Текст книги "Контейнер «Россия»"

Сибирское море

Во время многочасового перелета в Токио рядом с Хайнером Мюллером сидел умудренный опытом поляк Рышард Капущинский, который должен был вместе с ним выступать на конференции. В книге Капущинского Мюллер уже подчеркнул целые абзацы и оставил множество пометок на полях. Виски в самолете подавали безо льда, в неограниченных количествах. Оба собеседника радовались тому, что им не пришлось пересекать по земле однообразные, залитые светом просторы, тянувшиеся под крыльями самолета. Аварийной посадки, из‐за которой они могли бы оказаться на этой покрытой снегами равнине, вроде бы не ожидалось. Они были наслышаны о Транссибирской магистрали и на протяжении полета пытались высмотреть ее нить, но так ничего и не увидели. Железнодорожная трасса, скорее всего, проходила южнее.

В ХХ веке нельзя написать пьесы про утопию, заметил Хайнер Мюллер, не упомянув самого важного утопического проекта Cоветской империи: сотворения Сибирского моря. Об этом проекте рассказывал и Капущинский. Кульминационный момент подготовки проекта пришелся на 1929 год, начал он. Когда в 1950 году работы по планированию возобновили, у этих планов уже не было утопического размаха. В 1929 году партийные кадры с ликованием наблюдали кризис капитализма, достигший апогея в Черный четверг. Партийных работников среднего звена, а также экспертные группы инженеров и проектировщиков охватила эйфория. Речь шла о том, чтобы выше Томска и Тобольска запрудить многоводные сибирские реки, которые, не принося никакой пользы, текли на север и превращались там в лед. В результате образовался бы водоем, превосходивший по своему воздействию на природу и климат Средиземное море, хотя и не такой большой. На чертежах к югу от этого искусственного моря и вдоль каналов, которые соединяли бы этот водоем с Черным морем, ответственный проектировщик Давыдов нарисовал обширную лесную зону. На карте ее можно было быстро наметить несколькими штрихами, хотя деревьям, чтобы вырасти, в действительности потребовалось бы двадцать лет. С регулируемым уклоном в двести метров по длинному руслу главного канала и его ответвлений через юг Советского Союза плавно текла бы вода. Еще никогда человечество не создавало ни искусственного моря, ни искусственной реки таких размеров.

В том же самом самолете на Токио, где вели друг с другом беседу Хайнер Мюллер и Рышард Капущинский, летел климатолог из Потсдама. Он вмешался в оживленную дискуссию двух затягивавшихся сигаретами приятелей. Ученый заметил, что если бы Сибирское море когда‐либо было создано, то это привело бы к обширному таянию вечной мерзлоты в тундре и, таким образом, к неконтролируемому выбросу метана и углекислого газа в атмосферу: Россия, а может быть, даже и вся планета, была бы отравлена. Вы думаете, отвечали ему Капущинский и Мюллер, что у инженеров из группы Давыдова не было предусмотрено на этот случай никакого решения? Неужели эти дотошные прогнозисты не просчитали бы заранее все возможные последствия и это явление застигло бы их врасплох? Мюллер добавил: если бы в «Берлинер ансамбль» поставить об этом проекте пьесу, это бы точно не навредило климату Земли.

Самолет тем временем повернул на юго-восток. В иллюминаторах появились высокие горные хребты, Мюллер уже не думал, что это Сибирь. Почему же план по созданию Сибирского моря не был реализован? На строительство потребовалось бы десять лет. Этих десяти лет у команды Давыдова не было: революция потерпела крах. Работники штаба по планированию и всемогущие в 1920‐х годах инженеры, которым было бы под силу реализовать такой проект, были арестованы и уничтожены за первые пять лет подготовительных работ. За этот период уже были проведены исследования, отобраны кадры и составлены сметы, в разработке находились чертежи крупногабаритной мощной техники, нужной для перемещения огромных пластов земли. Пуская клубы сигаретного дыма, размышляя об утопической, поразительной перспективе появления Сибирского моря и плотного заселения восточной части континента (сродни освоению Марса), Мюллер испытал благостное чувство. Хоть на короткое время ему хотелось забыть о «чистках» и безнадежных показательных процессах.

Реформа императора Мэйдзи длилась всего пятьдесят лет, сменил тему Мюллер. Практически средневековое государство превратилось в индустриальную нацию, стальные корабли которой отправили на дно моря российский царский флот. Вот с этого надо бы начать свой доклад в Токио, сказал Мюллер. Точно так же и Сибирь лет через сто можно было бы превратить в «цветущую территорию» евро-азиатского континента, ответил Капущинский. Дачи на берегу Сибирского моря, ряды тополей – верхушки колышимы ветром. Оба собеседника (самолет был полупустым, и поэтому один из них мог смотреть в левый иллюминатор, в то время как другой любовался ландшафтом под крылом из правого) не знали, что всего через двадцать пять лет группа олигархов в сотрудничестве с инженерами «Газпрома» решит вернуться к проекту строительства центрального водного бассейна в Сибири. В этот раз, впрочем, безо всяких утопических мыслей, только ради прибыли. Ведь где еще на планете (за исключением Антарктики и Сахары) можно осуществить масштабный проект? Зеркала шириной в сотни километров на орбите, направляя солнечные лучи на северные равнины Сибири, нагревали бы землю; высвобождавшийся в результате этого газ можно было бы быстро засасывать в специальные хранилища, до того, как он достиг стратосферы и стал причиной глобальной катастрофы.

Илл. 34. Поворот сибирских рек. Проект 1929 г. Давыдов считался сторонником ирригационной теории К.А. Виттфогеля; за это некоторое время спустя он прослыл еретиком

Илл. 35. А.А. Смирнова-Шмидт. Возлюбленная Давыдова, главный инженер

КЕТЫ = ЛЮДИ

Особенности языкового туннеля в долине Енисея

Н. К. Каргер, в душу которого я всё время пытаюсь заглянуть (это говорю я, автор «Контейнера»), в 1934 году ездил на громыхающей, разваливающейся машине (собранной одним механиком в Омске из деталей семи вышедших из строя автомобилей) по ветреным дорогам долины Енисея. Он был лингвистом.

Sul «кровь» – su’l «сибирский лосось» – sùl «крюк» – súùl «сани». Интонация, c которой произносится слово, а не буквы, из которых оно состоит, определяет его смысл. Это – язык кетов. Его и изучает Каргер. По поручению Центра. С самоотверженностью молодых социал-революционеров и народных ученых самобытный воодушевленный исследователь, городской житель, заброшенный в глушь заболоченной долины Енисея, – молодой Каргер ищет, собирает, радуется своим находкам, вдается в самые мелочи, переезжает с места на место, надеется. Заметки, устройство для записи граммофонных пластинок, ящики, набитые шеллаковыми пластинками для записи фонем. Он в одиночку ездит по земле кетов. Живущие там люди – носители языка, сильно отличающегося от русского, в документах центрального комитета значатся «остьяками». Они сами называют себя ke’t («человек»). Они доверяют необычному гостю, хотя он для них чужак – кожаная куртка, пистолет, кожаный ремень, высокие сапоги («военные», «комиссарские»). Словно он сам – член Центрального комитета. Впрочем, понятия «центральный комитет» у кетов не существует. Каргер еще не знает, какое слово, какое понятие, какую идею они свяжут с существом по имени «центральный комитет». Они видят: пришелец ими интересуется, поэтому верят ему, видят: ему любопытно, что они говорят. На самом же деле ему интересно, КАК они говорят: слова, предложения, грамматика, интонация – вот на что он обращает внимание.

Каргер – геммолог языкового выражения

Тонемы кетского. Анализ звукового сигнала в зависимости от положения губ, горла, языка. Обычные в лингвистике обозначения:

В помещение приглашены представители кетского народа. Если их просят что‐нибудь сказать, они начинают говорить монотонно и нараспев, нарочито «поэтически». Так они делают, когда Каргер обращается к ним с просьбой поведать о былых временах. «Оживленно» они разговаривают, когда их ни о чем не просят. Когда появляется повод для общения между собой. Поводом может послужить реплика другого или чей‐нибудь рассказ. Если к разговору их побуждает Каргер – они начинают говорить «неестественно» (не нараспев, не поэтически). В такие моменты их речь звучит наигранно и вскоре обрывается. Когда кто‐нибудь говорит по просьбе чужака, другие его не перебивают, если их об этом не просить. Присутствуют: два полевых сторожа, два рыбака, три вязальщицы сетей (их подруги), два охотника.

Члены Коминтерна покровительствуют эсперанто. Это язык, способный объединить народы, он представляет собой смешение разных языков, слова в нем сокращаются. Заимствований из кетского языка в нем не будет. Члены Коминтерна считают, что с помощью эсперанто можно преодолеть языковой барьер. Это телеграфный язык. Каргер же, наоборот, уверен, что языки – по своей природе – не хотят играть второстепенную роль по отношению к информации. Слова и звуки демонстрируют свою красоту, свою оболочку, свой стремительный бег, соревнуясь со звездами на небосводе, также не подчиняющимися никакой коммуникативной функции.

Этот процесс – «дружеская болтовня в присутствии исследователя» – дело сложное, складывающееся из множества обстоятельств. Каргера бы здесь не было, если бы не покровительство заместителя главы ЧК в Москве. Ему Каргер нравится. Хотя он не вполне понимает, что любитель словесности может искать в такой глуши. Каргера он считает выдающимся ученым. Он записал его в поисково-разведочную группу, состоящую обычно из нефтеразведчиков и геологов. Если бы не эти отношения на расстоянии, не было бы никаких «близких контактов» с кетами, и Каргера бы здесь просто не было.

Живой и дикий

Мои подопечные, пишет Каргер своему доверенному лицу в ЧК, различают «двенадцать падежей» существительных. В дополнение к обычным для европейских языков шести падежам, от родительного до винительного —

Бенефактив (я обращаюсь к тебе с поддержкой),

Адессив (описывает связь с целым, в то время как я говорю о чем‐то отдельном),

Прозекутив («Я люблю и ухаживаю за тобой, но позже тебя разочарую»), амбивалентность,

Комитатив («социальный падеж в целом»), личные отношения,

Каритив («без чего‐либо»; «то, чего мне не хватает, когда я еще говорю о чем‐то другом, что у меня есть»),

Транслатив («я приношу, я передаю, я соединяю»),

Локатив («где я нахожусь в то время, как я что‐то делаю или о чем‐то думаю»; «можем ли мы при известных условиях поочередно делать то, о чем мы не говорили»).

Нерегулярные формы множественного числа:

tīp («много собак») > ta’p «собака»

iʔ > ékèŋ «день»

ī > íyàn «солнце»

ōks «дерево» > a’q «деревья»

ke’t «человек» > de’ŋ «люди»

Продуманная до мелочей грамматика кетов

Каргер: «Как индивидуум я не только кто‐то особенный, отличающийся от других, я существую в ином мире – вне стаи, массы, собрания, общества». В ОБЩЕМ И ЦЕЛОМ, НЕОБХОДИМО СОСТАВИТЬ СПИСОК РАЗЛИЧИЙ, СУЩЕСТВУЮЩИХ У КЕТОВ, И ЗАЧИТАТЬ ЕГО НА СЛЕДУЮЩЕМ КОНГРЕССЕ КОМИНТЕРНА. Речь идет не о расширении горизонтов мышления, а о лучшем, более точном структурировании того, что уже давно наличествует в сфере политического, подчеркивает Каргер. Даже если слова кетов сосредоточены на охоте и собирательстве, способность этого языка формулировать различия превосходит любые тексты наших политических манифестов!

Возможности этого языка должны присоединиться (маршевой колонной, оружейным арсеналом, критическим потенциалом) к триумфальному шествию социализма, окончательную победу которого я (= Каргер) ожидаю к осени 1929 года. Это было написано лингвистом, занимавшимся кетским языком в столичном институте, еще до начала экспедиции.

Вариантность слов во множественном числе:

des – кетское слово, означающее: «глаз»,

dès – произносится коротко, с запинкой: «пара глаз» (человека),

déstàŋ – множество глаз, например глаза всех муравьев, живущих в муравейнике.

Транслатив – означает: «что‐то меняется прямо на моих глазах».

В зависимости от высоты тона род слова меняется на мужской, женский или средний/неодушевленный.

«Маркс для анимистов»

Некоторое время спустя Каргер – в качестве языковой практики – решил читать с группой кетов «Коммунистический манифест». Его целью была подготовка перевода текста манифеста на кетский язык. Семеро чтецов и их руководитель. Кетам нравилось «охотиться» за верными словами. Сравнивать напечатанное и начерно переведенное. К словам они относились с тем же почтением, что к животным, на которых охотились. Кое-кто из рыбаков понимал русские слова.

Впрочем, далеко в своих занятиях Каргер и его подопечные не продвинулись. Группа застряла на слове «призрак», с которого начинается «Коммунистический манифест». Ведь призраков существует бессчетное множество! Крохотные. Размером меньше мизинца. Огромные. Словно фронт грозовых облаков над Енисеем, уходящий на юг, в то время как сама река движется на север. Призраки ли болотные духи? Как быть, если один из призраков выбивается из общей группы? Есть ли что‐нибудь, что не является призраком? Что представляют собой люди или животные, не носящие в себе призраков? А эта тень? Может быть, ее отбрасывает преследующий меня призрак. Слову «призрак» соответствует слово «живой». Слово «живой» значит «призрак». В помещении нет шамана, который смог бы укротить призраков. Каргер не вмешивается в оживленный спор.

Середина страны

Андрею Битову принадлежит фраза: «Среднюю Россию можно понять, лишь если воспринимать ее как субъективный фактор». Географически запечатлеть ее невозможно. И в самом деле: мы не знаем никого, кто прошел бы через всю Россию – от Немана до Тихоокеанского побережья – пешком. С течением истории изменяются и границы. Захватчики, подчеркивает Битов, ни с Востока, ни с Запада не смогли бы попасть в «середину страны» без надежных транспортных средств. Туда нету ни прямой дороги, ни транзита. Тургенев идет еще дальше. Он задается вопросом: «Где ты, моя любимая страна? Искомая, предчувствуемая и никогда не знаемая». Он отрицает сам факт того, что Россию вообще можно описать целиком – при таком многообразии земель, ее составляющих.

 
«И вздох всё спрашивает – где?
Где странствуют мои друзья?
Где восстают из мертвых близкие мои…»
 

Геодезист Смирнов взял на себя труд обозначить центр России на ее топографической карте, в разложенном виде занимавшей два чертежных стола. Отметить нужно было место в центре на линии, соединяющей западную границу России с линией, начинавшейся от восточного побережья России. Однако «центром» это место можно было назвать лишь с натяжкой. «Центру» не соответствовало никакое конкретное место, ни конкретное место, возбуждающее патриотические чувства, ни украшенный красными знаменами актовый зал. Можно было лишь предполагать, что где‐то на прочерченной Смирновым линии сторонний наблюдатель сможет отыскать середину страны. В конце концов Смирнов отказался от своей затеи.

 
НА ОСТРОВЕ ЭЗЕЛЕ
МЫ ВМЕСТЕ ГРЕЗИЛИ,
 
 
Я БЫЛ НА КАМЧАТКЕ,
ТЫ ТЕРЕБИЛА ПЕРЧАТКИ
 
 
С ВЕРШИНЫ АЛТАЯ
Я СКАЗАЛ «ДОРОГАЯ».
 
 
В ПРЕДГОРЬЯХ АМУРА
КРЫЛЬЯ АМУРА.
 

Илл. 36. «Совокупный рабочий». В руках у всесильного рабочего гигантские – выше домов – электрические провода, которые могут взорвать город

Герметические и ассоциативные силы

Ильза фон Шааке несколько лет прожила с русским ученым, приехавшим в Берлин по заданию одного из научно-исследовательских институтов Академгородка, чтобы работать над исследованием о ПОТЕНЦИАЛАХ РЕВОЛЮЦИОННОГО ИЗМЕНЕНИЯ В МИРОВОМ МАСШТАБЕ. Вопрос, на который ученому предстояло ответить в своей работе, звучал так: какие внутренние силы способствуют объединению людей и что препятствует консолидации сил?

Монография так и не была закончена; товарищ ученый бросил свою спутницу Ильзу – нашел себе подругу помоложе (из семьи рейнско-вестфальских промышленников). А Ильза фон Шааке всё никак не могла забыть изменника. От предков ей достались настойчивость и упрямство, и она продолжила работу над его незавершенным проектом. Объем рукописи – приблизительно 2000 страниц. Издательства в восточногерманских землях, на которые у нее есть выход, не проявляют к этой работе особенного интереса.

Ильза приходит к следующему выводу: в человеке действуют мощные герметические силы (моя семья, мое потомство, моя собственность). Они не позволяют ему полностью сблизиться с другими, их невозможно применить на благо какой бы то ни было революции. Им противостоят силы слабые, практически незаметные (интерес к физике, к логике, увлечение почтовыми марками). Слабые силы способны к быстрой консолидации, а в долгосрочной перспективе могут привести и к социальным изменениям. Ильза фон Шааке считает, что воздействие подобных слабых сил можно проследить и в развитии современности (Moderne). В процессе эволюции слабые силы вызывают малозаметные изменения, которые приводят к радикальным сдвигам. Слабая мессианская сила («schwache messianische Kraft», термин Вальтера Беньямина), то есть возвращение к корням истории, – это наш единственный источник надежды.

Как Вальтер Беньямин объяснял Бертольду Брехту, что такое «слабая мессианская сила»

Направление движения стрелы политической утопии: выпущенная стрела погони за счастьем (Pfeil des pursiut of happiness) имеет естественное право настойчиво двигаться к своей цели. Это направление – политическое. Впрочем, полет стрелы истории отличается от почти неслышного движения, которое может уловить только археолог политико-теологического движения, в котором предчувствуется близость Мессии. И оно – движение летящей стрелы. Впрочем, размышляя о взаимосвязи полета стрелы и цели, к которой она стремится, говорит Беньямин, стоит обратить внимание на рассказ Кафки «СОСЕДНЯЯ ДЕРЕВНЯ».

Всё случается не в некоем будущем, не в некоем прошлом, а в перманентном здесь и сейчас, в резких потрясениях и вспышках текущего момента. Движение второй стрелы – это «слабая мессианская сила».

И как же эту силу можно употребить? – поинтересовался Брехт. Использовать для мобилизации? Брехт был всегда начеку. Беньямин попытался объяснить, что никто не в состоянии ухватить, сохранить, контролировать, использовать слабую мессианскую силу, с ней невозможно ничего сделать. Можно лишь знать, что она существует.

В таком случае она бесполезна, – настаивал Брехт. Он, однако, подметил, что в начале разговора – на берег опускался туман, смеркалось, – Беньямин упомянул, будто две стрелы, политическая и мессианская, летящие с разной скоростью, воздействуют друг на друга. Вот это вызывало его любопытство. В тот вечер друзья так и не пришли к взаимопониманию.

Илл. 37–38. Пауль Клее. ANGELUS NOVUS (1920) и КОЛЮЧИЙ КЛОУН (1931). Обоих можно было бы называть превосходными археологами, хотя Колючий клоун более практичен, нежели Novus

 
ДВА НЕРАВНЫХ АНГЕЛА ИСТОРИИ
С МОТЫГОЙ И ЛОПАТОЙ
В НЕДОЛГИЕ СПОКОЙНЫЕ ПЕРИОДЫ ИСТОРИИ
ТРУДЯТСЯ АРХЕОЛОГАМИ
СОЗДАВАЯ ЗАПАСЫ
ОТВАГИ
 

Об ANGELUS NOVUS говорится: «Он бы и остался, чтобы поднять мертвых и слепить обломки. Но шквальный ветер, несущийся из рая, наполняет его крылья с такой силой, что он уже не может их сложить. Ветер неудержимо несет его в будущее… То, что мы называем прогрессом, и есть этот шквал».

Перед взором КОЛЮЧЕГО КЛОУНА вырастающее до неба «нагромождение обломков». Но насмешка в его глазах разметает эту кучу. У него есть мотыги и лопаты. Если представится случай, он одолжит свой инструмент NOVUS’у.

Вальтер Беньямин в Москве

Он страдал от постоянной перемены мест. Приезжая в страны, где говорили на незнакомом ему языке, он чувствовал себя чужаком. В некотором отрешении он вышел из поезда Берлин – Варшава – Москва. Лишь строгость духа, так называемая самодисциплина, влекла его в эту страну.

Вечером того же дня товарищи из МЕЖДУНАРОДНОГО ОТДЕЛЕНИЯ / СЕКЦИИ КУЛЬТУРЫ повели его на танцевальное ревю. Они слышали, будто он интересовался всем новым, появившимся после того, как массы захватили власть. Принадлежащее массам не может быть узурпировано фашизмом.

Для представления была собрана труппа изящных кавказских горцев, которых привезли в столицу. Широкие подмостки Театра Варьете не очень подходили для их представления. Группы танцоров выстраивались в линию, чтобы заполнить сцену, и выполняли гимнастические упражнения. Под музыку балалаек, аккордеонов, труб и барабанов.

Подобного рода коллектив, созданный по приказу, Беньямин считал неподлинным. Коли речь шла о восстановлении отношений с Кавказом – с Прометеем, который был где‐то там прикован, – то на сцене следовало бы показывать далекое и недоступное. Прометей ведь еще не был освобожден. Стервятника никто не отогнал. Кавказские народы, предоставившие своих сынов и дочерей в распоряжение дирекции Театра Варьете, словно толпу рабов на растерзание Минотавру, попали под гнет чужаков, не успев даже обрести суверенитет, берлинский гость знал это наверняка. Они были чистым сырьем, чистым человеческим сырьем, чем‐то иным, нежели выстроенные в линию гимнасты, координировавшие свои движения по команде в такт музыке. Испорченное, погибшее сырье. Выставленная напоказ разукрашенная мумия, находка советских этнологов. Такая дикая фантазия родилась в голове ученого.

Его могло защитить лишь молчание: он, впрочем, не боялся репрессий, уже начинавшихся в стране, где он был гостем; его пугало то, что вызревало в Центральной Европе, – фашизм. Он был пророком: смотря в 1926 году из затемненного зрительного зала на освещенную сцену, он в каждом моменте настоящего предощущал 1942 год. Сцена: невинная, национализированная, позорная. Опасность находилась за пределами этого пространства.

Успокаивающий свет синих ламп, установленных здесь, как и почти во всех европейских театрах, над аварийными выходами (после стольких‐то катастроф, когда люди давили друг друга, пытаясь выбраться из зрительного зала). Синие – чтобы не отвлекать от происходящего на сцене. Вот они‐то казались ему подлинными. Лампы были настоящими, в отличие от насквозь фальшивого представления в СВЯТОЙ МОСКВЕ. Беньямин жаждал настоящего, оно было его пищей – даже если эта пища была, по его мнению, отравленной.

«Национализированные земли Древнего Египта /

Трупы, украшенные разной дрянью»

Илл. 39.

Илл. 40.

«СОВЕТСКИЙ ТРАНСПОРТ – ЭТО РЕЛЬСЫ ДЛЯ ЛОКОМОТИВА ИСТОРИИ»