Текст книги "Белый снег России"

– Вольно!

У Л. запрыгала нижняя губа и лицо побледнело.

– Долой с плаца, – приказал он громко. – Немедленно идите домой и ложитесь!

– С кем прикажете, господин полковник? – вдруг, как в бреду, спросил князь, теряя рассудок.

У Л. глаза налились кровью.

– Господин адъютант, – приказал он. – Немедленно сопроводите его высочество к командиру полка и доложите его превосходительству о зазорном, позорном и непотребном поведении его высочества во время исполнения служебных обязанностей и в присутствии всей роты.

Этот скандал не дошел до ушей посторонней публики. Офицеры дали слово хранить о нем вечное молчание и сдержали его; солдаты же в офицерские дела никогда не вмешивались. Молодой князенок оказался, в сущности, совестливым и добрым малым: он принес сердечное извинение полковнику Л. Он был переведен в другой полк и чем-то наказан высочайшими родителями. Полковнику Л. досталось крепче. Как-никак, а он все-таки грубо и неделикатно оборвал отпрыска императорской фамилии. Его отчислили от гвардии, лишили флигель-адъютантства и перевели с тем же чином в окраинную армию.

Японская война опять выдвинула его вперед и наверх. Он был в этой несчастной войне одним из тех, крайне немногих генералов, которые сохранили в сердцах и душах своих великие воинские доблести и заветы, начертанные когда-то Петром Великим, Суворовым и Скобелевым, вместе с наукою побеждать. И именно генералу Л. принадлежало горькое и злое изречение о неудачах японской войны. «Не было никакой желтой опасности, – сказал он, – а была всего лишь одна – красная опасность: едва обыкновенный человек надевал красные генеральские лампасы, как немедленно же глупел, терял память, соображение, умение обращаться с человеческой речью и обращался в надменного истукана».

Когда началась великая война, и началась при дурных ауспициях, генерал Л. был вызван со своей окраинной армией на северо-западный фронт театра военных действий.

Удивительна была необыкновенная быстрота, с которой совершилась мобилизация в окраинных губерниях; но еще более поразила старых знатоков военного дела и молодых генштабистов прямо чудесная скорость в переброске окраинной армии через пространство во всю длину России.

Тулубеев сам наблюдал в царстве Польском, как разгружались из железнодорожных вагонов первые эшелоны окраинских полков. Еще не дожидаясь окончательной остановки поезда, солдаты, как груши из мешка, валились на перрон и мгновенно выстраивались с примкнутыми штыками, с заряженными ружьями. И что за люди! Молодец к молодцу. Рослые, здоровые, веселые, ловкие, самоуверенные, белозубые…

Пехотные солдаты-михрютки, глядя на них не без зависти, добродушно спрашивали:

– Откуда вы, такие сытые да ядреные? И те, по-северному окая, весело отвечали:

– Да мы уж, однако, такого изделия генерала Л. Мы… А ну-ка, андола[41]41
  Дружки (прим. автора)


[Закрыть], показывай, где тут у вас дорога к немцам. Вот мы с генералом Л. пропишем им ужотко кузькину мать!

И потом Тулубееву много раз приходилось слышать из солдатских уст имя этого генерала, произносимое с непоколебимой верой и с корявым суровым обожанием. Несут на носилках еле живого, исковерканного разрывом бомбы солдата, и он коснеющим языком, слабым шепотом едва выговаривает: «Отца-то нашего, генерала Л., поберегите…»

Свидетельствуют в госпитале поправляющихся солдат, чтобы отобрать тех, которые еще годятся быть снова посланными на театр военных действий. Как и всегда в этих случаях, порядочное число солдат невольно старается избежать вторичной отправки в окопы и на колючую проволоку, под пулеметный огонь, и потому охает, жалуется, симулирует болезнь, немочь, слабосилие. Приходит очередь низенького, коренастого, скуластого солдата, глаза которого играют лукавой насмешкой.

– Снимай рубаху, – приказывает старший врач, готовый выслушать, выстукать и помять солдата.

– А на кой ляд? Эх, господин дохтур, брось ты эту хреновину. Я по своей собственной воле пойду немца догрызать. Я – генерала Л.!

Тулубеева крайне интересовало и удивляло, и поражало то обаяние генерала Л., которое как бы обволакивало всю его армию. Он пробовал расспрашивать об этом окраинных солдат и офицеров, но получал сведения, недостаточно ясные и вовсе не поэтические.

– Строг наш генерал, дюже строг, – говорили солдаты, – но только без оранья глупого, без злобы и без злопамятности. Взгреет виноватого до белого каления и баста, квиты, гуляй на здоровье, Сенька. Но и справедлив же, вроде царя Соломона. За своего солдата, даже за самого лядащенького, любому голову оторвет. А главное – прост очень. Когда говорит с солдатами, так, ей-богу, говорит по-русски. Все до последнего словца понятно, до самой малой чутолочки. И не мелочен: никогда не обидится, если его на ты солдат назовет: «Ты, мол, не беспокойся, ваше превосходительство, – все честь честью будет сделано».

Вскоре Тулубееву пришлось лично познакомиться с генералом Л. При вступлении новой армии на театр военных действий началась перетасовка корпусов. Тот корпус, где служил Тулубеев, а, следовательно, и славный Липецкий драгунский полк поступили в командование генерала Л.

Тот день, когда Тулубеев вместе со своим полком представлялся новому командующему армией, был для него самым серьезным и счастливым в его жизни. Широкогрудые, медведеватые солдаты окраинной армии недаром говорили о генерале Л., что он на сажень сквозь землю видит. Молодой кавалерийский полковник и суровый генерал от инфантерии, командующий армией, которого истинные патриоты и настоящие воины мечтали увидеть в роли главнокомандующего, с первых минут знакомства почувствовали симпатию и доверие друг к другу. «Этот Тулубеев молодец, умница и не ведает страха, – подумал Л., оглядывая проницательным взором с ног до головы полковника, – и у Липецкого полка прекрасная репутация. Им можно при надобности поручить самое рискованное, самое отчаянное дело, и они всегда сумеют вывернуться благополучно и задачу исполнить». А полковник мысленно сказал себе: «Вот он, тот начальник, которого искала душа моя».

Потом генерал закурил папиросу, предложил курить и Тулубееву и спросил:

– Есть в ваших жилах татарская кровь?

– Точно так, ваше превосходительство. Мы давнишние татарские князья, родом из Касимова. Мой дед первый перешел из магометанства в христианство и женился на русской.

Л. покачал головой:

– Отличный народ татары; все они честны, верны слову, опрятны, смелы, прекрасные, прирожденные всадники и первоклассные воины. А до чего проста магометанская вера. Как она удобна, практична, не обременительна и как возвышает человека. Эх, дал маху великий князь Владимир Красное Солнышко, когда изо всех религий не остановился на магометанской! Сделай он так – и мы бы теперь… Впрочем, бросим это. Нет на свете худших занятий, чем быкать и перекобыльствовать. Не хотите ли еще папиросу?

А о мечте Тулубеева, о большом рейде поднял однажды разговор с Тулубеевым командующий армией генерал Л.

Однажды в ставку генерала Л. были собраны некоторые начальники отдельных частей. В том числе был и полковник Тулубеев. Но внезапно заседание было прервано шумом, грохотом и людским галдением, раздавшимся со двора. Все офицеры вышли из комнаты.

Оказалось, что окраинские казаки привели пленных венгерцев, а отнятое у них оружие привезли на тачанках. Изумительно было то, что вся казачня покатывалась от хохота. Смеялись и все солдаты, наполнявшие двор. Пленные тоже улыбались сконфуженно и смущенно. И странно было смотреть на то, как эти ярко расцвеченные воины, все, как один, неуклюже держались за животы.

– Что это там за водевиль? – нахмурясь, спросил сердитый генерал.

Вышел из толпы казачий урядник и стал неловко переминаться с ноги на ногу.

– А, это ты, Копылов? – узнал генерал Л. – Ну, телись, телись, в чем дело?

– Так что, ваше высокопревосходительство, ты приказал на Зеленой горке пикеты расставить, то мы и сделали оцепление с надлежащим тылом. Однако приметили на рассвете, что немцы на нашу сторону на брюхах ползут. Тут мы его потихоньку окружили и разом на него насели. Человек восемь положили на месте, а другие, однако, побросали ружья и руки вверх подняли. Просят, значит, пощады. Ну, я, конечно, сказал им на знаках, что, мол, идите за передовыми, а мы будем вас охранять сзади и с боков. Пошли. Идем. А только начало меня сомнение брать. Немцев-то, думаю, человек до тридцати будет, а нас всего четырнадцать. Да тут еще слышу: пленники-то наши начали между собою говорить: «Дыр, дыр, дыр, быр, быр, быр». Очевидно, собираются, мои голубчики, разом стрекача дать. Ну, это уж, думаю, свинство будет. Забрал все их ружья на проезжавшую тачанку, а станичникам сказал: «Ну-ка, ребята, сейчас же отрежьте все пуговицы, какие есть у немцах на штанах. Все, какие есть на штанах и на подштанниках». Ну, станичники мигом это оборудовали, и тут уж немцы сразу бежать отдумали. Да и как побежишь, когда обеими руками надо портки изо всех сил поддерживать? Вот они, все немцы, в полной сохранности. По дороге встретили мы нашего сотника. Он говорит: «Идите с пленными до командующего, пусть на ваше изобретение полюбуется». Так что простите, пожалуйста, ваше превосходительство, что я немцев огорчил и обесславил.

Но генерал Л. и не думал гневаться. Наоборот, он взял Копылова за затылок, приткнул к себе и поцеловал в лоб.

– Спасибо, станичник, – сказал он. – Благодарю тебя за смекалку и находчивость. Представлю тебя к чину хорунжего и к ордену святой Анны. Подождем большого боя – нацеплю тебе на грудь Георгия.

В этот день генерал Л. пригласил Тулубеева к вечернему чаю. Уже стало смеркаться, и отдаленная канонада затихала. Л., долго молчавший до этой поры, вдруг медленно, точно с укоризной, покачал головой и сказал:

– Вот видели мы с вами нынче казака Копылова. Хорош? Не правда ли?

– На что лучше, ваше высокопревосходительство.

– Да вы оставьте этот хвостатый титул хоть на время простой дружеской беседы. Помилуйте, целых одиннадцать слогов! Стоя уснешь, пока их выговоришь. Есть у меня имя, данное мне при святом крещении, да еще отчество в память моего батюшки, человека совсем незнатного, но честного, правдивого и к тому же разумного патриота. Вот по ним меня и зовите. А о Копылове я потому говорил, что очень много о нем нынче думал, и не о нем одном, а обо всей русской армии и обо всем православном русском народе. Копылов, он и ловок, и догадлив, и находчив. Но ведь он – казак, а все казаки по природе – урванцы и ухорезы, к тому же прочные вольные собственники и прирожденные наездники. Но долгий опыт и внимательное наблюдение привели меня к твердому убеждению в том, что из корявой и гунявой массы мужиков-хлеборобов можно вырастить и воспитать армию, какой никогда не было и никогда не будет в мире. И это придет! Однако не скоро… Ни я, ни вы, ни наши правнуки до этого торжества России не доживем. Теперь же – что поделаешь? – будем заштопывать дыры, наделанные правящим классом и подхалимством теоретиков.

А теперь несколько слов о вашем, так страстно мечтаемом рейде. Да, мысль соблазнительная, героическая и при удаче дающая великолепные результаты. Вы думаете, я не бредил рейдом? Да еще как! С самого начала войны я настаивал на том, чтобы перенести ее в Германию, сделав, таким образом, наше положение из оборонительного наступательным и взяв, таким образом, инициативу боев в свои руки, как это делали великие русские победители в прошедшие века. В драке побеждает тот, кто первый оглушил противника сильным ударом. Это – закон. Я уже готовился броситься в отчаянный рейд со всей моей окраинной армией. У меня была нехватка в кавалерийском составе, но я посадил бы верхом на крестьянских лошадей моих непобедимых пехотинцев. Аллах акбар, как говорят мусульманские воины. Пускай бы все мы погибли до единого, но до той поры мы навели бы ужас на всю Германию своей дьявольской дерзостью и беспощадностью. А вести о наших победах стали бы чудесным допингом для русской армии и для русского народа… Но ведь вы понимаете, Тулубеев, какою огромной, безграничной властью должен обладать начальник такой сверхчеловеческой экспедиции и какую абсолютную веру должен питать к нему самый ничтожный солдатишка. Но, увы, друг мой, героические планы и вдохновенные бои отошли в область преданий. Теперь масса давит массу, теперь шпионаж и телефон решают исход сражения. Мой рейд, прекрасно обдуманный и точно подготовленный, был вдребезги скомкан и разбит великими стратегами Генерального штаба, заседающими в Петрограде и никогда не видавшими войны даже издали. Они, видите ли, закаркали, как вороны: «Будет! Достаточно! Видели мы рейд генерала Ренненкампфа! Довольно нам этих доморощенных рейдов некомпетентных храбрецов…» Я еще в японскую войну громко настаивал на том, что нельзя руководить боями, сидя за тысячу верст в кабинете; что нелепо посылать на самые ответственные посты по протекции старых генералов, у которых песок сыпется и нет никакого военного опыта; что присутствие на войне особ императорской фамилии и самого государя ни к чему доброму не поведет. Я говорил еще, что победу, трофеи и триумф мы радостно повергнем к стопам обожаемого монарха и его высочайшей семьи, и всю черную работу дайте нам, серым солдатам… Руки у нас мозолистые, и умирать мы – мастера… Так ведь нет же! Яман, как говорят татары.

Помолчав немного, генерал Л. сказал глухим голосом:

– А главное-то ваше горе, славный кавалерист Тулубеев, заключается в том, что при нынешнем ходе войны рейд уже становится невозможным и немыслимым. Я скажу даже больше: всего через месяц, через два кавалерия начнет быстро уходить, исчезать, обращаться в пепел и в прекрасное героическое рыцарское воспоминание. Нет для нее ни размаха, ни места, ни задач. Подлая теперь пошла война, а в будущем станет и еще подлее.

Уже теперь пропал пафос войны, пропала ее поэзия и прелесть, и никогда уже не родится поэт, возвеличивающий войну, как возвеличил ее Пушкин в своей «Полтаве». Мы с вами, Тулубеев, последние рыцари.

И генерал Л. был пророчески прав. Вскоре кавалерия стала не нужна и совсем бесполезна. Самые блестящие кавалеристы переходили в пехотные армейские полки и дрались в их рядах мужественно и самоотверженно, погибая, как скромные, послушные герои. В одном из этих полков погиб и Тулубеев, смертельно раненный в блиндаже при разрыве тяжелой бомбы.

Он умирал в страшных мучениях. Полковой скромный попик едва успел его пособоровать, последние, едва слышные слова его были: «Батюшка, помолитесь за Россию и за славного генерала Л.».

Примечания

В настоящем издании помещены избранные художественные произведения Александра Куприна, созданные в эмиграции. Произведения расположены – за некоторыми исключениями – в хронологической последовательности их создания.

Родина

Очерк. Впервые опубликован в «Русской газете» 25 декабря 1924 г. (Рождественский номер). Только оказавшись за границей, Куприн понял, как горячо и сильно он любил Россию, осознал, что оторванность от Родины не может принести ему ничего, кроме горя. И, наконец, нашел слова, чтобы признаться в любви к своей утраченной Русской земле.

Однорукий комендант

Рассказ. Впервые опубликован в литературном сборнике «Окно», кн. 1, Париж, 1923

Произведение написано от лица очевидца события русско-турецкой войны 1877 г.

О «Записках» И.Н. Скобелева нет никаких достоверных данных, но имеются многочисленные свидетельства о его враждебности всякому «вольнодумству», неприязни к молодому Пушкину и дружбе с литераторами Н. Гречем и Ф. Булгариным. Последний говорил, что «бог, царь и матушка Россия всегда наполняли душу Скобелева».

Куприн ошибочно утверждает, что И.Н. Скобелев потерял руку в сражении под Смоленском в 1812 г., тогда как это произошло при подавлении польского восстания в 1831 г.

Есть также исторические неточности в изображении генерала М.Д. Скобелева, в первую очередь это касается версии его смерти.

Купол св. Исаакия Далматского

Автобиографическая повесть. Впервые опубликована в парижской газете «Возрождение», 1927 г., 6–26 февраля.

В центре повествования – события Гражданской войны 2-й половины октября 1919 г. под Петроградом. Их участником был сам автор, проживавший в это время в Гатчине и поступивший на службу в армию генерала Юденича. Исаакиевский собор Петрограда, именем которого названа повесть, упомянут лишь в предпоследней главе: один из солдат увидел искрящийся в лучах восходящего солнца купол собора. Он символизировал надежду на победу, на возвращение утраченной России. Но надежды не оправдались.

Ю-ю

Рассказ. Впервые опубликован в сборнике Куприна «Новые повести и рассказы», Париж, 1927. После возвращения из эмиграции Куприн значительно сократил рассказ и опубликовал его в советском журнале «Костер» (1938, № 4).

В очерке «Барри» Куприн описал погребение кота Ю-ю на парижском кладбище для животных. Его преемника, нового Ю-ю, писатель в 1937 г. привез из Парижа в Москву, не желая расставаться со своим любимцем.

Тень Наполеона

Рассказ. Впервые опубликован под названием «Тень императора» в газете «Возрождение» 2 сентября 1928 г. Получил новое название и отредактирован автором перед публикацией в советском журнале «Огонек» (№ 4 за 1937 г.).

Куприн писал в 1928 году: «В этом рассказе, который написан со слов подлинного и ныне еще проживающего в эмиграции бывшего губернатора Л., почти все списано с натуры, за исключением некоторых незначительных подробностей». Губернатор Л. – бывший виленский губернатор Дмитрий Николаевич Любимов.

Реальность основы сюжета рассказа подтверждается документально. В 1912 году в печати появились объявление о том, что правительство разыскивает современников Отечественной войны 1812 года для привлечения их к празднованию столетнего юбилея Бородинского сражения. Газета «Русское слово» 25 августа 1912 года сообщала, что прибывшие на официальные торжества ветераны – мещанин Лаптев, 118 лет, крестьяне – Гордей Громов, 112 лет, Максим Пятаченков, 120 лет, Степан Жуков, 110 лет, – представлены министру внутренних дел Макарову.

Рассказы в каплях

Вступление к циклу и рассказы «Черепаха», «Шторм», «Философ» впервые опубликованы в газете «Возрождение», 30 сентября 1928 г.; «Четыре рычага» – там же 18 ноября 1928 г.; Цикл рассказов вошел в сборник «Елань», Белград, 1929.

Завирайка

Рассказ. Впервые опубликован в альманахе «Русская земля», Париж, 1928. В расширенном виде включен в сборник «Елань», Белград, 1929

В рассказе изображено имение Ф. Д. Батюшкова – Даниловское Новгородской губернии, в котором Куприн часто бывал в 1906–1911 гг.

Ольга Сур

Рассказ. Впервые опубликован в газете «Возрождение» 31 марта и 7 апреля 1929 г. в виде двух самостоятельных рассказов: «Ольга Сур» и «Легче воздуха». Оба рассказа объединены под названием «Ольга Сур» в сборнике Куприна «Колесо времени», Париж, 1930

С семьей цирковых артистов Сур Куприн познакомился в 1890-х гг., будучи сотрудником киевских газет. Знакомство с клоуном Таити Джеретти, от лица которого ведется рассказ, относится к началу 1900-х гг.

Домик

Рассказ. Впервые опубликован в газете «Возрождение» 5 мая 1929 г. Действие автобиографического рассказа относится к 1904 г.

У Троице-Сергия

Рассказ. Впервые опубликован в газете «Возрождение 20 апреля 1930 г.

Куприн писал о Сергиевом Посаде и Троице-Сергиевой лавре: «Я люблю этот уголок Москвы XVI столетия, эти красные и белые стены с зубцами и бойницами, ёрнический торг на широкой площади, расписные троичные сани, управляемые ямщиками в поддевках… и блинные ряды, и бесконечное множество толстых, зобастых и сладострастных святых голубей, и монахов с сонными глазами и большими засаленными животами… и пряничных коней, и деревянных кукол – произведения волшебников, и помню еще многое другое».

Юнкера

Роман. Впервые опубликован в эмигрантской газете «Возрождение» в 1928–1932 гг. Отдельным изданием вышел в Париже в октябре 1932 г., но на титуле обозначен 1933 г.

Как повесть «На переломе» (Кадеты)» (окончательный вариант – декабрь 1906 г.) изображала жизнь автора в кадетском корпусе, так роман написан на основе его воспоминаний об учебе в Александровском военном училище. Только в дореволюционные годы писатель изображал, главным образом, негативную сторону обучения кадетов, а теперь он воспевает юнкерский быт и обычаи. Автор сохранил без изменений фамилии многих преподавателей, воспитателей и воспитанников.

Работа над романом «Юнкера» растянулась на двадцать лет. Его замысел относится, вероятно, в 1910-м годам (в 1911 г. роман был анонсирован журналом «Родина»). В начале 1916 г. газета «Вечерние известия» сообщила, что Куприн интенсивно работает над повестью «Юнкера». В мае 1916 г. Куприн заявил, что надеется к осени 1916 г. завершить роман.

Но более точных сведений о работе Куприна над романом нет вплоть до 1927 г., когда М. Алданов в одной из статей упомянул, что ходят слухи о новом романе Куприна. С 1928 г. начинают появляться в газете «Возрождение» отрывки из романа, а писатель интенсивно работает над завершением «Юнкеров».

Первый напечатанные отрывки («Дрозд», «Фотоген Павлыч», «Полонез») воли потом во вторую часть романа, начальные же и заключительные его главы написаны позже.

Во всех интервью Куприн подчеркивал, что «Юнкера» находятся в тесной связи с «Кадетами», являясь их продолжением. Писатель признавал автобиографичность романа: «Здесь я весь во власти образов и воспоминаний юнкерской жизни с ее парадною и внутреннею жизнью, с тихой радостью первой любви и встреч на танцевальных вечерах со своими “симпатиями”. Вспоминаю юнкерские годы, традиции военной школы, типы воспитателей и учителей». И, конечно, главный герой юнкер Александров – это сам молодой Куприн. Факты из биографии писателя часть воспроизводятся с документальной точностью. Под собственными именами выведены многие товарищи главного героя, преподаватели, круг его родственников и московских знакомых. В роман вошли многие эпизоды, использованные автором в рассказах («Первенец», «Храбрые беглецы», «Типографская краска», «Фиалки» и др.).

Критика восприняла «Юнкеров», в первую очередь, как автобиографическое произведение. Об его особенности писал Михаил Осоргин: «Нужно очень помнить молодость и очень любить ее, чтобы самую, казалось бы, бесцветную картину разукрасить и ярко осветить вспышкой такого воспоминания. Для прославления этой молодости только и нужен Куприну герой его хроники – юнкер Александров… У молодости своя цена, неисчислимая во взрослой монете. И слова для нее особые, и особая книга».

Потерянное сердце

Рассказ. Впервые опубликован в газете «Возрождение» 22 и 23 февраля 1931 г. Вошел в авторский сборник «Жанета». Париж, 1934.

Ночь в лесу

Рассказ. Впервые напечатан в газете «Возрождение» 15 ноября 1931 г. Вошел в авторский сборник «Жанета». Париж, 1934.

Удод

Рассказ. Впервые напечатан в газете «Возрождение» 22 мая 1932 г. Вошел в авторский сборник «Жанета». Париж, 1934.

Бредень

Рассказ. Впервые напечатан в газете «Возрождение» 7 и 9 января 1933 г.

Вальдшнепы

Рассказ. Впервые напечатан в газете «Возрождение» 9 июля 1933 г.

Ночная фиалка

Рассказ. Впервые напечатан в газете «Возрождение» 19 и 20 ноября 1933 г. Вошел в авторский сборник «Жанета». Париж, 1934

Царев гость из Наровчата

Рассказ. Впервые напечатан в газете «Возрождение» 10 и 11 декабря 1933 г. Куприн описывает свой родной город Наровчат Пензенской губернии. В рассказе упомянуты реально существовавшие люди.

Последние рыцари

Первый набросок рассказа был сделан Куприным а начале Первой мировой войны в Хельсинки и озаглавлен «Драгунская молитва» (опубликован в газете «Вечерние известия» 29 июля 1916 г. В Париже рассказ был переписан заново. Впервые напечатан в газете «Возрождение» 4 и 6 марта 1934 г. под заглавием «Последние рыцари». Появление рассказа вызвало протесты в монархических кругах эмиграции (см. вступительную статью).