Текст книги "Исповедь коллекционера поражений"

Я снова оценил свою победу так, как оценивают только поражение. Но на этот раз я не стал делать из этого трагедию, просто откинув от себя все мысли о случившемся и решив, что теперь, с этой самой минуты, все то, что я делаю в своей жизни, я делаю только для самого себя. Плевать на окружение, на отсутствие мнения у других, на искажение этого мнения не в мою пользу, на равнодушие и холодность, на неправильные, на мой взгляд, оценки.

Итак, наш поезд прибывал на не очень большую железнодорожную станцию, где меня, маму и сестру встречал наш папа, находившийся там, в том городе, что стоял вокруг этой станции, уже больше месяца. Утреннее августовское солнце начинало потихоньку припекать. Вагон медленно приближался к перрону. Мы уже встали со своих мест и начали, подтягивая за собой наши чемоданы и сумки, медленно протискиваться к выходу вместе еще с двумя парами пассажиров, которые выходили на этой же станции.

Страшная девушка продолжала с грустным видом неподвижно сидеть на своем месте и, почти не моргая, смотрела в окно. Двигаясь мимо в направлении тамбура, я иногда поглядывал в ее сторону. Не знаю, зачем я это делал. Видимо, из-за того, что начал чувствовать в ней что-то родное, общее, объединяющее нас. Ведь оба были страшными, даже уродливыми на вид. И если я уже начинал с этим мириться, пройдя через большую серию неудач, тщательно проанализированных мной, то этой девушке было явно тяжелее только потому, что она должна, по сути своей, относиться к прекрасному полу, а сама таковой не является.

Мне было жалко ее. Даже сильнее, чем самого себя. Я еще несколько раз обернулся в ее сторону, тогда как она продолжала пристально смотреть куда-то вдаль, не поворачиваясь ко мне. Наконец, когда я уже был почти что возле тамбура и должен был вот-вот покинуть этот вагон навсегда, она бросила короткий взгляд в мою сторону. Она посмотрела именно на меня, ни на кого другого, а точно в мою сторону, на мое лицо. Она сделала это очень коротко, отрывисто, за секунду. Посмотрела и тут же одернула свое лицо опять в направлении окна.

Я был ей противен. Противен прежде всего тем, что олицетворял собой для нее точно такого же бедолагу, каким была и она сама. Она больше не радовалась моему кривлянию пред собственным отражением в окне, как порождению отраженного уродства. Она видела во мне именно страшного, очень некрасивого мальчика. Я демонстрировал собой ее вид себя, словно перед зеркалом, как напоминание о личном недостатке. И это было для нее куда большей бедой, чем для меня.

Мы уже не встретились взглядами. Я вышел из вагона вместе с мамой, сестрой и вещами. Нас встречал папа. Он стоял на платформе и улыбался, искренне демонстрируя всем своим видом бескрайнюю любовь к нам. Папа соскучился за те полтора месяца, что жил вдали от нас и без нас. Но так было нужно. Он уехал первым, чтобы подготовить почву или площадку, как сам говорил, для нашего приезда с вещами.

Все началось примерно полгода назад. Наша семья, по каким-то неведомым нам каналам, получила сообщение о смерти одной дальней престарелой родственницы, единственным законным наследником которой, по имеющимся у бабушки документам, был наш дедушка. А он, в свою очередь, отреагировал на это сообщение в свойственной для себя манере и в том состоянии, в котором больше всего любил пребывать, чтобы как можно сильнее нравиться бабушке.

– Да на кой оно мне все надо? – громко, обдавая комнату запахом любимого им духа, прокричал он и добавил: – Пусть забирает – кто хочет! Мне не нужно на старости лет!

Так оно и вышло. Пораскинув имеющимися бесценными, как мы все поняли, мозгами, моя милая бабушка оценила приплывшую в цепкие руки нашей семьи возможность, и сразу же начала настаивать на передаче наследства законному представителю, то есть моему дедушке. А далее, как она предполагала, по следующей инстанции, моему папе, как законному продолжателю славных дел всей фамилии.

И снова так и вышло. Бабушка направилась из нашего маленького городишки прямиком на окраину далекой от нас Московской области, где ее ожидало бесценное наследное имущество дедушки. Как она там себя повела, для всех нас, конечно же, осталось загадкой. Но уже через несколько дней томительного ожидания, бабушка появилась на пороге нашей квартиры с радостной вестью, что наконец-то, через каких-то полгода, что положены в данном случае по закону, нашему дедушке будут принадлежать шикарные двухкомнатные апартаменты «хрущевской» эпохи.

– Да на кой они мне! – ответил самый престарелый член нашей дружной семейной команды, на что тут же получил от своей любимой супруги смачный подзатыльник, прозванный ей потом «отрезвляющим».

Ни разу так в своей еще очень короткой жизни я не видел, чтобы несколько, на мой взгляд, добрых и порядочных людей, радовались смерти одного единственного человека, который, к тому, же приходился родственницей моему дедушке. Хотя замечу, что как раз дедушка, был единственным из всех, кроме меня и сестры, кто по-настоящему скорбел по данному поводу. Он плакал, незаметно пил свои любимые напитки и снова плакал.

– Это от радости! – наконец прокомментировала дедушкин плач бабушка, впервые в жизни не препятствовавшая тогда распитию им спиртного.

Тогда я подумал, что дедушка радуется, а не скорбит. Ибо не каждый повод является столь значимым, как благоволение бабушкой на все, что раньше было нельзя.

Пока я монотонно и ежедневно посещал любимую школу и постигал вершины освоения турника, моя сестра ходила в садик, а мама работала, законное наследство было документально оформлено в пользу единственного его получателя. После чего, когда вся семья снова, наконец, собралась вместе, чтобы радостно почтить память покойной родственницы, было проведено внутреннее совещание. Его итогом стало очередное умозаключение моей мудрой и, одновременно, громогласной бабушки, которая выдала нам всем свое заключительное решение.

Стукнув одним кулаком по столу, а другим – пьяного дедушку, лидер нашего семейного сообщества заключила, причем сдержанно, а не громко, как это было обычно, что наследная квартира в Московской области должна непременно начать служить общему фамильному делу. По ее мнению, наша семья частично обязана была перекочевать на новое место жительства для интенсивного его обживания и освоения. Имелись в виду папа, мама, я и сестра. При этом сестру на какое-то время радушно предлагалось оставить на попечении бабушки и дедушки со стороны мамы, счастливо и комфортно, но крайне одиноко проживающих в просторной и удобной однокомнатной квартире, расположенной на первом этаже. Сестру, конечно, при этом никто не спрашивал о ее личном желании ввиду малого возраста и поэтому, отсутствия права голоса.

Первоочередной причиной тому являлась, опять же, по словам бабушки, появление новой финансовой возможности как залога будущего процветания нашей семьи. Предполагалось, что мои папа и мама, попав в более богатый и зажиточный регион, каким по сравнению с нашей глубинкой являлась Московская область, получат в нем куда более высокооплачиваемую работу. При этом на аренду жилья, из-за наличия собственной, полученной по наследству квартиры, нам тратиться совсем не придется.

Стоит ли описывать то состояние, в которое я впал, внимательно прослушав все то, что так сладко говорила моя бабушка. По моим новым представлениям, уже в скором времени я мог получить и, следственно, стать счастливым обладателем и нового современного телефона, и добротного велосипеда, и хороших лыж, коньков, спортивного костюма, кроссовок, и всего того, о чем мог сейчас только мечтать. У меня мог появиться в недалеком будущем новенький компьютер, которым пользовался бы только я и никто иной. Я мог вступить на новый уровень финансового благополучия, в котором уже давно пребывали очень многие мои одноклассники, имевшие то, что на данное время являлось только лишь мечтой для меня.

Душа моя затрепетала от ощущения скорого попадания в море счастья и удовольствия. Я на время позабыл о своей затянувшейся подавленности, о пребывании в состоянии, близком к депрессии, что бывает у взрослых, в которой находился с того самого момента, когда начал понимать, какими физическими недостатками обладаю, в какой бедности живет моя семья. Ощущение скорого начала плавания в океане благополучия вселилось в меня так крепко, что на пару недель я выпал из всех жизненных процессов, в которых участвовал изо дня в день. Я почти перестал учиться и делать уроки. Я иногда проходил мимо своего любимого турника, не запрыгивая на него, как делал это обычно, а, как будто вовсе не замечая уже выработанной когда-то привычки обязательного выполнения какого-либо упражнения на нем.

Папа и мама раз в месяц, на несколько дней, уезжали туда, где нам предстояло скоро начать жить. По их словам, они приводили в порядок доставшуюся по наследству квартиру, выбрасывали из нее накопившийся мусор и всякое старье, отмывали и вычищали новую жилплощадь. Счастливые и уставшие, они возвращались, сияя новой надеждой на скорую счастливую жизнь, полную финансового достатка и сытости. Они начинали строить планы, в которые входили, в первую очередь, ремонт и обустройство территории жилища, приобретение новой мебели, посуды, штор и многого того, о чем мечтает каждая женщина.

Папины мечты несколько отличались от маминых и завершались на общей стадии ремонта квартиры, как на конечной точке реализуемых совместных планов. Далее он собирался заработать денег на добротный, по его словам, компьютер с хорошим игровым оснащением. Потом на рыбацкий инвентарь для ловли рыбы в свободное время, о чем давно, оказывается, мечтал. Затем на новый автомобиль, купленный непременно в кредит.

Мама почему-то тоже хотела оказаться в кредитной кабале. Но ее желания не касались ни компьютерных игр, ни удочек, ни покупки машины. Она бредила ремонтом и покупкой мебели с хорошим кухонным оснащением. А еще мечтала о красивых шторах на окнах, которые своим наличием могли бы подчеркнуть ее безупречный вкус.

Сестра мечтала, как и всегда, о новых куклах и о том, как дальше будет портить мне жизнь своей искренней любовью ко мне. И плевать ей было на то, где, в каком месте и в какой квартире она этим будет заниматься. Главное, чтобы досадить мне получше и доставить мне, тем самым, побольше горя и негодования с непременным последующим дополнительным досаждением со стороны всех членов семьи. Исключением в этом был лишь мой дедушка, успокаивавший меня, как правило, одной лишь фразой:

– Бабы! Что с них взять?

Бабушка, казалось, мечтала только о том, чтобы поскорее избавиться от огромного семейного табора, когда-то расплодившегося на ее законной территории, где постоянно ущемлялись ее права домохозяйки с первоочередным участием во всех процессах жизнеобеспечения, прежде всего заключенных в приготовлении пищи для всех домочадцев, где главенствовала мама. Я, в свою очередь, никогда не догадывался о столь развившейся роли правления одной женщины на кухне, когда тем сам ущемлялись права другой. Но, опять же, на свою юную голову я не принимал все это близко, оставляя моих любимых женщин один на один, перед их общей проблемой и друг перед другом.

В свою очередь дедушка снова успокаивал меня своей коронной фразой:

– Бабы! Что с них взять?

Но, в последнее время часто добавляя к ней новое:

– Геноцидом попахивает!

Правда, в это время попахивало спиртным только от дедушки.

Весьма незаурядную и довольно интересную позицию заняла моя бабушка со стороны мамы. Та самая, что должна была взять на себя предполагаемую заботу о моей сестре, чтобы та некоторое время не досаждала маме и папе и не мешала им обустраиваться на новом месте. При этом мысль о передаче внучки именно той стороне высказывала бабушка со стороны папы, которая любила мою сестру гораздо сильнее, чем кто-либо еще. Данное обстоятельство меня искренне удивляло и почти что вводило в состояние ступора, ибо я никак не мог понять, почему искренняя любовь так мешает ей самой взять на себя заботу о внучке.

Так вот, бабушка по линии мамы предлагала свою позицию по вопросу переезда нашей семьи в унаследованную квартиру на территории Московской области. По ее мнению, выпавшую на нашу долю жилплощадь необходимо было не осваивать, а непременно продать. А на вырученные средства купить квартиру в нашем городке. В таком случае мы никуда бы не уезжали, а счастливо жили бы на виду у всех бабушек и дедушек. В качестве главного аргумента подчеркивалась значительная разница в цене квадратного метра жилья тут и там. И оказывалось, что продажа недвижимости там могла бы дать нашей семье средства на приобретение жилплощади большего размера тут, а также на ее хороший, довольно дорогой ремонт и на покупку добротной мебели. Правда, бабушка не упоминала, хватит ли в этом случае средств на покупку непременно кредитного автомобиля.

Слова одной стороны привели к спору всех участников обсуждения перспективы переезда, который теперь мог и не состояться. Начались жаркие дебаты, оставшиеся без участия только лишь меня, моей сестры и дедушки, внезапно выбывшего из числа депутатов собрания семьи по причине внезапного сна с громким храпом и запахом смеси спиртосодержащих напитков.

После долгого словесного учета всех положительных и отрицательных сторон предстоящего дела, иногда едва не переходивших в рукопашную между участниками переговоров и закончившихся, как ни странно, общим застольем уже с участием проснувшегося дедушки, был принят целый ряд решений. Во-первых, победил переезд, на что главным аргументом считался будущий доход моей семьи, который непременно должен был увеличиться на новом месте, как на территории более финансово успешного региона страны. Во-вторых, учитывалась близость столицы, располагавшей огромным количеством высших учебных заведений, рассматриваемых в качестве будущего места учебы внуков, то есть меня и моей сестры.

Последний факт был весьма интересно воспринят моей громогласной бабушкой, во все свое горло заключившей следующее, когда речь зашла обо мне:

– Посмотрите на него! Какая там учеба? Куда его возьмут такого? В какой институт? Его даже из армии выгонят, как только там увидят! Поверьте мне! Кому такой нужен?! Пусть лучше работать идет сразу после школы, да возле матери с отцом находится, им помогает. Все равно он больше ни на что не сгодится. И ни одна женщина его не примет. Ну, если только из жалости.

Несмотря на то, что мне все было отчетливо слышно, воспринял я это так же равнодушно, как и привык принимать все происходящее вокруг меня в последнее время. Слова бабушки были мне прекрасно понятны. Но я сделал вид, что по малолетству не понял ничего из того, что было сказано, а потому продолжил неподвижно сидеть в кресле с учебником в руках. Все участники переговоров с жалостью в глазах посмотрели на меня и, увидев холодность в выражении моего лица, отвернулись к столу, на котором в это время царило разнообразие всевозможных вкусностей и тех жидкостей, употреблению которых был особенно рад мой дедушка.

Итак, в неравной борьбе победил переезд на новое место жительства. Первым на поиски работы и частичный, посильный ремонт доставшейся по наследству квартиры, отправился папа. Он же взял на себя перевоз некоторых вещей, что мог взять с собой в одних руках. Следом за ним, примерно через полтора месяца, отправились мы. Еще через неделю на выручку к нам был откомандирован дедушка, нагруженный, словно вьючное животное, сумками с продуктами домашнего приготовления. Он же, на радость мне, привез в новую квартиру турник, который перед установкой на выбранное место пришлось некоторым образом укоротить. Правда, не сильно.

К концу подходили летние каникулы. Я уже побывал в новой школе, куда был определен на продолжение учебы в восьмой класс. Там же я познакомился с ее директором, которая осмотрела меня, как говорится, с ног до головы, с довольно странной улыбкой на лице, указавшей мне на присутствие в ней явного личностного превосходства над такими, как я. Она улыбнулась губами, сдвинутыми набок, дернула плечами, качнула головой и опустила глаза на лежащие на столе перед ней мои документы. А в это время я как будто прочитал бегущую по ее лбу строку, гласившую в мой адрес светящимися буквами буквально следующее:

– Очередной урод на мою голову. Маленький, страшный, нескладный. Настоящий урод.

Я кивнул ей в ответ, как бы подтверждая увиденное и прочитанное, словно подтверждал ее мнение о себе и даже подчеркивал ее правоту.

– Урод, урод. Все верно. Спорить тут не с чем, – вздернул я бровями.

Вот так бесшумно, без слов, одними только мыслями мы поняли друг друга. Директор – власть, сила. Я – ученик одного из восьмых классов, а по совместительству низкорослый урод.

Тут следовало бы отметить один случай из моей жизни, немного указавший мне на не совсем полную безнадежность моего положения. Я случайно смог найти один из способов, довольно действенный, что мог направить меня в русло, значительно отличающееся от того, что яростно и громко пророчила мне моя любимая бабушка. Однажды я прочитал случайно попавшуюся мне в руки книжку, описывавшую события, произошедшие еще в средние века. Эту книжку мне почти навязал мне мой дедушка по маминой линии, любивший обязательно найти первоисточник, послуживший основой для создания исторического фильма, с большим удовольствием принятый им к просмотру. Как большой любитель истории, он старался углубиться в детали, а потому частенько находил где-нибудь интересные книжки, что потом иногда подсовывал мне, умело рекламируя происходившие в них события.

Дедушке редко удавалось по-настоящему заинтересовать меня очередной прочитанной им литературной историей. Обычно он сдавался через какое-то время со словами, сказанными в мой адрес:

– Ты не то поколение. Вы читать не любите. Вам бы только на компьютере играть.

Ах, мой милый дедушка. Если бы знал, сколько времени на самом деле мне удается провести за компьютером. Я и учиться-то стал лучше именно потому, что не имел возможности получить наслаждение от пустого времяпрепровождения за игрой. Я и турник освоил по той причине, что голова моя была забита проблемами, поселившимися в ней от отсутствия увлечений, которыми болели все мои друзья.

Но на этот раз я оказался в поле зрения дедушки на довольно продолжительное время. Он почти не оставлял меня без внимания, а потому постоянно бубнил мне про новую книгу, которую где-то накопал после просмотра очередного увлекательного исторического фильма. Я сдался и нехотя стал удовлетворять желание дедушки подсунуть мне в руки то, к чему был изначально преступно холоден.

Наблюдая за тем, как я пристально пребываю глазами на страницах врученной мне книги, дед, как я понял потом, успокоился, когда увидел, что меня это занятия увлекло. А я и на самом деле, преодолев под напором старшего члена семьи пару-тройку страниц, по-настоящему увлекся текстом и впоследствии прочитал всю книгу целиком, поняв для себя, что чтение не является таким уж плохим занятием.

Но, главное, в сюжете меня заинтересовал один персонаж, роль которого была довольно заметна и значима. А сам он был всего лишь шутом, карликом, с врожденным уродством, с внешностью, порождавшей отвращение к нему. Но при этом он обладал довольно зрелым умом, чем в не малой степени пользовался для влияния на довольно значимых персонажей книги, занимавших высшее положение в обществе. По сюжету каждый, кто имел с ним дело в первый раз, испытывал искреннее отвращение к нему. Потом же, когда его узнавали ближе, вникали в суть его действий, наблюдали за его повадками, слушали его речь, где каждое слово было выверено, обдумано, вставлено куда следует, к нему начинали относиться по-другому. Он переставал быть в глазах людей уродом, не казался больше карликом. На него начинали смотреть иначе, как будто он был красив и высок ростом, начитан и образован, смел и влиятелен. Его переставали презирать, он начинал нравиться, его больше не сторонились, пытались с ним подружиться и охотно шли на контакт.

Прочитав эту книгу, я заболел таким персонажем, каким увидел литературного карлика, на которого, в своем понимании, был немало похож внешне. Правда, в тексте тот был описан как настоящий уродец. Я все же был просто некрасивым, нескладным, маленьким. Но все равно я увидел в нем связь со мной. Конечно, я не был еще начитан, как он. Мое происхождение было слишком простым. Я пребывал в бедности, так как бюджет моей семьи был крайне стеснен и мало что мог потянуть. Но у меня появилась цель. Я решил стать похожим на персонаж из прочитанной книги. Вот только что для этого нужно сделать, я не знал. Но сама идея пришлась мне по нраву. Раз уж я не наделен от природы высоким ростом и привлекательной внешностью, то буду ковать себя из того, что есть.

Ковать пришлось на новом месте жительства, где, по мнению членов моей семьи, ожидался прирост доходов в виде куда большей заработной платы, что имели мои родители в прежней жизни. Сам переезд, по словам моих бабушек, в сытую и богатую Московскую область, подразумевал собой переход в более благополучное финансовое состояние. Таковое предполагалось при поступление на новые места работы моих папы и мамы.

Папа к нашему приезду уже успел найти себе место и должен был приступить к обязанностям буквально через пару дней. Это успокаивало, вселяло надежду и веру в светлое будущее. Правда, из всего того, что умел делать мой папа, гордо подчеркивавший обладание дипломом техникума, была работа в охране не самых значимых объектов, где не нужно было стоять целый день навытяжку, тянуть непосильную лямку перед монитором видеонаблюдения или постоянно поднимать и опускать шлагбаум для проезда очередного автомобиля.

С мамой было все немного сложнее. Она не умела блюсти целостность вверенных ей под охрану объектов не самой значимой ценности. Ее сферой интересов была исключительно бухгалтерия, где она плавала как рыба, но не считалась в нашей семье более значимой, чем охранник или вахтер в лифтовом хозяйстве. Видимо, мама не так сильно напрягалась на своей работе, как устававшие и постоянно сильно измотанные от праведных трудов папа, бабушка и дедушка. На новом месте работы, которую она быстро нашла, маме предстояло выложиться и вывернуться наизнанку, так как рядом уже не было столь значимой в ее жизни моральной поддержки в виде пристального взора моей громогласной бабушки. Устроив меня и сестру в школу, мама отправилась покорять трудовые просторы нового места работы.

И если папа что-то там охранял в сменном графике, но не по суткам, как это было дома, то мама ходила на работу к восьми утра, возвращалась с нее вечером и имела пятидневную трудовую неделю. Вечером, как обычно, она занималась домашними делами, проводя немало времени на кухне. Субботу и воскресенье, как водится, она не работала, была с нами и что-то постоянно делала для улучшения вида нашего нового жилища. То с моей небольшой помощью поклеила обои в одной из комнат, то покрасила с моей поддержкой водопроводные трубы и батареи отопления, то очистила почти добела старую, давно пожелтевшую ванну, то помыла едва прозрачные от грязи окна. Занятие она себе находила всегда. И почти постоянно привлекала на помощь меня. Мы ездили с ней за обоями и краской, инструментом и продуктами, выносили мусор или снова его набирали в результате проведения очередной работы по улучшению вида нашей новой квартиры.

Папу мы видели редко. Едва ли не каждый день он проводил на работе то с утра, то с обеда и до вечера, всецело отдаваясь труду, как и полагалось, со слов бабушки, настоящему мужчине. От нервного напряжения он довольно заметно похудел и осунулся. Я впервые видел, чтобы он спал дома днем, вместо того, чтобы, как и раньше, проводить время в компьютерных баталиях, являвшихся когда-то частью его тяжелой трудовой жизни. Мы берегли его и не втягивали в наши с мамой хлопоты по ремонту нашей новой квартиры, которую постепенно приводили в тот вид, который в итоге хотела сделать мама.

Моя сестра начала ходить в первый класс и делала это едва ли не с тем же наслаждением и удовольствием, что отравляла мне жизнь, постоянно появляясь там, где был я. Стоило мне только заняться чем-нибудь для собственного развлечения, как ей непременно хотелось делать то же самое. Как только я брал в руки учебник, как она требовала поиграть или порисовать с ней. И если я отказывал ей в этом, то сразу становился объектом для ее нападок, в которые она втягивала папу и маму, преподнося им мое поведение как измену всем интересам нашей семьи, предательство и попытку воровства ценного имущества из нашей квартиры с целью его дальнейшей перепродажи для личного обогащения.

Чего только я не выслушал от нее, каким только персонажем не предстал перед папой и мамой. Сколько я потом получил от них высказываний, ругательств, подзатыльников и обвинений в отсутствии помощи и любви к ним. При этом моя сестра всегда получала дополнительное удовольствие и удовлетворение, слушая, как родители вместе или по отдельности распинают меня за содеянное. Она радовалась тому, что они не разбираясь, виноват ли я или нет. Трепетала от восторга, наблюдая, как отцовская ладонь соприкасается на приличной скорости с моим затылком, издавая при этом короткий свистящий победный звук. Она улыбалась мне в лицо, одним только взглядом предупреждая меня о том, что это еще далеко не конец и в будущем давление на меня со стороны родителей только усилится. А сама она приложит к этому свои старания, в чем я нисколько не сомневался.

Раз от раза оно так и получалось. Нечаянно разбитая сестрой кружка или тарелка сваливалась на меня как на виновника случившегося, за что я непременно получал поток отборной цензурной ругани от мамы или смачный и звонкий подзатыльник от папы, а иногда то и другое вместе взятое в любой последовательности. Отвалившаяся от подошвы сапожек сестры грязь в той части коридора, где ее не должно быть, также сваливалась своим происхождением на меня и процедура приведения приговора в исполнение без суда и следствия повторялась, как правило, как и обычно, в схожем порядке и при непременном присутствии моей любимой сестрички.

Короче говоря, чтобы она ни натворила, виноватым все равно однозначно становился именно я. Это даже никогда не обсуждалось. Да и вообще, со временем я настолько привык к подобному ведению дел в нашей семье, что нисколько не удивлялся очередному молниеносному приговору и приведению его в исполнение в ту же секунду и на том же месте, где я был застигнут в этот момент времени. Я совсем перестал обращать на происходящее свое внимание. Сначала начинал мстить, отыгрываясь своей мужской силой на сестре, больно щипая ее в тот самый момент, когда она меня не видит. Потом, соответственно, получал наказание за содеянное в куда большем масштабе, чем за проступок, в котором совсем не был виноватым, но понес полнейшую ответственность стараниями своей любимой сестрички. Затем я перешел на этап терпения, когда кусал от досады губы и пускал скорбную слезу отчаяния, чувствуя при этом огромную досаду от отсутствия защиты в чьем-либо лице. Потом я постепенно перестал обращать на внимание на очередную пакость, тут же отражавшуюся на мне, моем затылке, моем предательском облике.

Сестру это злило еще больше. Она теряла контроль над собой, когда видела, что я равнодушно и безропотно встречаю наказание, в каком бы виде оно ко мне ни приходило. Она нервничала, начинала кричать и плакать от душевной боли, терзавшей ее от наблюдения за моей холодностью к телесной боли и требовала повторения наказания, что само по себе было странным лишь потому, что одного и того же приговоренного нельзя было казнить дважды.

Оказывалось, что можно. И мой многострадальный и крайне терпеливый затылок получал очередной, куда более сильный щелчок ладонью отца. Мама, в свою очередь, тоже находила в себе силы отчитать меня еще больше, отыскивая в потайных закоулках своего словарного запаса новые цензурные выражения, чем крайне поражала и меня, и папу. Я, в свою очередь, также холодно реагировал на повторное приведение приговора в исполнение, как и на первичное, чем злил сестру еще больше.

Крайним же верхом ее душевного расстройства было изображение мною радостной улыбки на лице после того, как я был отчитан мамой или бит папой. Тут моя драгоценная сестричка впадала в состояние почти что бешенства, рыдая и страдая так, будто бы я никак не тонул при многократных попытках меня утопить, не горел много раз облитый бензином, не истекал кровью, будучи изрешеченным пулями расстрельной команды. В общем, ни при каких условиях мой приговор не поддавался исполнению. Вот только не понимала она, что простое ее пребывание при мне и жизнь в ней в одной комнате уже само собой являлось для меня самым настоящим приговором к долгому сроку, а может быть, и к пожизненному.

Тут стоит упомянуть, что и на моей улице иногда случался праздник, наступало торжество ощущения возмездия. Происходило это именно тогда, когда я никак не мог присутствовать там, где случалась беда по вине моей сестры, а потому не мог нести ответственности за то, что произошло. Удивительным было наблюдение в эти сладкие для меня моменты за ее заплаканными глазками, бегавшими в отчаянии по сторонам, когда не на кого было свалить свою вину. Но и тут возмездие длилось почему-то очень недолго, а наказание все равно доставалось мне, а не сестре. Видимо, уже по привычке всех членов моей семьи. А может быть, из-за моей ауры, которая всегда присутствовала в том самом месте, где случалась очередное пришествие. И снова я ловил затылком папину ладонь, слушал мамины высказывания воспитательного характера и видел радостно-злобные глаза горячо любимой мною сестры. И, как всегда или почти всегда, моя маленькая победа превращалась либо в поражение, либо проходила мимо меня, оставаясь совсем незамеченной.

Удивительным было и довольно различное отношение ко мне и моей сестре среди всех членов семьи, о чем я узнал довольно случайно, когда однажды услышал, находясь за дверью, разговор моих бабушек на кухне. Они что-то там отмечали, а потому, в процессе беседы, зачем-то подкрепив тему бутылочкой вина, коснулись общих внуков. При этом та моя бабушка, что отличалась большей прямолинейностью и громогласностью, начала убеждать свою коллегу в большей полноценности именно моей сестры, чем меня.

– Эта хоть красавица, высокой будет, статной. На нее ребята всегда заглядываться будут, – говорила она под звуки льющейся по рюмкам жидкости с не очень приятным ребенку ароматом.