Текст книги "Барон Маннергейм в 52-м драгунском (18-м гусарском) Нежинском полку. Азиатская экспедиция 1906–1908"

3. Сражения под Ляояном и на реке Шахе

XVII-м армейским корпусом Маньчжурской армии командовал генерал от кавалерии барон А. А. фон Бильдерлинг, который был начальником Николаевского кавалерийского училища как раз в годы обучения там барона К. Г. Э. Маннергейма. Теперь этот корпус составлял костяк Восточной группы под Ляояном. Неудивительно, что и общее командование группой возложено было на генерала Бильдерлинга. 2-ю Отдельную кавалерийскую бригаду направили в район Сыквантунских сопок у реки Тайцзыхэ, на присоединение к войскам Восточного фронта (так стала называться группа, состоявшая из III-го Сибирского, X-го и XVII-го армейских корпусов – всего 85 тысяч человек и 295 орудий).

Японское командование, оставив против Порт-Артура осадную 3-ю армию генерала М. Ноги, повело наступление вдоль железной дороги на север силами двух дивизий 2-й армии генерала Я. Оку и двух недавно высаженных дивизий 4-й армии генерала М. Нодзу. С юго-востока на Ляоян через горные перевалы наступали три дивизии победоносной 1-й армии генерала Т. Куроки.

Поскольку ротмистр барон Маннергейм в это время еще находился в Санкт-Петербурге и никак не был связан с Нежинскими драгунами, ограничусь кратким описанием сражений, в которых принял участие полк в конце лета и в начале осени 1904 года.

На первом этапе выстраивания обороны под Ляояном на Нежинцев были возложены важные для всей армии задачи: они должны были освещать местность и вести наблюдение за противником на левом берегу Тайцзыхэ, обеспечивать летучую почту протяженностью в 50 верст между Ляояном и штабом войск Восточного фронта, поддерживать связь на правом фланге XVII-го корпуса с X-м корпусом, очистить тыловой район у Янтайских копей от хунхузов и рекогносцировать пути возможных перемещений нашей группировки. Весь район наблюдения полка был разбит на три участка, и в каждый назначался офицерский разъезд силою в 18 коней. Разъезды сменялись через двое суток.

Подполковник Генерального штаба М. К. Дитерихс в своей работе «Несколько страниц из боевой деятельности 52-го драгунского Нежинского полка» делает следующий вывод:

«Разведки драгун в течение 9-го, 10-го и 1 1-го Августа дали возможность Начальнику войск Восточного фронта составить себе совершенно точное определение района группировки главных сил армии Куроки, а отсюда и делать предположения о возможных действиях японцев в ближайшем будущем…»

Автор отмечает настойчивость при добывании сведений и чрезвычайную добросовестность в донесениях. Все важные сообщения тщательнейшим образом проверялись.

11-го августа армия Куроки перешла в решительное наступление на правый фланг войск Восточного фронта и вскоре вошла в связь с колоннами 4-й армии Нодзу. В ночь на 13-е августа уже все японские армии атакуют по всему фронту. Нападения были отбиты, тем не менее, в ночь на 15 августа главные массы русских войск отходят на казавшиеся более выгодными позиции. Однако теперь, когда после нескольких засушливых дней река Тайцзыхэ обмелела, для японцев открылась возможность внезапно ее форсировать. А на пути отборных соединений армии генерала Куроки находились лишь мелкие посты 52-го драгунского Нежинского полка…

Офицерские разъезды Нежинцев неустанно вели разведку и докладывали о накапливании сил противника на левом берегу Тайцзыхэ. А 18-го августа, в 5 часов 30 минут утра, разъезд корнета Романова донес, что японцы начали переправу вброд у деревень Сёше и Квантун. Драгунам пришлось отступить под сильным огнем, несколько людей и лошадей оказались ранеными. Тотчас же для более точного выяснения обстановки был выслан эскадрон и еще один офицерский разъезд. С переправляющимся противником завязалась перестрелка, но вскоре выяснилось, что на наш берег у Саканя переброшена дивизия пехоты с артиллерией и кавалерией, а у деревни Канкватун наводится мост на лодках. Донесение полковника П. А. Стаховича, посланное в 6.30 утра, пройдя через штаб Передового отряда и штаб 35-й дивизии, было получено в штабе XVII-го корпуса в 9 часов утра. И тут выяснилось, что генерал от кавалерии барон А. А. фон Бильдерлинг, прекрасный кабинетный работник, специалист по обучению военных кадров, любитель поэзии М. Ю. Лермонтова и изобразительного искусства, к сожалению, не обладал полководческим даром. Весь его корпус стоял на Сыквантунских высотах против переправившейся за ночь японской дивизии (той самой, что в апреле героически форсировала р. Ялу у Тюренчена) – но так и не была предпринята попытка сбросить врага в реку энергичным ударом. Штабом корпуса были «категорически воспрещены наступательные действия, чтобы преждевременными боями не нарушить планов командующего армией».

К вечеру 18 августа положение войск генерала Куроки, столь рискованное еще утром, стало достаточно прочным на укрепленных позициях. Затем, по мере подхода новых сил, наступательные действия продолжились: гвардейская резервная бригада двинулась на Янтайские копи, а основные силы атаковали Нежинскую сопку. Словосочетание это часто встречается в газетных корреспонденциях и прочих публикациях того времени, однако сразу же следует заметить, что название свое сопка получила не в честь драгунского полка, а потому что ее некоторое время удерживал 137-й пехотный Нежинский полк. После упорного боя эта важная высота, составлявшая левый фланг XVII-го корпуса, оказалась в руках японцев. Таким образом, Сыквантунская позиция, предназначенная служить осью захождения русской армии, была потеряна. Весь план действий рушился.

Чтобы отвоевать Нежинскую сопку, стали накапливаться войска, но когда было достигнуто троекратное превосходство над живой силой противника, внезапно разразилась катастрофа: отряд генерал-майора Н. А. Орлова, состоявший из свежих, только что прибывших из России необстрелянных войск, наступая южнее Янтайских копей для содействия левому флангу XVII-го корпуса, наткнулся в высоком гаоляне на превосходящие силы противника, который сам тут же перешел в наступление. Генерал Орлов был тяжело ранен, командир одной из бригад 54-й пехотной дивизии убит. Отступление стало беспорядочным, а вскоре и паническим.

Следует особо подчеркнуть, что 52-й драгунский Нежинский полк был активно задействован в этом неудачном наступлении. Из записей в «Дневнике военных действий» за 20 августа видно, что три эскадрона, спешившись и заняв совместно с сотнями Терско-Кубанского полка гребень одной из высот, прикрывали развертывание отряда генерала Орлова. Затем для прикрытия флангов наступавших колонн были назначены: на левый фланг – 1-й эскадрон, а на правый – 2-й. Эти эскадроны продвигались под огнем противника на уровне пехотных цепей, при этом они все время помогали выносить с поля боя раненых пехотинцев. Эскадронный фельдшер Степан Мыльников делал перевязки непосредственно в рядах пехоты, причем даже тогда, когда его самого ранило. Исполняющий должность старшего врача надворный советник Л. Ф. Холодилов, в виду полного отсутствия перевязочных пунктов в пехоте, открыл свой мобильный пункт, работавший последовательно в трех местах, из которых два находились под сильным огнем противника. Когда началось отступление, Нежинцы, по приказанию генерала Орлова, стали медленно отходить на северо-запад, пропуская мимо себя в беспорядке следовавшие пехотные части. Офицеры-кавалеристы по собственной инициативе предпринимали меры по водворению порядка среди пехотинцев.

Но их усилия уже не могли отвратить страшного разгрома под Ляояном…

Через месяц, 19 сентября, в 12 часов дня 52-й драгунский Нежинский полк прибыл в деревню Сахэпу, находящуюся на левом берегу реки Шахе (пишут также – Шахэ). Тут был отслужен молебен, 18 человек из нижних чинов получили георгиевские ленточки (Знаков отличия Военного ордена в действующую армию еще не подвезли), войска прокричали «ура!» Георгиевским кавалерам, а завершилось всё церемониальным маршем. На следующий день был получен приказ командующего Маньчжурской армией, генерал-адъютанта А. Н. Куропаткина, о предстоящем наступлении. Получена была и диспозиция на ближайшие дни: полковнику П. А. Стаховичу вверялся отряд – 52-й драгунский Нежинский полк, батальон 11-го пехотного Псковского генерал-фельдмаршала князя Кутузова-Смоленского полка и два орудия.

22-го сентября, после молебна, Маньчжурская армия (Западный отряд, Восточный отряд и резерв) перешла в наступление. 52-й драгунский Нежинский полк, в числе прочих частей XVII армейского корпуса, входил в состав правой колонны Западного отряда, которая, сосредоточившись на линии реки Шахе, в дальнейшем должна была наступать по обеим сторонам железной дороги. Прикрытие и наблюдение правого фланга возлагалось на Конный отряд генерал-майора В. П. Грекова, начальника Оренбургской казачьей дивизии. Вообще же Западному отряду ставилась задача привлечь на себя как можно больше сил противника и удерживать их, чтобы тем самым облегчить Восточному отряду обходное движение и удар во фланг и тыл японской группировки.

Подробно действия Нежинцев разобраны в книге подполковника М. К. Дитерихса «Несколько страниц из боевой деятельности 52-го драгунского Нежинского полка», материал для которой автор черпал из опубликованного малым тиражом «Дневника военных действий 52-го драгунского Нежинского полка» (Елец, 1906 г.). Не вдаваясь в подробности, отмечу лишь, что эти дневниковые записи дают ясное представление о том, что и как реально происходило в жарком пекле боев и почему, при отваге и геройстве многих воинов, в целом кампания завершилась столь плачевно. Страницы, посвященные битве на реке Шахе, повествуют о плохом взаимодействии различных отрядов, о слабой их вооруженности, о вечном стремлении командования подравнивать фронт по отстающим и о нерешительности в наступательных действиях. Командир Нежинских драгун, полковник П. А. Стахович, пытался проявлять активность, ставил перед своим отрядом смелые задачи, выбивал противника из рассыпанных вдоль реки деревушек. Но соседние части в самый нужный момент или не поспевали, или вовсе отказывались поддерживать. И тогда отряду приходилось оставлять с трудом захваченные населенные пункт, а потом вновь штурмовать их с большими потерями, как было, например, с деревнями Яндиаван и Тадусампу.

Бросается в глаза, что японцы в то время уже широко применяли пулеметы, это во многом и обеспечивало их превосходство в силе огня. А в Маньчжурской армии легкие переносные пулеметы Мадсена, выпуск которых был налажен в Копенгагене еще в 1900 году, смотрелись тогда в диковинку. Не нашли широкого распространения магазинные винтовки Маузера. Редкостью были тяжелые пулеметы Максима и его же скорострельные орудия, давно уже поставлявшиеся на вооружение различных армий. Явно не хватало горных орудий. Пехотинцы не имели ручных гранат, в разработке которых отечественная инженерная мысль застопорилась на уровне конца XIX века. Командование по старинке больше полагалось на штыки. И за каждую удачно проведенную штыковую атаку офицерам и нижним чинам щедро раздавались награды. Но далеко не всем удавалось прорваться сквозь разрывы снарядов, ружейные залпы и пулеметные очереди.

Сражение на реке Шахе закончилось безрезультатно. Русские войска 30-го сентября вынуждены были отойти на северный берег реки и занять заранее подготовленные позиции. При отступлении отряд полковника П. А. Стаховича понес большие потери: 29-го сентября соединение, которому кроме пехотинцев 11-го Псковского полка были приданы еще батальоны 140-го Зарайского полка, потеряло около 80 бойцов, а 30-го, на переправе, две роты, прикрывавшие отход, едва не были отрезаны и в итоге недосчитались 50 человек. Нежинский драгунский полк потерял за эти дни пять нижних чинов убитыми и двенадцать ранеными.

1 октября, в день Покрова Пресвятой Богородицы, был полковой праздник. На сей раз, после тяжелого отступления, он прошел безрадостно.

4. Барон Маннергейм прибывает на театр военных действий

7 октября 1904 года Император в Царском Селе подписывает Высочайший приказ о переводе кавалергарда барона К. Г. Э. Маннергейма в драгунский полк, действовавший в составе Маньчжурской армии. По закону это автоматически приводило к повышению в звании. Опубликован приказ в № 2 19 «Русского Инвалида» от 8 октября:

«ПЕРЕВОДЯТСЯ: по кавалерии: состоящий в постоянном составе Офицерской кавалерийской школы, Ротмистр Кавалергардского Ее Величества Государыни Императрицы Марии Феодоровны полка Барон Маннергейм – в 52-й драгунский Нежинский полк, Подполковником, с отчислением от названной школы».

Субботним вечером 9 октября подполковник барон К. Г. Э. Маннергейм курьерским поездом, с Николаевского вокзала, отправился в долгий путь. На следующий день он был в Москве, остановился в гостинице «Националь» на углу Тверской и Моховой улиц. Два дня ушли на посещение родственников и утряску личных дел. Наконец, 12 октября скорым поездом отправился в Маньчжурию. В дороге познакомился с некоторыми попутчиками, также военными, ехавшими на Дальний Восток. Интересными собеседниками оказались генерал юстиции С. И. Калишевский и старый контр-адмирал Н. Р. Греве, недавний начальник военного порта в Порт-Артуре, 2 7 августа назначенный командиром Владивостокского порта. На одной из станций компания сфотографировалась.

В «Послужном списке» барона К. Г. Э. Маннергейма имеется запись:

«Перешел Китайскую границу. . . . 904 Окт 23».

Это означает, что курьерский поезд подошел к пограничной станции Маньчжурия за полночь по местному времени, когда уже наступило 2 3 октября. Из дневника, который барон начал вести в пути, видно, что станция произвела неприятное впечатление своими лачугами и грязным рестораном. К поезду прицепили два вагона с бронированной нижней частью, куда и пересадили всех офицеров. 24 октября эшелон, влекомый тремя паровозами, достиг восточного отрога Большого Хингана и прошел трехкилометровый туннель, а затем знаменитую спираль Бочарова. В постоянную эксплуатацию этот участок железной дороги был введен чуть более года назад.

В Харбин прибыли с суточным опозданием – 2 7 октября. Комендант станции, сверившись с графиками движения, сообщил подполковнику, что вагон с его лошадьми появится не ранее, чем через десять дней. Оставалось только надеяться, что приставленный к лошадям денщик не запустит их – будет регулярно кормить и расчесывать, а на долгих стоянках, при первой возможности, выгуливать.

Карл Густав дал телеграмму во Владивосток своей давней пассии, графине Е. В. Шуваловой, и вскоре отправился к ней сам. Дорога заняла более двух суток. На Дальнем Востоке Елизавета Владимировна оказалась не случайно: она прибыла туда во главе походного лазарета. Трудно сказать, на какой стадии находились в то время отношения этой пары. Барон и графиня познакомились в марте 1895 года на скачках в Михайловском манеже. Елизавета Владимировна (урожденная княжна Барятинская) была супругой графа Павла Петровича Шувалова, гвардейского полковника, флигель-адъютанта, одного из создателей в 188 1 году «Священной Дружины», противоборствовавшей террористам. В молодости он окончил юридический факультет столичного университета, затем стал доктором права Гейдельбергского университета. По словам современников, граф был человеком неглупым, но морфинистом, одержимым разными навязчивыми идеями. Личная жизнь не задалась, детей у четы не было. Утверждают, что граф П. П. Шувалов тяжело переживал роман жены с красавцем-кавалергардом, который был младше ее на двенадцать лет. Тёмная какая-то история, и на ней, по-видимому, не стоит задерживаться, тем более что каких-либо новых документальных свидетельств не имеется. И вообще погружение в описание столичной светской жизни барона К. Г. Э. Маннергейма выходит за рамки данной монографии.

Однако, следует всё же обратить внимание на то, что в целом жизненные обстоятельства осенью 1904 года для барона складывались неблагополучно. Его жена, Анастасия Николаевна, устав от семейных раздоров и измен мужа, в начале 1903 года забрала документы на свои родовые имения, закрыла все банковские счета в России и перевела деньги во Францию, куда и отбыла с дочерьми Анастасией и Софией. Официального развода не было. А графиня Е. В. Шувалова, муж которой скончался в 1902 году, стала всё настойчивей требовать официального оформления «гражданского брака». Материальное положение барона ухудшалось, долги росли, офицерского жалованья не хватало на покрытие всех расходов. Для того, чтобы экипироваться и доехать до театра военных действий, подполковнику пришлось взять крупную ссуду в банке, под два страховых полиса.

Барон вернулся из Владивостока в Харбин 3 ноября, после чего направился в Мукден, куда прибыл 9 ноября. То, что этот путь тогда был неправдоподобно долог, подтверждает и очерк хорунжего А. Н. Панчулидзева «Война с Японией», публиковавшийся в «Пажеском сборнике» в 1907–1908 годах. Прикомандированный к 52-му драгунскому Нежинскому полку хорунжий выехал из Харбина 7 ноября. Он вспоминает:

«Медленность сообщения между Харбином и Мукденом во время минувшей кампании памятна всякому, кому по своим ли делам или по казенной надобности пришлось хоть раз воспользоваться услугами Восточно-Китайской ж. д. для путешествия между этими городами. И на сей раз поезд доставил меня в Мукден лишь вечером на пятые или шестые сутки…»

Начиная с 8 октября, вот уже больше месяца, 52-й драгунский Нежинский полк стоял в деревне Эльтхайза, в окрестностях Мукдена, где тогда находилась Главная Квартира. Направляющиеся в полк обычно следовали вдоль железной дороги на юг до станции Коулоуцзы (здесь располагался штаб XVII корпуса), а оттуда, повернув на запад и преодолев еще 6 верст, добирались до нужной деревни. Этот же путь проделал и барон. Комендант вокзала, указав прибывшему драгунскому подполковнику, где находятся его денщик и лошади, выделил ему для багажа двухколесную арбу и упряжную четверку.

Барон записал в дневнике:

«Я отправился в часть, которая размещалась в 2 1 километре к югу от Мукдена, сев на Талисмана, а двое моих солдат ехали на Брудасе и Арбусе. Ехали на рысях, чтобы до наступления темноты быть в штабе 17-го корпуса».

Выделенные солдаты-проводники помогли добраться от штаба до деревни Эльтхайза. Вот какой она предстает со слов А. Н. Панчулидзева:

«Дер. Эльтхайза была расположена на левом берегу реки Хунхэ, верстах в 1 6-ти к юго-западу от Мукдена. Она отличалась тем от прочих китайских деревень, что фанзы в ней не были расположены по обеим сторонам одной или нескольких улиц, а, наоборот, стояли отдельными группами вокруг большой площади, среди которой стояла маленькая кумирня. Эти группы фанз, похожие на хутора, были расположены как бы рядами. Таких рядов было два. В восточном ряду, наиболее удаленном от реки, стояли в четырех группах фанз 3-ий эскадрон, штаб полка, 1 – ый и 4-ый. В западном ряду, ближайшем к реке, помещались в двух группах фанз 5-ый и 2-ой эскадроны. Один из эскадронов попеременно находился на летучей почте. В ноябре на постах летучей почты стоял 6-ой эскадрон…»

Далее А. Н. Панчулидзев вспоминает, как, войдя в фанзу, занятую штабом полка, он застал за обеденным столом командира полка полковника П. А. Стаховича, подполковника В. В. Нарбутта, полковника С. П. Ванновского, полкового адъютанта поручика И. В. Бранда 1-го, священника о. Владимира Колосова, врача Холодилова и ветеринара Исполатовского, полкового делопроизводителя Васильева и ординарца командира полка вольноопределяющегося Аппеля. Подполковник барон Маннергейм, прибывший в полк, как отмечено в его «Послужном списке», 1 0 ноября, очевидно, застал и китайскую деревню в том же виде, и компанию в штабе полка в том же составе. Он записал:

«Командир принял меня дружелюбно и представил присутствующим офицерам, среди которых был полковник Сергей Ванновский, мой товарищ по кавалерийской школе. Скоро пришел ротмистр Дараган, командир 2-го эскадрона, с которым мы направились в эскадрон».

Период с середины ноября почти до конца года, когда 2-я Отдельная кавалерийская бригада находилась в резерве, барон в своем дневнике отмечает как весьма нудный и бессодержательный:

«Жизнь крайне однообразна. Газеты получаем крайне нерегулярно, полное отсутствие книг… Жизнь в нашей фанзе начинается поздно… беспорядок царит до 1 2 часов… Я обычно пытаюсь избежать утреннего беспорядка и выезжаю сразу на верховую прогулку… День оканчивается ужином в восемь часов, который продолжается до поздней ночи как громкоголосая общая вечеринка».

А в «Мемуарах» пишет:

«Моральное состояние армии падало, участились пьянки. Лень, безразличие и всевозможные злоупотребления были характерны для всех войсковых подразделений, что еще больше добавляло расслабленности».

А. Н. Панчулидзев в своем очерке дает не столь безотрадную картину. Правда, водка и закуски в его повествовании возникают, но ситуация при этом не драматизируется. Наоборот, бодрый тон молодого хорунжего (в драгунском полку ставшего корнетом) подводит к выводу, что Нежинцы обжились в деревне Эльтхайза основательно, прочно: и обогреться сумели, и прокормиться.

«Продукты приобретались частью на месте, частью во время фуражировок, но большей частью привозились из Мукдена, где покупались или в вагонах-лавках экономических обществ – Гвардейского и Московского, или же в самом городе, в лавках маркитантов, греков и особенно армян, которых наехало видимо-невидимо. Обыкновенно закупки производились тем из офицеров или вольноопределяющихся, который ехал в Мукден. В Мукден ездили часто, почти всегда верхом. В тех случаях, когда предполагалось захватить с собой много вещей, которые разложить по кобурам было бы невозможно, снаряжалась двуколка. Жаловаться было бы грешно, мы ели хорошо, а принимая во внимание, что полоса, занятая нашей армией, была настолько разорена, что в ней трудно было сыскать хотя бы пару яиц, можно сказать, что мы питались сравнительно роскошно…»

Так протекала жизнь после тяжелых летних и осенних боев. Армия залечивала раны и набиралась сил. Но в это самое время в 3 50 верстах южнее истекала кровью крепость Порт-Артур. Было уже ясно, что армия не сможет прийти ей на помощь. Вероятно, этим и было вызвано неудовольствие барона Маннергейма, проскальзывающее в его записях той поры.