Текст книги "Исповедь коллекционера поражений"

Вторая бабушка пыталась ей возразить словами, что обоих внучат надо любить одинаково. Что я ни в чем не виноват, что уродился таким, какой есть.

– Ну, некрасивый, нескладный, низенький, лопоухий, – соглашалась она. – Но не бросать же его из-за этого. Какой есть!

– Так я к тому говорю, – перехватывала инициативу громогласная, – что в него не надо вкладывать сил и средств. Все равно ничего из него с такой внешностью не получится. Только зря время и деньги потратим. Учить надо только Светочку.

Светочка – это моя сестра.

– Из нее толк будет. И замуж она сможет выйти за нормального парня, за красавца, чтобы ей самой соответствовал, – продолжала давить папина мама на мамину маму. – А этот уродец кому такой нужен будет. Ему только бы шахтером быть или лесником. Залез под землю или в лес ушел. И его там никто не видит. Пусть себе диких зверюшек пугает.

Что я мог ответить на это? Абсолютно ничего! Радости от ощущения состояния изгойства у меня не было. Обделенность от природы красотой, высоким ростом, хорошим зрением и широкими плечами присутствовало и укоренилось во мне так, что с этим надо было как-то мириться, а значит, найти те стороны своей нелепости, что могли хоть как-то радовать меня, и не сетовать на имеющиеся недостатки. Но, кроме сходства своего положения с анекдотом, где ежик тоже очень сильный физически, но все равно не может драться с медведем из-за большой разницы в весовых категориях, мне в голову ничего не приходило. А потому я решил бороться за себя сам, ударив по учебе с целью достижения высоких показателей в успеваемости и набросившись всеми силами на турник, еще не подавивший во мне веру в достижение высокого роста именно благодаря упорным тренировкам.

Но все же бабушкины слова укоренились в растущем и еще не сформировавшемся сознании, а потому строили в моем юном уме картину из вероятного будущего, где моя красавица сестра, высокая, статная, длинноногая садится в шикарный автомобиль импортного производства в мягкое кожаное кресло рядом со столь же высоким и широкоплечим красавцем мужчиной. На заднем диване резвятся в дорогущих телефонах их дети, обутые и одетые по последней моде. А на коленях у них стоят бумажные пакеты, наполненные до самого верха едой их популярного западного ресторана быстрого питания, наводнившего своими филиалами все более или менее крупные населенные пункты нашей необъятной страны.

И где-то в стороне от них, в грязных лохмотьях бредет по тротуару с метелкой в руке давно не брившийся и не мывшийся, а потому дурно пахнущий и поросший грязной засаленной щетиной дядька-дворник, из кармана штанов которого торчит горлышко початой бутылки самого дешевого алкоголя. Он что-то нечленораздельное бурчит себе под нос, иногда громко выкрикивая матерные слова, смачно сплевывая обветренными губами и наполовину беззубым ртом, и обдавая запахом спиртного окрестности и табачного дыма от дешевой сигареты.

Метрах в восьми от него иногда останавливается та самая шикарная иномарка, в которую только что элегантно совершила посадку своего тела высокая красивая дама. Плавно опустившееся наполовину блестящее тонированное стекло правой передней двери обнажает уличному свету длинные женские пальцы, украшенные перстнями с драгоценными каменьями и яркими шестисантиметровыми искусственными ногтями, что небрежно бросают к ногам дядьки дворника немного смятую денежную купюру. Сразу после этого иномарка плавно трогается с места и, довольно быстро набирая скорость, исчезает в потоке автомобилей на загородном шоссе.

Давно не бритый и не мытый бедняга бросается на колени к деньгам на дороге, теребит их черными пальцами, плачет от радости, кашляя на асфальт проспиртованной слюной. Он хриплым, прокуренным голосом благодарит небеса за доброту сестры, добившейся в жизни успеха благодаря внешним данным, врожденной хитрости и финансовым вложениям всех членов ее семьи. А потом он вслух вспоминает сквозь собственный плач, как, не жалея себя, не думая ни о чем, давно наплевав на свое будущее и руководствуясь словами своей громогласной бабушки, работал с утра до вечера для блага любимой сестры. Потом еще и еще работал, теперь уже с вечера до утра, чтобы дать, в конце концов, своей сестренке все самое дорогое, самое лучшее. И теперь горячо любящая его сестра отдает ему долг, заботясь о братике и его потерянном здоровье.

Тьфу!

Удивительно, но другой картины моя дурная голова мне никак не хотела рисовать в моем, казалось бы, богатом воображении. Доходило до того, что, возвращаясь из школы, по пути домой я все чаще и чаще прокручивал перед глазами картину своей будущей встречи с сестрой. Естественно, я был в своем представлении тем самым чумазым дворником-неудачником, давно не брившимся и не мывшимся, пропитанным духом спиртного и медленно бродившим с метлой в руках вдоль той самой дороги недалеко от дома, по которой сейчас шел. Я поднимал глаза и отчетливо представлял перед собой одну из самых дорогих машин, что видел иногда на городских улицах. Она тихо поворачивала к нам во двор, а из нашего подъезда к ней шла высокая, длинноногая, элегантно одетая по последней моде красавица в шелковом шарфике на шее и груди, и дамской кожаной сумочкой в руке, облаченной в облегающую перчатку.

Дама, именно дама, как я назвал бы высокую женщину, направлявшуюся из нашего подъезда к дорогой машине, демонстрируя отточенные манеры, красиво совершала посадку своего тела на кресло в первом ряду. Потом она легким движением своих облаченных в перчатки пальцев тянула на себя дверь. Та тихо захлопывалась, и автомобиль медленно стартовал в направлении к выезду на улицу, а потом и на шоссе.

Естественно, в этом коротком спектакле отводилась небольшая роль мне. Напротив спившегося и окончательного деградировавшего меня, такого же низенького, кривоногого, лопоухого, с торчащей вперед нижней губой, с чубом впереди и антеннами на затылке, останавливалась на короткое мгновение та самая иномарка с красивой дамой на переднем сиденье. На долю секунды опускалось менее чем наполовину тонированное стекло. Оттуда показывалась женская рука с длинными пальцами, завершенными шестисантиметровыми ногтями, кончики которых едва удерживали денежную купюру довольно солидного номинала, которая падала на дорожное покрытие в тот самый момент, когда автомобиль снова стартовал вперед.

Радуясь короткой, почти молниеносной встрече с родной и любимой сестрой, я бросался к деньгам на асфальт, поднимал их своими грязными до черноты пальцами и сразу же начинал плакать от счастья, пуская пузыри слюней от предвкушения траты полученной купюры на исключительно полезные в моем быту товары и удовольствия.

Снова тьфу!

Однако, такая реальность в будущем в глазах моей громкоголосой бабушки, выглядела вполне себе осознанной. Я почему-то не видел ничего другого, как ни старался представить себе все наоборот. А именно я, в моем новом представлении, элегантно садился в дорогой автомобиль после посещения квартиры родителей, которых только что навестил. Именно я бросал из окна на асфальт несколько купюр крупного наминала к ногам стоящей на тротуаре спившейся дворничихе, высокой ростом и когда-то довольно привлекательной.

Но все мои мысли о том, что в будущем жизненный успех будет за мной, а не за моей любимой сестрой, почему-то разбивались в моей голове в тот самый момент, когда я начинал представлять себя отдельно от дорогого автомобиля, в котором только что стартовал от дома родителей. Лопоухий, низенький, нескладный, кривоногий, я нисколько не смотрелся на фоне дорогостоящего автомобиля, не вписывался в элегантный костюм, не выглядел успешным и богатым. Какая-то лягушка во фраке или бегемот в смокинге.

А вот дворник-алкаш виделся мне вполне реалистичным персонажем из моего вероятного будущего. Причем он был опустившимся на социальное дно именно благодаря алкоголю. Я начинал в уме рисовать картину, в которой одевал себя во всякие лохмотья, приписывал себе распевание хриплым голосом кабацких песен, шатал свое тело из стороны в сторону, потом непременно мочился, не снимая штанов, посреди улицы на глазах многочисленных прохожих и слышал при этом со стороны примерно следующее:

– Посмотрите, во что превратился! А ведь рос в приличной семье. Бабушка диспетчером в лифтовом хозяйстве работала, дедушка сторожем был.

– Сестра совсем другая, полная противоположность. Успешная, богатая, замужем за приличным человеком.

– А этот?

– А вы помните его? Он на другое и не был способен! Всю жизнь был маленьким, страшным, кривоногим! Я нисколько не удивляюсь тому, что он стал таким, какой есть!

А потом обязательно кто-нибудь злобно и громко добавлял:

– Так ему и надо!

И вся толпа, собравшаяся откуда ни возьмись, вторила ему, скандируя:

– Так и надо! Так и надо!

От представления в своем юном уме подобной картины, у меня сначала начинала кружиться голова, все плыло перед глазами. А потом, охватив сразу все целиком, что пытался увидеть в своем будущем, я начинал громко и долго смеяться.

– Неужели это возможно? Неужели так и будет? – бубнил я про себя самому себе и продолжал смеяться, радуясь за предвиденный, но еще не предсказанный успех сестры, за свое падение на социальное дно, что тоже смотрелось в моем представлении как вероятное, но не очевидное. Впрочем, вполне очевидное.

Переезд в другой город, жизнь в другой квартире, учеба в новой школе вполне могли пойти мне на пользу из-за отсутствия давления и навязывания своего видения будущего моей громкоголосой бабушки. Ее больше не было рядом, а потому никто больше не навязывал моим папе и маме мыслей об отказе внимания ко мне и полного сосредоточения всех воспитательных и финансовых ресурсов на моей сестре. Это немного уравнивало мои шансы на будущее, но я заранее проигрывал вчистую на уровне вопросов внешности и ее презентабельности на рынке труда и поиска спутника.

Вот только окончательно избавиться от бабушкиного влияния на моих родителей я все равно никак не мог. Она звонила им каждый вечер по телефону и разговаривала то с моей мамой, поучая ее в сфере домоводства и поварского искусства, то с моим папой, где ее интересы охватывали время, уделяемое им для сна, а также количество и качество проглоченной пищи. Последнее я понял по услышанным и очень сдержанным ответам папы, утверждавшим, что он прекрасно питается, потому как мама замечательно готовит и вкусно его кормит. Потом он доказывал, что чувствовалось по ответам, что обладает несметным количеством чистых носков и большим запасом чистых трусов, что у него всегда есть наглаженная рубашка, которые он не носит из-за непрактичности, что его ботинки всегда кем-то начищены, джинсы постираны и дорожная сумка набита едой до отказа.

Вопросы, задаваемые папе по телефону бабушкой, иногда отчетливо слышались мне из динамика. И тут мне было абсолютно непонятно, почему же папа всегда уходит поговорить со своей мамой подальше от моей мамы, обычно предпочитая этому занятию либо дальний угол одной из комнат, либо балкон. Но больше всего меня удивляла одна из его фраз, адресованных бабушке, как правило, под занавес их беседы, гласившая:

– Шнурки тоже поглажены!

Произносилась она довольно раздраженным голосом папы, служившим началом повышения тоны со стороны бабушки, после чего я слышал ее намного лучше. Отвечала она ему примерно следующее, но для меня абсолютно непонятно, кому адресованное:

– Я ей устрою, когда приеду! Ты, наверное, ужасно похудел, изголодался там без меня! Ходишь в рванье, грязный, не обстиранный!

Очень интересно: кого это бабушка так обвиняла, если сама никогда не готовила еду (это делала мама), не стирала (это делала машинка), не мыла папу (это делал он сам)? В новой квартире ничего не менялось, и каждый делал то, что и делал раньше. Кстати, маме и мне она звонила нечасто. Впрочем, я не особо углублялся в эти вопросы, так как всегда находил занятие себе по душе, как правило, снова и снова запрыгивая на турник или влезая по уши в учебники, неожиданно выработав для себя в учебе спортивный интерес.

Новое место жительства в моем представлении должно было устранить некоторое неравенство между мной и сестрой, уже давно существовавшее в нашей семье. Бабушка только звонила нам, а не присутствовала лично. Сестра по приходе из школы не доставала меня до появления дома кого-либо из родителей и, приняв разогретую мною пищу, удалялась в одну из комнат, где проводила время наедине с собой.

Доставшаяся нам квартира была двухкомнатной, находилась она на втором этаже пятиэтажного дома в небольшом городке на окраине Московской области. Имела маленькую кухню, раздельные друг от друга туалет и ванную комнату, коридор и балкон. К нашему общему переезду в ней был сделан скромный, небольшой и далеко не полный ремонт, освеживший ее общий вид и сделавший ее, со слов моей мамы, пригодной для жизни.

До нас тут проживала родная тетка моего любимого дедушки, того самого, что больше меня, сестры, папы, мамы и бабушки любил свою работу и всякие напитки. Правда дедушка никогда не вспоминал о далекой территориально и близкой по родству женщине, не навещал ее лично, не писал ей писем, не звонил по телефону. Он вообще очень редко упоминал в разговорах свою тетю, да и то лишь поверхностно. На этом основании мы все думали, что родственная связь давно прервана из-за отсутствия общения, а сама тетка, возраст которой, по словам дедушки, должен был давно перевалить за столетний рубеж, покинула наш мир и наблюдала за племянником только лишь с небес.

Все так примерно и произошло, если исключить слово «давно». Тетка почила не более чем за полгода до появления в нашем почтовом ящике конверта с таким обратным адресом, которого никто потом не мог найти на просторах всемирной паутины. Пришло письмо словно с того света. Адрес на конверте был вымышленным, но оформлено оно было по всем правилам отправки писем, имело нужные штампы, маркировки и по штемпелю соответствовало старту именно из города проживания покойной тетушки, а не с того света. Все надписи, включая наш адрес и дедушкино имя на конверте, были выполнены от руки, причем вполне себе живой, существующей и, похоже, женской. Принес его в квартиру я и передал со всей остальной корреспонденцией, включавшей, как правило, в себя всякую рекламу, коммунальные оповещения и платежки, своей любимой бабушке.

– Оставь что надо! Остальное – выкини! – привычно гаркнула она мне с дивана перед телевизором, намекая на то, что я непременно должен был избавить нашу огромную семью от лишней информации, навязываемой теми, кто только и жаждал выкачать из бедных людей, то есть из нас, все их сбережения.

Я почти выполнил четко прозвучавшую команду бабушки, пока не наткнулся на конверт с письмом, адресованный дедушке. Попытка сохранить его хотя бы до прихода того с работы для ознакомления с содержимым у меня не удалась. Бабушка даже не стала читать написанное на лицевой стороне конверта. Она так же привычно вынесла ему приговор, аналогичный с тем, который уже был приведен в исполнение в отношении к рекламной продукции.

Тут взяло верх мое любопытство. Нечасто дедушке приходили откуда-то письма, а если честно, то вообще никогда. Разве что исполнительный лист на какой-то штраф. Поэтому я присвоил себе право распоряжаться письмом по своему усмотрению. Раз все равно ему отправляться в мусорное ведро, то пусть раскроет мне свое содержание.

Далее начала закручиваться почти что детективная история. Автор написанного от руки послания не оставил о себе никаких данных. Не было ни имени, ни фамилии, ни позывного, ни подписи. Просто «доброжелатель». Я с головой окунулся в чтение, ловя себя на мысли, что внутри меня все кипит, извивается от волнения и страха. И будто вот-вот кто-то страшный начнет ломиться в дверь нашей квартиры и требовать вернуть ему полученный нами конверт.

Но любопытство взяло верх над страхом. Я начал читать текст, все больше погружаясь в его содержание, в котором «доброжелатель» просил его или ее не выдавать никому ни в каком случае. Умолял скрыть наличие самого послания. И по страшному секрету выдавал нам дату смерти некоей женщины, являвшейся моему дедушке родной тетей. Далее подробно описывались аппетиты неких особ, видимо, женщин, тоже называвших себя родней покойной. Указывались их весомые усилия к спасению старой женщины от смерти, уходу за ней при жизни. И все это ими было сделано ради того, чтобы завладеть потом всем ее имуществом, состоявшим из двухкомнатной квартиры, несметных банковских счетов и других накопленных богатств, часть которых уже была ими благополучно разворована. Далее «доброжелатель», так себя и не выдавший, указывал на личное владение адресом места жительства моего дедушки и называл его единственным наследником всего упомянутого владения покойной тетушкой при жизни.

Текст письма меня, конечно, не в малой степени позабавил, тем более что я уже на тот момент немного увлекся, благодаря второму дедушке, чтением различных художественных произведений. Его содержание, довольно немалое по объему, было расценено мною как детектив, а его автора я сравнил с кем-то из пришедших в голову писателей такого жанра. Кажется, это была Кристина Агата, или как там ее звали на самом деле? Но приказ бабушки оставался приказом до его исполнения и не подлежал отмене. Конверт с содержимым ждала участь отправки в мусорное ведро. И, вероятно, так бы с ним и случилось, если бы не произнесенные в тот же вечер моей сестрой слова в адрес только что вернувшегося с работы дедушки, обдавшего духом любимых им напитков все наше жилище:

– Фу! Навонял тут водкой на всю квартиру!

– Свою купи! – тихо и скромно ответил ей дед, выдыхая очередной поток зловония в ограниченное пространство прихожей.

– Не надо ничего покупать! – так же тихо ответил деду я, добавив: – Тебе наследство твоя тетка оставила, что в Московской области жила и умерла. Вон, письмо пришло!

Стоит ли упоминать, что вся моя семья тут же всполошилась и начала изучать текст послания, которое я почему-то так и не предал забвению, уложив в мусорное ведро, как и было предписано ему моей бабушкой.

Радости не было предела. На нашу бедную и многострадальную семью свалилось несметное богатство, которое по праву принадлежало именно нам. Мы, то есть моя семья, стали обладателями целой двухкомнатной квартиры, о которой, со слов моей мамы, и мечтать не могли. Да еще и находилась она в богатой Московской области, а не в нашем захолустье, как говорила моя бабушка. При этом все благодарили за сообразительность мою сестру, вовремя отчитавшую дедушку за любовь к любимым им напиткам. А самого дедушку, наверное, впервые в жизни за эту любовь не ругали.

Стоит ли говорить, что о моих заслугах в сохранении письма и заблаговременном изучении его текста никто даже и не вспомнил. А я по привычке отнес это к тем победам, что и не могли, как всегда у меня бывало, относиться к победам, потому как не были никем замечены.

После тщательного изучения текста послания, в Московскую область, по упомянутому в письме месту назначения, чем являлась наша в будущем квартира, была снаряжена целая экспедиция. В ее состав вошел дедушка, как наследный принц, папа, как представитель сильной стороны, и мама, как самое разумное существо из представленной команды и блюститель нравственности и дисциплины в ее рядах. Разведывательный рейд этого сводного отряда, как мне кажется, в итоге прошел вполне успешно. Правда, разыскать автора письма им так и не удалось, зато вполне удовлетворительно прошла акция по проникновению в квартиру умершей тетки деда, последующая смена замков во входной двери и посещение целого ряда организаций, в чье ведение входило решение наследственных вопросов.

Не стоит детально перечислять все происходившее в чиновничьих кабинетах и результаты их посещения. Главным было то, что успех пришел в полном объеме в нашу многострадальную семью. Победа была одержана. Квартира по наследству вот-вот должна была достаться моему дедушке по скорому истечению срока ожидания, что требовал закон.

Однако появились по ходе дела и подводные камни. Первым из которых оказался именно мой дедушка, неожиданно решивший не вступать в свои наследные права в пользу некой особы, заявившей, что именно она является первой в списке претендентов на квартиру тетушки, так как много лет собственноручно прикладывала усилия и гробила свое здоровья, борясь за здоровье умершей тетушки деда. Как потом оказалось, это была очередная племянница покойной, неожиданно появившаяся на родственном горизонте бездетной старушки, нуждавшейся в уходе за собой из-за преклонных лет и соответствующего ее возрасту здоровья. Племянница часто наведывалась к умершей, ездила к ней несколько лет подряд и помогала вести домашнее хозяйство. Заодно прикладывала немалые усилия к склонению старушки на написание завещания в ее пользу.

– Квартиру нашу захотела! – почти что шепотом прокричала моя громкоголосая бабушка, выслушав рассказ мамы о наличии еще одной претендентки на квартиру и добавила: – Хрен ей!

Стоит упомянуть, что автор полученного нами письма в его тексте указывал на эту племянницу и подробно описывал ее намерения. Также присутствовали строки о согласии покойной на уход за ней и даже на ежемесячную материальную поддержку, что и производилось в итоге. Вот только самого завещания и тем более ссылки в нем на кого-либо мы так и не увидели. Его просто не было. Зато, со слов мамы, состоялось очень темное знакомство с этой женщиной, обмен наилучшими пожеланиями в адрес друг друга, обещание судебных и не только разбирательств, на что моя бабушка снова громко произнесла своим фирменным шепотом:

– Пусть только попробует!

После чего она провела разъяснительную беседу воспитательного характера с моим дедушкой, преподав ему правила поведения в тех редких ситуациях, когда ему не стоит принимать поспешные решения и отказываться от материальных благ, так редко идущих ему в руки. Не знаю, понял ли он настойчивость и решительность бабушки, но потом еще несколько дней мой любимый дедушка сторонился всех остальных членов семьи и всегда прикрывал рукой левую сторону своего лица.

– Порезался когда брился! – пояснила бабушка мой вопросительный взгляд при попытке выяснить не совсем обычное его поведение.

Вторым подводным камнем стала еще одна претендентка на наследство в лице соседки покойной по лестничной клетке, чье присутствие на горизонте желающих завладеть ее квартирой, также было упомянуто в тексте письма. Указывалось на скрытое поведение последней и тайное проникновение в поле зрения старушки с целью навязывания своих услуг по уходу за ней, в обмен на внесение в текст завещания. Однако, как самого завещания, так и указания в нем на некую соседку, мы так и не увидели. Зато последняя активизировалась в борьбе с моей семьей, и с конкурирующей в уходе за покойной ее племянницей. Она также обещала нам всевозможные проблемы, суды, беспокойства и еще слала проклятия, обозначенные моей бабушкой как:

– Хрен ей и дырку от бублика!

На том все и остановилось. Правда еще от нее последовали ответные громкоголосые обещания, отдававшие явным насилием над личностью и выражавшиеся в принудительном удалении части волосяного покрова на голове ответчицы.

Неожиданно для всех моя мама вычислила и третий подводный камень во всей этой истории, указав на его наличие в лице самого автора полученного нами письма, появление которого на наследном горизонте всплыло при активных обменах наилучших пожеланий с племянницей и соседкой по лестничной клетке. Две последние особы, со слов мамы, проговорились и выдали свою конкурентку, также втершуюся в доверие к покойной при ее жизни в обмен на обещания о включении своего имени в текст завещания. Видимо, поняв, что в борьбе за квадратные метры ей было нанесено сокрушительное поражение, автор письма вооружилась добытым адресом моего дедушки и сочинила объемное послание, тем самым ударив в тыл и во все уязвимые места своим оппонентам.

– Молодец! – впервые в жизни о ком-то положительно отозвалась моя громкоголосая бабушка, искренне похвалив добровольно выбывшую из борьбы за наследство особу, сочинившую подробное послание моему дедушке.

За неимением в поле зрения других наследников первой очереди, кроме моего любимого дедушки, а также иных законных претендентов, обозначивших свои права, мы вступили во владение квартирой старушки, а также завладели всем, что еще не было изъято племянницей, уже начавшей до нашего появления осваивать квадратные метры, принадлежавшие покойной.

– С боем! – как сказала моя не участвовавшая в сражении бабушка, когда квартира была занята представителями нашей семьи и оккупирована ими на вполне законных основаниях.

Так мы стали, неожиданно для себя, собственниками недвижимости, дававшей нам стимул к началу новых завоеваний, старт к успешной в финансовом плане жизни в сытом и богатом регионе, называемой Московской областью. Ее освоение мы начали сразу после того, как были улажены все формальности, оформлены документы на жилье и принято решение о применении наследства для проживания, а не для продажи. А уже в конце летних каникул мы стартовали с мамой и сестрой в сторону нового места жительства, где уже почти полтора месяца приводил в порядок наследное жилье наш папа.

Однако весь тот период времени, что прошел между моим чтением полученного от неизвестного автора письма и нашей отправкой к новому месту жительства, творились и происходили весьма странные события. Они говорили мне о том, что многие наши соседи по дому, знакомые и родственники постепенно откуда-то узнавали о нашей удаче и появившихся в связи с этим планах на будущее. Моя бабушка все время жаловалась нам по вечерам на вездесущих, по ее мнению, соседок, которые прознали о полученном дедушкой наследстве, а потому задавали ей при встрече по существу вопросы, когда прямо, а когда – с подковырками, тем самым, выводя мою бабушку на чистосердечное признание. Она, как присуще истинному шпиону или разведчику под прикрытием, не выдавала ни грамма информации, но сильно злилась, подозревая не назвавшегося автора письма в том, что та отправила еще ряд посланий соседним адресатам с раскрытием всей имеющейся у нее информации.

Я лично сильно в этом сомневался и пытался преподнести бабушке свое мнение на данный счет, предполагая, что именно ее громогласность и привычка подолгу провожать всех и каждого у двери, напутствуя всевозможной информацией, давало повод любопытным соседям иметь лишние сведения о планах нашей семьи. Будь то папа, мама, мамина мама или мамин папа, моя бабушка, провожая того куда-либо, много и, как всегда, громко напутствовала вслед, часто подробно инструктируя. Учитывая хорошую слышимость на лестничных пролетах, наши соседи могли вполне качественно, благодаря бабушкиному голосу, получать информацию о времени отсутствия нас дома, о планах прибыть к кому-либо в гости, о покупках в магазинах, о болезнях, достижениях и несчастьях. Бабушка каждый раз не менее пяти минут стояла в дверях, провожая кого-либо, и говорила, говорила, говорила.

– Завтра нас до вечера никого дома не будет! – сотрясала она своим голосом стены подъезда, предоставляя тем самым любому злоумышленнику весьма ценные сведения.

Или:

– У деда завтра зарплата. После пяти через гаражи домой пойдет.

Ну, или так:

– Все ключи от входной двери растеряли. Один комплект остался. В счетчик кладем.

А может быть и так:

– Уходим всей семьей в гости до позднего вечера. Вернемся уже затемно.

Таким образом, я нисколько не сомневался, что избыточная честность и открытость моей громкоголосой бабушки сыграла свою негативную роль в деле сохранения семейных секретов.

К тому же она, опять же, по моему мнению, теряла контроль над собой, когда брала в руки мобильный телефон. Ее громогласность при этом увеличивалась в разы. У многих людей со стороны создавалось впечатление, будто бы она разговаривала не по трубе, а пыталась докричаться до оппонента вживую, невзирая на разделяющее их расстояние. При всем при этом бабушка теряла контроль и над сохранением хоть какой-либо тайны, выдавая даже самую охраняемую всей семьей информацию тем своим голосом, которым доставала абонента на противоположном конце провода. Стоит ли говорить, что любовь моей бабушки к телефонным разговорам без учета количества свидетелей и возможность их прослушивания без всякого дополнительного на то оборудования, теряло смысл к сохранению какой-либо семейной тайны и все вокруг знали почти все о нас как на духу.

– Завтра сын на новую квартиру уезжает в Подмосковье! – говорила, а все равно что кричала она в телефонную трубку кому-то по большому секрету на том конце провода.

Моя попытка донести свои подозрения об этом бабушке закончилась ее обвинениями в мой адрес в духе:

– Яйца курицу не учат!

В свою очередь она заподозрила в разглашении семейной тайны дедушку, уличив его в постоянном участии в мероприятиях, что обычно называются «обмывами» чего-либо и проводятся в узких кругах, как правило, близких друзей и с применением тех самых напитков, что очень любит мой дедушка. По мнению бабушки, он явно похвастался своим собутыльникам о полученном наследстве, а за одно и проговорился обо всех наших семейных планах, предав их всеобщей огласке.

Конечно же, дедушка все отрицал и упорно сопротивлялся, но все равно очень много информации просочилось в народ и обросло такими домыслами, целому ряду которых я бы и сам был бы рад, если они были таковыми. Например, поговаривали, что наша семья получила в наследство не двухкомнатную квартиру, а целый особняк со старинной мебелью и огромным количеством всякого антиквариата. Еще одним слухом было наследование нами недвижимости не в Московской области, а в самой Москве, да еще и в самом ее центре. Обсуждалось также количество комнат, площадь жилья, наличие несметных сокровищ, перепавших нам вместе с квартирой.

Были также разговоры о провале нашей операции по получению наследства. О проигрыше другим наследникам, в отличие от нас, не имевших права на первую очередь наследования. Еще говорилось о выдумке нашей семьей всей истории с квартирой в Московской области. При этом каждый из нас почти что, обвинялся в придумке и, соответственно, ругался за это. Я при этом не был исключением.

Впервые переступив порог полученной дедушкой по наследству квартиры, я уже первой же ночью стал свидетелем довольно странного действия, произошедшего совсем неожиданно для нас. Кто-то среди темноты подкрался под наши окна и стал метко кидать в них камешки, стараясь попасть именно в остекление с целью его физического уничтожения или, по крайней мере, приведения в эксплуатационную непригодность. Каждый бросок, по-видимому, делался весьма непрофессионально, так как пущенные снаряды попадали куда угодно, только не в оконное стекло. Пару раз они прилетали в стену, потом было попадание в раму, разбудившее всех, кроме моей любимой сестренки. Затем камень ударил по отливу, издав не менее громкий звук, чем получился от соприкосновения с рамой. Наконец случилось попадание в остекление, но сила удара получилась таковой, что не причинила никакого увечья ни самому окну, ни кирпичной кладке, ни постоянно проживающим жильцам, ни гостям дома.