Текст книги "Старинные миньятюры"

IV.??? -й год от рождества Ульянова-Ленина

Купол саркофага из пуленепробиваемого стекла осторожно подняли с помощью лебедки. Профессор Виноградов привычно склонился над забальзамированным телом вождя.

– Ну что, Юрий Петрович, повезем товарища на оздоровительные процедуры? – поинтересовался его ассистент Жилин.

– Сережа, тебе не кажется, что Владимир Ильич и без процедур выглядит недурно? Даже румянец на щеках, как у живого! Если бы я не знал, то никогда бы не догадался, что это мумия! – Виноградов прикоснулся ко лбу главного большевика и тут же отдернул руку.

– Что с вами? – спросил Жилин, видя испуг профессора.

– Он теплый, вот те крест!

Виноградов отпрянул от саркофага. Полумрак, царящий в мавзолее, и матовый свет ламп, создающих торжественно-траурную обстановку, показались ему особо зловещими.

Ленин повернулся на бок, зевнул и открыл глаза.

– Наденька, принеси чаю!

Перед собой он увидел двух мужиков в белых штанах, таких же курточках и бахилах. Они с трепетом смотрели на воскресшего вождя мирового пролетариата.

– Вы кто? Ходоки? По какому вопросу? – Ильич сел в гробу.

Воскресший вождь спустился на пол, не сводя глаз с Виноградова и Жилина. Подошел и дотронулся до профессора.

– Негоже, батенька, в исподнем белье по гостям шастать! Социалистическая революция ставит перед собой цель искоренить нищету и бесправие трудового класса! В то время, пока народ гнул спины на буржуев и…

Юрий Петрович потерял сознание.

– Голодный обморок? – обратился Ленин к Жилину. – Сейчас попрошу Надежду Константиновну организовать кипяточку! Наденька!

– Не надо Наденьку. Это он от счастья! Не справился с эмоциями! – ответил за профессора Жилин и стал насвистывать «Интернационал».

– Да вы – артист! Просто соловей революции! Давайте положим вашего дружка на кровать. Берите подмышки, а я за ноги схвачу! – забросив Виноградова в гроб, Ленин отряхнул руки. – Тяжелый, как бревно на субботнике! Не прослеживаете никаких аналогий? Вспомните-ка, сударь, что тащил Христос? Крест! Вот именно, он тащил крест, я – бревно. В сущности, одно и то же! Крест стал символом христианства, а из бревна Иосиф Виссарионович обещал выстругать кол и загнать его в спину мировой контрреволюции! Бревно будет означать смерть буржуазии и рождение нового общества! Вот так-то, дорогой товарищ! – Ленин хлопнул Жилина по плечу. – Обедать пора. Наденька! Где эту чертовку носит?

– Владимир Ильич, ушла она. Комитеты по ликвидации безграмотности контролирует. Пойдемте, я вас накормлю.

Ассистент профессора вывел воскресшего вождя из мавзолея через потайной ход. В кабинете Виноградова он смахнул со стола бумаги государственной важности, достал из холодильника кусок ветчины и огурцы. Следом на столе появилась бутылка коньяка.

– А чей это портрет на стене? – поинтересовался Ленин.

Жилин поперхнулся.

– Да так, не обращайте внимания. Политик какой-то! – он откупорил бутылку и разлил по стаканам.

Изделие армянских виноделов потекло по кишкам, снимая напряжение и развязывая языки. Жилин обнял вождя.

– Владимир Ильич, не хочу от вас скрывать, но сейчас у руля страны стоит мужик, изображенный на картинке. Это наш президент-рецидивист Баламутин. Третий срок мотает!

Ленин с недоверием посмотрел на собутыльника.

– А как же товарищ Сталин? Он-то чем занимался? Пока я спал, власть просрали?! – он стал измерять кабинет шагами. – Значит, контрреволюция нанесла удар, и удар был удачен?

– Все немного не так. Мы сами предали и продали страну за соевую колбасу и китайские шмотки, за джинсы и ламбаду. Помутился рассудок от даров ложной демократии.

С заплетающегося языка Жилина слетала пьяная прямолинейность. Посвежевшее от коньяка лицо Ильича скисло.

– А национальная идея какова? Чем живет народ?

– Национальная идея проста – накопить денег на собственные похороны, дабы не пустить по миру родню. Молодежь-то еще не понимает этого, а старики с пенсии рубли откладывают; сидят на хлебе и воде, но погребальную копилку пополняют исправно. Мне кажется, если государство не может предоставить гражданам достойную жизнь, то оно обязано хоронить их за свой счет. И не просто хоронить, а со всеми почестями и соблюдением ритуалов. Может быть, тогда правительство задумается о том, что народ нужно беречь, а не загонять в могилу, – Жилин нахмурил брови, полируя родившуюся мысль. – У меня есть задумка! Владимир Ильич, я вас побрею и загримирую. Мать родная от Баламутина не отличит! А его мы в летаргию погрузим. Наклеим бородку с усиками и – в мавзолей. Пусть лежит, народ радует!

Виноградов ввалился в кабинет, потирая виски. Головная боль не проходила. Подвыпившая парочка чуть снова не лишила его сознание.

– Третьим будешь? – спросил Ульянов-Ленин.

– А-а-а… Наливайте! – Виноградов махнул рукой. – Что же теперь делать-то?

– Власть возвращать трудовому народу! Обойдемся без кровопролития. – Жилин ввел профессора в курс дела.

Семя несправедливости, брошенное властью в душу Юрия Петровича, дало бурные всходы. Припомнив старые обиды, профессор поведал Ленину печальную историю своего открытия.

– Архиинтересно! Говорите, навоз обожает?! – вождь хитро прищурился. – Что ж, устроим ему сладкую жизнь!

Президент страны брел по бесконечному коридору Дома правительства. «Где и как читать Конституцию в виде рулона?» – этот вопрос лишал покоя. Сзади окликнули. Повернув голову, Баламутин увидел Виноградова.

– А, Юрий Петрович! Вождь к погребению готов?

– Готов, господин президент. Не могли бы вы заглянуть в мой кабинет? Требуется ваша подпись.

Пропитанная хлороформом тряпка погрузила Гаврилу Гавриловича в сон. Совершив очередной виток, история, как уличная девка, вновь пошла по рукам.

Гадский человек

Тошно мне что-то, Жора, выговориться надобно! Поскольку ты человек благородный, тонко разбирающийся в хитросплетениях жизни, расскажу тебе маленькую историю. Совсем короткую, не переживай, времени она у тебя не займет. Тем более, одного участника этой буффонады ты знаешь, а другие – не столь важны. Ведь главное – это сказитель, Гомер, два пальца ему в зенки, чтоб лучше нюансы фиксировал! Так вот, собственно, история. Прям анекдотец, честное слово.

Году в 90-м прошлого века устал я от семейной жизни так, что хоть в петлю лезь или жену убивай. Ну и уболтал я свою благоверную оставить меня на несколько дней в покое и перебраться к теще. Собрала она манатки, сына – под мышку и дунула из хаты.

Хожу я из угла в угол, мусор пинаю, и такое у меня горькое настроение приключилось, что решил я позвать друзей, таких же хануриков, как и сам. Явились они по первому свисту. Ни денег, ни водки. Сидим, соображаем, где и что взять. Один из друганов – Калиостро – с рождения убогий, толку от него никакого, проблемы одни. Зато второй, которого паханы Эдуардом нарекли, вдруг припомнил, что заявление на увольнение написал и скоро будет фрилансером. А трудился он ночным сторожем в киоске прямо у моего дома. Терять ему, собственно, нечего, рванули в киоск, натырили водки и стали грусть-печаль заливать. Нализались в усмерть, лежим, стонем по очереди. Тут кто-то в дверь барабанит.

Жора, ты видел, как поднимаются в последнюю атаку раненные самураи? Вот так же встал и я, а на лестничной клетке – Гоша, та еще гниль. Не в смысле больной, а – мутный. Вот скажи, Жора, откуда такие гадские люди берутся? Будто не женщины их рожают, а педерасты. Ему бы по «дыне» накатить, а у меня силы иссякли. Одной рукой за косяк держусь, а вторая повисла, как член у импотента. Отлежал, наверное. А за Гошей дамочка какая-то маячит. Темно уже было, или еще темно – хер поймешь. Он смущается, пот на лбу размером с куриное яйцо; вдруг Гоша наповал сражает меня сакраментальной фразой: «Можно мы с подругой у вас в туалете немного перекантуемся? Нам очень надо!» Тут и дама из-за Гошиного плеча выглянула. Лучше бы она этого не делала. Потому как мы ее все знали, и знали не по одному разу. Подмоченная у нее репутация была, чего уж там… Разве тут откажешь? Это же любовь! «Проходите, – говорю, – только на унитаз сильно не опирайтесь, он и так на ладан дышит». Заперлись они в сортире, шушукаются, притираются друг к другу. А дверь-то – одно название. Ну что это за дверь? Два листа ДВП, а между ними горсть реек. Оно, конечно, не видно ничего, но слышимость великолепная и запахи не держатся абсолютно. Сидишь на унитазе, «Правду» читаешь. Чтоб от международной политики по всей хате не воняло, приходилось газету по прочтении сжигать. Тогда пахло «холодной войной», и жена почему-то убегала из дома. Боялась эскалации конфликта.

Извини, отвлекся. Гляжу, кореша на матрасах заерзали, радары на нужную волну настраивают. А в сортире уже бенефис начинается. Гоша скромно так интересуется: «Не могли бы вы мне, для более близкого знакомства, минет сделать? А то я уже почти в преклонном возрасте, а еще девственник в этом плане. Надо мной даже сынишка подшучивает!» Дама сморкается и, как мне кажется, наигранно тушуется: солидности себе добавляет. Потом она вспомнила, что мы ее хорошо знаем. Настолько хорошо, что солидность вроде бы ей и не к лицу совсем. И согласилась – мы по характерному звуку догадались. Калиостро к дверям ухом прижался, музыку любви слушает, даже возбуждаться начал. Я это по его рваному дыханию определил. Дышит и яйца кулаком сжимает: сопротивляется нахлынувшим желаниям.

Не прошло пяти минут: «Ох-ах!!!» – Гошу эйфория одолела – хилым оказался. Отдышался, дохляк-извращенец, перья на башке пригладил и выходит этаким гусем. Распахивает входную дверь и пальцем, как флюгером, указывает только что обожаемой барыше направление. «Все, – говорит Гоша, – больше нас с вами ничего не связывает!» Та чуть в унитаз от обиды не провалилась. Какая-никакая потаскуха, а все же неприятно, когда к тебе, хуже, чем к собаке относятся. Ну, она дамочка битая, фасон держать умеет. С презрением выплюнула на пол Гошиных детей и ногой размазала. Жора, не поверишь: уничтожила целый детский сад! Просто Магда Геббельс какая-то! И ушла, матюгами всех покрыв. Да так яростно, что я на мгновение дар речи потерял – сконфузился.

Гоша руки в карманы сунул, брюхо выпятил: «Вот, братцы, теперь я полноценный мужчина! Надо это дело обмыть! Сейчас в ларек сгоняю, – говорит, – посидим, отметим мое становление!» Ушел и с концами. Обманул, гад. А может, с подругой внизу схлестнулся, возобновил сексуальные эксперименты. Вот такая байда, Жора, у нас приключилась. Мы потом этого Гошу у помойки выловили и по-братски поганым ведром отдубасили. Хотели с ним поступить, как он с гражданкой, но сдержались. Врожденная интеллигентность не позволила. Она ведь, эта интеллигентность, много чего приятного запрещает. Так и живем, избегая истинных удовольствий. Принимаем за мораль то, что моралью априори не является. Врем сами себе, и от этого вранья кажемся себе выше, достойнее, культурнее.

Рассказ тракториста

(В миниатюре присутствует ненормативная лексика)

Вот, Жора, еду я, значит, на тракторе, папироску курю. Весна, солнце жарит, в небе пташки коноёбятся. Никуда не тороплюсь, пашу в свое удовольствие. Вижу, председательский «козлик» по кочкам скачет. Остановился у кромки поля, а из него Силантий Макарыч – царь-батюшка наш, вывалился. Стоит и смотрит, как я горбачусь. Ну, думаю, сейчас я, блять, тебе покажу, как пятилетку за три года дают! Вдавил педаль до отказа, трактор – на дыбы – да как рванул галопом! Труба отвалилась, все дымом заволокло, нихуя не видно. Папироска у меня изо рта выпала и шмяк на мотню! Прожгла, блять, шаровары. Чую, яичницей запахло. Все, думаю, погибла династия трактористов! На ходу из термоса пожар залил, успокоился чуток, а трактор-то летит, ему моя беда до фени. Наблюдаю краем глаза за председателем, а тот охуел от моих трудовых подвигов – упал на жопу и фуражку рукой придерживает, чтоб с башки от восторга не спрыгнула. Потом вдруг вскочил, руками замахал, и орет что-то. Что орет, не разберу никак, думаю – ликует – хули, в колхозе свой стахановец появился. А он пальцем тычет, обернись, мол, педрила! Я в заднее окошко глянул, мама дорогая, а под плугом бомба ядерная кувыркается. Все, думаю, сейчас шарахнет и – кирдык поднятой целине!

Эту бомбу еще в прошлом году с аэроплана сбросили, испытания проводили. А она, блять, куда-то в грязь упала и не взорвалась. Искали ее месяца два, все кругом обшарили – нету! Как сквозь землю провалилась. Ее академики из глины слепили, керамическая она, короче. Потому и засечь не могли с помощью миноискателей. А я, значит, ее нашел и, теперь меня вроде как наградить обязаны. Ну, думаю, «Орден Ленина» точно на пинжак повесят. Может, еще и на водку рублей сто подкинут. Вылез я из трактора, подошел, блять, к бомбе, пнул ногой, а ей похуй – лежит себе и не чирикает. Я слышал где-то, она тикать должна. А тут – тишина! Гляжу, председатель расхрабрился, бочком ко мне по пашне бежит, торопится. На каждом сапоге – пуд грязи – еле ноги волочит. Подскочил, отдышаться не может. Весь потный, шнифты* на лоб лезут. «Степа, – говорит, – я про бомбу сам Никите Сергеевичу доложу. А то ты материшься сильно. Нам внутриполитический конфуз ни к чему!» Хер с тобой, думаю, докладывай. Мне бы только – орден на грудь, да водки в «бак» залить.

Вызывают, значит, нас в столицу. Жора, не поверишь, машину к самолету подогнали, все чин-чинарем! Сели, едем. Вдоль дороги пионеры с барабанами стоят, старухи с шариками, бабы визжат, флажками машут. Чувствуется, от восторга у всех башню сносит. Прям под колеса прыгнуть норовят. Менты толпу еле сдерживают. Приезжаем, блять, в Кремль, а там все политбюро в цивильных костюмах шароебится. Все при «гаврилах»*, ножками шаркают, руки тянут – познакомиться желают. Солдаты сразу, еблысь, – под козырек. Я чуток растерялся, по сторонам зырю: везде шкафы из красного дерева, диваны и стулья золотой парчой обиты, на стенах портреты еще с царских времен висят. Потолки мраморными колоннами подперты. Идем мы по ковровой дорожке, как важные птицы, сапогами хромовыми поскрипываем. Мне их специально для поездки в Москву Силантий Макарыч выдал под роспись, с возвратом. А навстречу нам сам Никита Сергеич шкандыбает! Не идет, а катится колобком. Штаны до подбородка натянуты; ножки, как шкалики. Башка, что бородавка: лысая и большая. Хлеборезка до ушей – радуется встрече. Хули, оно понятно: не каждый день героев встречаешь!

Обнял нас по очереди и спрашивает: «Как же вы, братцы, эту бомбу-то нашли?» Силантий Макарыч от неожиданности шептуна пустил и вгорячах забыл про этикет: «Едем мы, блять, со Степой, на тракторе. Чувствую, тормозит нас что-то. Говорю Степе, ты посиди, покури пока, а я гляну, что там прицепилось. Вылез, батюшки, а это бомба! Я детонатор вывернул, и кричу: «Степа, вылазь нахуй! Я бомбу водородную обезвредил! Вот так ценой собственной жизни и спас колхоз от ядерного катаклизма», – вытянулся сука по струнке и смотрит на Никиту Сергеича преданными глазами. Все, думаю, плакали мои ордена! Никита Сергеич рассмеялся и говорит: «Да нет, братцы-кролики, ошиблись вы. Это не бомба совсем. Это амфора древнегреческая, золотом до краев набитая! Так что вам, как нашедшим, двадцать пять процентов причитается!» – и давай нас опять обнимать и слюнями мазать. Думал, до смерти зацелует, кукурузник гребаный. Еле отбился.

Хрущев губы платочком вытер и спрашивает, есть ли у нас какие-нибудь желания? Может, по музеям походить, ВДНХ осмотреть. Я наглости набрался и говорю, что Ленина хочу поцеловать. А хули, если орден не дали, то хоть к мощам вождя приложиться. Никита Сергеич лоб сморщил, репу чешет. Силантий Макарыч меня за рукав дергает, образумься, мол, на святое покушаешься! Потом, бац, за сердце схватился и, где стоял, там и ебнулся. Откуда-то сразу санитары выскочили, на диван его, золотой парчой обитый, прям в сапогах бросили. Давай в чувство приводить. А я на Никиту Сергеича вылупился и внушаю: Ленин в тебе и во мне, и пока не поцелую вождя, никуда не уеду! «Хер, – говорит, – с тобой! Пошли!» Провел он меня потайным ходом в Мавзолей. А там заебись, прохладно, как в могилке. Полумрак и «Интернационал» из спрятанных динамиков наебывает. Это чтобы Ильичу веселее лежать было.

Нажал Никита Сергеич на какую-то кнопку, купол стеклянный раз и вверх пополз. Жора, у меня от такого механического чуда мандраж по телу пошел. «Давай, – говорит, – целуй. Только не увлекайся, а то отсосешь вождю губы, они и так на честном слове держатся. Как его потом народу показывать?! Целуй и уебывай целину поднимать. Стране царица полей позарез нужна!»

Гляжу я на Ильича, а сердце в груди воробушком бьется. Блять, никогда такого трепета не испытывал. Припал я к устам вождя мирового пролетариата, а от них травами луговыми несет, будто он сена нажрался. В Разливе, видать, пропитался. Целую, и оторваться не могу. И кажется мне, будто он меня в ответ целует… Растрогался я не на шутку, ногу забросил и прилег рядом. Чую, входит в меня что-то большое и пламенное. И так мне хорошо, так приятно стало! С бабой такого удовольствия отродясь не испытывал! Оказывается – это полное собрание сочинений Ленина в меня вошло. Тут Хрущев опомнился, за шкирку меня хвать: «Совсем охуел?! И так тебе поблажку сделали…» А я прямо на глазах политически окреп. Стою, улыбаюсь снисходительно; большой палец под мышку сунул и говорю Никите Сергеичу с легкой картавинкой, мол, правильной дорогой идете, товарищи! Его, блять, как затрясло, будто током шибануло. Брюхо втянул и честь мне отдает. Допер, сукин сын, что в меня дух вождя вселился. «Ладно, – говорит, – пошли отсюда нахуй. А то мне не по себе что-то».

Вышли мы, Жора, на Красную площадь, стоим, голубей кормим. Вся брусчатка их говном заляпана, и ничего не поделаешь: разве объяснишь безмозглым тварям, что здесь срать нельзя?! Я бы этот символ мира дустом нахуй вытравил. У Мавзолея пижоны иностранные фотографируются, скалятся сволочи. «А вдруг они против Ильича диверсию замышляют?» Никита Сергеич мою мысль уловил, пылинку с плеча стряхнул и успокоил: «Плюнь на них, они все педерасты. У них совсем другое на уме. Вот что я тебе скажу, Степа, отныне ты председатель колхоза! А этого мудака пастухом сделай. Мне разведка доложила, что он твою заслугу себе приписал. Ну как, справишься?» Хули там не справиться? Сиди в конторе да еби мозги всем подряд. На прощание облобызались и разошлись, как в море корабли.

В общем, получили мы с Силантием Макарычем по двадцать тысяч новыми. Я избу отгрохал и женился на Матрене, евоной секретарше. А Силантий Макарыч спился – слабохарактерным оказался. А, может, от зависти или обиды: я же с Лениным целовался, пока он в обмороке лежал.

Давай подженимся

(В тексте присутствует ненормативная лексика)

Жора, взгрустнулось мне после праздников. Врубил я для фона «голубой» экран, сижу, похмеляюсь. Народ в «ящике» с ума сходит: в прямом эфире выбирает вторую половинку. С бухты-барахты, представляешь?! Короче, сидят за столом три кошелки, задают потенциальным молодоженам вопросы и сами от себя балдеют. А хули не балдеть: на всю страну такую дурь транслируют, что вся страна в ахуе. Ладно, слушай, как эта байда выглядит. Выходит к аудитории демобилизованная из кинематографа сто лет назад звездунья и начинает клацать фарфоровой «мясорубкой»: «Здравствуйте! В эфире передача «Давай подженимся!» Это программа о том, как найти спутника жизни. Я – ведущая Раиса Гундеева. В нашем замечательном телешоу мне будут ассистировать профессиональная сваха Мимоза Карбидова и астролог Кондализа Колодина! Друзья, сегодня герой нашего шоу Амадей Копытов – конюх совхоза «Райская коммуна». На его мозолистую руку и разбитое одиночеством сердце претендуют: Глафира – доярка-рукоблудница из села Мудозвоново, Матрёна – забойщица скота с Кощеевской свинофермы и продавщица-альтруистка из кооперативного магазина Лукерья Копейкина! Друзья, предлагаю познакомимся с женихом!

Под бурные аплодисменты в лучах софитов появляется крендель в кирзовом сапоге. Вторую ногу ему заменяет протез времён гражданской войны. Ведущая берет гостя за локоток и выводит на всеобщее обозрение. Смотрите, мол, на этого мудака, он жениться решил. Публика семечки лузгает, реагирует вяло. Тут-то ведущая давай интерес к происходящему разжигать: «Вот он, брутальный, пропахший говном, табаком и потом настоящий мужчина! Ковбой, набрасывающий лассо любви на необъезженных деревенских кобылиц!»

Амадей смущённо кхекнул, поклонился на четыре стороны и занял предназначенное место. Сидит, ногти грызет. Жора, кончай спать! Плесни водки, приведи себя в чуйство! Это только начало! Ну вот, короче, ведущая стала его «нижнее белье» ворошить: «Скажите, – говорит, – любезный, на каких фронтах вы потеряли конечность?» Конюх встрепенулся и давай вспоминать: «О, этот трофейный протез мне достался от деда. Он его у белогвардейского офицера экспроприировал. Кленовый… Сейчас таких не делают. Почти век в сарае пылился и, как видите, сгодился!» Протез в натуре, Жора, мощный! На бейсбольную биту похож. Таким по черепу треснешь и заказывай музыку. Извини, отвлекся. Жених продолжает: «Ногу я по-пьяни отморозил, когда в овраге заночевал. Фельдшер-то у нас один на всю округу, в тот день маненько с бодуна был. Потому как всю неделю именины кума справлял. Ну и оттяпал с пьяных глаз здоровую. А та, отмороженная, потом сама по себе оттаяла. У меня, кстати, нет не только ноги, но и того, что должно быть между ними», – тут он, Жора, хрясь и осекся. Понял, что лишка сболтнул. «Лошадь, – говорит, – зараза, лягнула, всё и отлетело к чёртовой матери!» Голосок у «ковбоя», я тебе доложу, как у девственницы: яиц-то нет! Какой из него ебарь? Ведущая так и спросила: «На кой вам невеста, ежели ее нечем ублажать?» А баба ему, Жора, нужна для повышения самооценки. «Рядом с женщиной, – говорит, – я себя ощущаю полноценным мужчиной!»

Ведущая как-то скисла сразу и потеряла к нему интерес. Повернулась к притихшему залу и с издевочкой молвит: «Узнав страшную тайну жениха, давайте поближе познакомим его с первой невестой!» А этот дурень ей говорит: «Поближе я не могу, я же объяснил!» Ведущая давай его успокаивать, а у самой ухмылка от уха до уха: «Не волнуйтесь, я не заставляю вас прилюдно устраивать брачную ночь. Всё будет в рамках приличия! Итак, прошу!»

Тут, Жора, опять крик, свист, будто крымская прокурорша должна появиться. Прокурорша, естественно, не появилась. Она в Думе место присмотрела, на хер ей этот бедлам?! Вместо нее в студию выкатилось шесть пудов целлюлита и, не дожидаясь особых приглашений, оседлало стул. Дамочка-то тоже не лучше жениха оказалась. Отдышка, как у загнанного марафонца.

«Это что ли жених-то? – интересуется. И видно, что он не в ее вкусе. – Уж, больно мелкий!» Мелкий, бля… Она еще не в курсе, что он абсолютно беспонтовый в постели. Тут Гундеева перехватила инициативу: «Глаша! – говорит она, – Расскажите нам о себе». Глаша-то, видно, баба тертая. Давай без предисловий правду-матку рубить: «Чего скрывать-то? – говорит. – Пиво обожаю. От молока с детства пучит!»

Тут она, Жора, на стол облокотилась. Ручищи у нее могучие, как у палача, и все в пупырышках. И кажется, будто с них кровушка капает. Конюх аж вздрогнул. Наверно, представил их на своей шее.

Гундеева, знай себе, подноготную выведывает: «Как вы относитесь к западной культуре, к искусству, то да се». Доярка и тут не сплоховала. Прожженная стерва, клеймо ставить негде! «Не глупа, – говорит, – „Букварь“ от корки до корки прочла! Комиксы разные смотрю, так что я – натура утончённая!» Вот, бля… Тут в разговор встревает астролог Колодина: «Вы, – говорит, – по гороскопу являетесь раком в созвездии…» Хе-хе… Доярка еблысь и покраснела: «Не, – отвечает, – раком не могу: спина болит, остеохондроз замучил! Лёжа, пожалуйста, а раком – не дам!»

В зале гам поднялся, зрители возмущены до предела: как она, такая здоровая, и раком не может?! Гундеева видит, скандал назревает, решила замять его в зародыше. «Ну, ладно! – говорит она и поворачивается к нетрудоспособной девице, – Покажите сюрприз, порадуйте нас хоть чем-нибудь!»

Выползают «влюбленные» в центр зала. Эта, бля, тургеневская девушка без предупреждения запрыгнула на руки к конюху! Уцепилась за шею и давай лобызать, как покойника. Амадей от неожиданности сигнал SOS задом выдул и повалился. Протез у него отстегнулся и закатилась под стол. «Браво! – визжит публика, – повторите на бис!»

Тут, Жора, на сторону жениха встала Мимоза Карбидова, соратница Гундеевой. «Разве так можно? Предупреждать надо! Вы же не Волочкова, чтобы вас на руках таскать!» Доярка окрысилась: «А что вы хотели, чтоб я его за конец подёргала? Так я девушка скромная и на трезвую голову подобные вещи делать отказываюсь!» Зал притих, слышно, как у Карбидовой сердце в груди от возмущения колотится. Гундеева во время опомнилась: «На этом наше знакомство с Глафирой считаю состоявшимся. Прошу вас, девушка, пройти в комнату ожидания!» Соискательница руки и сердца перешагнула через жениха и свалила. Амадей по-пластунски под стол заполз, протез заново пристегивает.

Я стакан водки хряпнул, дальше смотрю, даже закусывать не стал. «Друзья, поприветствуем вторую кандидатку на семейное счастье!» – продолжает ведущая.

Жора ты видел красавиц из русских сказок? Выплывает кокошник в сарафане. «Я, – говорит, – Матрёна Хавронина! Свинарка». Хавронина помогла подняться женишку и даже пыль с него стряхнула. «Пришла я, товарищи, не одна. Робкая у меня натура, прихватила на передачу нашего замечательного птичника Семёна! Он поможет справиться с волнением». Семён этот, Жора, – мутный тип, подозрительный, как мент! Рядом с Хаврониной сел, глазами жениха пожирает.

«Поведайте нам свою историю! – предложила ведущая. Свинарка вздохнула и начала: «Рассказывать мне особо нечего. Кончила три класса и решила, что это не мое. Хитрыми науками не владею, на досуге играю в лото и дурачка. Уверена, – говорит, – Амадею будет со мной интересно и весело!» Резину тянуть не стала: «Позвольте, я покажу сюрприз! Жарко у вас тут, сомлела».

Сомлела, бля… Сдается мне, геморрой у нее воспалился. Не сиделось ей, Жора, и хотелось как можно быстрее отстреляться. Выскочила она из-за стола. Ходит по кругу, трясет грудями, изображает любовную страсть. Конюх не удержался, хлопнул себя по ляжкам и пустился вприсядку. И надо же – опять протез подвел. Конюх шмяк на спину, да так башкой ударился, что свет моргнул. Подскакивает к нему Семён, берет на руки и бережно несет на стул. Ведущая от зависти аж поперхнулась. Руками замахала и говорит: «Приглашаю последнюю участницу шоу – Лукерью Копейкину!»

Выбегает дама с густо напомаженными сардельками вместо губ. «Родилась я в благородной семье кладбищенского сторожа! – не дожидаясь вопросов, начала она. – Сама научилась щелкать костяшками и стала обсчиты… работать изо всех сил. В итоге, за месяц накопила на мопед и радиолу».

Тут крупным планом показывают Копытова. Уши навострил гаденыш, старается не пропустить ни единого слова. Вижу по его глазам, Жора, что мечтает «ковбой» прокатиться на двухколёсной железяке. В базар вклинивается Гундеева: «Мопед – весьма сильный аргумент! Но хотелось бы узнать, как вы будете обхаживать супруга? Можете ли вы доставить ему истинное удовольствие?»

Мимоза Карбидова, скажу я тебе, в тот момент напряглась не по-детски и походила на сексуально-озабоченную Тортиллу. Давно ее, видать, никто не «жарил». Да и кому она нужна, сам подумай, черепаха очкастая.

«Без проблем! – говорит Копейкина. – Я покажу, что такое есть даст ист фантастиш! В моём ассортименте вся камасутра!» Как зачмокала она «сардельками», как бросилась к конюху. Тот растерялся. От испуга ли, а может интуитивно откинулся он, Жора, назад и грохнулся в третий раз! Лежит, зенки закатил. Я думал – помер. Нет, смотрю, зашевелился. А Копейкина, будто и не замечает ничего. «Щаз я такой сюрприз покажу, обалдеете все!»

Конюх побледнел, того гляди, его инфаркт шибанет. Гундеева видит дело худо. Не дай бог, загнется на передаче, – тогда кранты – прикроют лавочку. Иди потом, ищи новую работу. «Все, – хрипит, – достаточно сюрпризов. У нас и так впечатлений до чертовой матери! Друзья, – объявляет она, – мы посмотрели трех представительниц слабого пола. Все они по-своему оригинальны. Не будем мешать Амадею советами. Предоставим право самостоятельного выбора! Ступайте, – говорит, – Копытов! Пусть сердце вас не обманет!»

Хе-хе… тут-то, Жора, самое интересное и началось! Не прошло и двух минут, как выходит одноногий конюх под руку с Семёном. Зал припух от неожиданности. Одну Гундееву ничем не удивишь. «Ну что же! Год Петуха, товарищи! Пожелаем молодым счастья и будем надеяться, что когда-нибудь, они скажут друг другу: «Давай подженимся!»