Текст книги "В тени Восходящего солнца"

Но… в армии так часто бывает: капитаны предполагают, а генералы располагают. Мы до сих пор можем только гадать о том, насколько предложение Свирчевского повлияло на дальнейшую схему развития русской разведки на Дальнем Востоке. Известно, что полностью оно принято не было – «в силу недостатка ассигнований и должной настойчивости со стороны штаба округа», но…

В уже упоминавшихся архивных материалах разведки Заамурского округа отдельного корпуса пограничной стражи есть следующий документ: «Принимая во внимание острую нужду в русских людях, владеющих местными языками, и в особенности, японским, начальник Заамурского Округа (г. Харбин) по собственной инициативе выслал в конце 1906 года 8 русских мальчиков в Токио в православную миссию. Плата за обучение этих мальчиков так баснословно дешева, что отказаться от этой командировки положительно было невозможно, тем более что впредь таких выгодных условий не представится. Дешевизна объясняется тем особым усердием Архиепископа Японского высокопреосвященного Николая, прийти на помощь русским в деле ознакомления с Японией и японцами»[29]29
  Приложение 1.


[Закрыть]. Этим же, в свою очередь, объясняется и удивительная настойчивость харбинского командования в попытках прислать в Токио все большее и большее число будущих шпионов, чему всеми силами и совершенно искренне противился глава миссии, ничего не знавший о «школе шпионов», но раздраженный «плохим подбором учеников» и отсутствием возможности их размещения в семинарии. Вот некоторые из этих записей (Приложение 3): «… Еще просьба принять ученика в Семинарию: Харбинский Генеральный консул ходатайствует за оного. Отбою нет. Совсем надоели. Тотчас же послал отказ с указанием, что здешняя Семинария имеет специальное назначение – готовит служителей для Японской Церкви и что большое количество русских учеников в ней может мешать исполнению этого назначения»; «Один из 15 учащихся здесь русских воспитанников, из которых 13 воспитываются на казенный счет, присланные сюда военными начальствами из Харбина и Хабаровска для образования из них переводчиков японского языка, – один из хабаровских, Иван Попов, сын чиновника, учившийся вот уже два с половиною года, всегда прилежно и ведший себя исправно, вдруг на днях, без всякой посторонней причины, молвил: „Не хочу учиться, надоело жить в рамках“ – и бросил все. Сколько ни уговаривали его все мы одуматься и оставить свою затею, – ничто не помогает. Точно как с боровом: стал и ни с места, что ни делай с ним. Приходится выключить его из Семинарии и отправить домой, отписав начальству о сем казусе и неудачном выборе учеников сюда, потому что другой, по болезни, тоже отправится; уже несколько недель лежит и не учится; головокружения, мол, у меня, не могу учиться»; «Уволил из Семинарии и отправил в Харбин одного из русских учеников Емельяна Родионова. Упорно не желает учиться и просится вон. Без должного выбора казачат понасылали»; «Написал в Харбин к Генералу Чичагову и во Владивосток к есаулу Ефимьеву, что учащиеся здесь русские из Харбина 8 и из Хабаровска 2 просятся на каникулы и просят денег на дорогу, первые по 30 рублей, вторые по 20 рублей, как было в прошлом году. Похвалил их поведение и прилежание и просил исполнить их просьбу. Но умолчал, что успехи их в изучении японского языка – для чего и живут здесь – не блестящи: и способностями они не отличаются, и вечно болтают между собою по-русски, что значительно мешает усвоению японского языка», «…Жаль, что таких малоспособных присылает Харбинский военный штаб, если желает иметь хороших переводчиков; следовало бы выбрать таких, как вчера отвечавший Скажутин, из Хабаровска присланный»[30]30
  Указ. соч. С. 525, 624, 637, 656, 775.


[Закрыть].

Но не только неоднородный состав присланных «казачат» и слабые материальные возможности мешали нормальной жизни Токийской семинарии.

Медийный скандал

История, произошедшая в Токийской православной миссии во второй половине 1908 года, вряд ли дошла бы до нас, не окажись она скандальной настолько, что для благополучного ее разрешения потребовалось вмешательство самого архиепископа Николая Японского. Но и в этом случае полвека скрупулёзно записывавший в дневник все, что приключалось с ним на японской земле, владыка Николай, скорее всего, ограничился бы краткими заметками в своей тетради, если бы внутренний конфликт в семинарии не вылился в скандал в прессе.

Начиналось же все на той привычно печальной ноте, которая и сегодня звучит в сердцах интеллигентных людей, когда они оказываются вынуждены общаться с представителями масс-медиа. На исходе жаркого токийского лета 1908 года, 29 августа по старому стилю или 11 сентября по новому, в день Усекновения главы Иоанна Предтечи, в православную миссию на холме Суругадай к архиепископу Николаю Японскому поднялась незваная гостья. Впечатление от общения с ней у владыки сложилось сразу весьма определенное: «Была корреспондентка "Нового Времени" Марья Александровна Горячковская[31]31
  Горячковская Мария Алексеевна (?) (псевдонимы Алексеева М., Г-ская) – журналистка, сотрудница газет «Свет», «Колокол», «Новое время», автор книг «Последний день кровавого царя», «Драматическая фантазия», «Антирусская агитация», «Японские оргии».


[Закрыть]; показал ей училища; особа очень живого воображения; перебегает с вопроса на вопрос, не выслушавши ответа ни на один»[32]32
  Дневники Святого Николая Японского. Т. V. СПб., 2004. С. 433.


[Закрыть].

Надежда, вероятно, жившая в душе архиепископа, на то, что «особа живого воображения» не потревожит более покой миссии и, в идеале, оставит свои наблюдения при себе, умерла через пять дней, когда во время беседы с протестантским священником «… вошла корреспондентка "Нового Времени", Марья Александровна Горячковская, приехавшая нарочно из Йокохамы, чтобы расспросить о Миссии… По женскому обычаю и, должно быть, по избытку воображения, она и сегодня не вела разговор правильно и не выслушивала ответов на мои вопросы, как должно, потому едва ли корреспонденция о Миссии, если она будет, будет сообщающею верные сведения о деле Миссии здесь»[33]33
  Там же. С. 435.


[Закрыть].

Отец Николай еще не знал, насколько пророческой окажется эта его запись, но события развивались очень быстро. Нет сомнений в том, что, будь в те годы телевидение, Горячковская стала бы популярным в определенных кругах телерепортером какого-нибудь «желтого» канала: ее хватка и наглость и сегодня поражают воображение. 24 сентября архиепископ вновь вынужден был упомянуть ее в своих дневниковых записях: «Мадам Горячковская была, наговорила с три короба и в заключение попросила в долг; стал давать 50 ен, пристала – дай 75. Дал, но больше уже не дам; едва ли вернет; а я без того не только беден, но и в долгах. Говорила, что украли у нее 300 рублей русскими сторублевыми бумажками. Но потому, что она упорно не желает объявить о том, сомнительно, чтобы это случилось. Лгать ей, по-видимому, не учиться стать; мне говорила одно, Преосвященному Сергию (митрополит Сергий (Тихомиров), служивший в то время в Токио. – А. К.) совсем другое об одних и тех же предметах»[34]34
  Там же. С. 443.


[Закрыть].

С этого времени модель поведения, до боли напоминающая современное нам «мы сами люди не местные…», постоянно сопровождалась в тактике Горячковской попытками внести разлад в мирный уклад околомиссийской жизни в Токио. Очередной жертвой коварной репортерши стал профессор Д. М. Позднеев, близкий родственник отца Петра Булгакова – священника церкви в российском посольстве. Позднеев, будучи выходцем из семьи священнослужителей, был частым и желанным гостем в миссии, принимал участие в составлении программы для обучения японскому языку русских семинаристов, принимал у них экзамены и, как уже упоминалось, поддерживал тесные отношения с Николаем Японским. Неудивительно поэтому, что, когда через несколько дней профессор впустил в свой дом столичную журналистку, жаловаться он тоже пришел в миссию. «…М. А. Горячковская написала ужасное письмо к нему (Позднееву – А. К.); ругает его самыми поносными названиями и корит за злонамеренность относительно ее; между тем Дмитрий Матвеевич говорит, что три дня тому назад она была у него, обедала и вела себя весьма любезно. Позднеев решительно не знает, чему приписать этот ее гнев и злобу; говорит, что вел себя относительно ее всегда корректно и никакого столкновения с ней не имел. Я помог ему уразуметь это письмо: страдает Горячковская манией преследования; потому вообразила в Дмитрии Матвеевиче литературного врага себе, ну и напала на него. Следует ему отнестись к ней только сострадательно»[35]35
  Там же. С. 445.


[Закрыть].

Одновременно владыка утешал саму разгорячившуюся журналистку: «Госпожа Горячковская, видимо, страдает манией преследования ее Д. М. Позднеевым, и о том, что он "низкий, подлый шпион" и прочее в этом роде, что я тотчас же ответил ей самыми успокоительными уверениями, что Позднеев с этого времени даже имени ее не будет произносить – до того не будет иметь никакого отношения к ней – значит, она может быть вполне спокойна; ему же написал, чтоб он действительно исполнил это, что нужно щадить ее как больную»[36]36
  Там же. С. 450.


[Закрыть].

Как это бывает порой у шизофреников, Горячковская бессознательно нащупала у профессора Д. М. Позднеева слабое место – в то время он действительно был самым высокооплачиваемым агентом российской военной разведки в Японии. Неудивительно, что его так травмировали и напугали ее россказни о нем как о «подлом шпионе», но пока еще поистине христианское терпение слышно в словах успокоения главы православной миссии, обращенных к обеим сторонам разгорающегося скандала.

Как ни старался архиепископ не дать склоке выйти на поверхность, не в его силах было остановить раздухарившуюся гостью. Уже 7 октября Горячковская вновь посетила миссию, однако в этот раз прибыла не за спонсорской помощью: «… Была опять Горячковская; боялся, что денег попросит в долг, как на днях, но она попросила совсем другого: рекомендаций в Россию к разным лицам (даже к Премьеру Столыпину), чтоб ее оставили корреспонденткой в Японии – будет-де она очень полезна для укрепления дружбы России с Японией. Я даже вознегодовал от такой нелепой просьбы. Кто же меня послушает!

Ивану Акимовичу Сенума сказал, чтобы он не позволял обижать русских учеников в Семинарии. Неделикатно это, но и ему заметил, что японские ученики содержатся здесь на счет, между прочим, родителей тех же учеников, которых они обижают; пусть не являются лишенными чувства благодарности»[37]37
  Там же. С. 449.


[Закрыть].

Важный момент: из текста дневника неясно, стала ли Горячковская свидетелем разговора главы миссии с японским ректором семинарии Иваном Сэнума, или он состоялся после ее ухода. Скорее всего, разговаривали наставники тет-а-тет, но пронырливая девица от кого-то другого вполне могла услышать в тот день в семинарии что-то не предназначенное для ее ушей и сделать из этого свои выводы. Судя по тому, как разворачивались события в дальнейшем, полученная информация была воспринята ею как потенциальный компромат, и не случайно уже через неделю журналистка вновь поднялась на миссийский холм: «Утром, во время нашего занятия переводом, пришла М. А. Горячковская и пристала как банный лист – дать ей еще денег в долг – без отдачи конечно. Дал 15 ен и крепко-накрепко сказал, что больше ни копейки не дам – я сам в долгах, а миссийских дать не могу, да и Миссия очень бедна. Насилу ушла. И куда деньги идут у нее? Недавно только выморочила у меня 75 ен и в Посольстве 200. Могла бы скромнее тратиться»[38]38
  Там же. С.451.


[Закрыть].

После этого «пожертвования» Горячковская пропала надолго. Похоже, что архиепископ Николай и думать забыл о ней. Однако скоро выяснилось, что это была лишь отсрочка, которую неудовлетворенная полученными суммами Горячковская использовала привычным ей образом.

3 декабря, в среду «утром Преосвященный Сергий принес показать пакет, полученный им от о. Петра Булгакова. В пакете оказалась вырезка из газеты "Россия" статейки, подписанной "Гатчинский отшельник"; в статейке, между прочим, выдержка из корреспонденции М. А. Горячковской, понося о. Петра: "К какому-то важному японцу приглашены были на банкет все члены Посольства, но с выразительным исключением из числа приглашенных о. Петра", что очевидная ложь, измышленная Горячковской, озлобившейся на о. Петра за то, что он не давал материала для ее корреспонденций из Токио. Еще в пакете два сердитые письма о. Петра, оба с надписью "весьма секретно": одно – к редактору "России" о Горячковской, другое – к Преосвященному Сергию, смешанного содержания; пишет, между прочим, что перестанет изучать японский язык, перестанет ходить в Семинарию учить русских мальчиков – стыдно-де являться в Миссию. Я посоветовал Преосвященному Сергию успокоить разобиженного о. Петра, и чтоб он, о. Петр, попросил в Посольстве в газету "Россия" послать несколько слов опровержения выдумки Горячковской»[39]39
  Там же. С. 468–469.


[Закрыть].

Архиепископ Николай, человек хотя и опытный, но добрый, в святой наивности своей еще думал, что обиженная петербурженка остановится в своей мести на мелких выдумках и очернении отдельных людей, что для опровержения ее «выдумок» будет достаточно нескольких строчек. Но Горячковская не зря столько времени не появлялась в Миссии – она писала и ждала результата своих трудов. И они не замедлили явиться.

8 декабря 1908 года, понедельник: «…Едва кончил это письмо, как с поспешностью входит Преосвященный Сергий, бывший с утра на экзамене в Семинарии по Евангелию, с двумя номерами газеты "Россия", полученными там же, в Семинарии, от Д. М. Позднеева, и взволнованный говорит:

– Нужно сейчас послать телеграмму в газету "Россия", что написанное Горячковской в ней о русских учениках в Семинарии – неправда.

– Что бы ни было там написано, но телеграммой опровергать статью не по средствам Миссии, – говорю я.

– Пусть будет телеграмма на мой счет.

– И вам тратиться не к чему. Оставьте газету; я прочитаю и посмотрю, что надо делать.

В 920-м номере, 20 ноября 1908, на первой странице статья, подписанная "М. Горячковская", под заглавием: "Русские мальчики в Православной Японской Миссии". В статье, действительно, ни слова правды; "мальчиков было 34, из них 23 исключены; японцы притесняют их. Японцы сносили Миссию только потому, что она доставляла им знатоков русского языка, но ныне встревожились тем, что она стала обучать русских японскому языку и прочее. Миссия дает каждому православному японцу в месяц от 8 до 10 ен; а так как в последнее время содержание Миссии из России уменьшили, то разом 5000 человек отпали от Православия". Словом, сплошная выдумка, поражающая изумлением. В следующем номере газеты, 21 ноября, Лев Александрович Тихомиров защитил Миссию, нашедши сообщения Горячковской невероятными или маловероятными, но в конце статьи сказал: "Для русской публики было бы желательно получить возможно более подробные данные о Токийском инциденте". Под "инцидентом", очевидно, разумеет гонение на русских мальчиков; значит, и он отчасти верит гонению. Вызов доброго друга Миссии Льва Александровича и побудил меня написать опровержение выдумок Горячковской»[40]40
  Там же. С. 471.


[Закрыть].

В хранилище газет Российской государственной библиотеки, где, казалось бы, можно найти любой текст, когда-либо выходивший из-под печатного станка в нашей стране, «поражающей изумлением» статьи Горячковской в газете «Россия» не нашлось. Как, впрочем, не обнаружилось и всего 920-го номера от 20 ноября. Но, как выяснилось позже, одновременно со статьей в «России» вышел очень похожий материал Горячковской в газете «Новое Время», на который, в свою очередь, в «Церковном вестнике» № 5 за 1909 год (с. 147–150) дал подробный ответ митрополит Сергий. По его статье, разысканной A. M. Горбылевым, мы и можем теперь проследить обвинения М. Горячковской в адрес миссии по пунктам, как это сделал сам митрополит:

А) «Приамурский губернатор командировал в Токио… 34 русских мальчика для прохождения полного курса православной семинарии на японском языке ("Россия")», – пишет Г-ская. 34 мальчика в «Новом Времени» она уже увеличила до 38…».

Б) «Когда были исключены в течение года до 28 мальчиков (из 34), приамурское генерал-губернаторство выразило недоумение («Россия»)…»

В) «В семинарии Токио преподавание ведется по-японски, и русские дети, которым язык этот чужд, не могли, понятно, сравниться с японскими… И неужели же все были дурного поведения? («Новое Время»). Комментарий митрополита Сергия в этом месте несколько разнится с ответом архиепископа Николая Японского, который будет приведен ниже: «Русским мальчикам преподавание ведется на русском языке, и лишь Юркевич IV кл. идет теперь совместно с японскими мальчиками, а не в особом классе от них».

Г) «Появление русских мальчиков… было встречено с недоброжелательством… Дети стали подвергаться всевозможным преследованиям товарищей и притеснениям воспитателей («Россия»)». «Товарищи-ученики страшно над ними издевались» («Новое Время»).

Д) «Получив надлежащие инструкции, ректор семинарии Сэнума и его учителя стали исключать русских детей за дурное якобы поведение» («Россия»); «Японцы-учителя по свыше полученной инструкции стали исключать русских мальчиков, беспощадно их преследуя и затравливая» («Новое время»).

Е) «Положение оставшихся 6 мальчиков угнетенное» («Россия»); «Они поражают своим забитым, угнетенным видом. "На нас смотрят как на врагов и учителя, и товарищи-японцы. Мы боимся дохнуть, чтобы не придрались и не исключили", – сказали они мне» («Новое Время»).

Я специально не привожу здесь ответов митрополита Сергия, так как, по счастью, аккуратно подшит оказался номер 921-й с той самой статьей Л. А. Тихомирова «Русские воспитанники токийской семинарии», о которой упоминал владыка. Ее стоит привести почти полностью, чтобы понять уровень интереса в российском общество того времени к проблемам обучения русских семинаристов в стране недавнего противника – в Японии. Особенно интересными с высот сегодняшнего дня и, как нам кажется после советской эпохи, своеобразного отношения к прессе выглядят рассуждения о бездумном патриотизме и способности учиться у соседей: «… Г-жа Мария Г-ская полна прекрасного чувства патриотизма, но всякое высоко напряженное чувство способно приводить к недостаточной беспристрастности… Для меня не подлежит никакому спору, что г-жа Мария Г-ская изумительно ошибается…

…С педагогической стороны присутствие русских учеников с первого же раза породило неудобство. Сам высокопреосвященный Николай сообщал мне тогда, что в семинарии жалуются на шаловливость русских мальчиков. Между тем в японском воспитании чрезвычайно ценится дисциплина и "благонравие". Отсутствие этих качеств у русских нельзя назвать "испорченностью", но кому же неизвестно, что невыдержанность детей, их своенравие и непривычка к подчинению составляют у нас самое распространенное явление. Однако высокопреосвященный Николай сообщал мне, что воздействие японских товарищей скоро благотворно повлияло на русских воспитанников, и они вошли в принятые в семинарии рамки "благонравия". Так было вначале, когда русских состояло 5–6 на 60 японских воспитанников. Засим число русских стало увеличиваться. Явились ученики из Харбина, явилась и инициатива местного начальства для посылки туда будущих переводчиков. Хотя в этой мысли я не вижу ничего "гениального", но, конечно, она вполне разумна. И вот, как теперь сообщает г-жа Мария Г-ская, в токийской семинарии набралось 34 русских… но на какое число японцев? Она не говорит, но полагаю, что никак не более 60. Думается, что при таком соотношении чисел едва ли японцы могли оказывать на русских такое же дисциплинирующее влияние, как прежде.

Я не знаю, но считаю очень возможным, что японскому правительству, как говорит г-жа Г-ская, нимало не улыбается научение русских японскому языку. Наше невежество в этом отношении было для японцев слишком выгодно в прошлую войну!

…Я видел, как японцы учатся русскому языку в России. Это изумительная настойчивость и практичность. Человек, с утра до ночи занятый трудом, сверхкомплектно налагает на себя обязанность ежедневно прочитать от доски до доски нумер русской газеты, начиная с передовых и кончая всеми объявлениями… А мы сердимся, если сами японцы не жертвуют всеми своими интересами, чтобы обучить нас. Это ни к чему не приведет. Это – непрактичное поведение, которое может оттолкнуть от нас и тех, кто к нам расположен, и в меру сил (но не больше) хотел бы нам добра. Нечего и говорить, что мы должны учиться по-японски для сношений со страной, которой значение так предосудительно игнорировали раньше, за что и были столь жестоко наказаны. Но необходимость изучения японского языка для русских не дает права требовать, чтобы Токийская семинария забывала свои православные и педагогические интересы. Еще менее возможно было бы допустить опорочивание людей, которых все предыдущее поведение не обнаруживало в отношении России ничего, кроме сердечной доброжелательности. Это даже непрактично, невыгодно. И потому-то для русской публики было бы желательно получить возможно более подробные данные о токийском инциденте от знающих… без всякого «пристрастия» навеянного хотя бы и самыми прекрасными патриотическими чувствами»[41]41
  Газета «Россия», № 921, 21 ноября 1908 г.


[Закрыть].

В чем был прав, а в чем ошибался Л. А. Тихомиров, архиепископ Николай Японский принялся разбираться сам уже на следующий день по получении газеты: «С документами под рукою писал правду о русских мальчиках в Семинарии для газеты "Россия"; опровергнул и другие неправды из статьи Горячковской»[42]42
  Дневники Святого Николая Японского. Т. V. СПб., 2004. С. 72.


[Закрыть]. Однако прежде чем Николай Японский увидел свой труд в печати, 26 декабря, в Собор Пресвятой Богородицы, он получил письмо от… самого автора скандала: «Между письмами сегодня одно от Горячковской; пишет вздор и вранье и прилагает вырезку своей статьи из „Нового Времени“, в которой тоже вранье»[43]43
  Там же. С.480.


[Закрыть].

Поистине беспринципность этой женщины способна и сегодня вызвать изумление. Можно только удивляться долготерпению Николая Японского, спокойно ожидавшего появлении в печати своего ответа. Это случилось уже в новом, 1909 году, 22 января: «Издатель газеты "Россия", Сергей Николаевич Сыромятников, прислал мне номер 953, от 31 декабря 1908 года, где помещено мое письмо в газету: "Русские воспитанники в Токийской Семинарии", в опровержение выдумок Горячковской. В любезном письме, кроме того, полученном сегодня, господин Сыромятников извещает, что за статью мою и обычный гонорар посылает 40 рублей 20 копеек и приглашает еще писать в его газету, что делать, к сожалению, мне некогда».

Еще через десять дней, 2 февраля 1909 года, в праздник Сретения Господня, очевидно совершенно успокоившийся и даже с некоторым юмором относившийся к увядающему медиаскандалу архиепископ Николай записал в своем дневнике: «К Литургии приехал посол (посол России в Японии Н. А. Малевский-Малевич. – А. К.) и потом был у меня; показал письмо к нему Генерал-губернатора Приамурской области Унтербергера, с пришпиленной вырезкой из газеты «Новое время», где госпожа Горячковская описывает жалкое положение (якобы) русских мальчиков в здешней Семинарии. Унтербергер спрашивает Николая Андреевича, правда ли это? Ко мне не хочет писать потому-де, что, по заявлению Горячковской в статье, для меня тягостна всякая речь об этом предмете. Я пробежал вырезку; в ней такая же ложь о мальчиках, что была в газете «Россия», а потому я передал Николаю Андреевичу и просил его передать Унтербергеру, для успокоения его, номер «России» с напечатанным в нем моим опровержением выдумок Горячковской»[44]44
  Там же. С. 492–493.


[Закрыть].

Почему архиепископ Николай Японский был так спокоен, отправляя через посла Николая Андреевича «успокоение» Унтербергеру? Потому что его статья, надо отметить, очень большая – на полную газетную полосу – стала не просто ответом не вполне вменяемой клеветнице, но и настолько полным и точным изложением шестилетней истории обучения русских подростков в Токийской православной семинарии, возразить на которое было нечего и некому. В этом рассказе есть все: причина появления первых русских мальчиков в стенах суругадайской миссии, условия их проживания и обучения, предметы, которые они там изучали, и даже стоимость нахождения их в Токио. Это очень подробный и довольно откровенный рассказ обо всем, что окружало молодых русских ребят в японской столице. В этой статье нет, пожалуй, только двух вещей. Во-первых, Николай Японский не мог ничего написать о реальном предназначении русских семинаристов – о работе в разведке, потому что, повторюсь, вряд ли что-то знал об этом. Во-вторых, архиепископ не захотел ничего написать о реальном конфликте, свидетелем которого, судя по всему, стала Горячковская, а конфликт был.

В начале октября 1908 года, писал архиепископ, «два русских ученика пришли, плача, жаловаться, что японские ученики их обижают, бьют. Призвал обидчиков: Манабе, дрянного грубого юношу, и Каминага, от которого не ожидал этого, и с гневом выговорил им, что "они живут в русском доме, едят русский хлеб, купаются в благодеяниях России и не являют ни малейшего чувства благодарности за все это, признаком чего служит их грубое обращение с русскими товарищами". Выразивши все это, что, кажется, в первый раз пришлось выразить в такой форме, прогнал их. Отвращение возбуждает эта неспособность японцев к благородным чувствам благодарности и подобного»[45]45
  Там же. С. 447.


[Закрыть].

Если об этой истории как-то узнала Горячковская, а она узнала – видимо, в день встречи владыки и ректора Сэнума, то в ее «необычайно живом» сознании она легко мог превратиться в грандиозную вражду между русскими и японцами в Токийской православной семинарии. Более того, архиепископу Николаю наверняка удалось бы предотвратить утечку информации о скандале из стен миссии, если бы не Горячковская. Ведь даже ей стало известно о противостоянии русских и японцев в какой-то весьма смутной форме – иначе она непременно привела бы в своей статье не только выдумки и фантазии, но и реальные факты. Однако они ей были неизвестны в деталях, – она поняла, что в семинарии происходит что-то экстраординарное, догадалась, что именно, но никак не могли подтвердить свою догадку. Николай Японский, в свою очередь, не мог позволить межнациональному конфликту между учениками стать достоянием гласности – это нанесло бы тяжелый удар по общему имиджу России в Японии, но, главное, имиджу Японской православной церкви. Глава церкви не просто опроверг информацию о скандале с помощью прессы, а сделал это так, что она выглядела совершенно бесконфликтной.

Едва успевшее разгореться пламя скандала было мастерски и обоснованно потушено наставником миссии, но последствия этого события, выразившиеся в написании сразу нескольких статей в различных российских изданиях, обогатили нас бесценными сведениями о жизни и быте первых русских японоведов, получивших свои знания о Японии в стране изучения. «М-ль Горячковская» заслужила свое место в истории.

Учиться, учиться и учиться…

Численность и состав русских учеников Токийской православной семинарии в бытность главою миссии архиепископа Николая до сих пор остается одной из главных загадок – ни в одном из известных документов не содержится достаточно исчерпывающей информации на эту тему. Горячковская назвала общую численность на 1908 год: 34 человека. Но больше нигде такое количество семинаристов не упоминается, и в немногочисленных сохранившихся документах они не перечислены. Опубликованные С. И. Кузнецовым материалы японской печати дают нам имена первого десятка. Внимательное чтение дневников и статьи архиепископа Николая показывает, что порою в семинарии одновременно училось до 18 русских юношей (как в декабре 1910 года) и далеко не все они содержались за счет военного ведомства. Не все смогли выдержать напряженное в психологическом и интеллектуальном отношениях обучение в семинарии – свидетельство тому беспрецедентный процент (почти половина!) отчисленных по разным причинам (тут Горячковская была близка к истине). Собрав воедино всю имеющуюся и очень разрозненную информацию, мы получаем сводную пофамильную таблицу полученных на известных нам русских учеников данных:

Как видно из нее, русские семинаристы, будучи примерно ровесниками, имели разные судьбы – об одних не известно практически ничего, нет даже года рождения и время обучения в семинарии проставлено лишь условно, о других мы знаем относительно немало. По-прежнему основным источником информации о них, после гибели во время Кантоского землетрясения 1 сентября 1923 года миссийского архива, остаются дневники святителя Николая. И снова, разбирая их, сложно отделаться от ощущения, что после возвращения на родину Легасова и Романовского архиепископ не испытывал к русским ученикам особой любви, был к ним, что называется, «строг, но справедлив». Причин такого сдержанно-сурового отношения было несколько. Во-первых, как мы знаем, владыка Николай всеми силами отбивался от попыток военного командования навязать ему еще учеников, снова и снова подчеркивая, что главная задача семинарии заключается совсем в том, чтобы «… готовить служителей для Японской Церкви». Это не значит, что он был противником подготовки русских переводчиков в Японии вообще. Наоборот, «архиепископ сильно желал развития дела толмаческой школы в Токио, но он признавал для этого необходимым дать ей несколько другую постановку, а именно выделить ее в особое учреждение, усилить в ней преподавание русского языка и русских предметов и ввести для учащихся особую систему командировок, по которой дети, по усвоении японского языка и письменности настолько, чтобы учиться вместе с японцами, отсылались бы, каждый в отдельности, из Токио в японские школы в провинцию на год или на два, где они усовершенствовались бы в языке, не видя ни одного русского и не слыша за это время ни одного русского звука. Для этого, конечно, он считал необходимым особое соглашение с японским правительством», – вспоминал Д. М. Позднеев[46]46
  Указ. соч. С. 114–115.


[Закрыть].

Во-вторых, часть отчисленных покинула Токио за поведение, не совместимое со статусом ученика православной семинарии, и владыка Николай осознавал, что каждый такой случай – удар по престижу Русской церкви в целом. Вот две характерные записи: «Ректор Семинарии И. А. Сенума и два главных наставника, кандидаты, Арсений Ивасава и Марк Сайкайси, пришли коллективно просить удалить из Семинарии двух русских учеников из Харбина: Иосифа Шишлова и Александра Айсбренера – за слишком дурное поведение: начинают ходить по непотребным домам. Все японские ученики возмущены этим и собираются все ко мне прийти требовать исключения их, если я не послушаюсь ректора и наставников. Нечего делать! Шишлов и Айсбренер отосланы в Йокохаму к военному агенту Владимиру Константиновичу Самойлову, полковнику, для препровождения их в Харбин. Генералу Чичагову я написал, впрочем, что назначение, с которым присланы сюда эти ученики, наполовину исполнено: они могут служить толмачами для устных переводов с японцами»[47]47
  Запись от 15/28 января 1908. Вторник // Дневники Святого Николая Японского. Т. V. СПб., 2004. С. 351.


[Закрыть] и: «Русских учеников ныне в Семинарии 13; и все ведут себя добропорядочно и учатся хорошо, кроме одного, Михаила Сокольского, с которым нет средств сладить: ничего не делает и постоянно нарушает школьные правила; а назначат наказанье – не обращает на это внимания; сколько не уговаривай – к стенке горох; над всем смеется, в глаза лжет; называет школу адом, клянет своего дядю, ротмистра, который четыре года назад определил его сюда. Как ни жаль его и его матери и бабки, но, кажется, придется послушать Ивана Акимовича Сенума, который больше всех терпит от него, и отослать его в Харбин»[48]48
  Запись от 10/23 марта 1911. Четверг // Дневники Святого Николая Японского. Т. V. СПб., 2004. С. 744.


[Закрыть]. Подобным же образом (за непослушание, нежелание учиться или нарушение правил семинарии) были отчислены Емельян Родионов, Владимир Зембатов («родом кавказец, лет 20 детина, исключенный из Семинарии за то, что не подчиняется дисциплине ее»[49]49
  Там же. С. 403.


[Закрыть]), Иван Попов, Павел Кузнецов. Младший из братьев Юркевич – Федор – оставил семинарию «по неспособности к обучению». Все уволенные семинаристы получили проездные документы и деньги на дорогу – до города, откуда они прибыли когда-то на учебу, и должны были отправиться на родину под контролем представителей военного ведомства (Федора Юркевича забрал домой приехавший за ним с Сахалина отец, и его дальнейшая судьба неизвестна)[50]50
  Россiя. 1908. 31 декабря. № 953.


[Закрыть].