Текст книги "Миллионщица"

Ольга Антоновна не двинулась с места, и Клавдия сама достала из шкафа две банки – одно– и трёхлитровую.

Начала, заложенные в генной памяти, впитанные с молоком матери-крестьянки и управлявшие душой, не позволяли Клавдии пройти равнодушно мимо нуждавшихся, едва не голодающих людей. Но холодный, расчётливый рассудок, руководимый всё набирающим и набирающим силы зверем по имени «Хапай!», не позволял не попользоваться за счёт про стодырой дурёхи.

Вечером, войдя в баню с ведром молока, Клавдия, смеясь, сообщила супругу:

– У нас прибыток. Иди в стайку, глянь.

Вася сидел против включенного телевизора, точил топор, пробуя ногтём лезвие. При словах жены вскинул брови, отложил брусок.

– Какой такой прибыток?

– Пеструха принесла.

Заинтригованный Вася накинул фуфайку, сунул ноги в галоши, пошёл глядеть, вернулся так же посмеиваясь.

– Ни фига себе! Сразу двухгодовалая. Она откуда взялась?

– Да с Пеструхой приблудилась. Они, коровы, вон, по полю бродят, свёклу ищут, она и увязалась за ней. Я уж гнала, гнала – ни в какую не уходит.

Клавдия лукавила – тёлку она вела от самого поля, скормив той полбуханки хлеба, но таких подробностей недотёпистому мужу знать не следовало.

– Надо спросить, у кого потерялась.

– Ну прям вот сейчас пойду спрашивать. Завтра Пеструху выпущу и приблуду выгоню, пусть идёт куда хочет.

Супруги посмеялись – такие бы прибытки да каждый день, посмотрели телевизор и улеглись. Уже накрывшись одеялом, Клавдия вспомнила:

– Бабушке нашей помочь надо, она ж просила, я и забыла совсем. Завтра ехай к ней, увезёшь молока утреннего и возьми инструмент с собой, – там работы на целый день накопилось – крыльцо проваливается, и веранда течёт – дожди-то вон какие хлещут. У нас полрулона толи осталось, захвати с собой.

– Съезжу, чего не съездить, – пробормотал Василий, засыпая.

– Утром, пока корову дою, аппарат заряди из средней фляги. Я давеча пробовала, – готова уже. Я сама прослежу.

– Проследи, только всю не выпей, мне оставь.

– Дурак, – ответствовала супруга, поворачиваясь на правый бок.

Вечером следующего дня Клавдия сообщила вернувшемуся мужу:

– Тёлка-то опять припёрлась. Вот наказание с ней. Пеструхе сена навалила, и она тут как тут. Вот ещё не хватало чужую скотину кормить, – процеживая молоко, спросила: – Веранду-то перекрыл?

– Перекрыл, перекрыл, – скороговоркой ответил Вася, присаживаясь у электроплитки и протягивая над раскалённой спиралью руки.

– Продрог, небось? Бабка в избе не топила, что ли?

– Да как не топила, топила, конечно. Вроде согрелся, пока ехал, опять озноб пробрал, сырость кругом. Надо в «Жигулях» печку глянуть, совсем не фурычит.

Клавдия закончила с молоком, накрыла на стол.

– Садись ужинать.

– Да я у бабули поел, неохота.

– Садись, садись, прими вот для согрева, – Клавдия налила стакан самогона, и поставила перед мужниной тарелкой.

Вася удивился, но промолчал. Опростав стакан и закусив, спросил:

– Всю перегнала, сколь вышло?

– Да как обычно – три литра. Тебе-то очищенной налила, не чувствуешь разве? На-ка вот, выпей ещё полстаканчика, а то как бы простуду не подхватил, – Клавдия щедро налила в стакан и сунула бутылку за кровать. – Знаешь чего, – завела разговор, когда муж закончил с едой. – Давай её, тёлку эту, зарежем, мясо знаю куда сдавать, завтра же и сбудем.

Вася пожал плечами и неуверенно промямлил:

– Дак не наша.

Клавдия изогнулась, достала бутылку, плеснула ещё четверть стакана.

– Ну и чо, что не наша? Пусть хлебалом не торгуют. Я её, что ли, привела? Сама припёрлась.

– А искать кто начнёт? – Вася выпил самогон, закусив корочкой. Принятая залпом доза оглушила мозг, подавив волю, и он отдался настояниям супруги.

– А мы вот завтра, прям как встанем, так всем рассказывать начнём. Сказала – мясо с утра увезу, шкуру, требуху, сразу же закопаем. Идём, там ничего хитрого нет, покажу чего и как делать, часа за два-три управимся. Потом ещё самогоночки выпьешь. Иди, она в холодной стайке стоит, колун прихвати, а я ножи возьму.

Кроме ножей, Клавдия взяла приготовленные в предбаннике тазы, клеёнку, брезент лежал уже в стайке.

Включенный свет поднял приблуду на ноги, и она, мигая, непонимающе смотрела на незнакомых людей. Василий стоял в нерешительности.

– Никогда коров не резал. Свиней – знаю как, а коров… Ей куда нож втыкать – в сердце, в горло?

– Погоди, привязать надо.

Клавдия сноровисто оплела верёвку вокруг молоденьких рожек, обмотнула столб, стянула узел.

– Бей обухом в лоб, да посильней, что мочи, потом горло перережь, только не сразу, а как затихнет – копытом ударить может, – учила всеведущая супруга, отходя к двери.

Вася взвесил в руках колун, подошёл к тёлке, злая самогонка придала сил и решимости. От сокрушительного удара несчастное животное присело на задние ноги, рванулось в сторону и завалилось замертво. Во дворе взлаяла Джемма.

Сложив разрубленную тушу в багажник «Жигулей», протрезвевший Вася зашёл в баню. Клавдия жарила на плитке печень и грела кипятильником воду в ведре. Обещанную бутылку выпил под свеженинку. Сама Клавдия в эту ночь почти не спала – застирывала закровяненную одежду, мыла клеёнку, присыпала кровь соломой, натаскала всякого хлама на свежезасыпанную яму. Спозаранку подоила корову и в восемь поехала к Артуру. Здесь пришлось часок подождать, – владелец пищеточки появился в конторе в десятом часу и вначале занялся своими делами. Дошла очередь и до сдатчицы. Клавдия открыла багажник, откинула брезент. Кавказец оглядел мясо, односложно изрёк:

– По одиннадцать приму.

Клавдия хмыкнула.

– По тринадцать же принимаешь.

– Всё-то ты, красавица, знаешь. По тринадцать клеймёное беру. А у тебя где клейма?

– Клейм нету, потому что вечером ногу сломала. Что ж, скотине до утра мучиться? Где я ночью ветеринара возьму?

Кавказец ухмыльнулся, развёл руками.

– Это, красавица, твои проблемы. Скажи спасибо и на этом. Беру потому, что женщине отказать не могу. У мужика бы не принял – все холодильники мясом забиты.

Спор вести было бессмысленно, Клавдия согласилась и сделала вид, что за такую цену мясо от сердца отрывает.

– Ладно, только деньги сразу. Мясо есть кому таскать, или женщине придётся?

Дамский угодник засмеялся.

– Перетаскаем, дорогая, перетаскаем. Иди, на весы гляди, подумаешь потом – обманул.

Приблуда оказалась упитанной и обогатила оборотистую скотопромышленницу на два миллиона тридцать пять тысяч рублей.

Сложив деньги в сумочку, Клавдия не уходила. Кавказец развёл руками.

– Всё отдал, красавица.

– Тебе ещё мясо надо?

– За неклеймёное и расчёт сразу, больше одиннадцати не дам. Поезжай к Мурзе, может, он дороже примет, или к…

– Ладно, – перебила Клавдия, – будешь мне сейчас весь свой Кавказ перечислять. Мне ты глянулся, но только уговор – и цена, и расчёт.

– Деловая ты женщина. Как зовут-то?

– Клавдией.

– Вот что, Клавдия, скажи своим тёлкам, чтоб на этой неделе ноги не ломали. На следующей пусть ломают, примерно в среду-четверг.

К участку Клавдия подъезжала с опаской, но беспокоилась зря – всё было спокойно, только Тушкан, бегавший свободно, пытался разгрести маскирующий хлам.

На следующей неделе улов сладился двукратным, вся операция прошла удачно, только закручинившийся Вася похмелялся два дня. Как оказалось, бражничество совестливого супруга пришлось весьма кстати и спасло от больших неприятностей. Любое, самым наилучшим образом спланированное предприятие может провалиться из-за нелепой случайности.

На второй день мужниного запоя Клавдия, нарубив и поставив вариться свёклу, перегоняла молоко на сепараторе. Услышав угрожающе рычащий лай Джеммы, выглянула из предбанника, ожидая увидеть очередного ходока за пойлом, но ошиблась. По двору, приближаясь к стайке и глядя под ноги, шла женщина в зелёной куртке и резиновых сапогах.

– Эй, подруга! – окликнула Клавдия. – Чего потеряла?

Та обернула озлобленно-несчастное лицо и ответила с вызовом:

– Тёлку потеряла!

– Дак я чо, тёлку твою приманываю?

– Люди говорили, у вас тут запрошлой ночью скотина мычала.

– У нас своя корова есть, вот и мычала. Вон бродит, – махнула Клавдия рукой вдаль. Разговаривая с нежданной визитёршей, приблизилась к ней, остервенело ухватила рукав куртки, защемив тело, и повлекла к стайке, заполошно крича: – Идём, идём, поглядишь, может, и вправду твою тёлку прячу.

Не успел стихнуть Клавдин голос, как хлобыстнула дверь предбанника, и на белый свет во всей запойной красе вывалился Вася. Похлопав глазами, потерев опухшее лицо, вопросил хрипло, прерывисто:

– Ты чо орё-ошь-от?

– Ой, горе ж ты моё! – запричитала Клавдия. – Неделю не просыхает, иде он её берёт, проклятую? Всё одной – и корова, и свиньи, уж живот надорвала, так ещё и воровкой обзывают! – заголосила и… заплакала. Отпустила куртку гостьи и обеими ладонями размазывала по лицу слёзы.

Гостья по очереди хмуро оглядела супругов, пробормотала: «О господи! Везде одно и то же», – и побрела прочь со двора. За спиной хлопнула калитка, и в этот момент из-за стайки, закусив зубами конец волочившейся по земле длиннющей кишки, появился радостный Тушкан. Клавдия обомлела, медленно повернула голову назад – незадачливая владелица убиенной тёлки шла, не оглядываясь. Клавдия опрометью метнулась к Тушкану, одной ногой наступила на злополучную кишку, другой отшвырнула взвизгнувшую собачонку прочь. Завалив разрытую яму и для верности накидав на бугор обрезки горбыля, вернулась в баню. Вася сидел на табуретке воле электроплитки и трясся мелкой дрожью.

– Чо так холодно?

– Свет отключали, – ответила зло. Матюкнувшись, подала мужу поллитровую банку сметаны и ложку. – Ешь и завязывай свою пьянку. Не кончишь – выгоню.

– Как это выгонишь? Ты мне жена или кто?

– Мне недолго и развестись. Сказано – завязывай.

На следующий день очухавшийся после запоя Вася заглянул днём в свинарник, сообщил сердитой супруге:

– Чего-то наши свиньи уже ни сырую, ни варёную свёклу не жрут. Сколь утром вывалил, столь и осталось, по загородке раскидали и затоптали.

– А то я без тебя не знаю. Кончились корма, а свёклы уж обожрались. Вон, бачок отрубей в предбаннике стоит и всё. На ночь завариваю.

– Картошки надо было посадить.

– Кто бы с ней возился, с этой картошкой? Ну, на будущий год распашем участок за домом, огород-то всё равно надо садить, с деревни не навозишься.

Вася сел на порог, поразмышлял.

– На мельницу не ездила?

– Ездила. Нет у них ничего. Обещают через месяц гречишных отрубей дать. Так через месяц свиней уж колоть надо будет, – Клавдия налила чашку молока, взяла кусок хлеба, села на диван. – Я как одна всё успею? Вот всё, чтоб до праздников в рот не брал. В деревню надо съездить, может, там чего добудем.

Машина медленно катилась по деревенской улице, Клавдия поглядывала по сторонам, высматривая нужных знакомцев. Непогода сделала село пустынным, лишь впереди маячила одинокая фигура, смутно кого-то напоминая. Клавдия присмотрелась внимательней. В фуфайке с торчащими из локтей клочками ваты и уделанных в навозе сапогах, свесив вперёд голову, словно та отяжелела от всепоглощающих дум, и уж шея не держала её, по лужам брёл мужичок.

– Ну-ка догони его, – велела мужу, Вася прибавил газ и, когда машина поравнялась с деревенским Сократом, произнесла: – Останови, вот этот гусь мне и нужен.

Приоткрыв дверку, высунула голову и позвала угрюмого прохожего:

– Толян, а Толян! Поговорить надо.

Мужичок вывернул голову, вглядываясь в лицо неожиданно окликнувшей его женщины.

– Чего ж не поговорить? Можно и поговорить. Вылазь – побеседуем, раз приспичило.

– Нет, лучше ты к нам залазь, на заднее сиденье. Только ты уж того, сапоги маленько обшоркай.

Наполнив салон крепкими запахами крупнорогатых млекопитающих, нужный знакомец вольготно расположился на предложенном месте. Клавдия развернулась к нему.

– Признал меня?

– Как не признать? Признал, Клавдия ты, – сообщил Толян, сделав ударение на втором слоге. – Моргуновых была, а сейчас не знаю чья.

– Ну, если признал, тогда за встречу, – Клавдия, щёлкнув крышкой, достала из бардачка закупоренную капроновой пробкой бутылку самогонки, ещё пять стояли в ногах в сумке, подала старому другу. – Стакан дать?

Вопрос остался без ответа, влага с весёлым бульканьем переливалась из одного горла в другое.

– Х-ха, – выдохнул Толян, отымая бутылку ото рта. – Крепка-а, но, – прищёлкнул языком, – свекольная.

– Тьфу на тебя. Так что с того, что свекольная? Крепкая, марганцовкой очищенная, не палёнка какая-нибудь, чем не пойло?

– За это хвалю. Уж я токо понюхаю, сразу скажу – очищенная, палёнка или сивуха. За это хвалю, но свекольная.

– Не нравится, давай сюда бутылку, – Клавдия, деланно сердясь, протянула руку.

Толян засмеялся.

– Допью и отдам, – в подтверждение своих слов вновь запрокинул голову. – Зажевать есть чем? – спросил хрипло.

Клавдия молча достала из бардачка кусок хлеба. Прожевав, умасливаемый знакомец спросил:

– Чего надо-то?

– Как у вас с комбикормами?

– Как, как? Хреново, вот как. Куль дроблёнки могу дать, тока плата отдельно, эта, сама ж сказала – за то, что признал, – Толян засмеялся и, обрывая смех, матюкнулся. – Тока баба лаяться будет, дома сейчас. Вы, как совсем стемняется, подъехайте и стойте тихо-тихо. Я выйду и вынесу.

– Ага, не хватало мне ещё с твоей бабой лаяться. Да и что мне с твоего куля? Мне больше надо – мешков шесть. Ты чего добыть можешь?

Самогонка, выпитая без закуски, оказала на «нужного человека» своё вероломное действие.

– А чего хошь, того и добуду.

– Мне комбикорм в гранулах нужен.

– А хрен в гранулах тебе не нужен? Уж чо будет, того и Добуду.

Вася засмеялся и тоже развернулся к заднему сиденью.

– Так что «хошь» или что «будет»?

– Так что будет-то? – Клавдия уже теряла терпение.

Васины смешки Толян проигнорировал и отвечал землячке.

– Овёс бывает, отходы.

– Отходы какие?

– А то ты не знашь, каки отходы бывают – пшеничные, ясное дело. Других нынче нет, горох совсем не сеяли.

– Я знаю, бывают пшеничные, а бывают – голимая полова. Так мне нужны пшеничные. Короче, пузырь за мешок, если хорошие – ещё пузырь сверх платы. А дроблёнку можешь добыть?

Толян уже не пил, отсасывал по глотку. Клавдия перегнулась через спинку и отобрала бутылку.

– Погоди. Договоримся, потом допьёшь, совсем уже окосел. Так дроблёнка есть или нету?

– Нет дроблёнки, самим молоть надо.

Клавдия сквозь зубы помянула и родительницу, и бога.

– Ну а как насчёт дробилки, можно новую достать?

– За пойло всё можно, – Толян пошевелил губами, позагибал пальцы. – За три литрухи добуду. Тока сразу говорю – бункер дырявый. Или новый делай, или тряпками дырки затыкай. Ну, мужик-то есть, изладит.

– Хрен с ним, с бункером, – отозвался Вася, – мотор годный?

– Новьё!

– Свою, что ли, отдаёшь?

– Тебе что за дело? Я ж не спрашиваю, где свёклу берёшь?

– Ладно, ладно, твоё дело. Когда за отходами приезжать?

Толян опять шевелил губами, загибал пальцы.

– Вторник? Нет – в среду или лучше в четверг, так верней будет. Тока по свету не ехайте, как стемняется, тогда. И отходы, и дробилку приготовлю. Не забудь про уговор, – закончил Толян на удивление твёрдым голосом.

– Сам не забудь! Сейчас напьёшься, и из головы всё выскочит. Так не получится?

– Я сказал – в четверг приехай! Моё слово верное, не гляди, что пьяный, я уж и забыл, когда тверёзым-то был. Дак я разве пью, тока похмеляюсь, – Толян засмеялся собственной шутке и протянул руку: – Давай бутылку, – получив вожделенную драгоценность назад, сделал порядочный глоток и выбрался из машины.

Оглядев дорогу, Вася развернул «Жигули», спросил:

– Домой?

– Нет. Стариков заедем попроведаем, да может, кормами какими разживёмся. Ф-фу! Постой, давай машину проветрим. В нашей стайке и то воздух чище.

У стариков разжились всякой всячиной – комбикорма и дроблёнки вышло мешка полтора, картошки прихватили двадцать вёдер да солониной всё заднее сиденье заставили. С отцом опять вышла размолвка, на этот раз из-за пустяка.

Пока мужчины загружали машину, Клавдия помогла матери постряпать угощение, непременно выставляемое на стол при появлении в доме гостей. К приходу работничков пельмени уже булькали в кастрюле. Клавдия хватилась.

– Я ж вам кетчуп купила, сейчас принесу.

Отец взял в руки капроновую бутылочку, украшенную иностранными наклейками, выдавил содержимое на ложку, сунул в рот. Лицо искривила гримаса, но сдержался, проглотил, не выплюнул.

– Кого ты на эту кислятину немецкую деньги тратишь? Вон, у матери поучись, если сама не умеешь, – отец достал из холодильника баночку с красноватой массой и, черпнув ложкой, вывалил на пельмени основательную порцию. – Русская хреновина называется. Всем приправам приправа.

– Ты чего раскипятился, старый? – одёрнула мать. – Дочка гостинец привезла, не нравится – не ешь. Тебя кто заставляет?

– Никто не заставляет, – проворчал глава семейства. – Заколебали уже с этой заграницей. Видал я её, заграницу эту, в одном исподнем, и то драном. Ничего, наворачивали нашу пшёнку, аж за ушьми трещало. А теперь на-акося-а! – с сарказмом завершил гневную тираду старый солдат и занялся пельменями.

Мать махнула рукой.

– Вот кажный день такие концерты, кажный божий день воюет незнамо с кем. Я уж привыкла, внимания не обращаю.

Клавдия и сама не испытывала пристрастия к «немецкой кислятине», взяла, что под руку подвернулось, главным образом из-за броской наклейки.

Утро порадовало зазимком, внёсшим коррективы в жизнь новопоселенцев. Скотину никто на волю не выпускал, промышлять же по стайкам у Клавдии охоты не было, и сдача мяса заглохла.

В первых числах ноября порадовал письмом Витюша, – учёбу совсем забросил, новым бизнесом занялся (каким именно, умолчал, одни экивоки), зато запросил пару лимонов – так, между прочим, будто мать их рисует.

Не сложилось у Клавдии с сыном. В кого пошёл? Есть, есть в нём её задатки – нет мягкотелости и слюнявости, зато имеются жёсткость и практичность, к сожалению, только задатки, потому как отсутствует стержневая воля, а вместо неё – капризность и пустое гордячество. Вот это уже от балбеса-отца. На дармовщинку да на халяву – только объедки с чужих столов собирать да шестёрничать. Чтоб самому хозяином стать, надо и вкалывать, и ночей не досыпать. Не так, как её дружная семейка – без просвета всю жизнь в навозе ковыряться, а там горбатиться, где деньги водятся. Но всё равно и попотеть надо, потребуется и в пояс нужным людям поклониться, не без этого, а как же! Но выбрал цель – иди к ней, а задарма «мерсы» только «сынкам» с неба валятся, да только шибко быстро они с ними расстаются. Ведь куда с добром было бы – выучился, поднатаскался в этих науках, как деньги делают, они бы вдвоём таких дел наворотили, до Москвы бы добрались – уж у неё-то оборотливости на десятерых хватает. Ей помощник нужен. (Не такой, как новый муж – настоящий. Вася что? Рабочий мерин.) «Хочу» у Витюши есть, с избытком, хоть отбавляй, да вот «мочи» не хватает. На какие курсы ни поступал, ни одни до конца не осилил – шибко мудрёные науки. За что ни возьмётся, с наскока не справится, всё – бросил. Только и умеет деньги выпрашивать. А может, и бизнесом никаким не занимается, а на девок всё спускает?

Великая наука – делать деньги. Всем наукам наука. Как Витюшка не понимает – все её нынешние предприятия – всего лишь прикрытие для настоящих дел. Вот для настоящих дел его голова-то и нужна. А он занимается чёрт-те чем, одни гулянки на уме. Повертелась она среди богатеньких, знает – большие деньги не на виду делаются, знает и другое – ей там не потянуть.

Зачем ей нужны деньги, много, очень много денег, связно объяснить Клавдия не могла. Может ли меломан поведать несведущим людям, что такое музыка, или человек, проведший на жарком солнцепёке целый день без глотка воды, растолковать, что такое жажда? Человек, не евший несколько дней, перестаёт испытывать чувство голода, он слабеет, тупеет, галлюцинирует, но чувство голода исчезает. Жажда же не стихает, а усиливается с каждой минутой, человек умрёт с мыслью о глотке воды, все его помыслы крутятся вокруг неё, ни о чём другом он просто не способен думать. Только одно чувство – как утолить жажду…

3

В ноябре, недели через две после праздников, грянуло несчастье.

Клавдия с утра решила попроведать бабушку. Пока возилась с молоком, – доила, цедила, – Вася, ворча на утренний мороз, разогревал мотор. Подъехав к знакомому дому, заподозрила неладное – ночью сыпал лёгкий снежок, баба Дуня вставала рано, а на пушистом коврике, застелившем нижние ступени крыльца, не отпечаталось ни следочка. Да и самому коврику уже следовало рассыпаться пушинками по белу свету – старушка за порядком на крыльце следила строго. Клавдия толкнула дверь раз-другой, та даже не шелохнулась, – запирались нынче крепко. Высвобождая руки, поставила банку с молоком на лавочку, постучала костяшками пальцев, приложив ухо к щели, и, не услышав никакого ответного шума, забарабанила кулаками по-настоящему. Поднятый шум хозяйку не разбудил, зато переполошил соседок. Вначале отозвалась баба Тоня, привстав на цыпочки, выглядывала со своего крыльца, вопрошала: «Чо там, чо там?», затем, запричитав от калитки, быстро и мелко переступая ногами в чёрных чёсанках, приплыла баба Галя, жившая за стенкой.

– Ты чо, Клавдия, творишь-то? Весь дом трясётся!

Баба Тоня, пришедшая следом, высказывала догадки и подавала советы.

– Не отпирает, видишь чего, снег с крылечка не сметённый. Никак приболела. Надо в окно постучать. Она иде спит-то?

– В горенке за кухней, – пояснила товарка. – Может, угорела? Я вчерась вечером заходила, ещё потолковали – закрывать трубу, не закрывать. Угли-то ещё маленько шаяли, дак она трубу прикрыла, а уж закрыть, сказала, ночью закрою. Она по ночам-то встаёт, слыхать, как ходит. Ты, Клавдюшка, постучи, постучи в окно.

Клавдия уже и сама, бороздя свежий сугроб, добрела до нужного окошка и заколотила в шибку, пытаясь заглянуть внутрь.

– Занавески на окнах закрыты, не видать ничего. Дверь ломать надо.

– Ой, беда-то, ой, беда! – залилась баба Тоня. – И моих дома никого нет.

– Сейчас Колюню позову, у него выходной сёдни, – баба Галя скорёхонько засеменила к калитке. – Не вставал ещё, разбужу вот, – выходя на улицу, обернулась с указанием: – А вы стучите, стучите, не стойте.

Клавдия побежала вглубь двора и вернулась ни с чем.

– Всё на запорах, ни топора, ни ломика, – и, поддавшись всплеску отчаяния, вновь забарабанила в дверь, призывая бабу Дуню по имени.

Появился зевающий во весь рот Колюня с топором и ломиком-гвоздодёром. Клавдия хлопнула себя по лбу.

– В багажнике же монтировка лежит. С перепугу совсем ум отшибло.

Колюня стоял в нерешительности – сомневался.

– Надо бы милицию вызвать, «скорую»…

– Ломай! – выкрикнула Клавдия. – Тут, может, секунды дело решают. Вот, видишь – судорожным рывком выдернула из кармана ключ на синей тесёмке, сунула увальню под нос. – Дверь не на ключ, а на засовы да крючки закрыта. Я б уж давно отперла. Сам подумай – раз у меня ключ, значит, имею право дверь открыть. Ломай скорей или мне ломик отдай.

Колюня потеснил женщин плечом, хэкнул, взялся за дело. Крючок на внутренней двери слетел от тряски. В доме царила гробовая тишина. Гурьбой, мешая друг другу, рванулись в горенку. Посреди комнаты, выгнув спину и задрав палкой хвост, стоял рыжий котяра. При виде неожиданных гостей зашипел и метнулся под кровать.

Баба Дуня тихонько лежала на боку, подложив ладошку под щёку. Вдруг оробевшая Клавдия несмело подошла к кровати, медленно встала на колени, потрясла старушку за плечо.

– Баб Дунь, баб Дунь, проснись! – подержав несколько мгновений руку на лбу, вскочила. – Она тёплая ещё, тёплая! Быстрей! «Скорую»!

– Через улицу напротив телефон есть, – вскрикнула баба Галя. – Колюнь! Бегом! Вызывай!

– Я на «Жигулях»! Им пока дозвонишься… – Клавдия растолкала сгрудившихся в дверях соседей, выскочила на улицу.

Вернулась она минут через двадцать с врачом и сестрой.

Беспорядочно надетая на тех одежда указывала на переполох, устроенный на станции «Скорой помощи». Выхватив у замешкавшейся сестры чемоданчик и подталкивая врача, бегом направилась в дом.

– Мне только остаётся констатировать смерть, – молвила докторша, снимая фонендоскоп.

– Она же тёплая ещё, неужели нельзя… – голос срывался, звучал тонко, беспомощно.

– Милая, в квартире натоплено, кровать стоит недалеко от горячей стенки, вот тело и не остыло. Где мне можно присесть?

Баба Тоня повела докторшу на кухню, та что-то шепнула подчинённой. Застывшую на коленях у кровати Клавдию тронула чья-то рука.

– Выпейте, вот, – перед ней стояла сестра, протягивая таблетки и стакан воды. – Пройдите, пожалуйста, на кухню. Врач хочет задать вам несколько вопросов.

«Началось! Господи, пронеси! Да может, и не из-за меня вовсе. Кого я понимаю в этих лекарствах? Может, она сама собой померла».

Лязгнув зубами о край стакана и пролив воду, Клавдия запила таблетку и послушно пошла на кухню.

– Так, – начала докторша, – паспорт дайте, пожалуйста.

– У меня только права в сумочке. Ой, и машина не заперта.

– Да не ваш. Паспорт умершей. Вы ей кем приходитесь?

– Жена внука. Невестка, наверное, – Клавдия закрыла на миг глаза, стиснула зубы. – Сейчас принесу.

Она не просто желала этого, но и, как могла, торопила события. И вот свершилось, остальное дело техники, Васька и не поймёт ничего. Сейчас надо держаться изо всех сил. Но баба Дуня сломленной тростинкой лежит в своей горенке и никогда больше не встанет.

Докторша развернула паспорт, переписала данные.

– Теперь поговорим о старушке. Чем она болела? – произнесла мягко.

– Ой, да я не знаю, как по медицине правильно. Покупала в аптеке, что просила. Она шибко и не жаловалась. Знаете, некоторые как разноются… Вот говорила, мол, как в огороде поработаю, так голова кружится, сердце жмёт да притихает, и вроде тупым ножом кто-то колет. Вот, про нож точно говорила. Я ей велела в поликлинику сходить, внук специально на машине отвозил. Да она в больницу и ходить-то не любила. Там, говорит, как в очередище насидишься, так ещё хужее становится. Я, мол, лучше прилягу да полежу, как прижмёт.

– Так вы не вместе живёте?

– Нет. Внук раньше с ней жил, а как расписались, ко мне перешёл. Мы в Мысках строимся, знаете, как оно, стройка эта – с утра до вечера только работа и работа. Да вот у неё лекарства в коробке лежат. Гляньте – поймёте, что к чему.

Клавдия поднялась, вытащила из шкафа картонную коробку, поставила на стол. Докторша небрежно отбросила таблетки от простуды, валерьянки, пробормотав: «Ну, этим все пользуются».

– Ага, вот, – она вынула поочерёдно из коробки початый стандарт энапа, нитросорбид, кардофен и коронтин. – Теперь всё более-менее ясно. Ага, вот ещё, – в руках была блестящая картонка. – Но почему она пустая?

– А, вот, вспомнила, – проговорила Клавдия и указала пальцем на толстенькие трубочки нитросорбида. – Вот эти ей велели пить, когда работает, дак она их шибко не любила. Говорила – у меня от них, мол, мозги плывут, вообще ничо делать не могу. Ну, остальные как обычно по три раза в день или по два, я не помню. Только спрашивала – пила, не пила. Так она сердилась, я сильно и не докучала с таблетками. Да так-то она шустрая была, ну чего поделает, так приляжет, полежит. Человек пожилой – понятное дело. А, ну вот ещё что, не знаю, говорить ли, нет. Она как чуяла, с конца лета про смерть заговорила. Квартиру приватизировать заставила, завещание написала. Как чуяла.

Последние сведения предназначались не для докторских ушей, а для любопытствующих – соседкиных. Да докторша уже и не слушала, лишь кивала головой и что-то быстро писала замурзанной ручкой.

– В общем, картина мне ясна. Сердечко у вашей бабушки не выдержало. Может, подняла вечером что-нибудь тяжёлое, а про таблетки забыла.

У Клавдии вертелось на языке – «А может, лишних выпила», но сдержалась, не стала переигрывать.

– Вскрытие будем делать? – спросила докторша, выглядывая в окно – на улице сигналил УАЗик «Скорой помощи», и она кивнула сестре: – Выйди, скажи – через пять минут будем. Можешь там оставаться.

«Вот он – главный вопрос. Скажу – не надо, а они вскроют, обнаружат. Потом припомнится, протестовала, мол, против вскрытия. Ещё балбес Вася сдуру в сумочку лазил и коронтин видел. Про Васю скажу – спьяну перепутал, где что видел. Да неужели название запомнил? Да вскроют, обнаружат, ну и что? Не отрава же, лекарство. Баушка по забывчивости лишний раз приняла, вот сердце и остановилось. А ну как в медкарточку заглянут? Обязательно проверят, а коронтин-то не прописывали. Выкинуть, выкинуть при первой же возможности», – мысли прыгали, как белки.

Выручила баба Тоня.

– Дак чо её, старую, тревожить? Известная у нас болесть – старость. Да если и сердчишко притихало, сама своими ушами слышала, как жалилась, так кого над ней изгаляться? Хоть смерть лёгку приняла – заснула и не проснулась. Моё тебе слово, Клавдия – не давай резать.

– Ну ясно, – докторша поднялась. – Вот акт о смерти, потом ещё зайдёте. Не убивайтесь так, милая, – возраст, ничего не сделаешь. Вот бабушка правильно сказала – лёгкую смерть приняла. А представьте, если бы мучилась, да не день, не два. Знаете, какие при стенокардии боли бывают…

Медики удалились, Клавдия повисла на бабе Тоне, заголосила.

– Ой, баушка, да что ж это такое? Горе-то, горе! Как же я Васечке своему скажу? Ой, беда мне. Он же любил её как! Ой, беда мне!

Обе бабки залились плачем в тон с Клавдией. Колюня, потоптавшись, ушёл.

– Ох, да что ж теперь делать, девонька, – причитала баба Тоня, подводя Клавдию к стулу и утирая собственные слёзы. – Прибралась наша Дуня, прибралась. Дак ить годков-то ей, слава богу, было-о! Пожила на белом свете, грех бога гневить. Сколь ей было, восемьдесят ли?

– Ой, поболе, поболе, – возразила баба Галя с каким-то даже испугом. – Мне в нынешнем годе семьдесят девять, а она постарше меня будет, – баба Галя покосилась на красную книжечку паспорта, но взять её в руки и развернуть не решилась.

– Баб Тонь, – попросила Клавдия, вытерев лицо. – Поехали со мной, Васечке скажешь, не могу я.

Она и в самом деле не могла. Ведь первым делом спросит: «От чего?» Чувствовала – начнёт объяснять, собьётся, покраснеет и выдаст себя. Почует Васечка ложь, поймёт – не всё чисто с бабушкиной смертью.

– Дак а ты, того, машину-то доведёшь? – спросила баба Тоня.

– Доведу, – твёрдо ответила Клавдия. – Мне доктора таблеток дали, – и, повернувшись к бабе Гале, попросила: – Вы уж приглядите тут, дверь выломана…

– Не сомневайся, не сомневайся, пригляжу, – и раздумчиво молвила товарке: – К Татьянке сбегать надо, она покойников обмывает.

– Я сейчас, сейчас, дом закрою – настежь всё. Закрою, и поедем, – заверила баба Тоня.

Обе бабульки ушли. Стук закрываемой двери преобразил Клавдию. Лицо из несчастного сделалось хищным, злым. Движения, потеряв суетливость, обрели быстроту, чёткость.