Текст книги "Старинные миньятюры"

Банкет обреченных

Во времена, когда властелинами мира являлись мужчины, для маникюра не существовало разницы между полами. Кто сказал, что ухоженные ногти – символ женственности? Ухоженные ногти – один из главных атрибутов ассирийских и римских воинов. Каждое утро Валтасаров обрабатывал ногти. Ему, как юристу, приходилось часто жестикулировать, поэтому ногти требовали постоянного ухода. Шаркая пилочкой, Валтасаров думал об истинных ценностях: «Надо бы на родственников имущество переписать. Время нынче неспокойное, того и гляди упекут ни за что ни про что!»

– Кофе сделать?

Отложив пилочку, юрист поманил секретаршу. Не говоря ни слова, та села к нему на колени.

– А враки и ложь – это одно и то же? – девушка придала голосу детские нотки.

Подобные вопросы обычно задают родителям. Видимо, секретарша считала: коль между ними доверительные отношения, то и обращаться можно по-родственному. Валтасаров приобнял ее.

– Враки, лапушка, – это, чаще всего, приукрашенная действительность. По-другому – фантазия. Ложь имеет немного иное смысловое значение. Ее используют в корыстных целях или для оправдания безобразных поступков. Люди лгут, боясь потерять то, что имеют. Лгут, желая приобрести необходимую вещь или документы не совсем честным путем. Лгут, чтобы усидеть на двух стульях. Лгут просто так! Ложь имеет недостаток: она со временем обнаруживает себя, и тогда человеку становится стыдно, если у него есть совесть. Большинство людей, пойманных на лжи, оправдывается всеми возможными способами: обвиняет в предвзятости и поспешности сделанных выводов, в наговорах и заинтересованности. Ложь порождает ложь; уличенные в ней используют любые приемы в качестве доказательства своей правоты. С такими господами лучше не иметь дел. Люди, однажды прибегнувшие к обману, будут пользоваться им постоянно. В первую очередь, уясни, что ложь рождается в мыслях и поступках. В словах же она приобретает законченную форму. То есть, чтобы не пришлось врать, не занимайся сомнительными делами. И если уж такие совершила, найди силы покаяться.

– Допустим, я нехорошо поступила, а на вопросы по этому поводу промолчала. Буду ли я лгуньей?

Разговор о морали наскучил. Валтасаров посмотрел на часы.

– Будешь! Молчание не является индульгенцией. Лучше признать вину и жить спокойно. Многие врут так самозабвенно, что сами верят в сказанное – больные люди, смешавшие реальность и вымысел. Они часто путаются в мелочах, и если разобрать их болтовню, то обнаружишь массу нестыковок, но об этом в другой раз. Старайся не врать, ибо ложь оттолкнет от тебя порядочных людей. А вращаться в обществе, где доверять некому, – очень тяжело.

Девушка прижалась к юристу.

– Я вчера на луну смотрела в бинокль! Она совсем не голубая. Известный певец врун или фантазер?

– Он дальтоник! – Валтасаров аккуратно подтолкнул ее. – Работать пора. Иди, глянь, наверное, уже клиенты появились.

В коридоре ждал аудиенции узколобый азиат с каракулевой прической. Короткие брюки и стоптанные ботинки, из которых выглядывали застиранные носки, вызывали жалость. Азиат прочитал молитву, провел ладонями по лицу и вошел в приемную.

– Можно?

– Проходите, вас ждут!

Наметанным взглядом слуга Фемиды оценил клиента.

– Какие проблемы заставили обратиться к нам?

Мужчина с дрожью в голосе ввел в курс дела:

– Я купил дом на отшибе и жил спокойно до тех пор, пока рядом не построили супермаркет. Ко мне пришел представитель администрации магазина, просил продать хибару. Говорил, что она внешним видом отпугивает покупателей. Я отказал. Недавно один серьезный человек предложил обменять дом на квартиру в центре. Оформив документы, – азиат вытащил из пакета бланки с печатями, испещренные машинописным текстом, – я теперь живу около свалки, в сараюшке на три хозяина. Помогите, ради бога!

Валтасаров бегло просмотрел документы.

– Прежде, чем ставить подпись, вы их читали?

– Я по-русски читать не могу – только расписываться.

Валтасаров раздвинул тяжелые портьеры.

– Здесь говорится, что на телевизор «Sony» дается гарантия сроком на два года. После истечения которой ремонт производится за счет покупателя. А про квартиру ни слова! – он вернул бумаги опешившему азиату. – Телевизор-то работает?

Азиата трясло. Глядя на него, Валтасаров подытожил:

– Одни мошенники кругом! Самый лучший способ избежать обмана – обмануть первым! И учитесь читать, батенька! С вас…

Услышав сумму, азиат прекратил трястись.

– Вы же ничего не сделали! За что такие деньги?

– За консультацию! Потрудитесь оплатить, иначе – смените прописку еще раз. В камере следственного изолятора будет гораздо хуже, чем в бараке!

В середине дня Валтасаров позвал секретаршу:

– Мне домой пора. Гостей жду из фонда помощи малоимущим слоям населения, – он чмокнул ее в щеку. – Ты тоже свободна.

«Все-таки неплохо быть юристом, риэлтором и соучредителем фонда одновременно. Как Господь – три в одном!» – Валтасаров покинул кабинет.

В просторной гостиной стоял овальный стол, покрытый жаккардовой скатертью. С одной стороны к нему жался массивный диван, с другой – стулья на гнутых ножках. Шкафы притягивали взгляды не столько книгами в марокеновых и пергаментных переплетах, сколько статуэтками из бронзы, стоявшими рядом. В углу комнаты дула щеки китайская ваза; полы застилал огромный восточный ковер. Разбившись на кучки, беседовали гости.

– Прошу вас, господа! – Валтасаров пригласил к столу.

Стулья, поскрипывая, стали ощупывать упитанные задницы. Массивная люстра светилась от счастья. Ей льстило, что такие уважаемые люди собрались под ее хрустальными лучами. Валтасаров постучал ножом по тарелке.

– Друзья! – он дождался полной тишины. – Сегодня мы отмечаем Международный день помощи бедным! Нелегкая доля, возложенная на наши плечи благородными порывами души, обрекает нас на гуманность и сострадание! Именно обрекает, ибо мы тащим своего рода крест искупления социальной несправедливости! Давайте выпьем за то, чтобы малоимущие никогда не переводились. Иначе Фонд прекратит существование, а мы пополним ряды тех, кому протягиваем руку!

Запотевшие графинчики поклонились рюмочкам и наполнили их водкой.

– Типун тебе на язык! – Карл Яковлевич Ряхин незаметно сунул в карман серебряную ложечку.

– Нехорошо воровать чужие вещи! – пристыдила его дама, сидевшая рядом.

Надо сказать, что Софья Львовна Рюрикова сама не отличалась

особой честностью. Работая бухгалтером, она по «рассеянности» переводила небольшие суммы не на банковский счет фонда, а на свой. Однако на людях держалась достойно, слабостей своих не выдавала и выглядела порядочно. Полногрудая, румяная, с вздернутым носиком, она будоражила умы многих представителей сильного пола, порождая в них высокие желания. Карл Яковлевич Ряхин моментально среагировал на замечание.

– Свои вещи, милочка, воровать глупо! Знаете, я не медведь, чтобы лапу сосать. У меня язва! Мне питание требуется специфическое, а зарплаты, как всегда – не хватает! Позвольте я и вашу ложечку прикарманю. Думаю, хозяин не обеднеет. Судя по всему, он нужды не испытывает.

Софья Львовна укоризненно покачала головой.

– Ну, вы и хам! Свою я унесу с собой – на память! – она проворно сунула ложечку в глубокое декольте.

Ряхин поразился резкой смене убеждений, но сказал о другом.

– Была бы у меня такая грудь, я бы сахар мешками воровал!

Софья Львовна тяжело задышала, будто уже тащила эти мешки. Затем поправила колыхающиеся полушария, съевшие столовое серебро. Они выглядели так заманчиво, что не коснуться их – простительно было бы лишь безрукому или слепому.

– Позвольте, я помогу! – Ряхин дотронулся до святого и тут же был пристыжен.

– Что вы, ей богу! Люди кругом!

Карл Яковлевич не пользовался успехом у прекрасного пола. Женщины игнорировали приземистого, с чахоточным дыханием кавалера, смахивающего на закипающий чайник. Если о ком-то говорят, что человек родился в рубашке, то можно смело сказать: Ряхин родился и вырос в больничной пижаме. Непрестанно жалуясь на самочувствие, он утомил всех сотрудников. При встрече они шарахались от него, как черти от ладана. Карл Яковлевич всеми силами старался вызывать у коллег сострадание, придумывал себе новые неизличимые болезни. Когда ему удавалось подловить в коридоре учреждения кого-нибудь, он извлекал из папки рентгеновские снимки или медицинскую книжку и подробно объяснял, что и где у него сгнило, прохудилось или потекло.

Особенно раздражала его показная набожность. На рабочем месте Ряхина пылилась икона. Он при всех лобызал ее, вымаливая здоровья. Когда никого не было – денег, золота, бриллиантов.

На другом конце стола шла увлекательная дискуссия:

– Знаете, Сигизмунд Казимирыч, негры, как и цыгане, – народ бестолковый и в сущности никчемный: жулики и дармоеды!

– Позвольте не согласиться, Петр Ильич! А как же джаз, романсы? Это же культура! – Сигизмунд Казимирыч вытер губы салфеткой, скомкал ее и бросил под стол. – О, этот волшебный баритон Луи Армстронга…

Сигизмунд Казимирович Шклярский, гладко выбритый господин в строгом темно-зеленом костюме, в рабочее время разгадывал кроссворды. Прослыв эрудитом, он испытывал острую необходимость блеснуть знаниями. Его собеседник – Петр Ильич Семибородов – единственный из присутствующих, кто не имел отношения к вышеуказанному фонду. По специальности он был врачом, если точнее – проктологом. Семибородов смотрел на жизнь через анальное отверстие и всегда находил в ней изъяны. Выглядел он безукоризненно, немного на старинный манер: по жилетке сбегала золотая цепочка от часов. Пиджак от известного портного, рубашка с воротничком стоечкой и галстук «бабочка» подчеркивали фамильное благородство. Семибородов всегда благоухал. Бывает такое – всю жизнь человек ковыряется в чужих задницах, а пахнет дорогими духами. Петр Ильич готов был слушать Шклярского, но собственные знания рвались наружу.

– Армстронг? Сын потаскухи и поденщика! Продудел всю жизнь. Таких звезд, как он, в любом похоронном оркестре предостаточно! И сыграют, и прохрипят не хуже. Уж поверьте на слово!

– А театр «Ромен»? – не унимался Шклярский.

Семибородов скептично глянул на собеседника.

– Знавал я одну гримершу. Она рассказывала, как руководитель труппы отбирал у артистов расчески, помаду и прочую мелочевку, стянутую у стилистов! Паскудный народец, доложу я вам, способный только на воровство, торговлю наркотиками и лицедейство. Назовите мне из цыган хоть одного математика, художника или, на худой конец, пиита, коих развелось в последнее время, как собак нерезаных! – Семибородов ткнул вилкой в покрытый слизью грибок. – Неуловимый, сука, как сперматозоид!

– Роб Гонсалвес! Великолепный мастер кисти. Его картины…

Семибородов не дал Шклярскому развить тему.

– Перестаньте юродствовать, он такой же цыган, как я – великий Чайковский! Если в его жилах и течет капля вольной крови, то в реальности это человек цивилизованного образа мышления, ничего не имеющий общего с пестрой толпой, гадающей на вокзальных площадях и в подземных переходах!

– Ну, знаете! С вами невозможно разговаривать! – Сигизмунд Казимирыч вспыхнул, но тут же остыл. – А что вы, Петр Ильич, скажете относительно Христа?

– А ничего! Как вы относитесь к Деду Морозу? Это такой добрый старичок, раздающий подарки детям. Подарки, оплаченные их родителями! Если стянуть с него красный балахон и оторвать ватную бороду, то обнаружится, что под ними скрывается слесарь из соседнего дома или ваш ближайший родственник! Христос, по сути, из той же оперы. От его имени церковь дарит иллюзорные надежды на загробную жизнь и ничего более. Взамен же требует поклонения, почитания и пожертвования, кои расходуются на сытную жизнь облаченных в рясы дармоедов. У каждого из нас свое видение мира. У многих оно состоит в вере в некую всемогущую сущность, наличие которой недоказуемо. Люди обращаются к ней посредством молитв, хотя она, эта сущность, всего лишь в их сознании. Нет бога иного, не было никогда и не будет, кроме разума. Только он способен родить жутких чудовищ, доказать их существование и тут же все опровергнуть, приведя веские аргументы. Поклонения он не требует, а вот ублажать чтением книг и размышлениями – его надобно. И чем больше знаний подаришь ему, тем сильнее он станет. А с сильным богом любой узел можно распутать или завязать.

Богохульство вызвало у Шклярского обильное потоотделение. Он побледнел и почувствовал себя дурно.

– Но ведь церковь призывает к порядочности, к внутренней культуре и любви к ближнему!

– Чтобы быть порядочным, не обязательно быть верующим, дорогой Сигизмунд Казимирыч! Посмотрите на Карла Яковлевича. Набожный человек, а ведет себя, как последняя сволочь – третью ложку в карман сунул! Да и вы, честно говоря, не ангел божий! Прикрываясь вывеской о благотворительности, обираете народ.

– Надо же как-то жить! – Шклярский густо покраснел.

– Устройтесь ассенизатором и живите честно. Приносите обществу пользу, убирая за ним дерьмо! Думаю, у вас пропадет желание задавать глупые вопросы. Давайте оставим наскучившую тему. Пойду, соблазню Рюрикову: супруга на курорты свинтила, а организм требует тепла и услады! – Петр Ильич оставил собеседника и направился к Софье Львовне.

Игла проигрывателя терзала пластинку. В ответ динамики рыдали негритянским блюзом. Семибородов нежно ощупывал тело, которое намеривался затащить в кровать. Его язык, гибкий и изворотливый, ловко плел из слов вологодские кружева и намертво приклеивал их к одинокой женской душе.

– Вы так галантны, что я слегка конфужусь, – Софья Львовна откровенно кокетничала.

– Это врожденное. Гены. – Петр Ильич вспомнил рассказы отца о том, как дед подметал двор в Царском селе. – Пойдемте за стол, а то совсем заплясались.

Софья Львовна с интересом наблюдала за франтоватым ухажером. Семибородов плеснул водки, поднес одну рюмку ей, а вторую залпом выпил и налил себе еще.

– Волнуюсь, – соврал он. – Не каждый день видишь рядом с собой такую очаровательную даму.

– Вы бы закусили, Петр Ильич. Не то заснете за столом.

– Обижаете, душечка. Я вообще-то не пью. Более того, разрабатываю программу по борьбе с алкогольной зависимостью. Хочу на обсуждение в Думу предложить. – Глаза Семибородова наливались кровью и мудростью. – В водку надобно цианистого калия добавить. Понимаю ваше недоумение, но борьба с пьянством должна носить радикальный характер. Содержание яда в напитке следует подобрать так, чтобы человек мог тяпнуть без последствий не более двухсот-трехсот граммов. Большая же доза непременно повлечет смерть. Конечно, вымрет какая-то часть населения. Радует то, что это не сливки общества. Скорее – слив!

– Да, да! – поддержала Софья Львовна. – Это оленеводы с крайнего севера, сантехники и бомжи. Скажите, а как побороть тягу к никотину? – она курила и с любопытством ждала ответа.

Семибородов снова блеснул интеллектом.

– Точно так же – страхом смерти! Пропитаем листья табака составом, вызывающим рвотный рефлекс. Тех же, кого это не остановит, будем травить, как и водкой! Все – еще одна глобальная проблем решена! В стране не останется алкоголиков и курильщиков. От скуки люди запишутся в библиотеки и спортивные секции. Дети от таких родителей будут умные и здоровые, как энциклопедия!

Пока Семибородов обрабатывал мозги Софье Львовне, Ряхин заперся в туалете. «Господи, как бархат!» – он сунул рулон туалетной бумаги в карман пиджака и вернулся к столу.

– Что это у вас в кармане, Карл Яковлевич?

– Да так, мелочь всякая. Не обращайте внимания. – Ряхин взял под локоток Сигизмунда Казимирыча. – Как вы думаете, когда погибнет наша цивилизация?

– Цивилизация – не знаю, а мы погибнем очень скоро. Надо бы умерить аппетиты, но сил остановиться не хватает. Алчность заставляет красть все чаще и все больше. Катастрофически растут потребности, любовь к комфорту толкает на преступления, – Шклярский посмотрел в глаза собеседника. – Вот вам сколько надо денег, чтобы не воровать у знакомых столовое серебро и туалетную бумагу?

Карл Яковлевич обиженно засопел.

– Я ворую не потому, что мне не хватает, а потому что неизлечимо болен! Клептомания. Ведь за болезни у нас не сажают?!

– Все чиновники – хронически больные люди! – Шклярский поманил Карла Яковлевича пальцем. – Не сажают, а зря! Аскетический образ жизни освобождает от вредных привычек.

После такого заявления Ряхин решил немедленно исправиться, но не успел – в дверь позвонили.

– Кто бы это мог быть? – Валтасаров вышел в прихожую.

Споткнулась музыка, воткнулись в колбасные блины и замерли вилки. Даже рюмки, мотыльками парящие над столом, безвольно опустились на заляпанную скатерть. Лишь глупая люстра сверкала по-прежнему, позванивая декоративными сосульками. Узколобый азиат, жалкий и беспомощный днем, в ее волшебном свете выглядел иначе. Перед носом опешившего юриста вспорхнули красные корочки. Но больший эффект на Валтасарова произвела его секретарша, вошедшая следом в форме капитана милиции. Хлопнув в ладоши, она потребовала внимания.

– Господа, банкет окончен! Прошу всех на выход! Вы воруете деньги, мы – покой и свободу!

Тихий омут

I. 45-й год от рождества Ульянова-Ленина

Николай II сосредоточенно смотрел на фотографию супруги.

– Скажи, Гриша, неужели после смерти ничего хорошего не будет? Совершенная пустота и безмолвие?

– Ну что вы, батенька! Это только атеисты-материалисты такую дрянь выдумать могут! Человек, по сути своей, есть копия образа и подобия Божьего. А коли так, то после успения он непременно возродиться должен! Так-то! Не сразу, конечно, но спустя какое-то время – обязательно! Разумеется, он в измененном облике на землю ступит! Это я вам со всей ответственностью заявляю! – Распутин отколол топором щепку от полена и стал разжигать печь. – А зачем голову ломать, ваше высокопревосходительство? Давайте сеанс спиритический проведем да и выясним все! А уж потом я этот грех перед Господом замолю. Не сумлевайтесь, Николай Александрович!

Холодный ветер блуждал по шхерам Виролахти, нырял в приоткрытую форточку и колыхал занавески. Государь поднялся со стула, прикрыл окно. Все было готово к разговору с потусторонним миром. Приглашенный ведун волновался от возложенной на него ответственности. Он поскреб подбородок и начал сбивчиво читать заклинания.

– Ты, братец, не дергайся! Делай свое дело так, будто перед тобой не правители, а простые смертные! – успокоил Григорий.

– Вызываю дух… Вызываю дух… – медиум замешкался и обратился к царю: – Кого вызывать, батюшка?

– Ломоносова давай. Тот умный мужик был, многие вещи знавал! – Николай закурил. Пустив клубы дыма, он уже подумывал оставить дурацкое занятие.

– Вызываю дух Ломоносова! – прогундосил человек с полоской усов на усеянном оспинами лице.

На чердаке шуршали потревоженные мыши.

– Слушаю вас, господа! – непонятно откуда ответил голос.

Григорий вздрогнул. Не веря собственным ушам, глянул на государя. Тот побледнел и выглядел испуганным.

– Господин Ломоносов, скажите, что будет с Россией?

– Катаклизм за катаклизмом! Одного идиота сменит другой, а другого – следующий! И так до бесконечности.

Николай II наклонился к Григорию.

– К чему глупые вопросы? Пусть про нас скажет – возродимся или как? – Он толкнул Распутина в плечо. – Давай же, спрашивай!

– Михайло Василич, вы про реинкарнацию доложите. Когда мы снова на престол взойдем? И вообще, возродимся ли?

Распутин приложил к уху ладонь.

Дух прокашлял:

– Бросьте дымить, и так дышать нечем!

Государь послушно загасил трубку и, как гимназист, сложил на коленях руки.

– В общем так, господа! Грохнут вас всех, но не стоит отчаиваться. В середине двадцатого века родится мальчик – Гаврила Баламутин. Это и будете вы, Григорий Ефимович! С мая нового тысячелетия, после отречения от власти царя-гороха, умудрившегося развалить экономику и само государство, начнете поднимать с колен Россию-матушку.

– А я? Как же я?

Николай II подскочил со стула. От обиды сжав кулаки, он хотел ударить по столу, но Ломоносов успокоил его:

– Всему свое время, господин хороший! Кто раньше ласты склеит, тот, стало быть, раньше и воскреснет! После своего правления Рас… Баламутин, по старой дружбе, передаст престол вам. Только зваться вы будете не Николай. Ну и фамилия, соответственно, другая – для конспирации!

– Какая же? – государь напряг слух.

– Мишкин! Нет, лучше Мошкин! Вроде неплохая фамилия: тихая, незаметная, исконно русская! И будет у вас, Николай Александрович, Григорий Ефимович, как и ныне, в советниках! Годы вашего правления, любезный, ознаменуются видимостью экономической стабильности и ростом социально-политических противоречий. Уясните, что при так называемой демократии все позволено: заказные убийства и вооруженный захват власти, подкуп избирателей обещаниями и подтасовка при подсчете голосов на выборах. Нет никаких запретов и ограничений. Политик просто обязан уметь пойти на любые преступления в борьбе за личную власть. Смотрите, до революции дело не доведите, а то колесо сансары сбой даст. Превратитесь в каких-нибудь хорьков или того хуже!

Не ожидая от себя таких результатов, чухонец покрылся испариной. Государь удовлетворенно потер руки.

– А как же вы, Михайло Василич? Уж не сподобитесь ли прибиться к нашему обществу?

– Почто оно мне? Я в науках погряз, как в болоте! Бомбу водородную изобрету для начала, а там видно будет!

Григорий ерзал на стуле и все пытался задать вопрос о наболевшем. Дух Ломоносова опередил его.

– Не переживайте, Гриша! Все у вас с бабами будет на мази! Такую гимнастку окрутите! Про остальных я и говорить не стану. Вся партия «Христианская Единая Россия» под вами валяться будет. Короче говоря: ХЕР с вами!

Раскатав на небесах дорожку Млечного пути, сгущалась ночь. Из угла дуло. Фитиль свечи трепыхался, рисуя на стенах кабинета причудливые тени.

– Можно, я выйду? – осторожно поинтересовался медиум. – Пучит что-то!

– Ступай с богом! – Николай II дождался, когда за тем закроется дверь: – Гриша, ты же понимаешь, что это секретная информация и лишние уши нам ни к чему?! Вспомни Достоевского: «Если в первом акте пьесы фигурирует топор, то в последнем он непременно расколет чью-нибудь черепушку!» Догони этого шарлатана и… Только без шума!

– Не переживайте, отец родной, я его в сортире замочу!

Распутин сунул за пояс топор и вышел вслед за медиумом.