Текст книги "Тысячеликая мать. Этюды о матрилинейности и женских образах в мифологии"

Здесь необходимо уточнение. Данное утверждение, безусловно, справедливо для народов банту и некоторых других групп скотоводов Африки, но не для всех. Южные туареги, удалан в Буркина-Фасо например, имеют скот, но их социальные системы не патрилинейны, а билатеральны, а брачное поселение у них – матрилокально.

Дэвид Аберле образно выразил корреляцию, отмеченную Мердоком и Шнайдером для ряда африканских обществ, так: «корова – главный враг матрилинейности в Африке» (Aberle 1961: 680). В тех африканских обществах, где патриархальные социальные институты уже исказили первоначальную матрилинейную матрицу, даже наличие матрилинейности не обеспечивает сравнительно равноправные статусы мужчин и женщин (Lindström 2014). Совсем по-другому обстоит дело, например, у матрилинейных мосуо, которые живут в Китае (Jia-Jia Wu, Qiao-Qiao He, Ling-Ling Deng 2013).

Что смог противопоставить «фактору коровы» в своем «контрастирующем» объяснении А. Рэдклифф-Браун? Универсальный социологический принцип эквивалентности и единства сиблингов. В своем эссе о брате матери он ни разу не употребил слова «матрилинейность» – очевидно намеренно, игнорируя свои собственные рассуждения на данную тему в предыдущих публикациях. Что же касается упомянутого универсального социологического принципа, то все тот же Мердок выразил свое мнение о нем так: «Во-первых, данные постулируемые принципы – не более чем вербализации, претендующие на роль причинных связей. Во-вторых, такие концепции, как «эквивалентность братьев» и «необходимость социальной интеграции», не содержат никаких утверждений о связях между феноменами в меняющихся условиях и, таким образом, лежат в области, диаметрально противоположной научному объяснению. В третьих, будучи унитарными по своей природе, они не предлагают никакой основы для интерпретации культурных различий – они должны действовать всегда и везде одинаково» (Murdock 1959: 378).

Суть объяснения авункулата А. Рэдклиффом-Брауном сводится к тому, что он (авункулат) отражает принцип солидарности сиблингов и не имеет отношения к матрилинейному счету родства. Почему же тогда этот принцип действует в матрилинейных обществах и очевидно нарушается в патрилинейных обществах? Можно ли объяснить этот факт, намеренно не используя в полемических статьях терминов «матрилинейность», «патрилинейность», «матрилокальность» и т. п.? Конечно же, нет.

2. От этнографии к археологии, от археологии к этнографии

Насколько широко распространены были в прошлом (скажем, две-три тысячи лет назад) матрилинейные социальные модели? Существовала ли матрилинейность еще в палеолите?

Из этнографии мы знаем, что для охотников-собирателей гораздо более характерен, логичен и функционален билатеральный тип организации родственных отношений, нежели структурирование социальных групп на основе унилинейного десцента. Но и второй вариант зафиксирован в этнографии в изрядном количестве у охотников-собирателей. В своих прежних работах мне уже приходилось приводить материалы, показывающие, что, по крайней мере, те общества охотников-собирателей, которые являются матрилинейными, развили матрилинейность под прямым или косвенным воздействием земледельцев (см., например, Казанков 2007).

Билатеральный (как у бушменов или, например, шошонов тосави) тип социальной организации был, по-видимому, широчайшим образом распространен в лесостепных зонах Евразии начиная, по крайней мере, с конца верхнего палеолита. Рассмотрим данные по археологии Сиро-Палестинского региона указанного временного периода, поскольку именно в этом районе впоследствии возникло, впервые на планете Земля, земледелие фермерского типа.

Часть Сиро-Палестинского региона сейчас представляет собой полуаридную зону. Это пустыни Негев, Синай и Сирийская степь. В конце верхнего палеолита (по крайней мере начиная с периода климатической амелиорации (с 15-го тыс. до наст. вр.) эти полуаридные районы были населены бродячими охотниками-собирателями, аналогичными по хозяйственно-культурному типу бушменам. Так же как и у бушменов, у них были лук и стрелы (но стрелы не отравленные), и они передвигались по довольно обширным кормовым территориям группами (предположительно билатеральными) по 25–50 человек на территориях в 500–2000 кв. км. Уровень осадков в указанных регионах был ниже, чем в северо-западной Калахари (250 мм в год против 400 мм в среднем у бушменов). Величины испарения были примерно те же, а поверхностный слой – более каменистый по сравнению с Калахари. Фауна в видовом отношении была в рассматриваемых районах Сиро-Палестины беднее, чем в северо-западной Калахари (Каукаувельде), значительные транзитные конгрегации крупных копытных (таких, например, как гну или куду) отсутствовали, стадам газелей Гранта и Томсона соответствовали стада сирийских газелей (Gazella subgutturosa). Аридные районы Сиро-Палестинского региона характеризовались значительными годовыми и декадными флуктуациями осадков (Bar-Yosef, 1998: 159-161; Bar-Yosef 2011).

Ирано-туранские кустарниковые и степные флористические ассоциации и Сахаро-Аравийские пустынные ассоциации занимали площади с годовыми осадками менее 400 мм (цифры около 400 мм характеризовали Сирийскую степь, но не пустыни Синай и Негев). Подземные клубне– и корнеплоды были менее обильны, чем, скажем, в северо-западной Калахари. Мозаичные ассоциации с вкраплениями дубово-фисташковой саванны заканчивались на границе Сирийской степи (Zohary, 1973).

В настоящее время влага приносится в Сиро-Палестинский район двумя воздушными системами: первая формируется над водной поверхностью северного Средиземноморья и достигает северного Леванта, вторая формируется в Европе и достигает Леванта, пустынь Негев и Синай. Химические исследования донных отложений палеоозер в долине реки Иордан показывают, что в конце плейстоцена/начале голоцена схема увлажнения была та же, что и в настоящее время (Goodfriend, 1990).

В период гляциального максимума (20–14,5 ка) климат всего региона, включая Левант, был более холодным и засушливым (Bar-Yosef, Belfer-Cohen 1992; Smith 1994; Bar-Yosef, Meadow R. H. 1995; Baruch 1994; Goldberg 1994; Moore, Hillman 1992; Bar-Yosef 1996). В период амелиорации климата количество осадков слабо нарастало в период 14,5–13,5 ка, более быстро – в период 13,5–13 ка и резко – начиная с 10,3 ка. Период 12,5–10,5 кн. (так называемый «Младший Дриас») характеризовался возвращением холодных и засушливых условий. Пик уровня осадков раннего голоцена, впрочем, так и не достиг позднеплейстоценового пика (около 11,5 ка). Наступление Дриаса было почти внезапным (по некоторым данным, оно заняло всего около 70 лет) (Stenny et al. 2001; Alley 2000).

Археология охотников-собирателей рассматриваемого региона в конце верхнего палеолита изучена достаточно полно (Henry 1989; Goring-Morris 1987; Garrard, Baird, Byrd 1994). Стоянки Кебаранской культуры (18–14,5 ка) зафиксированы в прибрежных районах Леванта и его внутренних оазисах, что отражает влияние холодных и засушливых условий гляциальной эпохи северного полушария. В этот период в указанных областях в каменных индустриях формируется тип микролитической адаптации и вкладышевых орудий. Это позволяло охотничье-собирательскому населению экономить время на деятельность, направленную на добычу пищи, за счет сокращения времени, затрачиваемого на производство каменных и костяных орудий. То же самое происходило, но значительно позже, в Северной Азии (Elston 2002).

Использование микролитической техники давало и ряд других преимуществ, характер которых был проанализирован Д. Ю. Нужным на основе сопоставительного материала из широкого круга культур (Нужный 1984). Его работа, изданная в 1984 г., имеет непреходящий характер. Кроме результатов собственного анализа, он привел историографический обзор свидетельств того, что микролиты в мезолите и раннем неолите использовались как части составных орудий (острия стрел, дротиков и копий, вкладыши ножей, гарпунов, серпов и т. д.). В частности, Д. Ю. Нужный пишет: «Одной из первых находок, свидетельствующих об использовании геометрических микролитов, была обнаруженная в торфянике на о. Фиони (Дания) высокая трапеция, закрепленная посредством веревки из коры липы в расщепе деревянного древка длиной 38 мм… Джон Эванс (Evans 1878, f. 272, 344. – A. K.), публикуя эту находку, справедливо сравнивает ее с аналогичными образцами в Древнем Египте и приходит к выводу, что она использовалась в качестве стрелы» (Нужный 1984: 25). Долотовидные (поперечно-лезвийные) наконечники стрел были найдены в ряде мезолитических захоронений Украины, в частности в Волошевском некрополе, древнейшем из надпорожских некрополей (Нужный 1984: 26; Даниленко 1955: 56–61). Собственно говоря, В. Н. Даниленко квалифицировал этот могильник как эпипалеолитический.

Геометрические микролиты – наконечники стрел мезолитического и ранненеолитического времени были найдены застрявшими в кос тях животных (лошадей, зубров, туров), а также в человеческих кос тях во Франции (Бретань), Дании, Швеции, Швейцарии, на Украине (Нужный 1984: 26). В материалах Васильевского могильника: «Одно острие… воткнувшись в ребро скелета № 12 и расщепив его… разломалось на несколько частей; второе, найденное в поясничном позвонке погребения № 37, от удара растрескалось на мельчайшие фрагменты, подобно обломку наконечника из Волошского могильника» (там же). Микролитические наконечники в человеческих костях, причем даже домезолитические, найдены и в Африке (Джебель-Сахаба в Суданской Нубии на Верхнем Ниле, датировка по С. 14 – X–XII тыс. до н. э.) (Wendorf 1968: 954–955). Их ранняя датировка, как это ясно из вышеизложенного материала, очевидно связана с продвижением населения из первичного центра развития микролитической техники, располагавшегося начиная по крайней мере с 18-го тыс. до наст. вр. в Леванте, т. е. довольно близко от Нубии.

Поперечно-лезвийные наконечники при их использовании в качестве охотничьего и военного оружия оставляли «не только широкую рану, но и перерубывали (лучше «перерубали». – А. К.) встречающиеся на пути мышцы, сухожилия и мелкие кости животного. Несомненна также большая прочность этих наконечников по сравнению с классическими колющими типами, допускающая многократное их использование во время охоты (в т. ч. на людей. – А. К.). Такие же наконечники, равно как и составные, имеются на сценах койсанской наскальной живописи в Южной Африке (Нужный 1984: 27–29). Составные микролиты, согласно экспериментам, разъезжались в ране, нанося широкое ранение. «Возможно и то, что, оставаясь в ране, микролиты препятствовали ее заживлению» (там же: 33).

«Непосредственной подосновой для развития геометрических микролитов могли послужить разнообразные орудия с затупленной спинкой, широко распространенные в финальнопалеолитических культурах Средиземноморья… Весь процесс развития форм геометрических микролитов шел по пути все уменьшающейся роли вторичной обработки при их изготовлении за счет более качественной пластинчатой заготовки. От ранних сегментовидных и подтреугольных микролитов с их почти полностью видоизмененной первоначальной формой заготовки происходил переход к трапециевидным изделиям с минимальной долей вторичной обработки. В наиболее распространенном типе геометрического микролита – трапеции в максимальной степени проявилась основная идея производства геометрических микролитов – получение наконечников стрелы с минимальными затратами труда на базе пластинчатой заготовки» (там же: 34–35).

Из всего изложенного следует, что сообщества охотников-собирателей, использовавшие микролитическую технику, имели, по-видимому, серьезные военные преимущества при столкновении с культурами домикролитических индустрий и, следовательно, могли осуществлять территориальную экспансию. Геометрические микролиты последовательно расширяли области своего распространения: на запад – в прибрежные районы Средиземноморья; на восток – в Среднюю Азию и далее – в Китай и Монголию (Elston et al 2011); на север – через Кавказ к нижнему Поволжью и далее – к Южному Уралу.

Охотники-собиратели геометрического кебарана (то есть культуры кебаран периода изготовления геометрических микролитов) использовали наработанные в засушливый период технологические навыки при своем распространении в степные (ранее – пустынные) районы в период климатической амелиорации (14,5–10,8 ка). В этот период интенсивно использовались зернотерки, пестики и кубки, указывающие на переработку растительных источников питания (в т. ч. зерновых). Впервые свидетельства пищевой переработки последних в данном регионе имеются для 19-го тысячелетия до наст. времени. Таким образом, охотники-собиратели Сиро-Палестинского региона довольно рано перешли к типу деспециализированного собирательства, основанного на использовании широкого набора растительных ресурсов: семян, ягод, корне– и клубнеплодов, фруктов (Goring-Morris, 1987; Maher, Richter, Stock 2012). Интересно, что то же самое было характерно и для охотников-собирателей района среднего течения реки Хуанхэ (Liu Li et al 2013; Liu Li et al. 2010).

По аналогии с бушменами Калахари и учитывая предполагаемую, на основании археологических данных, плотность населения в аридной Сиро-Палестине, можно предположить, что в данный период доля растительной пищи у охотничье-собирательского населения колебалась в пределах 60–80 процентов. Основную животную пищу в степных районах доставляла охота на газелей, ибексов (горных баранов) и зайцев, птиц (Hillman et al., 1989).

В период климатической амелиорации траектории развития культур охотников-собирателей лесостепной зоны Сиро-Палестины (собственно Палестины) и степных и полупустынных областей региона разошлись. В первом в период 12,8–11 ка сформировалась вначале полуоседлая, а к 11-му тыс. до наст. времени и полностью оседлая натуфийская культура, на базе которой позднее совершилась неолитическая революция. Охотники-собиратели же более засушливых частей ареала продолжали вести подвижный образ жизни, а в период усиления засушливости «Младшего Дриаса» некоторые популяции данной зоны оставили ее полностью.

Натуфийская культура датируется так: 12,8–10,3 кн. (Byrd 1994; Garrard, Byrd, Garrard 2013, Byrd et al. 2015). Эта культура была уникальна в ряду охотничье-собирательских культур еще до появления в ее рамках производящего хозяйства. Натуфийская культура в некоторых отношениях разительно отличается от предшествовавших ей эпипалеолитических культур Леванта. Ее характеризуют: широкое использование зернотерок, орудий из кости; наличие объектов искусства и украшений, наличие обширных участков погребений, исследование которых к настоящему времени выявило останки более чем 400 индивидов. Микролиты натуфийцев (до 40 % от числа всех орудий), впрочем, продолжают традиции местных эпипалеолитических культур (Belfer-Cohen, Bar-Yosef 2000: 25).

А. Ю. Милитарев и В. А. Шнирельман считают, что натуфийская культура соответствует протоафразийской (семито-хамитской) общности, и я с ними согласен, хотя по этому вопросу существуют и другие точки зрения.

Как (если излагать вопрос коротко) осуществлялась неолитическая революция в Леванте?

1) Натуфийские культуры перешли к оседлости и специализированному собирательству (дикорастущей пшеницы в первую очередь) в ходе амелиорации климата (Земли в целом и Леванта в частности) 14–10,8 кн.

2) В результате климатического «обращения» периода Младшего Дриаса (Younger Dryas) 12,9–11,5 (Alley 2000) кн. часть натуфийского населения перешла к оседлости, а часть – вновь стала подвижными охотниками-собирателями. В Америке, кстати, в связи с этим геологическим событием сформировалась культура фолсом и произошло «вымирание мегафауны» (Surovell, Boyd, Haynes 2016).

Каким образом осуществлялось климатическое обращение Младшего Дриаса (возврат ледникового периода на 500 лет)?

В настоящее время холодные арктические воды в районе Исландии «ныряют» под толщу теплой воды, образуя мощнейшее течение холодной воды, которое является кольцевым (conveyer belt) и опоясывает весь земной шар. Этот «ремень конвейера» откачивает холодную воду из Северной Атлантики, устанавливая температурный баланс между северным и южным полушариями Земли. Двенадцать тысяч лет назад в результате интенсивного таяния Лаврентийского ледникового щита, покрывавшего большую часть Северной Америки, в период с 14-го по 12-е кн. в поверхностных слоях Северной Атлантики скопились огромные массы холодной талой пресной воды. Они прервали уже установившийся к тому времени отток холодной воды из Северного полушария. «Ремень конвейера» был порван, и Северная Атлантика превратилась в гигантский холодильник, вернувший ледниковые условия примерно на одну тысячу лет. Поскольку, однако, локальные гидрологические эффекты не могли противостоять нарастающей общей тенденции потепления (климатической амелиорации), вызванной планетарными эффектами Миланковича, на определенном этапе (10,5–10,3 кн.) глобальное холодное течение («ремень конвейера») восстановилось и наступило резкое мировое потепление. Наступила современная эпоха голоцена. Это произошло за весьма краткое время. О. Бар-Йосеф считает, что это потепление, возможно, наступило всего за 80 лет, то есть за время жизни двух-трех поколений людей (Bar-Yosef 2011). Уровень Мирового океана за этот период поднялся не менее чем на 100 метров (скорее всего – на 120 метров). Последствия этого реверса были существенными даже для древней Японии (Kudo, Fujio 2012; Nakazawa, Iwase, Akai 2011) или Мали (Huysecom, Rasse, Lespez 2009).

Но что означали эти изменения для популяций Леванта? Ко времени наступления Младшего Дриаса уровень осадков в Леванте установился на отметке примерно 600 мм в год, что было достаточно для оседлого существования натуфийцев. Катастрофа Дриаса, снизившая эту цифру до около 300 мм, заставила значительную часть популяций вернуться к охотничье-собирательскому образу жизни, но другая (меньшая) их часть, а именно те, кто жил в долине реки Иордан, в ответ на ухудшение режима увлажнения перешли к земледелию.

Султанийская культура, для которой имеются первые бесспорные свидетельства земледелия, была этнически неоднородной, т. е. к натуфийскому по культуре населению, скапливавшемуся в период 10,8-10,3 ка, примешивались бродячие охотники-собиратели харифской культуры, сформировавшейся в пустыне Негев. Долина р. Иордан при этом являлась, в условиях «Младшего Дриаса», местным рефугиумом. Нам сейчас трудно предположить, каков был механизм, позволявший инкорпорировать в натуфийские общины представителей культур пустыни. Предположительно это могло бы быть образование военных альянсов на границах общин, представлявших натуфийскую и харифскую культуры, и использование последних во «внутринатуфийской» конкуренции за истощающиеся пищевые ресурсы. Следует также заметить, что этнография других полуаридных областей земного шара дает нам примеры, показывающие, что пустынные охотники-собиратели, обладающие повышенной хозяйственной адаптивностью, с легкостью осваивают навыки, необходимые в более благоприятных экологических условиях, вытесняя из них автохтонное население.

У всех обществ, имевших присваивающее хозяйство, собирательством растительной пищи, как известно, занимались женщины, и они, несомненно, издавна хорошо изучили весь цикл природного воспроизводства растений. Этнография знает немало примеров, когда классические собиратели-охотники экспериментировали с высаживанием растений, уходом за ними и сбором урожая, абсолютно – по своим приемам – равнозначными тому, что делали ранние земледельцы (см. например, Максимов 1929, Кабо 1986, гл. 7, Gammage 2011). Это делали, конечно же, в первую очередь женщины. Именно они обладали всеми знаниями и навыками, необходимыми для перехода к земледельческому образу жизни. Надо полагать, что в критический период, когда внешние вызовы потребовали кардинальных перемен в системе жизнеобеспечения и часть левантийских охотников-собирателей оказалась готовой перейти к производящему хозяйству, именно женщины сыграли ключевую роль в этом эпохальном хозяйственно-культурном переломе. И именно они стали ведущей интеллектуально-инновационной и материально-производительной силой при новом экономическом укладе. Возможно, их навыки, знания и внедряемое ими множество конкретных повседневных технологических решений, что было связано с особой интеллектуальной и психологической гибкостью, осмыслялись современниками как результат таинственной и могущественной магии. Несомненно, среди них были особо одаренные, яркие, харизматичные личности. Память о них могла породить легендарные героические образы в устной традиции – образы, которые постепенно трансформировались в народном сознании, наделялись свойствами прародительниц-демиургов, а затем и возводились в ипостаси богинь. И уж, во всяком случае, роль женщин в становлении земледельческих культур не могла не способствовать существенному повышению их статуса в целом, а новая земледельческая деятельность и новые черты быта, сформированные в соответствии с нуждами оседлого производящего хозяйства, неизбежно должны были обрасти целым сонмом новых обрядов и верований, культовых инноваций, которые тоже, по-видимому, внедрялись преимущественно женщинами. Логично попытаться связать с этими событиями и возникновение особого института жриц, призванных магически обеспечивать успех земледельческой деятельности.

Можно полагать также, что роль женщин в переходе к земледелию и в раннем становлении земледельческой культуры потребовала новых форм структурирования родственных отношений и устойчивой локализации брачных поселений. Регулярное земледельческое хозяйство связано с более или менее продолжительными периодами оседлой жизни, которая влечет за собой более или менее стабильную организацию домашнего быта. Элементарная логика подсказывает, что на ранних этапах становления нового производственного и бытового уклада потребовалось матрилокальное брачное поселение. А повторяемая из поколения в поколение матрилокальность, как известно, дает матрилинейность родственных структур (Murdock 1949: 218). Разумеется, сказанное выше – это лишь цепь логических рассуждений и умозрительных допущений, ведь мы не в силах реконструировать реальные процессы, происходившие в столь глубокой древности, но предлагаемые рассуждения и допущения основаны на немалом опыте профессиональной этнографической работы и на сопоставительных данных археологии[1]1
  Содержание этого и предшествующего абзацев сформулировано в ходе неоднократных обсуждений релевантной проблематики, происходивших меж ду О. Ю. Артемовой и мною, а также в ходе ее и моих лекций, читавшихся студентам УНЦСА РГГУ.


[Закрыть].

Итак, к середине 10-го тыс. до наст. времени традиция земледелия в Леванте установилась и стала археологически видимой. Вереница событий, которые этому предшествовали, должна была иметь место как минимум за несколько поколений до середины этого тысячелетия, то есть где-то в конце первой трети этого тысячелетия. Для того чтобы узнать, что же было в Леванте дальше, нам не надо машины времени. Археология этого периода (начала неолита) достаточно хорошо изучена, и мы обратимся к ней.

Поздняя и финальная фазы натуфийской культуры характеризуются уменьшением использования зернотерок, уменьшением числа орнаментированных предметов, объектов искусства и увеличением числа групповых и повторных захоронений (Belfer-Cohen, Bar-Yosef 2000: 25). Иными словами, возникает повод думать, что именно в этот период в истории человечества впервые возникает развитый культ предков как одна из основ религии. Большая часть захоронений ранненатуфийского периода были неповторными (ibidem). В поздненатуфийском поселении Эйнан (Маллаха) на кладбище перезахоронены останки людей, принесенных сюда, возможно, в мешках и первоначально захороненных в других (многих) местах (ibid.: 27).

Первая фаза (А) докерамического неолита Леванта датируется временем 10,3–9,3 кн. Она включает две археологические фазы – хиамийскую (Khiamian) и султанийскую (Sultanian). Хиамийская фаза – это переходный период между натуфийскими поселениями и султанийской культурой с прочно утвердившейся традицией земледелия. Конечно же, не всем общинам натуфийской культуры удалось перейти к земледелию. Большинство поселений докерамического неолита фазы А (PPNA, Pre-Pottery Neolithic A) – эпохи экологического кризиса – расположены в долине реки Иордан, то есть только на части прежней натуфийской территории. Наибольшие по размерам натуфийские поселения располагались в западной части левантийской экозоны, в то время как наибольшие поселения PPNA располагаются в долине реки Иордан, а более мелкие – к западу от нее. Основой хозяйственной деятельности у них уже является земледелие – культивирование пшеницы и нескольких видов овощей, хотя собирательство и охота на газелей сохраняют некоторое значение. Изменяется характер поселений, они укрупняются (средний размер неолитических поселений больше, чем натуфийских), здания в плане становятся круглыми или овальными, с фундаментом из камней и стенами из кирпича-сырца. Устанавливается дистанционная обменная торговля с анатолийскими районами, откуда поступает обсидиан. И главное (с позиций тематики данной книги) – в искусстве начинают доминировать женские статуэтки (Kuit 2000a: 100). Эти статуэтки сохраняют стилистическое сходство со знаменитыми палеолитическими Венерами Западной и Центральной Европы (Conard N. J. 2009).

Размеры поселений периода PPNA сильно различались. В долине реки Иордан и в западной Трансиордании известны (по данным раскопок) постоянные поселения, неолитические деревни (villages) с населением в несколько сот, а может быть, до тысячи и даже более человек, это, например, Айн Газал, Харайсин, Вади Шуэйб, Бейсамун, Иерихон, Баста. В Цисиордании известны более мелкие поселения, а на восточной периферии левантийского района, в более засушливых районах, продолжали существовать группы охотников-собирателей, возможно, с уже несколько усложненной и видоизмененной культурой (Goring-Morris 2000: 105). Во второй фазе докерамического неолита (PPNB) весь Левант, а также юго-западную и центральную Анатолию связывала сеть дистанционной торговли обсидианом (обмена анатолийского обсидиана на какие-то левантийские эквиваленты). Ко времени, по крайней мере, начала этого периода (PPNB) технологические инновации в обработке камня (chipped stone lithic technologies) распространились из южно-центрального в северо-центральный Левант. Вместе с тем и региональные вариации культуры были отчетливо выражены. Так, например, зона крупных поселений южно-центрального Леванта по-прежнему выделялась типом своих жилищ – больших, четырехугольного плана, с полами, покрытыми известняковой штукатуркой. На аридной периферии этого района люди жили в ульеобразных хижинах более легких конструкций (Banning and Byrd 1987).

Раскопки в бывших неолитических поселениях Айн-Газал, Йифтахел (Yiftahel) и Кфар ХаХореш показали, что одомашнивание козы стало здесь прочно установившейся традицией лишь в средней части фазы PPNB (второй фазы докерамического неолита, которая длилась примерно с 9500–9200 по 8000 гг. до наст. вр.). Иными словами, доместикация животных (кроме собаки) сильно отставала от доместикации растений, которая к началу этого периода уже распространилась на большей части Восточного Средиземноморья (включая юго-восточную и южно-центральную Анатолию), а в южно-центральном Леванте утвердилась как прочная традиция еще на поздних стадиях фазы А докерамического неолита (PPNA). (Köhler-Rollefson, Gillespie, and Metzger 1988; Horwitz 1987, 1993; Köhler-Rollefson 1989). Фаза PPNA длилась примерно с 10 500–10 300 по 9500–9300 гг. до наст. вр.

Процесс начальной доместикации растений и животных сопровождался стрессами, дислокациями и прочими последствиями резкой смены образа жизни и увеличения плотности населения и размеров поселений. Такие перемены обычно сопровождаются усложнением социальных структур, связанным с необходимостью распределения ресурсов, организации общественных работ, урегулирования родственных отношений и отношений собственности и т. п. (Flannery 1995; Hayden, Villeneuve 2011; Lazaridis et al 2016). И, несмотря на это, общества раннего неолита Леванта, по данным археологии, оставались эгалитарными, а в некоторых отношениях (например, судя по инвентарю и погребениям) стали даже более эгалитарными, чем крупные общины оседлых охотников-собирателей предшествовавшего натуфийского периода (Kuit 2000b; Yeshurun, Bar-Oz, Nadel 2013). Каким образом нарождавшимся неолитическим сообществам удалось «избежать», казалось бы, неминуемой стратификации?

Археологические свидетельства показывают, что в этих обществах произошла интенсификация церемониальной жизни и усложнение погребальных практик. Практика повторных захоронений и отчленения черепов существовала в южном и центральном Леванте и в доземледельческий натуфийский период, но она была спорадической. С началом неолита в Леванте появились захоронения, где лицевые час ти черепов были покрыты известняковыми масками, появились каменные маски, скульптуры почти в человеческий рост (Goring-Morris 2000: 106; Bar-Yosef and Alon 1988; Cauvin 1972; de Contenson 1992; Kenyon and Holland 1983; Rollefson 1983, 1986, 1990; Rollefson et al. 1992; Simmons et al 1988; 1990). В южно-центральном Леванте систематическая практика отчленения черепов (после первичного захоронения) и их повторного захоронения осуществлялась в период между (примерно) 9300–9200 и 8500 гг. до наст. вр. и продолжалась спорадически до 8000 гг. до наст. вр. (Kuit 2000b: 149).

Параллельно этим инновациям развивались новые черты и в поселениях северного Леванта, а также южно-центральной Анатолии, таких как Чатал-Хююк, Чаёню, Халлан Чеми, Невали Чори, Гёбекли Тепе. В Анатолии новые черты включали культовые помещения, склепы, домашние храмы, ритуальные и погребальные местонахождения с богатой символической иконографией и скульптурой (Balter 2004; Goring-Morris 2000: 106–107; Hauptmann 1993, 1997; Mellaart 1967; Özdögan and Özdögan 1990; Rosenberg and Davis 1992; Schmidt 1995).

Среди специалистов по археологии неолита Леванта преобладает мнение, что практика посмертного (postmortem) отчленения черепов и их отдельного захоронения была связана с некими формами культа предков, возможно с поклонением героическим полумифическим фигурам (Kuit 2000b; Arensburg and Hershkovitz 1989; Bar Yosef and Alon 1988; Cauvin 1972, 1978; Hershkovitz and Gopher 1990; Kenyon 1979; de Vaux 1966).

В качестве примера захоронения отчлененных черепов с гипсовыми масками можно рассмотреть памятник Кфар ХаХореш (Kfar HaHoresh) в Назаретской возвышенности Южной Галилеи. Это не поселение, а место захоронения (местное кладбище), функционировавшее в период PPNB, в котором были найдены, в числе прочего, два таких черепа. Один из черепов был извлечен из (неолитической) ямы со стенами, покрытыми известняковой штукатуркой. В полу, также покрытом штукатуркой, под которым находилась яма, были обнаружены остатки отверстия, в которое был врыт столб, находившийся над черепом (предположительно тотемический) (Goring-Morris 2000: 107–109). У читателей, до сих пор сомневающихся в том, что в ранненеолитическом Леванте был культ предков, прорицательница вельвы могла бы спросить: «Довольно ль вам этого?»