Текст книги "Лис Севера. Большая стратегия Владимира Путина"

Путин об империи: опыт дешифровки

ПРЕАМБУЛА-2019

Статья «Путин об Империи…» стала реакцией на его выступление на Валдайском форуме в сентябре 2006 года. В ней я снова возвращаюсь к имперской тематике, но (по сравнению со статьей 2003 года «Путин строит Империю…») уже в контексте «национального вопроса» – важнейшего для любой империи (если она империя). Актуализация полемики о природе российской многонациональности и «коренных народах» произошла после трагических событий в карельском городке Кондопога в конце августа – начале сентября. Начавшись с бытовой, а потом массовой драки между местными жителями и выходцами с Кавказа (из Чечни и Дагестана) и Средней Азии, история переросла в погромы и поджоги. В результате этих событий два человека были убиты, несколько десятков ранены. В провоцировании погромов непосредственное участие приняли члены радикальной ультранационалистической организации ДПНИ[69]69
  Запрещенное в России националистическое объединение.


[Закрыть] (Движение против нелегальной миграции), на лидера которой – Александра Белова (Поткина) – по результатам расследования событий в Кондопоге было заведено уголовное дело. Об идеологии русских ультранаци – в следующих статьях сборника.

Актуализация темы межнациональных отношений дала возможность поразмышлять о решении этих вопросов в рамках «имперской» политики и, собственно, о России-империи. К этому вопросу я вернусь еще не раз.

«На полях» этой статьи хотелось бы отметить, что о русских как о «разделенном народе», причем в «крымском» контексте в том числе, Владимир Путин скажет только через девять лет. Правда, я тезис о разделенном русском народе напрямую связал с ирредентой, что, разумеется, Путин не мог себе позволить как статусный политик мирового уровня даже спустя девять лет. Это не говоря о том, что слова о «принципиальной безграничности» империи непредсказуемым образом отозвались в 2016 году в «шутке» Владимира Путина: «Граница России нигде не заканчивается».

Кремль.Org, 22 сентября 2006

Первая реакция, по крайней мере моя, на слова, сказанные В. В. Путиным на встрече с «валдайцами»: ну наконец-то! Без этих слов президента мы никогда бы не дождались начала формирования внятной позиции властей по тем вопросам, которые в полный рост встали перед страной после Кондопоги, то есть за 10 дней до встречи в Ново-Огарево (может, с этих слов начнется новый ново-огаревский процесс?). Правда, не факт, что и сейчас дождемся, но по крайней мере есть сигнал верховной власти и, следовательно, надежда.

Слова Путина (стенографический отчет на сайте www. kremlin.ru): «Мне бы очень хотелось, чтобы был такой объем прибывающих иммигрантов, при котором они могли бы ассимилироваться в России. Если этот объем больше, то возникают межэтнические и межрелигиозные противоречия.

Вместе с тем все-таки у нас это не такая острая проблема, как в европейских странах. Потому что как бы чего ни говорили: развал Советского Союза, независимые страны – все-таки ментально Россия более тысячи лет складывалась как многонациональное и многоконфессиональное государство. И все эти среднеазиатские республики, закавказские республики в сознании среднего российского гражданина, конечно, независимые, но это не чужие нам страны. Это люди нашей культуры, люди, которые в совершенстве либо очень хорошо владеют русским языком.

Хотя нужно, конечно, думать об интересах коренного населения. Если мы не будем думать, то и у нас, и у вас это будет только повод и путь к самораскрутке различных радикальных организаций».

Мне уже доводилось писать о том, что без правильных слов и адекватных действий со стороны власти события, произошедшие в Кондопоге, будут повторяться с риском перерасти в волну. С риском для Российского государства, так как в конце концов эскалация этнических национализмов разнесет страну в клочья. Мы уже имеем продолжения. И поэтому слова Путина, сказанные на встрече с «валдайцами», приобретают особую значимость. Высказался ВВП лапидарно, но очень содержательно. Теперь главное, чтобы те, кто должен услышать, правильно расслышали. И в этой связи у меня есть несколько комментариев в стиле расшифровки к словам Путина. Прежде всего меня заинтересовали два термина (хотя в данном случае лучше говорить «два слова»): «ассимиляция» и «коренное население». Но сначала два предположения и одно предварительное замечание.

1. Я уверен, что Путин на встрече высказал свою личную человеческую позицию без учета аналитических разработок консультантов. То есть ВВП говорил эти слова как человек и гражданин, а не как президент и верховный главнокомандующий. (Возможно, именно с этим связана некоторая задержка с инициативной трансляцией приведенных слов в большое информационное пространство?) Основанием для такого предположения является использование Путиным термина «ассимиляция». Дело в том, что ассимиляция – в жестком словарном значении термина – напрочь противоречит всему тому, что ранее Путин говорил по поводу межнациональных и межконфессиональных характеристик Государства Российского. Хотя бы потому, что ассимиляция предполагает убывание многонациональности. Остается надеяться, что это недоразумение будет разрешено в следующем выступлении президента на эту тему.

2. Термин «коренное население» Путин использовал на первый взгляд просто по инерции вслед за задавшей вопрос Элен Каррер д’Анкосс. Однако мне кажется, что ВВП говорил об интересах «коренного населения», чтобы не говорить в указанной аудитории об интересах русского народа (или попросту русских). Причины понятны. Заявление президента России о соблюдении интересов «русского народа» в рамках темы иммиграции вполне может одних западных наблюдателей шокировать, а других – обрадовать («А мы говорили?!» – заявят они). Националистами, как известно, имеют право быть президенты только западных стран – никак не России. Президент России, если он заговорит о специальных интересах русского народа, автоматически становится даже не националистом (спасибо Ленину за подсказку – западные политологи хорошо выучили ленинские уроки), а великорусским шовинистом со всеми вытекающими последствиями: имперские амбиции, угнетение малых народов, внешнеполитическая агрессия и прочее в том же духе.

За первое предположение говорит тот факт, что ВВП фактически воспроизвел «ментальную карту» среднего россиянина (случайно ли прозвучали слова о ментальной самооценке России?). Речь, понятное дело, идет о символической, воображаемой географии и ее значении для любого национального дискурса – и уж тем более для русского. На этой способности вообще основывается властная сила (харизма, если хотите) Путина как лидера страны. Я исхожу из того, что настоящий верховный правитель должен быть не только лидером, ставящим перед своим народом высокие цели и задачи, но еще и ретранслятором, отражающим то самое неуловимое никакими социологическими датчиками народное мнение, должен слышать глас народа, который с трудом поддается артикуляции, но который зачастую становится решающим фактором в жизни страны. Если голос верховного правителя резонирует с гласом народа, если отвечает на идущий из его национальных глубин вызов (например, реакция подавляющего большинства россиян на призыв «мочить в сортире», который привел страну к катарсису), то такой верховный правитель получает мандат доверия, который, конечно, не бессрочен и не безразмерен, но дает возможность призвать народ к свершениям, требующим нестандартных усилий.

Говоря о резонансе голоса верховного правителя и гласа народа, я имею в виду в особенности следующие слова Путина: «Как бы чего ни говорили: развал Советского Союза, независимые страны – все-таки ментально Россия более тысячи лет складывалась как многонациональное и многоконфессиональное государство. И все эти среднеазиатские республики, закавказские республики в сознании среднего российского гражданина, конечно, независимые, но это не чужие нам страны. Это люди нашей культуры, люди, которые в совершенстве либо очень хорошо владеют русским языком».

В этом высказывании сконцентрировано сразу несколько концептов, в том числе дискуссионных, поэтому особое значение приобретают детали, нюансы.

Деталь 1. В первой фразе так и звучит подтекст: «Ну и что с того, что Советский Союз развалился? Государству Российскому не впервой разваливаться, а потом собираться вновь». Путин вроде как подразумевает некий инвариантный контур («ментальную карту») России, который складывался почти тысячу лет и который многонационален и многоконфессионален. На самом деле первые почти пятьсот лет в истории России шло собирание и слияние великорусских племен, а также соседних, которые не были государственно оформлены. Об этом племенном котле нет смысла говорить как о многонациональном и уж тем более многоконфессиональном (все они были либо еще язычники, либо уже христиане, причем православные) государстве. Многонациональной и многоконфессиональной Россия стала в тот момент, когда Иван Грозный присоединил к Московскому царству другое (и в национальном, и в конфессиональном отношении) государство – Казанское ханство. И с этого же времени, по мнению большинства исследователей, Россия становится – по существу, а не по самоназванию – империей. Так что «ментальная карта», которая предносится внутреннему взору Путина и отражает такую же у среднего россиянина, является картой совсем не Российской Федерации, а именно Российской империи.

Деталь 2. ВВП говорит о среднеазиатских республиках и тем самым настраивает (или сам настраивается) на большое пространство. Действительно, территории «Туркестана» являются для нас именно Средней (!) Азией, когда входят в имперское пространство, и становятся Центральной (!) Азией, когда Казахстан, Киргизия, Узбекистан, Туркмения и Таджикистан позиционируются как новые независимые государства (ННГ). Или так: в какой мере указанные республики являются в воображении среднего российского гражданина частями империи, в той же мере они и остаются среднеазиатскими республиками. Так же как в имперском пространстве Латвия, Литва и Эстония были прибалтийскими республиками, а в качестве ННГ стали балтийскими.

Деталь 3. «В сознании среднего российского гражданина…» – говорит Путин. И здесь уместно по-иному взглянуть на разницу между русским и российским. Понятно, что ВВП не мог употребить термин «русский человек», так как наше государство – а речь о нем – многонациональное. В понятиях воображаемой географии национальная территория (или «идеальное отечество» – по предложению А. Миллера) никогда не совпадала с государственными границами будь то Российской империи или Советского Союза. Но в данном контексте «российский» в соотнесении в «русским» приобретает дополнительный смысл. Если «русский», то речь идет о национальном проекте, в рамках которого подразумевается-таки ассимиляция всех иных народов, живущих на территории «национального государства». А если нельзя ассимилировать, то лучше отказаться и выключить их из состава государства. Если «российский», то речь идет именно об имперском проекте, в рамках которого подразумевается естественная ассимиляция, но если те или иные народы по разным причинам ассимиляции не поддаются, то включается механизм аккультурации. Именно аккультурация является базовой практикой в империи, а не ассимиляция. П. Б. Струве в свое время писал о том, что термин «российский» является «имперским обозначением»: «Этот космополитизм очень “государственен”, ибо “инородцев” (в значении нацменьшинства. – А. К.) нельзя ни физически истребить, ни упразднить как таковых, то есть нельзя сделать “русскими”, а можно лишь восприять в единое “российское” лоно и в нем упокоить».

Деталь 4. «Независимые, но не чужие» – определил Путин среднеазиатские и закавказские республики. Здесь я опять должен вспомнить о воображаемой географии и «ментальных картах». Как уже было сказано, воображаемая национальная территория уже очень давно не совпадала у русского народа с государственной территорией (территория политического контроля). Так, представление о Сибири как о русской земле, то есть национальной территории, а не просто части империи, утвердилось только к началу ХХ века (аналогичные процессы ранее происходили с Крымом, Доном, Кубанью, Дальним Востоком, Поволжьем и Приуральем). В то же время Галиция входила в нее еще в конце XIX века, несмотря на то, что находилась на территории Австро-Венгрии. Но можно констатировать, что потеря империи в 1917 году и восстановление ее под названием СССР (плюс расселение русских по имперским пространствам и информационное освоение этого пространства) привели к тому, что у среднего россиянина появилась еще одна воображаемая территория – имперская, в которую входят и Средняя Азия, и Кавказ, и Прибалтика, и Молдавия, не говоря уже об Украине. Все эти территории стали для среднего россиянина с его имперским мировосприятием как бы своими. И сейчас, после очередного частичного развала империи, они и воспринимаются, по точному выражению ВВП, как «независимые, но не чужие».

Деталь 5. Эта деталь непосредственно связана с предыдущей. ВВП произносит сакраментальные слова: «Это люди нашей культуры, люди, которые в совершенстве либо очень хорошо владеют русским языком». Можно, конечно, воспринимать эту фразу на бытовом уровне просто как констатацию факта, что большинство взрослого населения среднеазиатских и закавказских республик (а также, добавлю, Украины, Молдавии, да и отчасти Прибалтики) знают русский язык и находятся в ареале русской культуры. Но эту фразу можно рассматривать как Blowup (имеются в виду и рассказ Хулио Кортасара «Слюни дьявола», и фильм Антониони «Фотоувеличение») – и тогда в ней проявляется иной, совсем не бытовой смысл. В Италии на рубеже XIX–XX веков язык и культура стали краеугольным камнем ирреденты. Итальянцы были объявлены разделенной нацией, а потом под лозунгом «Где итальянский язык и итальянская культура – там Италия» ирредентисты объединили Италию – и итальянское государство приобрело те очертания, которые носит и сегодня. Не «кровь и почва», а «язык и культура». По аналогии с воображаемой имперской территорией, которая у среднего российского гражданина присутствует наравне с национальной территорией, но легче идентифицируется, если мы поднимем знамя ирреденты, то речь будет идти не просто о разделенной нации, а о разделенной имперской нации. Поэтому и ирредента не национальная, а имперская. Отсюда один шаг до лозунга «Где русский язык – там Россия/ Российская империя», который вполне созвучен имперскому дискурсу и напрочь отвергает дискурс племенного (этнического) национализма.

К слову, Irredenta terra – неосвобожденная земля. Просто прислушайтесь к своему восприятию Крыма – и вы поймете, что это значит в рамках воображаемой географии.

Деталь 6. В словах из пункта 4 и 5 эксплицитно содержится еще один принципиально важный имперский мотив. «К числу базовых характеристик имперской государственности относится прежде всего ее безграничность (потенциальная в плане реальной политики, но вполне актуальная в рамках имперской ментальности)» (С. Каспэ, см. также А. Филиппов). Но ведь наше отношение к новым границам России позволяет говорить о том, что мы не воспринимаем их всерьез. С Латвией и Эстонией у нас границ де-юре нет вовсе. На Кавказе, в Средней Азии, с Украиной и тем более с Белоруссией граница является скорее символической (за исключением конфликтных зон, где границу обозначают передовые позиции российской армии) и во всяком случае не воспринимается как непреодолимый непрозрачный барьер между нашими территориями. Такое отношение к границам с бывшими советскими республиками обусловлено не в последнюю очередь нашей «памятью об империи» и воображаемой имперской территории. Есть в подобном отношении к границе глубокий смысл, так как безграничность империи «прямо связана не столько даже с реальной протяженностью ее пространств, сколько с универсализмом имперской идеи и “идеологии”, пространствами и мощью подкрепляемой». И еще одна цитата: «Закон, будь то “дух” или “буква”, становится действительностью только через осуществляющую его власть. Реальный пространственный предел этой власти – фактическая граница империи, а степень универсализма имперской идеи – ее индивидуальная граница. Сочетание потенциала экспансии с имперской идеей образует идеальную границу империи, ее orbis terrarum, круг земель» (А. Филиппов). Попробуйте соотнести этот концепт с алгоритмом взаимоотношений России с республиками Средней Азии и Кавказа.

И одно обещанное предварительное замечание. Если президент говорил о проблеме «чужих» (в значении «не наш», «не местный», «приезжий», «другой») – а он, скорее всего, именно о ней и говорил, учитывая, что и время, и суть высказывания напрямую соотносятся с кондопожскими событиями, – то надо иметь в виду принципиальное различие между «своими чужими» и «чужими чужими». (Можно было бы, учитывая оценку Путиным бывших советских республик, с некоторой долей иронии говорить о «своих чужих» и «чужих своих».) То есть мы должны всегда различать представителей наших национальных меньшинств (граждан Государства Российского) и представителей соседних – сколь угодно близких нам – государств. Проблемы внутренней миграции принципиально отличаются от проблем внешней иммиграции. И наше отношение к ним должно быть осознанно различным.

Мне кажется, что этих мозаичных фрагментов достаточно для того, чтобы предположить, что Путин в Ново-Огареве говорил о «проблеме Кондопоги» в контексте империи. Почему это так важно? Да потому, что в рамках имперского проекта «проблема Кондопоги» имеет пусть трудное и нескорое, но решение, а в рамках национального проекта не имеет вовсе. Чтобы не ходить далеко за доказательствами, могу сказать, что практически неразрешимой становится проблема внутренней миграции. Особенно в нынешние времена, когда Россия переживает «постчеченский синдром». Нет даже ответа на простой вопрос: кого называть коренным населением? Я в недавней дискуссии с подмосковной молодежью попытался сыграть с ними в игру и задал пять однотипных вопросов: «Кто является коренным населением Подмосковья?» – «Русские»; «Коренное население Чечни?» – «Чеченцы»; «Коренное население Башкирии?» – «Башкиры». – «А ничего, что они являются третьей по величине этнической группой в республике после русских и татар?» – «???»; «Коренное население Еврейской автономной республики?» – «???»; «Коренное население Кондопоги?»… На последний вопрос ребята сначала с облегчением ответили «русские», а потом с некоторым смущением – «карелы или финны». Ну и дополнительный вопрос: «Если Путин в словах, обращенных к зарубежным политологам, подразумевал “проблему Кондопоги”, то интересы какого коренного населения он собирается защищать? Карелов и финнов?»

Так вот, только в рамках имперского проекта мы в разговоре о национальностях уходим от этого милого федеративного пейзажа, похожего на гладильную доску. Пока ведь у нас союз «равноправных субъектов Российской Федерации» (ст. 5 Конституции), следовательно, каждый субъект вправе сам определять, какой народ на его территории является коренным, а какой – пришлым. И в этом случае на значительной части территории РФ русский народ является классическим «другим» (в значении «чужой») и более того – служит отрицательным фундаментом для строительства других наций. Достаточно ознакомиться с проектом башкирской нации в изложении Ивэра Нойманна. То есть, загоняя Россию в рамки стандартного национального государства, мы не сможем противостоять энтропийным процессам – и вопрос разрыва изнутри страны на части есть вопрос времени.

Что касается слова «ассимиляция», которое с самого начала привлекло мое внимание в высказывании ВВП, то, если я прав в своем предположении и президент имел в виду не ассимиляцию, а нечто другое, то этим другим будет аккультурация. В чем различие между этими процессами? Если не вдаваться в подробности, то аккультурация есть приспособление к новой среде обитания, связанное с усвоением новых (присущих коренному населению) культурных моделей, традиций, правил игры (modus vivendi). Это означает, что аккультурация не ведет к смене национальной идентичности. В то время как ассимиляция есть уподобление и предполагает именно отказ от собственной национальной идентичности, включение в новую общность, принятие нового мировоззрения (и религии, если у коренного населения есть своя традиционная религия или конфессия), традиций и даже эмоциональных привязанностей. Если провести условную границу между ассимиляцией и аккультурацией, то станет видно, что она пролегает между участниками той полемики, которая вот уже не первый год идет в рамках патриотического лагеря и сейчас разгорелась вновь. Речь о полемике между имперскими националистами и националистами племенными (великорусского племени).

И наконец, отвечу на вопрос, почему я так прицепился к этому имперскому подтексту путинского высказывания и вообще к имперскому дискурсу. Во-первых, в рамках имперского проекта Россия, являющаяся де-факто империей, а де-юре национальным государством, списанным во многом с французского образца, получает адекватный язык самоописания. При помощи имперского дискурса мы можем наконец уйти от двоящегося образа своей страны, в которой имперская эстетика сосуществует – и диссонирует! – с неимперской риторикой, риторикой западноевропейского национального государства.

Во-вторых, в рамках имперского проекта мы получаем непротиворечивый отправной пункт для перенастройки страны (или, учитывая анализ высказывания ВВП, для дона-стройки?). При этом не надо даже принимать – по крайней мере сразу – судьбоносные решения и собирать представительный Земский собор. Достаточно для начала вернуться к историческому образу Российской империи и еще раз, но по-новому описать страну, договорившись предварительно с местными элитами.

В-третьих, мы сможем без затруднений ответить на вопрос о коренном населении, находясь в любой точке России, так как в империи коренное население определяется по отношению собственно к империи, а не к земле, на которой тот или иной народ якобы «жил всегда». Ни один народ не жил на своей земле всегда – все мы на свою землю когда-то пришли. Просто одни народы строили и определяли государство и потом империю, а другие определялись по отношению к ней. Именно поэтому народ – строитель империи, ответственный за благополучие как самой империи, так и ее граждан, – являлся коренным во всех имперских пределах, более или менее удачно взаимодействуя с местным населением территорий.

Напомню, что еще в XIX веке, пока национальный проект не вошел в противоречие с имперским, в России был утвержденный в законодательных актах список некоренных народов, который с течением времени менялся. Некоторые народы, инкорпорировавшись в имперскую культуру и приняв общеимперский modus vivendi, перемещались из списка некоренных народов в общеимперский. И, заметьте, именно общеимперский modus vivendi являлся определяющим для настройки многонационального хора. Это к разговорам о том, что мигранты, приезжающие в другие регионы, должны уважать местный образ жизни и соблюдать принятые там правила игры.

И последнее – по месту, но не по значению. Имперский дискурс имеет еще и прикладное политическое значение. Мне уже приходилось говорить о том, что, учитывая сложившуюся в стране вследствие внутренней миграции и иммиграции картину, наши статусные политики проигрывают публичную дискуссию ультранационалистам (этническим националистам), если вообще на нее решаются. Писал и о том, почему это так. Потому что в рамках национального государства, в которые загнали Россию, апеллирующим к очевидности этническим националистам («Посмотрите вокруг!» – восклицают они и разводят руками вдоль палаток и рынков) политики могут противопоставить только те или иные симулякры. Что касается государства, у которого тоже нет адекватных слов и которое при этом не может себе позволить уйти от этой дискуссии, – оно, отмалчиваясь до последнего, может сорваться в конце концов на репрессивный путь. Но этнический (племенной) национализм – это проблема не полиции, а политики. Полиция, извините за трюизм, должна заниматься любым гражданином (или организацией) только тогда, когда он преступил закон, а не тогда, когда он пишет, например, статьи и книжки ультранационалистического свойства, которыми, кстати, завалены прилавки. Так вот, полемика с этническими националистами в рамках имперского проекта не только возможна, но и имеет вполне положительную перспективу.

P. S. Скоро у Владимира Путина будет возможность более открыто высказать свою (но уже отработанную экспертами) точку зрения на Россию, русский народ, многонациональную и многоконфессиональную Российскую империю, язык и культуру как не только основу империи, но и инструмент экспансии (геокультура в XXI веке, может быть, более актуальна, чем геополитика как таковая) и остальной ряд понятий и проблем из этого ряда. Осенью состоится очередной Всемирный конгресс российских соотечественников (заметьте, не русских, а российских, что очень правильно, так как мировая русская диаспора тоже многонациональна и многоконфессиональна и имеет скорее имперскую природу, чем национальную), и на нем говорить о «русском мире» не только можно, но и нужно.