Текст книги "Раскодированная Россия"

Глава 7

Через два дня перед домом Сева встретил спотыкающегося Игорька. Сосед находился в той стадии подпития, когда уже пора рвануть на груди рубаху и закричать с надрывом: «Православные, бей в набат. В душу плюнули и сапогом растёрли». Вместо этого Игоряха упал доктору на грудь и оросил её обильными пьяными слезами. Потом заплетающимся языком поведал о том, чем жизнь отличается от члена, а, именно тем, что гораздо жёстче. Его жена более связно поведала о произошедшем. В пять утра в особняк ворвался товарищ Серый с командой полуматросов и взашей погнал всю нищую братию, возомнившую себя наследниками банкира. Витюша сражался как лев, защищая своё право на красивую жизнь. В результате ему выбили прокуренный клык и спустили с лестницы кубарем. Троекуров как истинный аристократ по лестнице сошёл сам, но напоследок получил такого пендаля, что вкушает винище, лёжа на боку.

– Забухали? – охнул Сева.

– Не то слово, теперь до белой горячки допьются. Витюша вообще не в себе. Рвётся назад, в особняк. Отговори его, а то ведь убьют, не ровен час.

В песочнице царило похоронное настроение. Причём непьющие жёны киряли наравне с мужиками. Происходил мучительный процесс расставания с шикарной жизнью. Серафим валялся на боку прямо в снежной жиже. Его кожаная испанская шляпа потеряла в боях форму, и складывалось впечатление, что Троекуров – незадачливый тореадор и его шляпу долго жевал рассерженный бык. Видно было, что в душе все уже примирились с уплывшей сладкой жизнью. И только Ушанкин хмуро смотрел в одну точку, прижимая к груди уведённый пульт от чудо телевизора. Судя по настрою, без боя Витюха сдаваться, не собирался и вынашивал планы вторичного самозахвата апартаментов банкира.

Глава 8

Только Сева стал засыпать, в дверь застучали. Настырно так, с оттягом. Чертыхаясь и ища впотьмах рогатку, спросил:

– Кто там?

– Открывай, хорёк. Сейчас узнаешь, – зашумели на лестнице нетрезвые голоса.

– А вот не открою, – упёрся Сева, – кто стучится в дверь моя, видишь дома нет никто.

– Открывай, говорим, у нас мандат.

– Говорите, говорите, я всегда зеваю, когда мне интересно.

– Мы по приказу товарища Серого. С нами шутки плохи. Мы сейчас дверь выломаем, – стали угрожать гости снаружи.

– Давайте, давайте, лбы у вас крепкие, может, и выломаете, – стал хихикать жилец внутри.

Голоса, посовещавшись, удалились вверх по лестничной клетке. Сева прислушался. Сверху раздались удары в дверь, затем детский плач и женские крики. Потом состоялось торжественное выведение жильцов мужского пола на улицу. Самое странное заключалось в том, что соседи безропотно открывали двери и шли как коровы на убой покорно и с ощущением собственной вины. Спускаясь по лестнице, конвоиры ещё пару раз врезали по его двери.

– Никого нет дома! – заорал в ответ Андреич.

Выглянув в щель между подушками, обнаружил, что под фонарём стоит «воронок». Настоящий. Тридцатых годов. У полуматросов в руках сверкали винтовки со штыками времён Октябрьской революции, а товарищ Серый был в кожанке с деревянной кобурой на боку. Время от времени он воинственно потрясал маузером и напоминал товарища Троцкого, потерявшего по-пьяни пенсне. Мужиков начали заталкивать в «воронок», норовя уколоть штыками, а женщины и дети подняли такой вой, что могли разжалобить и крокодила. Но полуматросы только лихо смолили цигарки и отгоняли провожающих от машины. Женщины выли и причитали, несмотря на верхнее образование и умение пользоваться ноутбуком. Все сравнялись в этом плаче: жёны бизнесменов и мусорщиков одинаково пытались ухватиться за одежду забранных мужей, а мужчины, улыбаясь резиновыми улыбками, кричали в равнодушную ночь:

– Это ошибка. Ничего, там разберутся. Безвинных у нас не сажают.

«Воронок» укатил, а женщины всё стояли, кутаясь в кофты, второпях наброшенные на поникшие плечи, всё переминались озябшими ногами в домашних тапочках, всё рыдали и обсуждали случившееся. Наконец, решили утром идти и упасть в ножки товарищу Серому.

Сева запалил лучину и призадумался. Весь реквизит товарища Серого отдавал такой профанацией и самодеятельностью, что с души воротило. Наверняка музей Революции гробанул, недоумок хренов. Даже при слабом свете фонаря было видно, что винтовки в руках рассыпаются, а маузером только орехи колоть. То, что грузчик, он же биндюжник по кличке Серый неадекватен Севе как специалисту было видно за версту. Работник ящика и тележки годами копил злобу на богатых и успешных, а когда началась смута, его психика не выдержала и дала сбой. Теперь он бредит семнадцатым годом и пытается выстроить сценарий по всем канонам Красного Октября. Как будто можно в одну воду войти дважды и отреставрировать военный коммунизм одной левой. Ладно, товарищ Серый – городской сумасшедший, но соседи-то люди здравомыслящие. Почему они так легко повелись на этот театр? Генетическая память, врожденная покорность, затяжная отставленная психогения, вызванная резкой ломкой привычного стереотипа, беспрецедентная для жизненного опыта? Так, потянуло ставить диагнозы. Не надо. У товарища Серого шизофрения, однозначно. А соседи просто напуганы и сбиты с толку. Стоит им открыть глаза на закидоны красного командира с точки зрения психиатра и проблема разрешится сама собой. С этой мыслью Сева и уснул.

Глава 9

Утром Андреич пошёл к злополучному особняку. Перед автоматическими воротами маячил шибко нетрезвый часовой. Штык он уже где-то потерял, очередь была за винтовкой. Сева козырнул и сухо бросил:

– У себя?

Часовой икнул. Глядя вытаращенными глазами на Андреича и пытаясь собраться, нечленораздельно прогавкал:

– Га-авуся.

– Очень приятно. Крылов, – представился Сева.

– Га-авуся, – помотал головой боец.

– Главный у себя? – переспросил Андреич.

– Га-авуся, – затрясся всем телом часовой.

– Вы хотите сказать: главный у себя?

– Ка-авуся, – сделал страшные глаза охранник, пеняя на крайнюю бестолковость собеседника, – кла-авуся.

– Клавуся, – наконец перевёл Крылов, – Клава, что ли?

– У-у-у-у, – утвердительно закивал в дымину пьяный часовой, – Кавусю люлю.

– Любишь Клаву? – обрадовался за бойца Сева, – вот молодец. Возьми с полки пирожок.

Внутри особняк представлял удручающее зрелище. Двери, сорванные с петель, валялись вперемежку с сорванными картинами. На полотнах отпечатались следы многочисленных подошв. Посредине холла стоял бильярдный стол, поднятый из подвала. Вокруг него сгрудились пьяные в стельку полуматросы. У каждого в руке сверкал и искрился гранёный стакан.

– Медведь пришёл, – заорал один из мужиков.

Каждый быстро опрокинул в себя стаканище и поспешил укрыться под столом. Места там было недостаточно, поэтому под бильярдом некоторое время наблюдалась возня. Все стремились занять и отвоевать свой аршин пространства. Наконец, все устроились. Прошла минута.

– Медведь ушёл, – раздался тот же голос.

Все быстро выскреблись из-под стола и ухватились за стаканы. Бутылка пропутешествовала по всем стаканам и отлетела в сторону как отстрелянная гильза. В дело пошла вторая. Только посуда наполнилась, как опять прозвучал неумолимый голос:

– Медведь пришёл.

Все шарахнули по двести грамм и спешно полезли под стол. Издалека они даже напоминали неразумных детей, любящих прятаться под столом.

– Ну, как нравится?

Сева обернулся. Товарищ Серый стоял за его спиной и с отвращением смотрел на люмпенов.

– Не очень, – осторожно высказался Андреич.

– Да говори смелей, что полное разложение. И это революционный авангард. Смотреть противно. Игра называется «Медведь пришёл». Знаешь, что будет дальше?

– ?

– Они так и будут лезть под стол, и вылезать оттуда, пока кто-нибудь там не уснёт. Таких будет всё больше и больше. Наконец, останется самый испытанный боец, который один сможет выбраться наружу. Он и считается победителем и получит в награду ящик водки. Вчерашний победитель с трофеем вышел на улицу и потащился к дому. Через пятьдесят метров его забили насмерть обрезками труб какие-то хулиганы, а ящик, соответственно, присвоили. Сейчас мы видим вторую серию этого увлекательного сериала. Так зачем вы к нам пожаловали, Всеволод Андреевич?

– Да я по поводу своих невинно севших соседей.

– Знаете, как говорил Феликс Эдмундович Дзержинский: «Если на вас ещё не завели дело – это не ваша заслуга, это – наша недоработка».

– Но они же социально близкие, такой термин, кажется, бытовал в те пламенные годы. Не махровая контра, а стопроцентные пролетарии.

– Да знаю я их. И тебя знаю. Уже целых семь лет.

– Откуда? – глупо спросил Сева.

– Я в этом доме семь лет живу. В соседнем подъезде, а ты меня даже не помнишь. Троекурова и Ушанкина все знали. Тебя хоть некоторые, а меня никто. Ты понимаешь, никто. Я и имя себе такое взял «товарищ Серый», что был абсолютно незаметен как человек-невидимка. Ну, ничего, зато теперь вы хорошо меня запомните. Ну-ка, воскреси меня до революционных перемен?

Сева сделал вид, что углубился в прошлое. Нахмурил лоб, почесал кончик носа и вдруг действительно вспомнил, как мужичонка с пегой бородёнкой учил пацанов игре в чижик и грозился раскулачить всех богатеев. Однако с той поры он значительно заматерел.

– Ты ребятам показывал, как лаптой бить по чижику и гольф критиковал, а потом на пластиковые окна наезжал.

– Не на окна, а на хозяев. Ты лучше скажи, почему дверь не открывал?

– Не люблю быть покорной коровой. Тем более что забирают всегда или самых безропотных, или самых резвых. Они по первому требованию идут сдаваться. Их загребают и делают план. А когда план выполнен, и камеры и казармы битком набиты, до таких как я просто руки не доходят. Мы никому уже просто не нужны.

– Понятно. Знаешь, почему я тебя сразу выделил?

– ?

– Во-первых, ты мне пригодишься. Я собираюсь стать главою международного правительства. А ты мне сделаешь специальную Программу, чтобы повелевать миром…

Сева отключил слух. Этому учили ещё в ординатуре. Главное, не попасть в структуру бреда такого больного. Шутки шутками, а собственную психику надобно беречь. Психически нездоровые люди иногда бывают крайне убедительны. И только психиатрам видно, что генсек-то того, с прибабахом. Недаром академик Бехтерев вышел от Сталина со словами: «сухорукий параноик». Правда, это стоило академику жизни. Товарищ Серый размахивал руками и внимательно заглядывал Андреичу в глаза. Тот согласно кивал. Будущий правитель мира надул щёки и стал усиленно дуть, как будто надувал детский шарик. Сева кивал. Почти мировой диктатор, зачем-то присел на корточки, потянул за собой доктора и стал рисовать пальцем на грязном полу какие-то диаграммы. Сева кивал. Когда жестикуляция Серого пошла на убыль, Крылов включился и одобрил грандиозные планы.

– Это круто.

А про себя подумал: «Эх, болезный, не бери от жизни всё – не унесёшь». Товарищ Серый опять начал тереть о красных коммунах. Доктор снова отключился.

Глава 10

Задутый в хлам полуматрос с пятой попытки попал, наконец, ключом в замочную скважину.

– Свобода! – заорал он дурным голосом и растянулся на пороге.

Немного поворочался и вместо того, чтобы встать, свернулся калачиком и уснул.

– Смена караула, – подытожил Сева, – вы будете выходить, архаровцы, или здесь останетесь?

Соседи гуськом потянулись на выход. Ночь, проведённая в каземате, не прошла даром. Мужики шли как заключённые: руки назад, головы низко опущены. Андреич как конвоир шёл сбоку и громко командовал.

– Левое плечо вперёд. Прямо шагай, острожники.

– Сева, а куда ты нас ведёшь? – робко подал голос Ушанкин.

– На расстрел, – отрезал Крылов, – будем пускать в расход всех, кто по ночам незнакомым людям двери открывает.

– Ты шутишь что ли? – стали оживать заключённые, – а тебя-то, почему не забрили?

– Потому что я не корова, как некоторые.

– Ага, а ты видел какие у них винтовки?

– Ага, а вы видели какие они древние, эти винтовки? Реквизит для погорелого театра. А полуматросы на ногах не держатся. А у Серого крышняк совсем сорвало.

– Погоди, – стали прозревать без вины виноватые, – ты хочешь сказать, что всё туфта?

– Взвод, стой, раз, два, – скомандовал Сева, – я хочу сказать, что товарищ Серый страдает шизофренией. Что его полуматросы, не просыхающие маргиналы и урелы, вылезшие на свет божий из качалок и пытающиеся связать два слова о новом порядке. Слова связывать у них не получается и они начинают связывать руки. Никого и ничего серьёзного за ними не стоит.

– Погоди, – осенило Ушанкина, – значит, они шпана бацильная. Так какого хрена они мой особняк заняли!?

– Он не твой, – возразил Троекуров.

– Мой, – упёрся Витюша, – я первый его занял после банкира. Значит, он мой.

– Точно, – подтвердил Игоряха, – я свидетель.

– Пойдём этому серому козлику зубы посчитаем, – развоевался Витюха, – мой особняк какой-то шизик занял, а мне в хрущёвку возвращаться?

– Я вас, острожников, только что из крытки вызволил, а вам уже хрущёвка не по кайфу, – пожал плечами Крылов, – взвод разойдись.

Но «взвод» расходиться не спешил. Возникли бурные прения по вопросу начистить харю товарищу Серому или оставить такой же немытой. Активное меньшинство, состоящее из Ушанкина, требовало кровавой расправы над бывшим соседом. Витюша выскочил из строя и с криками: «бф, бф, туф, туф» стал изображать как он отмахает товарища Серого. Он наносил смертельные хуки и апперкоты, бил коленом и заезжал пыром, уворачивался от слабых сереньких ударов и снова колошматил выродка. Вот Ушанкин уже повалил противника и стал выбивать из него все завиральные идеи. Брызги снега и воды летели во все стороны, в месте, где топтался бесстрашный воин, образовалась порядочная яма. А Витюха всё скакал на «поверженном враге», превращая его позвоночник в груду мелких и бесполезных предметов.

– Вот так я с ним расправлюсь, – утирая пот и пытаясь отдышаться, пообещал Ушанкин.

– А что же ты вчера переконил, – поддел Троекуров, – вчера нужно было ему юшку пускать.

– Действительно, – поддержал один из соседей, – чего теперь кулаками махать.

– Ни б, – рассердился Витёк, – я думал, он власть. А он просто психованный. Чтобы я свой особняк психу подарил? Да ни в жисть. Кто со мной пойдёт?

Желающих не нашлось. Напрасно Ушанкин предлагал часть апартаментов своим храбрым соратникам, напрасно расписывал величину плазменного телевизора и мягкость белого дивана. Добровольцы залегли в окопах: набить втихаря пачку Серому это завсегда. А так, чтобы штурмом брать особняк и выбивать «товарищей» силой – нет, это чревато. Тогда Витюша предложил для храбрости накатить.

– А у тебя есть? – сразу оживилось войско.

– Только для десантников, – отрезал Ушанкин, – кто пьёт, тот идёт в атаку.

– А у тебя много? – недоверчиво сощурились ополченцы.

– По литру на рыло выставляю, – заявил вербовщик, – коньяк «Хунаси».

– «Хеннеси», – поправил один из соседей.

– Хороший? – поинтересовались одни.

– Сойдёт, – успокоили другие.

Все за исключением Крылова, Троекурова и двух очкариков, согласились под командованием Витюши взять штурмом его кровный особняк.

– Но, не взыщи, Серафим, твоя мансарда кому-нибудь другому достанется, – предупредил распалённый Витёк.

– Например, мне, – предположил давно положивший на неё глаз Игорёк.

– Смотри, Витюха, – шмыгнул носом Троекуров, – их там много.

– Они все пьяные в дымину, – рассмеялся Ушанкин, – мы их одной левой выбьем.

– Да вы через два часа такие же будете, – накаркал Крылов.

– Мы по двести фронтовых и в атаку, – начал убеждать себя и других полководец Ушанкин.

– Остальное выпьем за победу, – поддержало томимое жаждой войско.

Витюха вынес два ящика заныканного коньяка в песочницу, и артиллерийская подготовка началась. Первые сто грамм ушли незамеченными. Вторые, как водится, за победу. После третьей Витюша вновь изобразил, как глумится над поверженным врагом. Движения его стали замедленными и немного балетными. Ушанкин напоминал фигуриста, исполняющего тройной тулуп в замедленном повторе, только вместо льда под ним скрипел песок. Пару раз Витюха упал, но какое фигурное катание без падений? Дальше полководец Ушанкин допустил стратегическую ошибку: вместо того, чтобы, возглавив осмелевшее войско, ворваться во вражескую крепость, он предложил на посошок. Посошок растянулся на три захода: пристяжную, отходную и уже без названия. Когда ящики с артиллерийскими снарядами иссякли, пехота лежала вокруг песочницы в немыслимых позах. Как будто и вправду пехотинцы пали смертью храбрых положенные шквальным огнём противника. Игорёк лежал поперёк сидения качелей и тупо смотрел в землю. Сосед с третьего этажа, лежащий с зажатой бутылкой в руке, напоминал политрука с гранатой, поднимающего взвод в атаку. Сосед с пятого обхватил ножку детского грибочка руками, и казалось, это медсестра выносит раненого бойца с поля боя под свист и улюлюканье снарядов. Витюша лежал на спине, глаза его были устремлены в небо. Губы шевелились, отдавая неслышные приказы, вытянутая правая рука держала шарф, он полоскал на ветру как знамя.

Глава 11

– Витюху убили! – послышалось с улицы.

Жильцы стали собираться у холодной и неуютной песочницы, хранившей следы вчерашнего пира. Было семь утра. Побитое «Хенесси» войско расползлось около часу ночи, оставив на стылой земле боевые доспехи. Варежки и шапки, шарфы и даже чей-то носок, припорошенные снегом, напоминали о вчерашнем побоище с Зелёным Змием.

– Кто сказал, что его убили? – голосом прокурора спросил Троекуров.

– Я, – отделилась от соседей жена Игорька, известная сплетница и пустолайка, – сама видела. Лежит родненький на бочку возле особняка. Бросили его одного, бесстыжие.

– Может, он пьяный? – выразил сомнение Игоряха.

– Какой пьяный? – взвилась как ракета его супружница, – сама видела, как его прикладами забили опричники энти. А товарищ Серый самолично командовал. Забейте, говорит, его, он здесь самый вредный.

Бабы начали привычно подвывать и утирать слёзы. Тогда Серафим и Игоряша пошли проверять точность разведданных. Разведчики вернулись чернее тучи, оказывается, Ушанкина уже на улице не было, видно, тело занесли в особняк.

– Концы в воду прячут, – резюмировал Серафим, – Витюшу, лучшего моего другана прикладами как последнего бродячего пса забили. А мы что? Так и оставим?

– Мы отомстим, – неуверенно подали голоса соседи, – мы расквитаемся. Но сначала нужно помянуть.

– А-а-а-а-а, – махнул рукой Троекуров, – вам бы только нажраться.

И, правда, соседи плача и проклиная злодея Серого, принялись деловито готовиться к поминкам. Рыдающая вдова Ушанкина, глотая слёзы, стала писать список приглашённых.

– Сволочи вы, – не выдержал Серафим, – правду говорят: чем в России поминки отличаются от свадьбы? На одного пьяного меньше. Ну, вас всех – один отомщу.

Все принялись отговаривать народного мстителя, предлагая поднакопить силы и выработать чёткий план действий. К Севе подошёл очкарик из соседнего подъезда.

– Всеволод Андреевич, что я могу для вас сделать? Я вам бесконечно благодарен за счастливое вызволение из застенков.

– Спасибо за заботу, но больше всего мне в данный момент требуется швея.

– Швея? – обалдел сосед.

– Видите ли, уважаемый, российская действительность такова, что постоянно предлагается выпить. Горе и радость, рождение и смерть, утрата и покупка – всё сопровождается предложением «обмыть». Вот и сейчас: погиб человек, а все уже заняты поисками спиртного, как будто именно водка укажет дорогу в рай усопшему. И попробуй, откажи – станешь врагом на всю оставшуюся жизнь.

– Традиции, – пожал плечами сосед.

– Я не собираюсь менять привычек нашего великого народа. Раз уже поменял – хватит. Просто мне пришла в голову идея как совместить приятное с полезным. Распарывается обычная куртка и в подкладку подшивается прорезиненная ткань. В левом рукаве что-то типа воронки с клапаном. Берёшь правой рукой рюмку водки, подносишь ко рту две руки одновременно и, делая вид, что выпил, плескаешь водку в левый рукав. Допустим, одну, две рюмки, действительно выпиваешь, а остальные сливаешь в рукав. Потом её можно обратно вылить и использовать как жидкую валюту. Убиваем сразу несколько зайцев: и в конфликт ни с кем не вступаем, и голова всегда ясная, и с похмелья не мучаемся. А водку потом всегда можно на хлеб поменять.

– Здорово, – загорелся сосед, – я сделаю. У вас есть подходящая куртка?

– Найду.

– Так, а где взять водонепроницаемую ткань?

– Может, надувной матрас распатроним?

– Точно. Несите, Всеволод Андреевич, компоненты. Через два часа будет вам куртка Джеймса Бонда. Я, знаете ли, очень соскучился без дела. Мы же россияне очень трудолюбивые люди, только нам цель нужна большая. Чем больше, тем лучше, а без цели мы сразу в запои уходим. Согласны?

– У меня, знаете ли, более профессиональный взгляд на такие вещи. Хотя определённая логика в ваших словах есть. Со своей стороны предлагаю наладить серийный выпуск таких курток – ВВП скакнёт сразу в несколько раз, да и смертность поубавится.

Через два часа сосед действительно принёс шпионскую куртку. Сева тренировался со стаканом воды, когда в дверь вломился Троекуров. Ни слова не говоря, он выставил бутылку рома на стол. Помолчали.

– Из старых запасов, – пояснил Серафим, – давай Витька помянем.

– Да там же общие поминки собирают, – попробовал отказаться Сева.

– Что общие, – возразил Троекуров, – все тут же нажрутся и будут песни петь. Типа, покойник при жизни был весёлым человеком, он сидит там, на облаке и радуется, какие у него хорошие были друзья и подруги. Тьфу.

– Это да.

– Никто его не знал, так как я, – распаляясь, продолжил Серафим, – «Витюха – алкоголик, Витюха – тунеядец». Так все считали. А у Витька была чистая душа, он любил красоту, красивые вещи, красивых женщин – вот к чему рвалась его душа. А ничего этого не было. Кругом только алюминиевые, гнутые вилки, да каракатицы пятьдесят четвёртого размера, тридцать три квадратных метра, да обшарпанная мебель. И когда он въехал в особняк, тут-то и воспарила его душа. И обрела, наконец, счастье и покой. Вон, все говорят: «Витька жаба задавила за особняк». Дурачьё. Его лишили красоты. Опять вернули в убожество и нищету. Все смогли это перенести, а он нет. Хочешь стих?

– Давай.

 
Вышло красно солнышко, да закатилось,
Нетути травки – сугробы, да лёд.
Сердце стучало, порой колотилось,
А нынче ударит и тут же замрёт.
 
 
Стёжки пусты, да сносилися лапти,
Грудь нараспашку, а свет не согрел.
Только б завыть: православные, грабьте,
А что с меня взять, если гол как пострел.
 
 
А мне без тебя пустота и могила,
Ветер колючий, да жидкая грязь,
А мне без тебя табурет, да стропила,
Да крепкая верёвка, чтоб не порвалась.
 
 
Слёзы в глазах или морда в рассоле,
Где ж ты, Витюша, мой корешок?
На столе закуска – горбушка без соли
И есть ещё рукав – это на посошок.
 
 
Где ты мой друг? Словно соли хрусталик
Упал, растворился на дне туеска.
А что мне осталось? Недопитый шкалик.
Разбитое сердце, да злая тоска.
 

Серафим и Сева, не чокаясь, помянули раба божьего Виктора Ушанкина. Серафим продолжил:

 
Давайте помянем свободу
Без розовых, круглых очков
И выпьем торжественно воду
Из всех туалетных бачков.
 
 
Свободы в раю не бывает.
Свобода ночует в аду.
Она своих язв не скрывает.
Она в отвращении к труду.
 
 
Свобода не любит имущих,
Примерных мужей и отцов.
Она у торчащих и пьющих,
Бездельников и подлецов.
 
 
Свобода страшнее, чем рабство
Как пуля страшней кандалов.
Свобода и равенство с братством
Воистину разный улов.
 
 
Свобода не может быть сладкой.
Свобода предельно горька.
Она разновидность припадка.
Она самодурство царька.
 
 
Свобода – гашиш и путаны,
Свобода – портвейн из горла.
Свобода – «харлей» и бандана.
Свобода – полёты орла.
 
 
Свобода кончается быстро
Могилой, больницей, тюрьмой.
Свобода мгновенна как выстрел,
Летящий к тебе по прямой.
 

Серафим упал головой на руки и зарыдал. Сева похлопал его по плечу, утешая, и прочитал пару своих творений:

 
Если юность – это сказка, то старость – это быль,
Я лежу, уткнувшись носом в придорожную пыль,
Кстати, все мои идеи оказались в помойном ведре.
И мне нужно подняться и стать молодцом,
Усердным работником, мощным творцом
И начать всё сначала в какой-нибудь мерзкой дыре.
 
 
Мне пора уже смириться – я не стану богат.
Мне в затылок зло и страшно бьёт потухший закат.
Ещё несколько минут, и я просто погружусь в темноту.
Кто-то сзади бьёт по почкам и лопочет: «Лыжню»!
Кто-то ловко завлекает: «Дам кредит или женю»,
А я чувствую всем нёбом привкус крови и меди во рту.
 
 
А страдающий парнишка, он же просто смешон.
Сладко розовые щёчки, вместо нимба – капюшон.
И надрывные вопли: «Эта сучка опять не дала»!
Вот унылый, старый нищий – действительно ад,
Каждый встречный прохожий отводит свой взгляд,
Словно бедность заразна и может заглючить дела.
 
 
Всякий хочет свою старость встречать в гамаке,
Чтобы ноги в тепле, ну, а нос в табаке,
А после забыться под чёрным могильным крестом.
Но если по жизни ты шагал налегке,
Часто утро встречал под столом в кабаке,
Значит, смерть свою встретишь в канаве тире под мостом.
 
 
Ну, а впрочем, не парься, что вышел седым.
Не хочешь болеть – умирай молодым.
Всё самое лучшее пишется до сорока.
А после ты только удвоишь свой вес,
Послужишь балластом, замедлишь прогресс
И будешь мешаться в ногах с тупизной старика.
 

– А вот другое:

 
Нас чистоган как траву косит
И отвосюду жлобством тянет,
И друг звонок мизинцем сбросит,
Изобразив, что очень занят.
 
 
Душа как рана ножевая
Болит и оставляет ямку.
Я не живу, я доживаю
И как фельдфебель тяну лямку.
 
 
А что, касатик мой, случилось?
Откуда вдруг такая смелость?
Что? Ничего не получилось?
Ну, из того, чего хотелось?
 
 
А, может, слишком был ленивым?
А, может, цели выбрал плохо?
Зачем тянуться было к сливам?
Нет бы, нагнуться за горохом.
 
 
И вот итог твоей гордыни:
Что на душе темно и пусто.
Зачем лелеять было дыни?
Нет бы, окучивать «капусту».
 
 
Мы перед Господом предстанем
Но не в костюме, а в исподнем.
Кто хмурым, зимним утром ранним,
А кто июльским, жарким полднем.
 
 
И на весы пред Богом лягут
Среди мобильников и сумок
Листы мелованной бумаги,
А там строка или рисунок.
 

Троекуров, всплакнул и продолжил:

– И с Серым у него были свои счёты. Тот, наоборот, уничтожал красоту. Сам же видел, во что они особняк превратили. Так, ладно, ещё три минуты и мы услышим залп орудий по случаю смерти моего друга, – мстительно произнёс Троекуров.

– Какой залп? – не понял Крылов.

– Пушечный, – уточнил Серафим, – все только болтать, горазды, а я пошёл в особняк, поджёг бикфордов шнур и сейчас разнесёт весь этот особняк вместе с упырями к чёртовой матери. Там у них взрывчатки до хрена. Это не пьяные песни на поминках, этому душа Витька точно обрадуется.

– А как ты время высчитал? – спросил Андреич, считая, что Троекуров бредит.

– Я сапёром в армии служил. Сантиметр бикфордова шнура сгорает в минуту, время взрыва высчитать несложно. О, вот, заткни уши, щас рванёт.

Действительно, грянул мощнейший взрыв. Если бы в домах остались стёкла, их бы вынесло взрывной волной, а так только подушки посыпались на пол.

– Ну, ты дал, – покачал головой Сева.

– За спасённую красоту. За отмщённого Витька. Смерть всем Серым и Рябым. Наливай, помянем раба божьего Витюшу, чтоб земля ему была пухом. Ну, Витюха прости нас, если мы в чём-то перед тобой провинились…

С улицы послышался голос Ушанкина:

– Это чего там рвануло?

Троекуров и Крылов бросились к окну. Похмельный полководец в фуражке товарища Серого и с его же кобурой на боку ковырял мизинцем в ухе.

– Что за дела!? Кто тут шалит без моей команды!? – разорялся Витюша.

Тут он углядел, как его жена ставит на столы припрятанный коньяк из тайных запасов.

– Стерва, ты, что это моим коньяком распоряжаешься? Я распускаю войско. Отлезь от стола. Дармоеды, халявщики. Только на шару бухать.

Все бросились обнимать воскресшего «Наполеона», объясняя предстоящий праздник его же кончиной. Женщины опять зарыдали, мужики нахмурились: поминки отменялись, значит, дармовая выпивка тоже.

– За твоё счастливое воскрешение, Витюха, – нашёлся Игорёк, – за твоё второе рождение. Теперь сто лет жить будешь. Наливай.

Соседи быстро разлили коньяк и с тревогой посмотрели на генералиссимуса. Тот махнул рукой как Суворов, посылая солдат на вражеские редуты. Принял чарочку и сам. Повторили. Потом ещё.

– Рассказывай, как ты жив-то, остался? – наперебой загалдели поддавшие «десантники». А то уж видели, как тебя прикладами забили.

– Брехня, – рассердился Ушанкин и принялся опять показывать танец смерти, который он учинит над товарищем Серым.

– Нету Серого, – оповестил всех Троекуров, – и особняка нету. Это я всё подорвал.

– Зачем?! – взвился Витюша, – зачем, ты мой особняк рванул, гнида?! Я тебе, Серафимка, никогда этого не прощу.

– Я же думал, что тебя эти сволочи замучили, – стал оправдываться Троекуров, – я отомстить хотел. Ты уж не обижайся.

– А как ты фуражку с кобурой стырил? – ловко перевёл разговор на другое Игорёк.

– Проснулся, смотрю…

Сева потихоньку встал и отправился домой. Что будет дальше, он знал наизусть. Наутро жена Ушанкина принесла Андреичу фуражку и револьвер товарища Серого, она не одобряла фельдмаршальских замашек своего мужа.