех-то дел…

– А ремонтные работы?

– А шефы на что? Обещали всяческую помощь.

– А кладовку куда?

– А это вопрос уже не учебной части, нет?

…

Через неделю директор обживал новый кабинет. Маленький, на два стандартных письменных стола и три стула вдоль стен. А больше ему и не нужно было.

Еще через неделю в полностью отремонтированную бывшую кладовку переместился завуч по воспитательной работе.

А все инструменты и краску и какие-то нужные в хозяйстве вещи переместились туда, где и было написано на плане: «Кладовая».

А еще через два дня на стене учительской появилось новое расписание.

Как оказалось, все «влезло». Завучи сумели разбросать по кабинетам и часам все классы. Школа перешла на работу в одну смену.

Анкеты

– А может, не надо было все-таки это вывешивать? – осторожно спросила завуч, прислушиваясь к шуму и выкрикам из учительской.

– Еще как надо! А то, ишь, все у нас королевы самые настоящие! Никого не замечают, молодежь гнобят… Пусть почитают. Пусть…, – директор школы тоже прислушивался, но с довольной улыбкой.

– Что? – встрепенулась она. – Жаловались, что ли?

– Молодые-то? Не жаловались. Но у меня глаза есть. А жаловаться ко мне только эти ходят… Королевы…

– Вони бу-у-удет…

– А ничего. Пусть пошумят, пусть поговняются. Вон, на педсовете еще оглашу, вслух, с подробными объяснениями, чтобы всем ясно стало.

В марте еще, в самом начале весны, директор разработал небольшую анкетку-опросник для старших классов. Ничего заумного, ничего непонятного. Если уж вопрос о работе учителя, то так, чтобы учителя не задеть. То есть, вопрос больше касался предмета. Например, насколько понятна физика или математика, насколько понятна история или литература. Интересно ли на уроках? Насколько интересно? Кто из учителей наиболее авторитетен в этом классе? А кто – более любим? Или это один и тот же учитель? Чьи уроки запоминаются, на чьи идешь с удовольствием? Кто из учителей дает больше для предстоящих экзаменов – выпускных и вступительных? Ну, и еще, еще, еще. Но все – о хорошем и лучшем. Ни слова о плохом. Анонимные, совершенно анонимные анкеты, где нужно было только ставить галочки, да подчеркивать ответы.

Раздал анкеты директор через свой «актив»: завучи, старшие пионервожатые. И тут же собрал. Давал пачку на перемене, десять минут – и она возвращалась. Отказавшихся заполнить анкету практически не было. Правда, в некоторых классах старались все пометки на них делать одной и той же шариковой ручкой – «на всякий случай». Ну, и еще при сдаче этой пачки учителям школьники ее тщательно перемешивали, чтобы не мог никто узнать, где и чьи ответы.

Еще неделю директор по вечерам дома разбирал бумажку к бумажке, с помощью компьютера и составленных им таблиц обрабатывал результаты. В школе уже и забыли, что какое-то анкетирование было… И тут он принес целую брошюру – листов пятнадцать машинописного текста – и повесил на гвоздь в учительской возле расписания.

Ох, что началось уже на первой же перемене!

– Та-а-ак… Это как теперь понимать? Это вот, выходит, эта пигалица – лучшая по предмету? И кто там еще? Ага! Они все в любимчиках хотят быть…

– Да-да, это просто безобразие: чуть поругаешь их, и сразу ты – нелюбимый учитель…

– И зачем это вообще? Кто такое придумал? Опять из Гороно фигню какую-то спустили, что ли?

– В демократию играет наш директор… Ох, заиграется. А нам тут еще работать и работать!

А директор сидел рядом, через стенку, и с интересом прислушивался.

«Зашевелились, заинтересовались! Может, и задумаются?»

В конце недели – педсовет. И уже в самом конце его, в разделе «Разное», снова взял слово директор и встал с этими листками в руках, коротенько рассказал, какие были вопросы, каких ответов ждали, и что получилось. А потом предложил задавать вопросы. И тут пошло…

– Зачем вы это делали вообще?

– А разве вам не интересно, как к вам относятся ваши ученики?

– Главное, как я к ним отношусь!

– Ну, почему же… Вот, кстати, у вас очень неплохой рейтинг. Не первое место, но все же в первой пятерке. А нас ведь, учителей, семьдесят человек. Дети понимают, что вы стараетесь работать. Правда, среди любимых вас нет…

– Мы не обязаны всем нравиться! Мы должны их учить, а они – учиться!

Поднялась другая, постарше:

– Скажите, а разве это этично? Ведь дети практически ставили нам оценки…

– А когда мы им ставим – это этично? Какая странная жизнь. Вам оценки ставить можно. Им – нельзя. А то, что они все равно оценки ставят – вы как будто и не знали? Только устно и грубо. Эта – дура. Эта – курица. Эта – крыса. Вы помните надписи на столах? Это были ваши оценки!

– Но это же… Это же неправильно, в конце концов!

– Почему? Я дал возможность вам выяснить, что думают старшеклассники о нас. Кстати, вы у них «в авторитете».

– Ой, да бросьте…, – раскраснелась она. – Все равно не самая лучшая. Все равно лучшие – те, кто меньше требуют…

– Да? Может, сравним, кто больше ставит двоек? Вот вас и меня – сравним?

– Ну, вы – другое дело… Вы – директор. Они вас и поставили на первые места.

– Нет. Смотрите: авторитет у меня высокий, судя по анкетам, а учитель я – еще не самый лучший. И это дает мне знания, что и как исправлять в своей работе.

– И все же, скажите, зачем вы так с нами?

– Не с вами! А – вам. То, как школьники к нам относятся, они и так знают, без наших анкет. А вот вы – знаете ли? Думали, что знаете, а теперь обижаетесь на правду?

– Но они же поставили на первое место молодую!

– Да. Видимо, она нашла какой-то ключик. Правда, авторитета и строгости ей не хватает, так и выходит по анкетам, а учитель из нее – хороший.

– Что ж мне теперь у нее учиться, что ли?

– Ну-у-у… Не учиться, а на урок к ней я лично схожу. И вам рекомендую.

– Я лучше – к вам. А то мои пищат от восторга, судя по анкетам.

– Хорошо. В любое время приходите. Мне будет интересно ваше мнение…

Педсовет закончился, но еще долго шумели и обсуждали учителя итоги первого анкетирования. А некоторые приходили после уроков к директору и с ним вместе сидели, разбирались с оценками, которые вынесли им (им, учителям!) старшеклассники.

Через месяц директор школы поинтересовался у завуча, на которую возложил работу с молодыми учителями:

– Ну, как наша молодежь? Не жалуется?

– Нет, не было ничего.

– И никто не высказывал им ничего по итогам анкетирования?

– Да было пару раз, но я тут прикрутила немного…

– Молодец! А как вообще молодежь к анкетам?

– Им понравилось. Им завидно, что одна – в лучших, а их как будто и не заметили. Хотят в будущем году тоже в лучшие пробиться.

– И это правильно, как говорит наш генеральный…