Текст книги "Чудо как оно есть"

Герменевтика как способ познания чудесного

Исследовательский фокус эпистемологического анализа безусловно должен охватывать и такое особое направление – важнейшую компоненту процесса формирования системы кодифицированных научных и любых других знаний, а также информации в целом – как герменевтику. И дело здесь не только в том, что сама по себе герменевтика появилась как искусство толкования священных текстов (священные тексты, в большей степени чем какие-либо другие, нуждались в толковании, а феномен Чуда, позиционируемый в сакральных текстах, – в особенности), но в самой сердцевине феномена понимания как такового; в его несомненном сродстве с феноменом Чуда, причем как в позитивном, проникновенном ключе – «… я на каком-то, ранее недоступном уровне, понял и принял божественное проявление чудесного», так и в негативном аспекте – «… я так ничего и не понял». И вот этот последний аспект как раз и привлекает наше повышенное внимание в связи с тысячелетней историей тотального, сумеречного непонимания и неприятия свидетельств «чудесного блеска», предъявленных гениальными мыслителями прошлого. Где же в этом важнейшем деле «провалилась» герменевтика?

Но есть и другие непростые вопросы к герменевтике, прямо или косвенно касающиеся обсуждаемого здесь феномена. Например, такие: почему разные люди вообще понимают друг друга, иногда без слов, а иногда и на расстоянии (вспоминаем Чудо спасения апостолов на Галилейском море)? И участвует ли в этом процессе общая для всех «вселенских деревьев» Сущность (вспоминаем ключевой тезис Шопенгауэра), или только «герменевтически вышколенное сознание человека», по утверждению Ханса-Георга Гадамера? А если такого ограниченного понимания недостаточно, то почему же была разрушена Вавилонская башня – символ понимания и единства народов; или никакого разрушения не было, и вот эта «объективная реальность» – и есть настоящая «Вавилонская башня», в универсальном поле которой первичная информация о реальности одна и та же для всех? И тогда твердая основа такой башни – это вовсе не «камень преткновения», но, возможно, первооснова «краеугольного камня», из которого и выстраивается прочный мост понимания-проникновения между фрагментами расколотого бытия-в-мире? Каким образом эта, будто бы единая для все Сущность, в отсутствии такого моста слышит и понимает обращенные к Ней послания (молитвы) в слитном шуме миллионов, если не миллиардов сигналов, либо тут действуют совсем другие закономерности и некий «понтонный» мост все же существует? Ну а мы сами – как мы слышим и понимаем обращенные к нам сигналы «с другой стороны», или подлинные Чудеса – это и есть такие сигналы; и что же мы должны тогда понять и, главное, что и как сделать, для чего и во имя чего все это делать?

То есть поводов для того, чтобы серьезно отнестись к герменевтике, более чем достаточно.

Само это понятие, как уже было сказано, берет начало от первых, наиболее известных толкователей библейских и раннехристианских текстов Аврелия Августина (V век н. э.), и Матиаса Флациуса (XVI век н. э.). И далее герменевтика развивалась уже как направление философской мысли благодаря работам Вильгельма Дильтея, Фридриха Шлейермахера, Мартина Хайдеггера, Ханса-Георга Гадамера, Альфреда Норта Уайтхеда, Поля Рикера, Густава Густавововича Шпета, Валерия Григорьевича Кузнецова и многих других ученых-философов.

Первый интересный момент здесь заключается в том, что герменевтика всеми перечисленными и многими другими авторами понимается в первую очередь как инструмент или – чуть сложнее – как метод гуманитарных наук, некое направление философской онтологии. И даже у Вильгельма Дильтея, автора знаменитого манифеста «Введение в науки о духе» (1883), герменевтика выступает в большей степени как методология исследования психической жизни, но не как ее имманентное содержание. Тем не менее, философская позиция Дильтея является первым аргументированным, отчетливым и весьма резонансным в интеллектуальном пространстве заявлением об ограниченности естественно-научного подхода и принципиальной несводимости к такому подходу сущностных, многомерных представлений о реальности, а также о месте человека в этой реальности. Таким образом, не только информация, но также и понимание сути любого сообщения «парит», как сказал бы Шеллинг, над всеми гранями бытия.

Второй интересный аспект: Дильтей в более поздних публикациях отчетливо увязывает феномен герменевтики с феноменом жизни как таковой: «Когда-то мы стремились понять жизнь из мира. Однако существует лишь один путь от истолкования жизни к миру. И жизнь наличествует лишь в переживании, понимании и историческом постижении. Мы не вносим никакого смысла из мира в жизнь» (В. Дильтей, цит. по изд. 2004). Такую «виталистическую» позицию Дильтей подкреплял аргументами, выстроенными в том духе, что у герменевтики нет никакого самостоятельного предмета, познание которого могло бы служить основанием для познания и вынесения суждения о других, зависящих от него предметах. Таки образом, целостность и уникальность самой жизни и есть исходный пункт понятий герменевтики, в то время как ландшафт реальности, воспроизводимый с помощью естественных наук есть отвлеченный от феномена жизни полюс универсальных понятий, весьма далекий от этой целостности. Ай да Дильтей – до него таких резких, откровенных и по сути верных заявлений относительно флагманского полюса общего корпуса науки никто и никогда не делал.

Следом обратимся к трудам Гадамера, который делает следующий важный шаг в становлении герменевтики уже как альтернативного способа познания. В своем наиболее известном произведении «Истина и метод», впервые опубликованном в 1960 году, он как раз и представлял герменевтику как особый способ постижения истины в интересующем нас секторе. И здесь он вслед за Дильтеем отмечал более чем существенную разницу в тех способах репрезентации реальности, которые, с одной стороны, предлагает «правильная» наука, а с другой – гуманитарная практика (или так называемые гуманитарные науки). В частности он констатирует: «Логическое самоосознание гуманитарных наук, сопровождавшее в период их фактического формирования, полностью находится во власти образца естественных наук… То, что гуманитарные науки понимаются по аналогии с естественными, настолько очевидно, что перед этим отступает призвук идеализма, заложенный в понятие духа и науки о духе» (Х.-Г. Гадамер, цит. по изд. 1988). Из этого высказывания Гадамера как минимум следует, что если изучаемый нами феномен Чуда есть деяние Духа – а в этом, на основании всего сказанного, не приходится даже и сомневаться, – то мы находимся в незавидном положении. С одной стороны, у нас явно неадекватные установочные позиции естественно-научного полюса – и в эту сторону как будто бы нет никакого смысла двигаться. С другой стороны, мы имеем нечто «идеалистическое», с которым, в свою очередь, мало общего у науки как таковой. Ибо никакой измеряемой предметности – а это основной критерий «настоящей», согласно Исааку Ньютону, науки – здесь нет и в помине. Остается, следовательно, смутно или более явственно «ощущать» и, собственно, «понимать». Относительно перспектив третьего пути поговорим чуть позже.

Далее Гадамер со свойственным ему интеллектуальным блеском развивает тезисы Дильтея и Хайдеггера относительно необходимости понимания самой герменевтики не как вообще методологии, но как высшего онтологического принципа оформления феномена бытия. Он же и делает первый шаг в направлении формирования метода герменевтического анализа. Здесь Гадамер высказывается следующим образом: «Изначально герменевтический феномен вообще не является проблемой метода. Речь здесь идет не о каком-то методе понимания, который делал бы тексты предметом научного познания наподобие всех прочих предметов опыта. Речь здесь вообще идет в первую очередь не о построении какой-либо системы прочно обоснованного познания, отвечающего методологическому идеалу науки, – и все-таки здесь тоже идет речь о познании и об истине» (Х.-Г. Гадамер, цит. по изд. 1988).

Наконец третья, интересная, на наш взгляд, критическая позиция по отношению к герменевтике как к методу познания некой особенной истины, заключается в том, что вот эти рекламируемые «отходы» от естественно-научных стереотипов с одной стороны, и «греха» радикального идеализма – с другой, не вполне состоялись. И если уж говорить «прямым текстом» – а герменевтика приветствует наличие прямых, а не скрытых смыслов в транслируемых сообщениях, – то вот эта универсальная методология «понимания», видимо желая избавиться от всех родимых пятен сразу, забывает о необходимости разрабатывать свою собственную, «большую» исследовательскую программу (типичная эпистемологическая ошибка, совершаемая в большей или меньшей степени всеми науками о психике), и берет лишь то, что «под рукой». А это не самый лучший способ избавления от тени, и поныне скрывающей подлинную предметность наук о Духе.

Что же было принято герменевтикой на «вооружение»? Разумеется, это вполне благонадежные, соответствующие критериям принадлежности к общему корпусу науки методы, например, семиотика (наука, исследующая свойства знаков и знаковых систем), развивающаяся в последние десятилетия сверхбыстрыми темпами (вспоминаем авангардные работы Дж. Л. Остина, П. Ф. Строссона, Дж. Р. Серла, Г. П. Гейтса, Н. Хомского, Дж. Катца, Х. Путнама, Н. Гудмана. И. В. Зыковой, О. И. Глазунова и многих других авторов). Во всех этих работах так или иначе присутствовал восходящий принцип построения исследовательской логики – есть различные знаковые системы, разнообразные несущие контексты, в которых они разворачиваются; из синергии этих составляющих и выводится понимание, несводимое к исходной информации. Так, например, в замечательной работе Ирины Владимировной Зыковой «Культура как информационная система: Духовное, ментальное, знаковое» (2016) рассматривается семь вариантов понимания теста (слова), исходя из контекста – архетипическо-мифологического, религиозно-философского, психологического, эстетического, физико-биологического, социально-этнического, собственно лингвистического. И следовательно, столько же вариантов понимания категории Духовного.

Несколько по-другому процесс генерации углубленного понимания исследуемой предметности представлен в методологии семиотико-герменевтического анализа, разработанной в том числе в трудах замечательного ученого-философа Валерия Григорьевича Кузнецова. Здесь аргументируется главный принцип объединения герменевтики и семиотики в специальной семиотико-герменевтической методологии. Об этой методологии В. Г. Кузнецов пишет следующее: «Гуманитарные явления многообразны, сложны, разнолики. Чтобы иметь возможность говорить о гуманитарных науках, как о некоем целом, нужно ввести некоторое средство, применить достаточно естественный прием для упорядочивания хаоса гуманитарных явлений. И следовательно, таким основным средством исследования должен быть семиотико-герменевтический метод». Им же описывается и общая, понятная схема применения рассматриваемого здесь метода: «текст – ситуация недопонимания – реконструктивная гипотеза – восполняющая интерпретация – теоретическая модель – понимание текста». Принципиальная позиция автора состоит в том, что «Наличие в познавательном процессе теории в качестве структурного элемента повышает надежность понимания. Только в этом случае принцип „объясняя, понимаю“ раскрывает свое рациональное содержание» (В. Г. Кузнецов, 1991). Мы же обращаем внимание на другое понятие в приведенной формуле – реконструктивной гипотезы. На что опирается такая гипотеза? И всегда ли объяснительная модель должна быть рациональной? Как же тогда понимать иррациональное?

Первейший методолог науки, который внятно отвечал на подобные вопросы, был, конечно, наш добрый ангел Фома Аквинский. Как и всегда, ясно и кратко преподобный Фома в своей знаменитой «Сумме» говорит о том, что «… при построении систематического знания мы нуждаемся в неких отправных точках, принципах, регулирующих наше мышление, на основании которых мы можем развивать и углублять наше знание о мире» (мы бы сказали, что в данном случае речь идет о системе фундаментальных допущений – главной конструкции эпистемологических платформ, на которых и стоит здание науки).

Ближе к предмету собственно герменевтики Фома Аквинский пишет так: «Мудрость (т. е. философия; а мы помним, что герменевтика это прежде всего раздел философии, – авт.) отличается от науки не как противоположность от противоположности, но в том смысле, что мудрость обладает дополнительностью по отношению к науке. В самом деле, мудрость есть глава всех наук, направляющая все прочие, поскольку она – о более высоких началах». И совсем уже близко к исследуемому феномену Чуда и адекватному пониманию предметности чудесного, святой Фома высказывается в том смысле, что существует и совершенно особенная, сверхъестественная мудрость, «… которая дана Богом в Откровении… является, конечно, более высокой мудростью, поскольку познает вещи через наивысшую причину… не разумом человека, который слаб и затемнен… но в божественном свете, который наисовершенен в своей чистоте и яркости». Но вот и рецепт освобождения от тысячелетней тьмы, нависающей над истоками подлинного Чуда: нужны адекватные отправные точки – фундаментальные допущения, на основе которых выстраивается или «закрывающая» (ограничительная), либо, наоборот, «открывающая» (темпоральная) система мышления современного человека. И мы обязательно обсудим вот эти обновленные параметры эпистемологического порядка в следующем разделе текста.

Плохая новость заключается в том, что в отсутствии таких «отправных точек», в смысле нового понимания чудесного герменевтике просто нечего сказать, если только не повторять хорошо знакомые тезисы, прописанные в яростно отвергаемых материально-идеальных способах репрезентации сложной категории реальности. В этом аспекте герменевтика во многом наследует проигрышный сценарий своих прародителей – метафизики (первичной философии) и прикладной философии.

И если мы принимаем тезис о том, что герменевтика – это прежде всего специальный раздел философии, то мы должны обратить внимание на более чем серьезные претензии к этой после-научной (Аристотель), над-научной (Фома Аквинский) сфере высокого мышления и мудрости, претендующей на статус «царицы наук». Все эти претензии доносятся из естественно-научного полюса общего корпуса науки, но это не отменяет их справедливость и значимость, и главное – необходимость форсированных конструктивных изменений в этой важнейшей области мыслительного опыта.

В кратком перечне такие претензии сводятся к следующему:

– философское знание в своей основе – синтетически-априорное (т.е. предшествующее необходимому исследовательскому опыту), а поэтому – умозрительное и спекулятивное;

– там, где философия опирается на данные проведённых научных исследований – она вторична, по сути, не сообщает ничего нового из того, что не было бы известно науке; то есть в таком своём качестве она абсолютно не нужна;

– философия не имеет своей собственной методологии в строгом смысле этого слова; основной вектор используемых данной дисциплиной исследовательских методов – историография – в существенной степени подвержен субъективным, зачастую полярно противоположным интерпретациям;

– философия, следовательно, лишь мимикрирует под науку; это псевдонаука, которая приносит больше вреда, чем пользы, и поэтому её нужно заменить общей методологией науки, научной картиной мира, психологией научного творчества и научного мышления, логико-эмпирической реконструкцией динамики науки;

– философия не способствует формированию целостного мировоззрения, то есть утратила своё основное предназначение; вместо этого она предлагает фрагментарные, противоречивые концепты, где почти каждому тезису соответствует антитезис;

– философия излишне абстрактна, ее язык сложен для усвоения; таким образом, философия не проясняет, а усложняет поиски решения сложных проблем бытия современного человека (а что же герменевтика, – молчит? – авт.).

В качестве эссенциального объекта для всего вышесказанного, конечно же, выступает метафизика – концептуальное ядро философии как целостной дисциплины – и в существенно меньшей степени прикладные разделы философии, разрабатывающие прагматические аспекты состоятельных научно-практических направлений. Последние во многом заимствуют не самый лучший (другого просто нет) методологический инструментарий охватываемых областей знаний, чем дают дополнительный повод для констатации того, что философия дробится на самостоятельные и почти не связанные фрагменты, и практически полностью утрачивает свою целостность. В данной ситуации абсолютно логичным представляется упразднение философии как целостной дисциплины и особенно её метафизического ядра с тем, чтобы в поле современной науки остались лишь прикладные аспекты философии, имеющие относительную ценность.

К этой констатации можно лишь добавить, что философия в тот момент, когда она прекратила генерировать привлекательные и стимулирующие концепты бытия, перестала быть мудростью, тем более – высшей мудростью; она не смогла далее олицетворять высший принцип дополнительности, не находя, чем же она может дополнить: стилистику мышления в авангардной науке, сложные модели реальности, но также и религиозные концепты бытия. В философии угас свет Чуда божественного откровения. Почему же?

И поскольку и в философии, и тем более в герменевтике приветствуется донесение смыслов также и через метафорические образы, попробуем прояснить создавшуюся ситуацию, используя бессмертные строки японской поэтессы Есано Акико: «Сказали мне, что эта дорога /Меня приведет к океану смерти, /И я с полпути повернула вспять. / С тех пор все тянутся передо мною / Кривые, глухие и окольные тpопы…».

И все это вместо того, чтобы изучать феномен Духа с использованием им же предоставляемых сил и средств.

Попробуем все же реанимировать эти будто бы утраченные функции философии и герменевтики.

С позиции авангардной науки, герменевтика в этом случае должна дополняться: -инновационной эпистемологией (у нас – новой концепцией и методологией эпистемологического анализа, в общем функциональном пространстве которого модифицированный метод семиотико-герменевтического анализа является «встроенным» компонентом);

– методом психотехнического анализа (этот метод также является «встроенным» компонентом эпистемологического анализа), за счет использования которого становится понятной роль психического-целого в реализации феноменологии чудесного;

– возможностью актуализации имманентных свойств психического-целого, которые можно представить в том числе и метафорой Даров Святого Духа, либо даже сущностью Духа, обеспечивающего процесс адекватного и практически моментального «перевода» одних планов сверхсложной, объемной реальности в другие такие планы;

– адекватным пониманием (внятной объяснительной моделью) пластичной и одновременно генеративной сути процессов темпорального взаимодействия дифференцированных статусов объемной реальности, в итоге реализующего феномен чудесного.

Такая обновленная и дополненная модель самой герменевтики (в следующих разделах она будет конкретизирована и расширена) позволяет наконец пролить свет на некоторые собственно герменевтические чудеса, о которых мы сейчас и поговорим. Что же касается психотехнического анализа некоторых канонических чудес и, главное, наиболее востребованных, но еще не состоявшихся чудес Новейшего времени, то этот интересный и важный вопрос мы рассмотрим в специальном разделе нашего текста.

Главные герменевтические вопросы у нас такие: почему святой Иосиф сразу же понял метафорическую суть навязчивых и кошмарных сновидений фараона, а его приближенные маги-колдуны – не смогли; и почему фараон поверил Иосифу (последний в это самое время был преступником, доживавшим свой короткий век в подземной каменоломне), а не более респектабельному предсказателю. Что же такое – с позиции обновленной герменевтики – Дары Святого Духа, и как вот этот Дар помог Иисусу спасти своих спутников-апостолов во время бури на Галилейском море. Все эти примеры «герменевтики в действии» происходили очень быстро, воспринимались как Чудо провидения, прорицания, а в случае с Иисусом – еще и Чудо прохождения по бурным водам Галилейского моря и управления погодой (он остановил морскую бурю).

Итак, первый чудесный пример уникального способа понимания образного языка сновидений был приведен в библейском сюжете об Иосифе и его братьях: Иосиф остался в исторической памяти не только потому, что вначале спас народ Египта от неизбежной голодной смерти, а затем и свой собственный народ от такой же участи, но также и в основном он известен тем, что умел разгадывать судьбоносные сновидения. Иосиф, по материалам реконструкции, делал это следующим образом: отбегал в темный угол помещения (изначально это были каменоломни египетского фараона), где он чудесным образом преображался, складывал руки на груди и особым тоном произносил следующее: «Мой бог говорит мне, что рассказанный сон о…», и далее он раскрывал подлинный смысл метафоры сюжета сновидения. Благодаря этому Иосиф и оказался в поле внимания могущественного фараона, измученного непонятными и ему, и придворным магам снами. Интересно здесь то, что фараон, согласно библейской истории, безоговорочно поверил интерпретации Иосифа. Именно таким образом и случилось главное Чудо спасения двух великих цивилизаций.

С позиции психотехнического анализа особое состояние Иосифа в момент толкования сновидений можно интерпретировать именно как «присутствие Духа», т. е. актуализации имманентных свойств психического-целого, понимаемых как способность к «гнозису» или темпоральной пластике, акцентированную персонификацию психического-целого в виде «Моего Бога». А раз это «Мой Бог», а не чей-то еще, то у меня с ним не ограниченная односторонняя (я молюсь своему Богу), но полноценная двусторонняя коммуникация (Он отвечает на мои молитвы), а в случае с Иосифом вот этот актуализированный Дух и являлся «переводчиком» непростой и судьбоносной для народа Египта символики сна фараона.

Однако в этом эпизоде присутствует и еще одно скрытое Чудо. Бог фараона не дремлет, когда фараон спит. Он отправляет ему пророческие сновидения раз за разом, т. е. упорно стучится в закрытые со стороны фараона двери его психики. Но когда правитель Египта наконец нашел истинного герменевтика Иосифа, Бог фараона однозначно указал на истинность толкования Иосифа. Можно даже предположить, что фараон ощутил некий «трепет», который каждый человек чувствует при явлении божественного Чуда. «Детектор правды», всегда присутствующий в тех самых актуализированных инстанциях психики, практически не ошибается. И тем более этот чудесный «инструмент» не ошибается у фараонов, для которых весьма часто это вопрос жизни и смерти. Ну а в описываемом случае – это вопрос жизни и смерти народа фараона, народа Иосифа, решившийся в этот раз в сторону жизни.

Чудо дистанционного понимания, продемонстрированное в ходе известного эпизода с бурей на Галилейском море, еще и с «хождением» Иисуса по воде и управлением погодой, имеет сложную историю. Для начала нам надо понять, в каких отношениях к этому времени находились все участники эпизода – Иисус, Петр, его брат и другие братья-рыболовы, в будущем апостолы.

И вот история: «Проходя же близ моря Галилейского, Он увидел двух братьев: Симона, называемого Петром, и Андрея, брата его, закидывающих сети в море, ибо они были рыболовы, / и говорит им: идите за Мною, и Я сделаю вас ловцами человеков. / И они тотчас, оставив сети, последовали за Ним. / Оттуда, идя далее, увидел Он других двух братьев, Иакова Зеведеева и Иоанна, брата его, в лодке с Зеведеем, отцом их, починивающих сети свои, и призвал их. / И они тотчас, оставив лодку и отца своего, последовали за Ним (от Матфея. 4:19—22). То есть Иисус и сам, конечно, был «ловцом человеков», причем не только простых и честных рыболовов, но и мытарей (Матфей), и полицейских (Павел).

И если такая «ловля человеков» – это установление особо доверительных отношений между Учителем, способным в любой момент актуализировать суперресурсный статус и присущий этому статусу «гнозис», и так называемые высшие силы (вспоминаем великого Патанджали, у которого высшие сиддхи-силы – это высшее слышание, зрение, осязание, интуитивное знание), и учениками, способными находится на гностическом уровне коммуникации (так называемый четвертый коммуникативный уровень), то все произошедшее вполне объяснимо. Транслируемый образ Иисуса, шествующего по воде, перевел испуганных рыбаков в резонансный ресурсный статус. А в этом особенном состоянии никакие бури ужу не кажутся фатальными или чрезмерно сильными. И если мы скажем, что будущий апостол Петр (Симон), его брат Андрей и два других брата, Иаков и Иоанн, в этом эпизоде «видели» Духовный Образ Иисуса, скользящий над водной поверхностью по направлению к их лодке, то никакой натяжки здесь не будет.

Отсюда актуализированное присутствие особого суперресурсного статуса психического целого, персонализированного в образе Духа есть несомненный предиктор возможного развития чудесных событий. Такое почти буквальное «присутствие Духа» как раз и запускает процессы сингулярного взаимодействия дифференцированных в особых темпоральных режимах статусов объемной реальности. И вот этот, «неподъемный» даже и для сверхсложного компьютерного моделирования, процесс на уровне психического идентифицируется как понимание, проникновение, озарение и проч.

В данной связи понятен и смысл замены первой строки в тексте молитвы Иисуса у Марка и Матфея «Отче! Да святится имя Твое. Да приидет Царствие Твое…» на следующую пропись: «Отче! Да святится имя Твое. Да придет Святый Дух Твой на нас, и очистит нас…». Заметим, что последний вариант в прагматическом, ресурсном смысле гораздо более точен и конкретен. Автор этого последнего варианта евангелист Лука, ближайший сподвижник, а по некоторым данным, и лечащий врач апостола Павла, в совершенстве владеющего словом и даром убеждения (у самого Павла с присутствием божественного Духа, как мы знаем, все было замечательно), возможно, усвоил особенное отношение Павла к проблеме единения человека с Богом, обретения вследствие такого единения суперресурсного состояния Веры, Надежды, Любви. Полагаем, что искушенность во всех этих вопросах и ресурсный статус самого Павла во многом помогли именно ему стать главным апостолом-агитатором, а в итоге и фактическим организатором римско-католической церкви.

Далее обратимся к описанию герменевтической сути Духовных Даров или харизме (в раннехристианской традиции харизма – это содействие, ниспосылаемое Святым Духом). Такого рода содействие в соответствии со священными текстами заключается в следующих дарах: тройные дары откровения (мудрость, знания и умение различать духов); тройные дары силы (Вера, Чудеса и исцеление); тройные дары речи (пророчества, глоссолалия – спонтанная речь на незнакомом языке, толкование языков). Все здесь перечисленное, с нашей точки зрения, еще даже более подробное описание номинации «высших сил», чем у великого Патанджали.

Полагаем, что речь в данном случае идет о наиболее ярких проявлениях способностей к темпоральной пластике или гнозису, которые, собственно, и обеспечивают первую «тройку» Духовных даров: необходимую глубину и особое качество знаний, способность к генерации «дополняемой реальности», определяемых емким термином «мудрость». Отсюда же и возможность «различать духов», т. е. генерировать и персонализировать – с использованием естественного «темпоскопа» психического (эту сверхважную новацию мы будем обсуждать в заключительном разделе нашего текста) – различные планы объемной реальности, весьма отличающиеся от стандартно форматируемого плана «объективной» реальности. Вот это и есть наиболее значимые компоненты «инновационной» герменевтики, в том числе обеспечивающей проникновение в скрытую «механику» чудес.

Безусловно, наше внимание привлекает и следующая серия тройных даров, тем более что именно здесь фигурирует интересующий нас феном Чуда, и конкретно Чудо исцеления. Здесь важно то, что феномен Чуда в данном контексте является признаком действенной силы, актуализированной в психическом субъекта суперресурсной персоны Духа. Из всего сказанного выводится следующий алгоритм подготовки и реализации чудесного эксцесса: актуализация генеративной функции гнозиса: персонификация получаемых таким образом изменений в темпоральной конфигурации статусов объемной реальности в качестве эонов-ангелов-духов-богов; драматическое изменение метапозиции вовлеченного в данный опыт субъекта с осознанием суперресурсного потенциала воссозданной целостности (данное особое состояние обычно интерпретируется как гностический, мистический, религиозный опыт, или опыт обретения Веры); собственно реализация, либо вовлеченное свидетельство реализации феномена Чуда (что не особенно различается в условиях тотальной темпоральной пластики), с присущим сопереживанием особого «трепета» и, возможно, соприкосновения-проникновения в глубинную суть происходящего – такое переживание трудно вербализовать или описать, обыденные термины и слова здесь неадекватны полученному опыту. Но и далее все непросто и многозначно: переживаемый эксцесс может оставить слабый след (есть многое на свете, друг Горацио…); такого рода свидетельство может, например, подвигнуть вовлеченного субъекта к обращению в тот или иной конфессиональный вариант веры в Бога; наконец, феномен Чуда может быть воспринят как действенное свидетельство обновленной, потрясающей в своей грандиозности идеи подлинного бытия, лишенного страха жизни и страха смерти, и сопровождающегося переживанием единства всего сущего и открывающихся в данной связи невероятных возможностей, что, собственно, и является целеполаганием обновленной герменевтической концепции в данном конкретном случае.

С тем чтобы завершить тему герменевтики и присутствующей здесь возможности углубленного понимания-проникновения в суть чудесного, обратимся к герменевтическому опыту, пожалуй, наиболее квалифицированного эксперта-практика в истории, величайшего толкователя истинно чудесного – апостола Павла. При этом заметим, что читаемые и обсуждаемые во все времена блистательные послания-письма святого Павла – это, конечно, пособия по герменевтике чудесного.