Текст книги "Старинные миньятюры"

Старинная миньятюра

«Наградил же бог фамилией!» – сокрушался Герман Оттович. Фамилия ему и впрямь досталась деликатная. С расстройства Пенис вздыхал и плевал с балкона на головы прохожим. Попадал, конечно, не всегда, но попадал и радостно потирал ладони. «Всё-таки славно, когда кому-то хуже, чем тебе!» – Удовлетворенный, он уходил в комнату, ложился на диван и в деталях вспоминал приятный момент.

Бабье лето вспыхнуло и сгорело за считанные дни. Погода испортилась. Дождем хоть и не пахло, но он накрапывал. Возможно, это был вовсе не дождь, а пролетевшие мимо цели плевки Германа Оттовича. По улице шныряла одичавшая старушка, раболепно заглядывала в лица прохожих и старалась лизнуть им руку. Прохожие шарахались и отмахивались от старушки ногами. Старушка обиженно скулила, норовила укусить обидчика. Если ей это удавалось, то она громко лаяла. У неё было шикарное сопрано. Пенис с умилением наблюдал за старушкой и капельку ей завидовал – он говорил дискантом.

Герман Оттович считал себя альтруистом, щедро раздавал на паперти заплесневелые сухарики и ликовал, слыша: «Спасибо за щедрость, барин! Чтоб тебя так дети перед смертью кормили!» Вот и сейчас он вздумал проявить благородство, больше похожее на глупость. «Удочерю старушку или даже женюсь на ней, – Герману Оттовичу казалось, что они дополнят друг друга. – Если что, она очень пожалеет! Убивать буду голыми руками, с помутневшим от ревности рассудком и опухшим от любви сердцем, как Отелло Дездемону». Отчего-то вспомнился последний визит в редакцию модного журнала – Пенис пописывал, но все чаще в стол.

Дело близилось к обеду. Редактор «Литературного коллапса» Венера Вагина достала бутерброды. Она уже впилась зубами в мякоть колбасы, когда дверь распахнулась.

– Здравствуйте! – поздоровался Пенис.

– А, господин Пенис! – поперхнулась Вагина и отложила бутерброд. – Никак, шедевр накропали? И опять, поди, на эсперанто? Ен ла мондон венис нова сенто?

– Я футурист* и к эсперанто никакого отношения не имею, – ответил Пенис, протягивая листок.

Словно перед отпеванием, в кабинете повисла тишина. Вагина прокашлялась.

– Винус дустус фон Сальерис, в гробус слегус Амадеус!

Переварив прочтенное, она сказала:

– Кажется, я догадываюсь, о чем вы написали. Но это же тарабарщина!

Пенису хотелось удавить редактора, но удавить изощренно – возвышенной лирикой.

– Это не все! Есть стихотворение о любви.

Герман Оттович положил перед литературным инквизитором новый текст.

– Венерус коитус и, бац – сифилитус!

Читать дальше Вагина не стала; ее губки возмущенно надулись. Одуревшая от сквернословия муха разбила окно и вылетела вон, поднимая взмахами могучих крыльев клубы пыли. Порывом ветра с булочной сорвало вывеску. Та с грохотом сбила с ног и придавила гражданина в замшевых ботинках.

– Чего вы хотите? – не обращая внимания на вопли с улицы, спросила Вагина: – Денег или признания?

– Зачем мне признание? Им сыт не будешь!

Вагина достала кошелек и извлекла из него все содержимое.

– Возьмите, Пенис. Талант за деньги не купишь, я откупаюсь!

Аппетит пропал, надкусанный бутерброд вызывал отвращение и тошноту. Редактор «Литературного коллапса» обхватила голову руками.

Дымка воспоминаний развеялась так же неожиданно, как и появилась.

– Эй, бабушка! – крикнул Пенис, свесившись через кованую оградку. – Иди домой! Домой, говорю, иди, стерва гулящая!

Старушка с радостью бы загрызла обидчика, но понимала утопичность мечты – тот слишком высоко забрался. Неожиданно двери парадной распахнулись. Жертва сама вышла на крыльцо.

– К ноге! – ласково приказала она и потрепала по голове одичавшую старушку.

От такой выходки та потеряла агрессивную прыть и облобызала сапоги мужа-удочерителя.

Брачную ночь Герман Оттович решил не откладывать.

– Ну что, половинка моя, сольемся в единое целое?!

Перевозбужденный Пенис кряхтел, сопел, покрывался потом. Старушка, наоборот, не подавала признаков жизни. Впервые за много лет в нее вошла стрела Купидона, отчего бабка чувствовала себя погибшей от счастья. Она лежала в позе изображенного великим Леонардо человека и размышляла о переменах в судьбе: «Судя по фамилии, прибалт или немец. Буду теперь баронессой! Прислугу заведу…»

С утра старушку мутило. «Залетела! Залетела, безмозглая дура!» – ругала она свою неосмотрительность. Беременность, к счастью, длилась недолго. К субботе бесцеремонно взятая замуж бабка раздулась, а в воскресенье лопнула. Взрывной волной Германа Оттовича сбросило с кровати и слегка контузило. Очнулся он от чьих-то рыданий. Из развороченного чрева супруги выглядывал махонький старичок с нержавеющими зубами. Он с рёвом наматывал на руку осклизлые кишки. «Неужто стал отцом? – удивился Пенис. – Назову-ка я сынишку Анусом. Пусть помучается с мое. Страдания закаляют!» Вслух же сказал:

– У тебя хорошие корни, мой мальчик: глубоко в историю войдут. Хрен выдернешь!

Мертвую старуху Пенис выволок из дома и бросил на заднем дворе.

Через день после рождения Анус с печалью смотрел в окно. Хандрила и заливалась слезами осень, вороны и юркие синицы шустро клевали труп мамаши. «Жизнь – вещь бесполезная. Конец предрешен, смысла нет. Что делать? Жить себе в радость? А если и радости нет? Тогда, как в поговорке: хорошо, что у соседа корова сдохла. Еще лучше, если ее отравил ты!» – минорная думка щекотала извилины новорожденного старичка.

– О чем грустишь? – спросил его отец и тут же пожалел.

Отравленный мудростью сына, Пенис обмяк и испустил дух. Анус хотел похоронить его рядом с матерью, но папаша оказался неприподъемным. Пришлось сжечь его в камине. И на дровах экономия, и никаких внезапно объявившихся родственников. А те непременно объявятся, когда речь зайдет о дележе имущества.

Груз одиночества давил на психику, гнул к земле. Чтобы отвлечься, Анус взял из шкафа первую подвернувшуюся книжку. Ей оказался гоголевский «Нос». Полистав страницы, он бросил чтение и залез под одеяло. Сладкая дрема уже окуривала мозги, когда скрип стула вынудил открыть отяжелевшие веки. Закинув ногу на ногу, напротив кровати сидел Гоголь.

– Отчего вы, батенька, не женитесь? Женщины должны присутствовать в жизни. Без них жизнь теряет свою привлекательность!

Гоголь сдернул с Ануса одеяло, приспустил исподнее белье и резко дернул за детородный орган. Оторопевший Анус вскрикнул, схватился за причинное место – пусто! Осталась только маленькая дырочка, для справления нужды.

– Как же теперь в туалет ходить?

– А как барышни ходят? Привыкай, братец, привыкай! – Классик посмотрел на оторванное «хозяйство» Ануса. – Такой красавец – и без дела! Беги, шельмец, ублажай женщин!

«Шельмец» в мгновение ока скрылся за дверью.

– Даже не попрощался! – обиделся Анус.

– Это же пенис! Он только плеваться может! – Гоголь рассмеялся и исчез.

Настроение Ануса испортилось окончательно.

За окном темнело. На скамье у доходного дома кудахтали старухи. Сидевшая с краю бабка неожиданно вцепилась в лавку и протяжно застонала.

– Ой, девочки! – задыхалась она и кривила сморщенное лицо.

Подруги окружили ее, стали трясти за плечи.

– Сердце?

– Молодость… молодость вспоминаю! – прошептала старуха, дернулась и повалилась в траву.

Ампутированный орган Ануса воспользовался суматохой, выскочил из нее и скрылся во мраке. Везучая бабка самостоятельно поднялась. Пошатываясь, побрела к дому.

– Бог услышал меня, услышал… – срывалось с ее губ.

Следующей жертвой стала торговка пирожками. Не успела она склониться над лукошком с выпечкой, как что-то упругое и жаркое нырнуло под юбку. Баба замерла в согнутом положении. Охнула, стала водить бедрами, прогибаться в спине. Окружившие ее граждане сначала хихикали, но вскоре стали возмущаться:

– Когда торговать начнешь? Или так и будешь жопой крутить?

Баба окинула граждан безумным взглядом.

– У меня сдачи нет! Украли все…

Ей было не до работы.

Слухи о насильнике-невидимке будоражили город. И были они – один ужаснее другого! Мужья не отходили от жен, а, отпуская тех по делам, заставляли надевать по трое панталон. Говорили, что прелюбодей не брезгует и сильным полом. Опасность поджидала всюду. Уличные сортиры закрылись, от кустов разило опасностью и скверной.

Неуловимый маньяк упивался безнаказанностью. Вдоволь наигравшись с горожанами, он решил замахнуться на английскую королеву. Душной ночью «шельмец» пересек границу и поплыл к Туманному Альбиону. От ледяной воды тело одинокого пловца сводило судорогой. Наконец, боль стала невыносимой. Крепко сжимая оторванное Гоголем «хозяйство», Анус подскочил на кровати. «Приснилось! – облегченно выдохнул он и определился: – Женюсь!»

Женские имена каруселью вертелись в голове Ануса, но ни с одной из дам он не был знаком. Убиваться женишок не стал и женился на собственном кулаке. Так даже надежнее: своя рука – владыка.

Сирота Анус обожал жену; она заменила ему и отца, и мать, и всех друзей, которых у него не было. Дни и ночи напролет он ублажал ее; забывал поесть и попить. Его и без того дряхлый организм чах на глазах. Как-то Анус заметил, что супруга во время любовных утех кокетничает с тучным молчаливым незнакомцем.

– Ах ты, лярва! Я ей пальчики целую… – побледнел он от ярости.

Его тень беззвучно хохотала и растекалась по стенам и потолку бесформенной кляксой. Анус Пенис сорвал со стены ятаган и рубанул жену. Та с глухим стуком шлепнулась на ковер, свела в судороге пальцы. «Доигралась, гадина?!» – злорадствовал ревнивец. Он не испытывал ни боли, ни сожаления, ни покаяния. Запах крови пьянил и кружил его голову. Вертелись и теряли очертания книжные шкафы, картины, лепнина на потолке. Качнулся и выскочил из-под ног пол. Гримаса смерти застыла на искривленных губах Ануса. Казалось, они продолжают костерить непутевую жену.

Близилась зима. Днем с остывшего неба Великий Плотник снимал узорную стружку, ночами хулиганил морозец. Пытаясь согреться, по безлюдному парку металась одинокая душевнобольная кисть. Она поджимала отмороженные пальцы, скребла по асфальту ногтями и бросалась на прохожих. Глупышка наивно полагала, что ее сунут в карман или за пазуху. Прохожие яростно отбивались от нее ногами. Кисть обижалась и норовила ударить их или задушить. Недовольство ее росло. Наконец, оно достигло апогея. Заметив горбуна в ржавых замшевых ботинках, конечность подпрыгнула из последних сил и сложилась в фигу.

– Нехорошо кукиш порядочным людям показывать!

От такого замечания кисть замертво рухнула в серебристую траву. Горбун пнул ее в кусты и пошел дальше.

Вороны

На пологом косогоре вдоль реки вытянулось село Алексеевка. Не имея понятия об архитектурной застройке, жители возводили избы там, где заблагорассудится. Некоторые дома располагались на отшибе, и в распутицу до них добирались на тракторе. Глубокий овраг разделял село на две части. По весне он заполнялся талыми водами, к середине лета пересыхал и напоминал гниющий шрам. Недалеко от него по самые окна врос в землю неказистый дом Лукерьи Бобылевой. Будучи женщиной в соку, она никак не могла устроить свою судьбу: выходить замуж за вечно пьяного смуглолицего тракториста Пафнутьева желания не возникало, а других, не обремененных брачными узами мужиков в округе не водилось, если не считать одноглазого придурковатого пастуха. Клеился он к ней, но безрезультатно. Да и чего, собственно, ожидал колхозный ковбой? Его стеклянный глаз видел только ту половину жизни, где наливали и давали в долг. Другое око не видело вовсе. К тому же пастух был неопрятен, и от него тянуло запущенностью.

– Ты не гляди, что я такой непрезентабельный, – хорохорился он. – Так грядку вспашу, мало не покажется!

Он сжимал в кармане мятых брюк кулак, наивно полагая, что Бобылева примет его за мужское достоинство. Кулачок был не ахти какой и вызывал у Лукерьи ехидный смех.

– Шел бы куда подальше, рукоблудник!

Однажды возле села остановился табор. Расставив кибитки по кругу, кочевой народ по ночам жег костры, а утром отправлял своих женщин на сомнительные заработки в близлежащие деревни. Шумная ватага чумазых ребятишек дни напролет шныряла по огородам и сельским закоулкам, наполняя до того спокойную жизнь гамом, суматохой и небезосновательной тревогой. С приездом цыган у селян начались проблемы: стали пропадать домашняя птица и урожай с огородов. Но это все оказалось ерундой в сравнении с таинственным исчезновением коровы агронома. Куда она подевалась, пастух ответить не мог и списал все на проделки залетных лиходеев. От потери рогатой кормилицы агроном озверел, прибежал к механизаторам и произнес короткую, пламенную речь:

– Сегодня у меня корову увели, завтра уведут у вас. А потом эти сволочи до наших баб доберутся!

Прикинув, что к чему, мужики устроили тракторную атаку на непрошеных гостей. Крики и пыль клубами поднимались к небу. Сминая гусеницами хлипкие, не приспособленные к боевым действиям кибитки, колхозники махом разворотили временное поселение, а его обитателей загнали в лес.

Узнав о пропаже буренки, Лукерья насторожилась. От греха подальше она перед сном сунула под подушку топор: мало ли какой напасти можно ожидать от сброда, напоминающего стаю ворон. Лукерью разбудил тихий стук в окно. «Мотылек бьется между рамами», – спросонья подумала она. Но с улицы послышались стоны. Лукерья приоткрыла дверь.

– Кто здесь? – крикнула она, сжимая топор.

К порогу, пошатываясь, подошел цыган в разодранной рубахе.

– Хозяюшка, помоги, ради бога! – процедил он сквозь зубы.

Лукерья впустила бедолагу в избу. Цыган оказался совсем не страшным, скорее наоборот – вызывал сочувствие. Женщина достала склянку с йодом и принялась обрабатывать ссадины. Кучерявый брюнет ойкал, закусывал губы. Будто не справившись с болью, он обнял хозяйку за талию и уткнулся головой в живот. Бобылева обмякла, прижала его к себе.

Утром соблазненная доярка не обнаружила ни цыгана, ни кошелька, оставленного на комоде. Вскоре Лукерья осознала всю прелесть своего незавидного положения. Надо было что-то делать. Боясь огласки, к сельскому фельдшеру она идти не решилась и пошла на хитрость: подпоив Пафнутьева, затащила его в кровать. От такого подарка тракторист отказаться не мог.

Надо отдать должное, Пафнутьев оказался достойным человеком: сыграл свадьбу и завязал глотку. В положенный срок Лукерья родила сынишку с огромными глазищами и волосенками вороного цвета. Чадо нарекли Никитой.

Окруженный теплом и лаской мальчишка рос, не испытывая ни в чем нужды. Вместе со сверстниками гонял по пыльной дороге мяч и лазил за яблоками в чужие сады, бегал на рыбалку и ходил в лес по ягоды. Чахлый с рождения, он избегал уличных драк и всякой работы по хозяйству. Кроме всего в его характере жила скрытность, приправленная изрядной долей лукавства. За ним стали замечать склонность к воровству. Все чаще односельчане жаловались на черномазого пафнутьевского отпрыска. «Весь в папашу пошел!» – думала Лукерья, скрывая от мужа страшную тайну.

За окнами скучала ночь. Изредка тишину нарушала ленивая перекличка собак. Алексеевка похрапывала, пускала слюни на подушку и смотрела сны. Не спал лишь тракторист Пафнутьев. Его терзали мысли: «Люди давно поднялись в небо и обшарили дно океана, но ни один человек не смог проползти как червь под землей. Я буду первым! – мечтал он. – Может, доберусь до центра земли, установлю там флаг Родины и присоединю подземные территории к России!» Фантазия тракториста не имела предела.

С утра он начал колдовать во дворе с железными бочками. Первым делом Пафнутьев сварил их между собой. Работа над подземоходом заняла целый месяц. В голове агрегата располагался двигатель от мотоцикла. К нему присоединялся редуктор с буром, позаимствованный у нефтяников. Две бочки были приспособлены под кабину. Последняя, четвертая, служила баком для горючего. Всю конструкцию спиралью опоясывала вращающаяся вместе с буром зубчатая лента из стали. Со стороны агрегат походил на огромное сверло, непонятно для чего воткнутое между грядок.

При скоплении ротозеев Пафнутьев с женой забрались внутрь подземохода.

– Сынок, – крикнул он из кабины, – мы с мамкой до овражка прокатимся. Встречай нас там!

Взревел мотор. Спираль вокруг корпуса пришла в движение. Любопытные зрители в страхе отпрянули. Агрегат медленно уходил под землю и вскоре совсем скрылся из виду.

– Вот, пацаны, скоро папка метро построит. Будем, как в Москве жить. – Никита свысока посмотрел на обалдевших сверстников.

Доносящийся из глубины гул наглядно подтверждал его слова. Больше чету Пафнутьевых не видали. Наверное, сбился компас, и землепроходцы заблудились в недрах планеты. Никита горевал недолго. Отсутствие родительского контроля подарило сироте полную свободу действий. Из-за хилого здоровья в армию его не взяли. Никита продал дом и перебрался в город.

Облепив ветки засохшего карагача, по утрам на всю округу горланило воронье. Шумные перебранки мешали спать, вытаскивали Никиту из кровати. Он подходил к окну и бросал в открытую форточку петарду. Пернатые ведьмы улетали, но просыпались жильцы дома. Проклиная соседа, они начинали готовиться к трудовому дню. Пафнутьев же забирался под одеяло и спокойно досматривал сны. Сколько бы это безобразие продолжалось – неизвестно, но произошло событие, перевернувшее все с ног на голову. Как-то ночью Никите стало не хватать воздуха. Будто заткнули ему глотку поролоном, зажали ноздри прищепкой и щедро окропили с головы до ног.

Причину внезапного удушья объяснить без медицинского вмешательства сложно. Может, сердце сбилось с ритма, может, приступ астмы приключился, а может, что-то другое.

Никита сбросил прилипшее к телу одеяло и кое-как поднялся с кровати. Он протянул к форточке руку, перед глазами все закружилось, ноги ослабли. Никита схватился за штору и упал, оторвав гардину; при падении ударился головой о чугунную гармошку батареи. Когда очнулся, он, ничего не понимая, потрогал шишку на лбу и нырнул в кровать.

Утро началось необычно. Вместо раздражающего карканья, Никита услышал беседу двух ворон. К своему удивлению, он понимал, о чем идет речь!

– Вчера в мусорном баке нашла порванную золотую цепочку! Представляешь, как люди зажрались?! – хвасталась одна.

– Что есть, то есть! – ответила другая. – Я тут на пляж моталась. Сперла у одного ротозея наручные часы с камушками на циферблате. Бросила их в загашник, пусть лежат. Потом обменяю на что-нибудь дельное.

Никита подкрался к окну. Напрягая зрение, он хотел запомнить болтушек. Но вороны ничем не отличались от своих сородичей. Вцепившись в сук, они продолжали делиться новостями.

– На днях старая Прасковья со столика уличного кафе умыкнула кошелек. Прямо из-под носа хозяина. Мужик разорался, бросился ее ловить, да куда там. А в кошельке валюты на год беспечной жизни! Закинула она бумажник в гнездо, да только что с ним делать, не знает. Что для нас деньги – фантики, бумажки цветные.

– А где старуха проживает-то? Она, как с нашего тополя перелетела, так я ее больше и не встречала!

– Рядышком! Видишь березу? Там три гнезда, одно ее.

Благодаря птичьей болтовне, Никита нашел решение финансовых проблем. Он запомнил березу, на которую указала ворона, оделся и выскочил из дома.

Народ стекался к автобусным остановкам. Не обращая ни на кого внимания, Никита полез на дерево. Из гнезда с хриплым карканьем вылетела полусонная птица. С соседней березы она наблюдала за странным человеком. Никита ничего не нашел в ее гнезде и полез выше. Ствол становился тоньше, и возможность сорваться реальнее. Ожидающие автобуса граждане с интересом наблюдали за чудаком. Кто-то предлагал вызвать неотложку и отправить человека-обезьяну куда следует. Никита же тем временем добрался до нужного гнезда. Помимо кошелька он нашел в нем массивное золотое кольцо, старательно запрятанное в куче хлама. Ободранный, но счастливый, он слез с березы. Пересчитав дома изъятую наличность, Никита мысленно поблагодарил батарею, о которую шарахнулся лбом.

С того дня он просыпался раньше обычного, открывал балконную дверь и вслушивался разговоры пернатых жуликов. Грабеж, за который не дают тюремный срок, позволил ему жить на широкую ногу. Вороны неоднократно нападали на него. Но что они могли противопоставить человеку? Так, поклевали, поцарапали слегка.

Дни напролет Никита выуживал ценную информацию. Чем ближе он знакомился с миром птиц, тем сильнее отдалялся от людей. Он считал себя царем ворон, если не сказать – богом. Как-то Пафнутьев вскарабкался на высокий старый тополь. На нем было столько гнезд, что работы предстояло на полдня. Тщательно изучая содержимое гнезд, Никита потрошил птичьи запасы. Озлобленные его нахальством вороны бросились в атаку. С остервенением налетая на грабителя, они впивались когтями в его лицо. Ошарашенный Никита вместо того, чтобы спускаться, лез все выше и выше. Сук треснул, и Пафнутьев рухнул на землю. Боль в спине выдавила из его глотки хрип, похожий на карканье.

Он осторожно перевернулся на живот. Тотчас из кустов выскочила кошка. Никита хотел отогнать паршивку, но вместо этого подпрыгнул на тонких лапках с черными коготками, взмахнул крыльями и взмыл в воздух. Стая ворон погналась за ним, узнав досаждавшего им человека. Однако старая Прасковья ласково взяла горемыку под крыло: вероятно, вспомнила что-то личное. Никита сделал круг над местом реинкарнации и вместе с покровительницей полетел по своим делам.