Текст книги "Камень духов"

Хотя скажи об этом кто-то сэру Генри еще лет пять-шесть назад, качался бы смельчак на рее, ибо, как рассуждал в ту пору Барбер, только виселица и могла приблизить его парней к Богу. Но не петля, а перенесенные страдания и собственная беспомощность перед миром, который совсем недавно лежал у ног и вдруг сделался беспросветным, заставили старого морского волка уверовать в силу Божию и искать спасения в ней одной.

В перерывах между молитвами, мысленно возвращаясь в прошлое, пытается падре Томас понять того, кого когда-то приютил на шхуне и кто потом поднял руку на благодетеля. Ищет слепой монах в себе ответ: когда произошла со Смитом страшная перемена и где сам Барбер допустил просчет?

Неужели это случилось тогда, когда судовой лекарь, одноглазый Жак, вытащил Смита с того света после поединка с русским мальчишкой? На толмача тогда страшно было смотреть. От его былой силы не осталось и следа. Он сжался, почернел. Правая рука усохла, да так, что вытатуированная на ней длань дьявола скукожилась и стала походить на конечность тропического насекомого. Но главное, вслед за внешностью изменился и характер матроса. Сам сатана вселился в него. Смит, и прежде не боявшийся никого, кроме своего капитана, стал еще злее, отчаянней. Но вместе с тем изощреннее и ловчее. Перемены в Смите поначалу даже понравились сэру Генри. Тут он и совершил ошибку – назначил Смита первым помощником, посчитав, что инвалид будет ему предан до гроба и при своей телесной немощи никогда не рискнет подбить команду на бунт. А вот острый ум и преданность – качества для помощника самые подходящие.

И верно, Смит более десяти лет оправдывал надежды сэра Генри. За это время он превосходно усвоил и науку управления шхуной, и тактику абордажа, и многое другое, без чего настоящему приватеру не обойтись. Одно только стало настораживать Барбера: свой длинный, как бушприт, нос Смит все чаще стал совать не в свои дела… То вдруг заступится за провинившегося матроса, то ни с того ни с сего отдаст команде свою часть добычи, то позволит себе на глазах у всех заспорить с капитаном… И вот что еще – в разговоре он перестал отводить взгляд. Значит, перестал бояться, утратил страх перед покровителем… «Неужели почувствовал, что я старею, что у меня уже нет былой власти над людьми?» – такие мысли не давали сэру Генри покоя. Но он утешал себя, что в любой момент скрутит сухорукого помощника в бараний рог, что ветер удачи по-прежнему дует в его, Барбера, паруса… Однако штурвал «Юникорна» незаметно ускользал из его рук.

Развязка наступила на стоянке, когда к «Юникорну» подошел на бриге «Провидение» другой приватер – капитан Бушар. Этот тридцатилетний француз, несмотря на свою молодость, уже заслужил себе славу одного из самых дерзких морских разбойников тихоокеанского побережья. Славу, почти не уступающую известности самого сэра Генри.

В каюте хозяина «Юникорна» Бушар предложил Барберу и его помощнику совместный набег на главный город Верхней Калифорнии – Монтерей. Дело, по его словам, сулило полный успех и богатую добычу при минимальном риске: в столичном гарнизоне не наберется и восьми десятков солдат и всего-то десятка полтора пушек… А в магазинах и в домах местной знати полно добра. Кроме того, в городе много женщин… Есть где разгуляться одичавшей в морских скитаниях команде!

В другое время сэр Генри не преминул бы воспользоваться подобным предложением, но тут ответил Бушару отказом. Нападение на Монтерей не входило в его планы: именно этот город присмотрел Барбер на роль своей «последней якорной стоянки». Здесь, отойдя от кровавых дел, хотел он купить богатый дом и дожить свои дни в мягком климате Калифорнии.

Бушар, выслушав отказ, пожал плечами и, как-то странно поглядев на Смита, отбыл на «Провидение». Взгляд француза не понравился Барберу. Он, укладываясь спать, особенно тщательно проверил, заперта ли дверь каюты и хорошо ли заряжен пистолет. Однако это не спасло его.

Ночью в каюту капитана вместе с двумя дюжими матросами вломился Смит. Ударом ноги он выбил пистолет из рук Барбера и кривым ножом, зажатым в левой, здоровой руке, полоснул его по лицу. Кровь залила глаза сэру Генри. Он потерял сознание.

Очнулся Барбер уже на берегу. Ощупал себя: ноги, руки целы, на голове повязка, засохшая от крови… Попытался снять ее и снова чуть не лишился чувств – вместо глаз наткнулся на свежие раны… Поняв, что стал беспомощней младенца, Барбер завыл. Никто не отозвался на вопль отчаяния. Сам же сэр Генри долго не решался сдвинуться с места, по каким-то ему самому неясным приметам и запахам определив, что находится среди развалин дома или крепости. Здесь он сидел, пока не почувствовал, что солнце зашло и от камней повеяло прохладой. Вопреки логике, подсказывающей, что в темное время опасно покидать руины, так как можно стать жертвой хищников, слепец с трудом выбрался из своего прибежища и побрел куда-то без дороги.

Сколько так двигался во мраке сэр Генри, сказать трудно. Для него, утратившего понятия дня и ночи, эти блуждания были бесконечным кошмаром, единственным выходом из которого представлялась смерть. Но скитальцу повезло. Его, полуживого, подобрали монахи-францисканцы, случайно оказавшиеся в этих местах. Они взяли слепца с собой, приютили в миссии, заботливо врачевали его раны. Находясь в монастыре, сэр Генри неожиданно для себя обнаружил, что понимает по-испански, хотя прежде, кроме «Карамба!», не знал ничего. А тут то ли взыграла в нем кровь испанских предков, о которых он, воспитанный приемными родителями – ирландцами, и не догадывался, то ли на самом деле произошло чудо, как посчитали приютившие слепого чужеземца монахи, но уже через несколько дней Барбер начал без толмача разбирать все, что говорилось ему. От монахов сэр Генри узнал о разграблении Монтерея пиратами, пришедшими к городу на двух кораблях, о приходе к власти в Калифорнии военной хунты. Но эти мирские события не взволновали его. С ним действительно случилось странное – забрезжил в спящей доселе душе, словно свет маяка в тумане, иной мир, о коем Барбер прежде и не задумывался. Мир света и любви…

Два года прожил Барбер у миссионеров, которые заботились о нем, вслух читали ему Святое Писание. Благодаря отличной памяти сэр Генри вскоре мог наизусть пересказывать библейские истории, произносить молитвы и петь псалмы. К концу пребывания в монастыре он принял постриг и, сделавшись падре Томасом, был направлен помощником к настоятелю миссии Сан-Франциско Солано. С падре Альтамиро у них сложились доверительные отношения. Новый помощник все рассказал о себе своему брату во Христе.

– Как вы думаете, брат Альтамиро, – спросил он у настоятеля однажды, – простит ли меня когда-нибудь Господь?

– Если ваше раскаяние искренне, простит несомненно! – ответил тот.

Вот и молится теперь падре Томас Всевышнему, не щадя своей спины. Неустанно кладет поклоны, впечатывая потный морщинистый лоб в земляной пол кельи. Каждую минуту просит у Бога прощения за прошлую жизнь. В исступлении не замечает, что происходит вокруг…

И все же когда молящийся в очередной раз склонился ниц, что-то заставило его очнуться. Что-то живое и теплое коснулось его руки на короткое мгновение. Потом еще и еще…

Слова молитвы замерли у падре на губах. Он напряг слух, и без того обострившийся за время слепоты. Из множества окружающих его келью посторонних шумов: громкой переклички караульных у ворот, ржания и перетаптывания лошадей у коновязи, завывания ветра в щелях касы, – выделился новый звук – тонкий, чуть слышный писк. Падре сделал резкое движение, и в его руке оказался влажный, бьющийся комочек. «Мышь! – монах осторожно разжал пальцы, выпуская пленницу на волю. При этом на его руку наткнулись еще несколько грызунов. – Откуда их столько?»

Мыши и прежде навещали его келью, но тут – целое нашествие. «Что-то похожее на бегство крыс с тонущего корабля…» Тому, кого называли капитаном Барбером, доводилось видеть нечто подобное. Однажды, когда по его приказу прорубили днище захваченного судна и в трюмы хлынула вода, сотни хвостатых тварей метнулись по швартовым тросам на прижавшийся к правому борту «Юникорн». Зрелище, надо сказать, не из приятных даже для свирепых морских волков!

Что-то похожее на тревогу ощутил падре Томас и сейчас. Он вынул из кармана рясы колокольчик и позвонил. Ему пришлось трижды повторить свой зов, пока не явился заспанный мальчик-поводырь, индеец, родившийся и выросший в миссии.

– Что случилось, niño?

– Я не знаю, падре… Я спал…

– Так ступай же, узнай немедленно!

Мальчик выбежал и вернулся через несколько минут, показавшихся монаху долгими.

– Все собираются в храме, падре… – взволнованно затараторил он. – Сеньор настоятель велели немедленно привести вас туда…

– А что случилось?

– Голодный ветер…

– Ураган? – опершись на вздрагивающее детское плечико, падре поднялся с колен.

– Да, падре… Это очень страшно?

– Не бойся, малыш, – обычно скупой на ласку, падре погладил поводыря по голове. – Пойдем, и да пребудет с нами милость Божья!

6

Ветер, налетевший с севера, дул все яростнее. Порывы с каждым разом удлинялись, а затишья между ними становились все короче, пока вовсе не исчезли. Округа наполнилась ревом… Казалось, безумный органист нажал одновременно на все регистры и педали своего гигантского инструмента и теперь, радуясь эффекту, надрывно хохочет и рыдает.

Уже должен был наступить рассвет, но небо над миссией оставалось темным. И эта тьма за стрельчатыми окнами храма все сгущалась, наполняя сердца людей первобытным ужасом. Как беспомощны мы перед лицом Природы! Все достижения нашей цивилизации оказываются бессильны перед разгневанной стихией!

Так или иначе, но в этот час все, кто пришел в храм: испанцы и русские, метисы и индейцы, – думали об этом… Перед лицом опасности, грозившей всем, невзирая на цвет кожи и вероисповедание, храм на самом деле ощутился чем-то вроде легендарного ковчега – иными словами, последней надеждой на спасение.

Это строение было самым вместительным и прочным сооружением в миссии. Хотя храм и строился из того же, что и прочие строения, материала, кладка его имела свои отличия. Ее делали не пеоны, а настоящие мастера-каменщики, приглашенные из Соноры. По старой традиции они добавляли в раствор куриные яйца. С годами стены храма превратились в монолит, который не смогли сокрушить стальные кирки, когда падре Альтамиро решил прорубить в одном из помещений дополнительное окно.

Но сейчас даже здесь люди не чувствовали себя в безопасности. Черное облако урагана, напоминающее гигантские песочные часы, почти вплотную придвинулось к миссии. Чрево смерча, и это хорошо было видно наблюдателю, который по лестнице забрался к одному из окон, всасывало в себя все, что попадалось на пути: деревья и кустарники, пласты дерна, доски с крыш сараев, массу песка и пыли. Все это вращалось в страшной воронке и пропадало в ее сердцевине. Смерч поглотил несколько мечущихся быков, будку караульного, целый выводок домашней птицы…

Первые удары обрушились и на крышу храма. Он дрогнул, но выстоял. Ветром выбило стекла, и разом погасли все свечи. В храме стало совсем темно. С криком сорвался вниз наблюдатель. Кто-то метнулся к двери. Началась суматоха, грозящая превратиться в настоящую свалку.

– Сеньоры! – раздался громовой голос настоятеля. – Прекратите панику! Мы будем спасены… Спасены, если сейчас не затопчем друг друга… У кого есть кресало, зажгите огонь и дайте мне… Я укажу, куда надо идти…

Властный призыв возымел действие. Одновременно в нескольких углах храма зажглись свечи. С одной из них к настоятелю подошел капитан Аргуэлло:

– Надеюсь, вы знаете, что делать? Выходить наружу – сущее безумие!

– Конечно, сын мой… Мы туда и не пойдем! Слава Всевышнему, Он однажды сподобил меня позаботиться о создании надежного укрытия… Здесь есть подземелье!

– Подземелье? Но нас так много… – вмешался в разговор подошедший к испанцам Хлебников.

– Разместимся, volente Deo!

– Тогда ведите нас, падре!

– Прошу вас отдать распоряжение своим людям и проследить, чтобы не было беспорядка…

Капитан и русский тут же отправились исполнять просьбу настоятеля. И все же задержек избежать не удалось. Какое-то время ушло на то, чтобы затеплить оставшиеся незажженными свечи и раздать их собравшимся. Еще несколько минут было потрачено, чтобы построить людей в колонну по два. Наконец настоятель решительно направился к двери слева от алтаря. За ним остальные. Впереди испанцы и вакеро, потом русские моряки. Замыкали шествие Хлебников, Нахимов, Завалишин и замешкавшийся падре Томас с поводырем.

У дверей заалтарного помещения все-таки образовалась давка. Солдаты пытались опередить друг друга. Капитану даже пришлось пригрозить пистолетом, прежде чем порядок был восстановлен.

А ураган за стенами храма все бушевал. Могучие стены под ударами стихии дрожали и раскачивались. Казалось, еще чуть-чуть, и они сложатся, словно карточный домик.

– Быстрее, быстрее, сеньоры! – торопил входящих в тесную комнатку настоятель. Он стоял у открытого деревянного люка в углу помещения.

Опасения настоятеля были не напрасны. Когда русские и падре Томас с мальчиком оказались в комнате, ураган разворотил доски на крыше и ворвался внутрь.

– Поторопитесь! – еще раз воззвал к отстающим падре и первым шагнул на ступеньки лестницы.

Следом быстро спустились Нахимов и Хлебников. Слепой монах, его поводырь и Завалишин на какое-то мгновение задержались.

– Вы первый, святой отец… – по-испански предложил лейтенант.

– Нет, сеньор… Мы после вас! – глухо отозвался тот.

– Как вам будет угодно, – не стал спорить русский и со свечой в руке вступил на скрипучие ступени лестницы.

Он успел спуститься в подземелье и сделать несколько шагов по достаточно широкому проходу, когда новый шквал урагана потряс храм до основания. На этот раз удар был так силен, что лейтенанту показалось: земля, словно палуба фрегата в девятибалльный шторм, ушла из-под него. Завалишин пошатнулся, потеряв равновесие, и тут что-то тяжелое обрушилось на него сверху.

Когда в кромешной темноте Завалишин пришел в себя и прочихался от пыли, он первым делом ощупал свое тело. Убедился, что цел. Стряхнув с себя землю и встав на колени, он каким-то чудом отыскал свечу, выпавшую из рук при падении. Выбив кресалом из кремня огонь, зажег ее. И только когда неровное пламя осветило подземелье, понял, что уцелел чудом. Подземная галерея за спиной Завалишина оказалась под самый потолок завалена обломками балок, землей и камнями. Ни падре, ни его поводыря не было видно, и на зов они не откликнулись.

Притеплив свечу на торчащий из стены валун, лейтенант принялся быстро разгребать завал. Он отволок в сторону несколько камней и деревянных перемычек, прежде чем обнаружил одного из погребенных под обвалом. Осторожно отряхнув землю с его головы, по седым волосам догадался, что перед ним святой отец. Дела у падре были плохи. Тело его было придавлено огромной балкой, приподнять которую Завалишину оказалось не под силу. Однако падре еще дышал и был в сознании.

Лейтенант склонился к нему:

– Мужайтесь, падре, сейчас я позову на помощь и мы вас вытащим…

– Не суетитесь, сын мой… – прохрипел тот. – Мне уже не помочь…

– Что вы, падре!.. Мы вам поможем! Потерпите еще немного… – русский сделал очередную попытку приподнять балку. Это принесло монаху новые страдания:

– Оставьте меня! Уходите! Обвал может повториться…

– Я не могу… – лейтенант обернулся в глубь туннеля. – Эй, кто-нибудь! Сюда, помогите!

В ответ ему донесся глухой голос Нахимова:

– Дмитрий, ты цел? У нас тут завал… Сейчас мы доберемся до тебя… Держись!

– Я – в полном порядке… Помощь нужна падре Томасу… – лейтенант снова наклонился к умирающему. Лицо того было искажено, он, похоже, бредил:

– Русские, снова русские… У них всегда так…

– Помолчите, святой отец, вам надо беречь силы!

Но падре Томас уже не слышал. Завалишину даже показалось, что он испустил дух, но спустя несколько мгновений падре забормотал снова. Неожиданно его голос вдруг обрел живость:

– Я всегда знал, что умру из-за русского… Впрочем… Nascentes mortimur…

– Что вы сказали, падре?

– Te absolvo… – словно обращаясь к кому-то, пришедшему на исповедь, прошептал слепец и затих.

– Он умер… – сказал Завалишин, когда к нему через завал наконец добрались падре Альтамиро, Хлебников и Нахимов. – Мы уже бессильны ему помочь… Разве только вы, сеньор настоятель…

Пропустив к покойному отца Альтамиро, русские отошли, чтобы не мешать молитве. Настоятель, осенив голову погибшего собрата крестом, что-то забормотал.

Лейтенант сумел разобрать:

– …Господи, на все воля Твоя… Но ответь, Отец наш небесный, отчего в праведники свои Ты выбираешь самых великих грешников? Силы небесные, укажите дорогу к свету мученику Томасу… Reguiescat in pace!

Смысл сказанного о великих грешниках так и остался для Завалишина загадкой. С эпитафией же преставившемуся он мысленно согласился. Ведь что ни говори, а тот, кто упокоился под завалом, вольно или невольно, но спас ему сейчас жизнь.

7

Всех нас приютит когда-то мать сыра земля. Напитает останками нашей плоти тысячи малых существ, обитающих в ней. Сама напитается нашими соками, чтобы дать возможность дальше расти травам и деревьям, которые, в свою очередь, утолят голод птиц и зверей, наполнят воздух кислородом, создадут спасительную сень для прозрачных ручейков. А те напоят влагой поля, дающие пропитание людям. И замкнется вечный круговорот природы, и продолжится жизнь там, где светят солнце и луна, где носятся на своих вольных крыльях ветры… И исполнится древняя заповедь: «Смертию смерть поправ»! И если при этом душа твоя чиста и верит в жизнь вечную после Страшного суда, то умирать не страшно.

Но задумывались ли вы, каково быть заживо погребенным в земле, обреченным на ужас медленного угасания, без пищи и воды, без свежего воздуха? Уж на что изощренны в истязании пленников индейцы-тынайцы, голцаны и эскимосы, которым принадлежит изобретение пытки «вывернутый мокасин», когда пытаемого раздевают донага на лютом морозе и, облив водой, перекатывают по расчищенному льду, оставляя на нем развертку человеческой кожи, но и среди них, и даже у индейцев-людоедов, о которых рассказывал Хлебникову воспитанник Баранова и первопроходец верховьев реки Медной креол Андрей Климовский, нет ничего страшнее, чем предать живого человека земле. И для язычников Нового Света, и для представителей старой цивилизации земная твердь олицетворяет собой не только мать-кормилицу, но и место прибежища всех темных сил, преисподнюю и страну мертвых.

Неспроста вспомнилась Кириллу Тимофеевичу легенда, услышанная им от старика коряка еще в бытность приказчиком Российско-Американской компании в Гижиге.

…Два бога, белый и черный, работали вместе над созданием мира. Белый бог висел в воздухе, как туман над морем. Черный бог плавал в этом море в образе птицы гагары – единственного живого существа. Белый бог – могущественнее черного, но очень ленив. Ему не хочется лезть в воду. Он говорит черному богу:

– Нырни на морское дно и принеси мне ила!

Черный бог в образе гагары ныряет и приносит ил в собственном клюве. Он выбрасывает ил на поверхность моря прямо перед белым богом. Тот говорит магические слова. Ил, принесенный богом-гагарой, начинает расти и увеличивается до тех пор, пока не превращается в матерую землю. Земля еще совсем пуста. Белый бог создает на ней леса и реки, животных и людей и называет себя Творцом.

Черному богу обидно: самую трудную работу делал он, а вся слава творения досталась белому богу. Черный бог тоже хочет участвовать в создании мира. Для этого он утаил часть ила, который достал на дне, в своем клюве.

Однако когда белый бог произнес свое заклинание, эта малая часть донного ила тоже начинает расти. Ил душит черного бога. Вот-вот разорвет его на части.

– Выплюнь утаенное тобой! – приказывает белый бог черному.

Черный бог не слушает его. Тогда разросшийся ил разрывает бога-гагару на мелкие части. Они превращаются в камни, из которых вырастают на матерой земле неприступные горы. А завистливый дух черного бога проникает в самое сердце земли и создает там свой собственный мир, в который нет доступа белому богу. Охраняют его врата каменноголовые великаны – сыновья черного бога и правители всех злых сил, живущих здесь. Каждый из девяти великанов живет в своем запутанном лабиринте, в который пытается заманить легковерных людей. Человеку, попавшему в подземное царство, никогда не выбраться из него, не увидеть белого света…

Хлебников понимает, что это – легенда, и не более того, но поеживается, вспомнив ее. Остаться на веки вечные под землей – страшно и дикому язычнику, и христианину. Страшно, пока ты жив… Уж лучше тогда доля, которая досталась падре Томасу: скорая смерть легче медленной… Не зря говорят, что такую Господь дарует не каждому!

С покойным монахом Кирилл Тимофеевич при его жизни не успел сойтись так, как с падре Альтамиро. Слепец был замкнут. Настоятель, у которого Хлебников пытался разузнать о его собрате, тоже уклонился от прямого ответа, кто такой этот падре Томас, как появился он в миссии… Нутром Хлебников чувствовал, что кроется в слепом монахе какая-то загадка, что пути их уже где-то пересекались. Но разгадку погибший унес с собой…

Впрочем, сейчас надо было заботиться о тех, кто еще жив, равно как и о собственном спасении. Подземелье, где они укрылись, при тусклом свете свечей кажется громадным, но это не так. По тому, что уже ощущалась нехватка свежего воздуха, понятно было, что пространство невелико. Люди сидели на земле тесно, впритык. Они тихо переговаривались на родных языках, и эта странная смесь разноплеменных наречий вызывала у Хлебникова ощущение нереальности. Кирилл Тимофеевич даже вздрогнул, когда кто-то звонким шепотом обратился к нему по имени.

По голосу он узнал лейтенанта Завалишина, с которым познакомился в пору прихода фрегата «Крейсер» в Ново-архангельск. Молодой человек произвел тогда на него благоприятное впечатление серьезным отношением к своим обязанностям ревизора корабля, а также отличными познаниями в науках и языках. Однако уже тогда Хлебников заметил, что лейтенант очень высокого мнения о себе. Такие черты характера не нравились Хлебникову, но порывистость лейтенанта вызывала симпатию.

– Слушаю вас, Дмитрий Иринархович, – приветливо отозвался он. Как не улыбнуться человеку, только что счастливо избежавшему гибели?

– Сударь, – проговорил лейтенант почти в самое ухо Хлебникову, – не кажется ли вам, что нас заманили в ловушку?

– Отчего же?.. Ведь падре Альтамиро, дон Луис здесь, с нами… Они вовсе не похожи на самоубийц, смею вас заверить. Да и к чему им устраивать нам западню? Из-за индейцев? Так мы почти пришли к соглашению, как решить сию проблему…

– Об индейцах я ничего не знаю… У меня иная задача – вернуть подданных его императорского величества… Ах, да… Мы же не успели вчера переговорить с вами об этом… – Тут Завалишин, еще более понизив голос, рассказал Хлебникову о побеге музыкантов с фрегата и о возможной причастности падре к этому делу.

– Ну, подозрения – это еще не доказательства… – заметил Хлебников, вдруг испугавшись, что горячность соотечественника может повредить переговорам с испанцами. И как показали дальнейшие слова лейтенанта, испугался не напрасно.

– Я намерен прямо сейчас расспросить обо всем настоятеля! – заявил он. – И ежели падре от моих вопросов смутится, значит, так оно и есть!

– Подождите, подождите, господин лейтенант! Даже если ваши подозрения верны, затевать подобную проверку сейчас, вы уж простите меня, старика, просто неразумно…

– Что же вы прикажете делать, Кирилла Тимофеевич? Так вот сидеть и ждать?!

– Ну, подождать, пока не пройдет торнадо, нам все-таки придется… А потом… Потом будем думать, как выбраться отсюда!

– Конечно, ежели до того момента не задохнемся в сей вонючей яме! – в сердцах произнес офицер, но от немедленных разбирательств с падре, похоже, отказался.

Между тем дышать с каждой минутой становилось все труднее.

– Сеньоры, – подозвав к себе Хлебникова и офицеров, сказал настоятель, – прикажите своим людям без нужды не двигаться и потушить свечи, кроме одной-двух… Так мы сумеем сохранить несколько галлонов воздуха и продержаться подольше…

Когда просьба была исполнена, падре опустился на землю рядом с Хлебниковым и произнес, словно извиняясь:

– Такого урагана я не припомню в наших краях… Но, сеньоры, вас должно утешить то, что сильные торнадо заканчиваются быстрее… По крайней мере, дикари, живущие здесь, считают именно так…

– Меня, святой отец, сейчас больше заботит другое: не задохнемся ли мы здесь, прежде чем сумеем разобрать завал… – отозвался Хлебников.

– Venedicite, mes filz!Нам не надо этого делать!

– Почему, падре?

– У подземелья есть второй выход… Вы, конечно, видели дровяной сарай слева от ворот миссии? Он у нас почти всегда пуст – из-за теплых зим в дровах нет особой надобности. Так вот, еще при моем предшественнике, падре Педро, подземную галерею дотянули до него… На случай нападения… – тут Альтамиро споткнулся, но быстро нашел нужные слова, – дикарей!

– Это хорошая новость, – сказал Хлебников, – если только ураган не разрушил и сарай…

– Я пошлю своих людей разведать, если вы не возражаете, pater reverendissime, – вступил в разговор молчавший до сих пор лейтенант Завалишин.

– Будьте так добры, сын мой… – кивнул настоятель. – Надо двигаться по галерее прямо, она приведет вас к цели…

Лейтенант, взяв свечу, вместе с Нахимовым скрылся в темноте. Настоятель и Хлебников некоторое время сидели без слов. Потом русский тронул падре за рукав:

– Вы помните, сеньор настоятель, в Откровенияи святого Иоанна Богослова сказано: «Вот, диавол будет ввергать из среды вас в темницу, чтобы искусить вас, и будете иметь скорбь дней десять…» Не о нас ли это пророчество?

– Не ко времени вы поминаете нечистого, сеньор Кирилл… Впрочем, все пророчества так или иначе относятся к нам, грешным… Тем паче что в упомянутом Откровении есть и другая мысль. «Не бойся ничего, что тебе надобно будет претерпеть… будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни»… Надо только верить. Верить и молиться. Fiat volunta Òua!

Они не проронили больше ни звука, пока к ним из темноты не вышагнул мичман Нахимов:

– Господа, Дмитрий Иринархович просил меня уведомить вас, что второй выход тоже обрушен… Но надежда есть… Там, по счастью, рыхлая земля и нет каменной кладки… Правда, мы не знаем, как велик завал и сколько потребуется времени на его расчистку… Но, ежели работать посменно, дело должно пойти быстро…

– Вам, должно быть, понадобится помощь?

– За этим я и вернулся. Кирилла Тимофеевич, вы не соизволите перевести мои слова гишпанцам?

– Не беспокойтесь, сеньор офицер, я понимаю по-русски… – подал голос настоятель. – Дон Луис сейчас же даст вам солдат… Индейцев в таком деле я бы не стал использовать. Они – народ бестолковый…

– Как сочтете нужным, святой отец…

Когда все распоряжения были отданы и Нахимов вместе с несколькими рейтарами ушел к завалу, настоятель снова подсел к Хлебникову. Однако разговор не клеился. От нехватки воздуха кружилась голова, и Кирилл Тимофеевич смежил ресницы. Но едва раздался где-то поблизости голос Завалишина, как Хлебников открыл глаза.

– Мы продвигаемся медленнее, чем думали вначале… – рассказывал лейтенант настоятелю. – Если бы у нас были лопаты… Штыками и тесаками много не нароешь! Матросы приспособились: голыми руками нагребают землю в свои робы, коим завязали рукава, и отволакивают ее в сторону… Говорят, что так им сподручнее… Но вы понимаете, сколько мы эдак провозимся…

– Может быть, кто-то наверху уцелел и уже ищет нас? – выразил надежду Хлебников.

– Может быть… Но я не стал бы уповать на это… О подземелье никто, кроме меня и бывшего настоятеля, не знает… Разве что…

– Кто-то из тех, кто его рыл когда-то… – закончил за падре фразу лейтенант.

– Мне жаль, сын мой, но вряд ли кто-то из строителей уцелел…

– То есть надеяться не на кого?

– Sancta Maria…

– Вы хотите сказать, падре, что все в руках Божьих?

– Я только призываю вас не отчаиваться…

– Ну, что вы, ваше преподобие, – голос лейтенанта прозвучал вполне бодро, – об отчаянии нет и речи! Я даже хотел бы поговорить с вами о будущем…

– О каком? – насторожился настоятель.

– О будущем наших народов и стран… Уверен, оно будет прекрасным!

– Я вас не совсем понимаю, сын мой.

– Дело в том, святой отец, что я основал орден Восстановления, в который войдут достойнейшие представители двух наших народов… Я хочу, чтобы вы, падре, и вы, Кирилл Тимофеевич, незамедлительно вступили в него!

– Как, прямо здесь, под землей? – не удержался от усмешки Хлебников.

Настоятель, напротив, проявил к словам лейтенанта неожиданный интерес:

– Что это за орден, сеньор? Будьте любезны объяснить.

Интерес падре окрылил Завалишина. Он заговорил быстро и взволнованно:

– Сей орден – тайная организация единомышленников, полагающая своей целью провозгласить Новую Калифорнию Землей Свободы. По моему разумению, именно здесь идея равенства всех людей и уничтожения тирании в любых ее видах наиболее реальна и самими обстоятельствами жизни подготовлена. Здесь проживают, соседствуя друг с другом, разноязыкие народы, которые могут составить новую нацию, не испорченную цивилизацией. Удаленность же сей территории от могущественных держав Старого Света на первых порах обеспечит ее независимость и даст возможность построить государство нового вида, какого не знала прежде история человечества… Я, как великий магистр своего ордена, говорил уже о сем с сеньором Аргуэлло и другими важными людьми вашей области и, поверьте, нашел в них не токмо понимание моих идей, но и обещание всяческой поддержки в сем начинании… Убежден, что нам с вами по плечу сотворить нечто такое, от чего…

Договорить лейтенант не успел. Его окликнули:

– Вашбродь, вашбродь… Дозвольте обратиться?

– Чего тебе, братец? – Завалишин недовольно обернулся к матросу, внезапно появившемуся подле них.

– Их благородие Павел Степанович велели передать, что там кто-то шумит…

– Где? Да говори же внятно и с расстановкой!

– Наверху, вашбродь. По ту сторону завала!

– Кто услыхал?

– Я, вашбродь, Степанов.

– А не померещилось тебе, брат Степанов?

– Никак нет, ваше благородие. Шумят.

Недовольство лейтенанта как рукой сняло:

– Ежели правда, получишь целковый! – сказал он просиявшему матросу и снова обратился к своим собеседникам: – Извините, господа, мы вернемся к разговору позже, а теперь позвольте мне пройти к моим людям…

– Я пойду с вами, если вы не станете возражать… – произнес Хлебников.