Текст книги "Кормильцев. Космос как воспоминание"

Пиротехник

Я всегда был бунтарем… Родители, авторитеты – все нуждалось в свержениях и переменах.

Илья Кормильцев (из писем друзьям)

В школьные годы Илье было скучно внимать старорежимным преподавателям, вооруженным советской идеологией и нафталиновыми методичками. Научная фантастика, журналы «Наука и жизнь» и «Иностранная литература» будоражили его мозг куда сильнее, чем, скажем, биографии классиков марксизма-ленинизма.

«У брата шли постоянные выяснения отношений с учителями, – рассказывает Ксения Устюжанинова. – Например, ему задали написать сочинение о Ленине. Звонит преподаватель маме: „Ваш сын написал прекрасное сочинение. Но проблема в том, что он написал не про Ленина, а про Шекспира!“ Откуда в нем взялся этот стойкий нонконформизм, даже непонятно».

Битвы со школьной администрацией начинались у Кормильцева прямо на пороге учебного заведения. За пару минут до звонка будущий вундеркинд прибегал на занятия в коротких штанишках и с перемотанной изолентой оправой очков. Как правило, несколько пуговиц на его рубашке отсутствовали, а пальто было застегнуто не по уставу.

На входе Илью с важными лицами ожидали преподаватели. Они вели жестокую войну со школьниками, посмевшими приходить на уроки с прическами в стиле Джорджа Харрисона. Однажды, цепко схватив Кормильцева, строгий завуч свободной рукой обрезал ему часть волос и отправил в парикмахерскую, наказав ему вернуться со стрижкой полубокс.

«Лязг холодных ножниц, я до сих пор слышу его у себя над ухом. / Днем и ночью чувствую прикосновение холодного металла к коже. / Вскакиваю с криком в середине ночи», – писал позднее Кормильцев в стихотворении «Ножницы».

По воспоминаниям очевидцев, горевал Илья недолго. Месть юного экспериментатора, тяготевшего к вселенской справедливости, получилась страшной. Для начала он просто попытался подорвать родную alma mater. А затем, активировав таинственную органическую реакцию, задумал вызвать газовый смерч, направленный на полное истребление школьных инфузорий.

«Атака была осуществлена с помощью боевого химического отравляющего вещества под названием „хлорацетофенон“, который Илья синтезировал прямо в лесу, – объясняет его брат Женя Кормильцев. – Пакет с хлорацетофеноном был аккуратно положен на школьную батарею, в результате чего состоялась массовая эвакуация учебного заведения, поскольку при нагревании смеси случился мощный слезоточивый эффект».

Еще до этой акции пытливый пиротехник начал посещать факультативные занятия по химии – именно этот предмет казался ему действенным оружием против школьного режима. Кроме того, новая учительница просто обожала мозги Кормильцева. В результате он твердо решил стать ученым-химиком, о чем торжественно сообщил как-то под вечер у себя дома.

«На подсознательном уровне связь между поэзией, магией и химией всегда ощущалась мной очень сильно, – вспоминал впоследствии Кормильцев. – Фауст же, явный протохимик, был моим любимым героем лет с тринадцати».

Вскоре Илья с блеском выиграл районную олимпиаду и удостоился экскурсионной поездки в город Тобольск. На родине Дмитрия Менделеева он знакомится с вундеркиндами-химиками из других школ. Это были реальные «головастики», с которыми он мечтал создать в коридорах родной школы «атмосферу католических кварталов Белфаста». Юный алхимик осуществлял производство детонаторов с помощью Жени Лейзерова и Коли Соляника.

«Каждую субботу вечная страдалица Светлана Алексеевна Зворская приходила в школу и шла прямиком в кабинет директора, – объясняет Ксения Устюжанинова. – Там ей выкладывали полный список того, что ее ненаглядный сынуля натворил. А он уже тогда был партизаном и противником мирового порядка».

Из-за конфликтов с учителями в семье нарастал разлад. Мама отчетливо понимала, что сын растет «другим человеком», далеким от ее идеалов. Светлана Алексеевна искренне мечтала воспитать детей в духе строителей нового общества и использовала для этого любые методы. Она в отчаянии наблюдала, как у сына не складываются отношения ни со школой, ни с отчимом, которого Илья «по-хорошему не любил».

Каждое лето мама Света брала сына в геологические экспедиции. Пару месяцев в году он трудился разнорабочим и таскал по уральским лесам и оврагам тяжеленные мешки с камнями разных пород. Илья настолько приноровился к такому образу жизни, что его перестали употреблять в пищу местные комары, буквально облетая стороной – не желали связываться.

А по ночам Илья вел тайные диалоги с Космосом. А именно при свете фонарика самозабвенно изучал французский язык. В его карманах хранились нарезанные перфокарты, на которых с одной стороны были написаны французские слова и их транскрипция, а с другой – русские аналоги. Светлана Алексеевна не на шутку волновалась за зрение сына и постоянно пыталась уложить юного полиглота спать. Но, очевидно, совершенно безрезультатно.

«Кормильцев с точки зрения мозгов уже тогда был человеком совершенно неординарным, – вспоминает Женя Лейзеров. – Он читал в оригинале “Алису в Стране чудес“ и Курта Воннегута. По жизни он был ботаником, и все мы над ним немного подшучивали».

Параллельно изучению иностранных языков Кормильцев погрузился в решение олимпиадных задачек по химии и скоро достиг внушительных успехов. Весной 1974 года он занял призовое место на всесоюзной олимпиаде в Донецке. Лето провел неподалеку от Казани, в национальном лагере «Орбиталь-74», где собирали самых талантливых юных химиков СССР.

«Этот летний лагерь находился на берегу Волги и состоял из деревянных домиков, – объясняет Женя Лейзеров. – Я жил в одном из таких бунгало вместе с Кормильцевым. Там было классно, поскольку профессора уровня Гуревича и Капицы читали парадоксальные лекции и общались с нами как со взрослыми. Нас пригласили учиться в Казань, дали гарантии общежития, стипендии и поступления в химико-технологический институт. Это было здорово!»

Общение с именитыми профессорами здорово перевернуло взгляды Ильи. После приглашения в 1975 году на международную олимпиаду в Болгарию Кормильцев изменился не только внутренне, но и внешне. Он перестал одеваться в магазине «Детский мир» и выклянчил у мамы деньги на пошив модных брюк в стиле клеш.

Но это было еще не все. Параллельно написанию стихов для школьной рок-группы Илья переквалифицировался из алхимика-террориста в заядлого меломана. Он легко внедрился в основные места виниловой жизни Свердловска: толкучку в саду им. Вайнера, магазин «Мелодия» и вещевой рынок на станции Шувакиш.

«В школе я спекулировал пластинками, – признавался впоследствии Кормильцев. – Я не только был активным коллекционером, обменщиком и спекулянтом, но и любил просвещать всех, переводя статьи из западной прессы и тексты англоязычных групп».

Илья собирал на переменах старшеклассников и читал самопальные русскоязычные версии текстов Pink Floyd, переведенные и записанные им в толстую тетрадку. Дело происходило, как правило, в школьном туалете, и эти литературные сходки пользовались у народа определенной популярностью.

Времена изменились, теперь вместо обидного прозвища Кормушкин у Ильи появился уважительный псевдоним Мак Фидер, который при желании можно было перевести как Мак Просветитель. И, надо отдать Кормильцеву должное, из подпольного формата «чтение стихов в туалете» будущий поэт выжимал максимум эффекта. Приятели стали называть его «друг Мак», а одноклассники покидали сортир крайне неохотно, систематически опаздывая на занятия.

Наблюдая за увлечением Ильи западной рок-музыкой, заботливый дедушка подсунул внуку культурологическую книгу Филиппа Боноски «Две культуры».

Прочитав ее, Кормильцев-младший самозабвенно увлекся идеологией хиппи и технологиями производства диэтиламида лизергиновой кислоты. Не имея возможности приобрести у знакомых этот «витамин для души», он уже в 15-летнем возрасте ясно представлял себе схему его изготовления.

«В 1975 году Мак всерьез обсуждал с более опытными друзьями-химиками, реально ли на базе химической лаборатории Уральского университета синтезировать ЛСД, – объясняет Ник Соляник. – Его искренне интересовало, насколько выгодно и опасно этим заниматься в СССР».

Некоторое время судьба хранила новоиспеченного экспериментатора от противоправных искушений. Но не в характере Ильи было ждать милости от природы. Как-то раз, обнаружив во дворе городской клинической больницы баллоны с закисью азота, он вычитал в учебнике по токсикологической химии, что данная смесь используется при наркозах. И его мозг при получении этой информации буквально взорвался. Возбуждение от обладания новым знанием можно было потушить только действием.

Выяснив, что чугунные ворота в больницу носят декоративный характер и не закрываются по ночам, целеустремленный Кормильцев ловко утащил один из баллонов домой, спрятав его в шкафу с одеждой. «Под закись азота мы с Маком не только дышали, но и записывали всякие поэтические реплики, – рассказывает Ник Соляник. – Но в основном первые стихи мы, конечно, сочиняли под водку».

«Тема наркотиков нас увлекала, но явного желания их попробовать не было, – вспоминает приятель Ильи Боб Никонов. – Тем не менее тогда у нас родилась безумная идея написать поэму, восхваляющую действие наркотиков. Особый упор решено было сделать на ЛСД-25, поскольку его уже тогда называли наркотиком для умных. Кроме того, мы начали готовить рефераты для городского конкурса, где темой нашего химического исследования были алкалоиды. Но чем больше мы узнавали, тем дальше, изрядно поблекнув, отступала наркотическая романтика, пока тема не увяла окончательно».

Примечательно, что Илья и не думал понижать скорость своих научно-исследовательских погружений. Даже мысли такой у него возникнуть не могло. Но для этого ему нужны были деньги. Как-то вечером любознательный внук обнаружил в коллекции у дедушки раритетную марку времен Гражданской войны. Уточнив у Виктора Александровича ее стоимость, Кормильцев-младший осознал, что накопившиеся материальные проблемы можно решить одним точным ударом. Просто надо было незаметно изъять марку из кляссера и перепродать знакомым филателистам.

«Уже в школе Илья был не только романтичным, но и очень меркантильным человеком, – считает его приятель Леонид Порохня. – В шестнадцать лет Кормильцев тщательно планировал, как продаст уникальную марку, когда она попадет к нему в руки. Следующим пунктом, о котором он сладострастно мечтал, была реализация серебряной семейной газетницы, сделанной в виде павлина. Павлин был изготовлен в натуральную величину, а в его серебряный хвост ежедневно вставлялись свежие газеты. Продажа этого антиквариата обдумывалась Ильей в первую очередь, и он любил порассуждать о том, что именно на эти деньги можно будет потом прикупить».

Потомкам неизвестно, какие из наполеоновских планов начинающему анархисту удалось воплотить в жизнь. Но финансовые авантюры Мака не остались пустыми словами. Со временем часть дедовских фолиантов он сбыл, худо-бедно пытаясь замаскировать зияющие пустоты на книжных полках.

«В те годы Илья был готов вынести на продажу полдома, – вспоминает учившаяся с ним в одной школе Марина Федорова. – Он очень хотел покупать новые пластинки, а денег на это не было.

И Кормильцев начал потихоньку распродавать библиотеку. Он тайно притащил на Шувакиш несколько книг по античной литературе и успешно их реализовал. Для Виктора Александровича с бабой Галей это был просто шок, но они очень любили внука и все ему прощали».

Человек наподобие ветра

Кто мог знать, что он провод, пока не включили ток?

Борис Гребенщиков «Дело мастера Бо»

В выпускном классе Мак проводил все свободное время с приятелями-меломанами. Ближе остальных Кормильцев сошелся со студентом-вечерником Свердловского юридического института Алексеем Трущевым. Алексей окончил ту же английскую спецшколу, что и Илья, а затем устроился туда лаборантом в химкабинет.

Поводом к знакомству стала футболка с надписью «The Rolling Stones». Общение продолжилось на фоне перекрестных интересов: смелых химических экспериментов, желания научиться играть на гитаре, огромной любви к поэзии и рок-н-роллу. Харизматичный стиляга в самопальных брюках клеш, Леша Трущев обладал громадной коллекцией западных пластинок. У него была престижная вертушка «Вега 101» и хранились невероятные раритеты – вроде концертного альбома Uriah Heep, изданного исключительно для Австралии.

«Трущев был странной личностью и знал о рок-н-ролле абсолютно все, – утверждает школьный приятель Ильи Влад Малахов. – Он прививал нам ту любовь к музыке, которая реально определила всю последующую жизнь Кормильцева».

Трущев жил на улице Большакова, неподалеку от Ильи. Вместе с Малаховым и Соляником они могли сутками обсуждать мировую поэзию, новые пластинки и статьи в дефицитных тогда журналах «Америка» и «Англия». Как-то Мак увидел у Алексея английский еженедельник «Melody Maker» 1973 года выпуска и от волнения чуть не забыл, как дышать. Репортаж о туре Дэвида Боуи и рецензия на альбом «The Dark Side of the Moon» стали для Ильи воротами в другую галактику.

«Алексей был старше меня на несколько лет и в каком-то смысле являлся моим наставником», – признавался позднее Кормильцев.

Помимо института и химкабинета, новый приятель Ильи подрабатывал пошивом актуальных брюк клеш, скрупулезно изучал западную поэзию и периодически писал сам. Друзья общались преимущественно на языке Уильяма Шекспира и Джона Леннона, что не отменяло острополитических дискуссий и свежих анекдотов на родном наречии. В частности, любимая присказка Алеши Трущева «Ален Делон не пьет одеколон» полюбилась и Кормильцеву, а через десять лет стала хитом группы «Наутилус Помпилиус».

На очередной день рождения Мак подарил импозантному Трущеву букинистическое издание стихов Александра Блока, а также советский миньон The Beatles с песнями из альбома «Abbey Road». На обложке гибкой пластинки Илья в шутку написал: «Нам всем – конец!», наивно предполагая, что фирма «Мелодия» вскоре завалит страну лицензионным винилом.

«Алексей стал для Кормильцева чем-то вроде старшего брата, друга и незаменимого собеседника, – вспоминает Коля Соля-ник. – Безусловно, он оказал сильное влияние на Илью, причем как хорошее, так и плохое. Дело в том, что у Леши был мрачный, прямо-таки черный взгляд на жизнь. А у Кормильцева почва для этого уже была подготовлена. Что впоследствии, с годами, и развилось многократно».

Под воздействием Трущева Илья решает поскорее избавиться от материнской опеки и уехать из дома. Подальше от родных, навстречу самостоятельной жизни.

«В семье нас и пальцем не трогали, – вспоминает Ксения Устюжанинова. – Тут кое-что похуже. Мама давала понять, что может наступить момент, когда она перестанет тебя любить. Светлана Алексеевна вполне обходилась словами, наказания ей были ни к чему. Обаятельная, всеобщая любимица, красавица, требовательная до жестокости, она легко могла сказать: „Ты знаешь, все на свете когда-нибудь заканчивается. В том числе и моя любовь!“ И это было отлучением от себя. А Илья не терпел никакого нажима или насилия. Между ними шла война, и каждая из сторон была непримирима».

Летом 1976 года Илья, окончив школу, улетел в Питер. Призер всесоюзных олимпиад, он легко поступил на химфак Ленинградского университета, где завершал обучение молодой программист Борис Гребенщиков.

«Два будущих поэта ходят по одним коридорам, не будучи еще знакомы, – иронизировал Кормильцев. – Хотя их имена окажутся рядом буквально через десять лет».

Удивительно, но в столице советского нонконформизма Илья разминулся не только с Гребенщиковым. Он оказался не вхож ни в «сайгоновскую» тусовку битников с Невского проспекта, ни в университетский театр Горошевского, где встречались интеллектуалы и будущие рок-звезды «Аквариума» и «Поп-механики». Мимо него отгремели концерты таких культовых питерских рок-групп, как «Россияне», «Мифы» и «Большой железный колокол».

«Как это ни парадоксально, в Ленинграде я не смог найти приятелей по интересам, – сожалел Кормильцев. – Действительно, бывают такие вещи, что, видимо, не судьба. Почему-то я не нащупал питерскую рок-н-ролльную тусовку».

Тем временем в его студенческой жизни случились знаковые перемены. Во-первых, он крепко погрузился в изучение английского языка, к чему был почти случайный повод.

«Однажды Илья бродил по городу, и какой-то иностранец спросил у него, как проехать в Выборг, – вспоминает Марина Федорова. – Мак прекрасно знал дорогу, но сильно стушевался. И тогда он начал активно улучшать свой разговорный английский, стараясь побольше общаться с иностранными студентами».

Во-вторых, Кормильцев стал активно знакомиться с финскими туристами, выменивая у них фирменные рок-пластинки. Незаметно для себя, он оказался удачливым фарцовщиком и был в курсе многих музыкальных тенденций. Знаковыми поэтами для него стали Пит Синфилд, Боб Дилан и Леонард Коэн, а любимыми группами – Pink Floyd и King Crimson.

Добыв нелегально вожделенный винил, Илья осторожно распечатывал пластинку и переписывал ее на пленочный магнитофон. Затем в полной темноте, прикрыв глаза, слушал запись несколько раз. После шел на почту и отправлял свежеприобретенные диски в Свердловск.

«Пластинки были в родных конвертах и никогда не бились, – ностальгирует Влад Малахов. – Почта тогда не воровала, и таким образом у нас происходило культурное и материальное обогащение. Порой случались небольшие курьезы. К примеру, Кормильцеву очень нравилась английская группа 1 °CС. Он прислал мне их пластинку, но вскоре выяснилось, что продать этот диск на Урале абсолютно невозможно».

Глотнув ленинградской свободы с намеком на материальную независимость, 17-летний Илья оставил общежитие. Он переехал в комнату коммуналки на Васильевском острове, а позже поселился с приятелем на пригородной даче. Ездил в университет на электричке, и от ее неумолимых сквозняков стал болеть. Что ни месяц, то бронхит или гайморит. Врачи постановили, что для Кормильцева, с детства предрасположенного к легочным заболеваниям, местный климат был совершенно неприемлем.

«У Ильи не получилось перенести питерской осени-зимы, – считает Ксения Устюжанинова. – Когда Светлана Алексеевна приехала проведать сына, то нашла его сильно простуженным и потерявшим все теплые шапки, шарфы и перчатки. В съемной квартире они с сокурсником нарисовали углем на стене фреску, изображавшую Страшный суд».

Но беды, когда идут, идут не в одиночку…

«После отъезда Ильи в Ленинград наша компания с Трущевым просуществовала недолго, – вспоминает Влад Малахов. – Алексей был человеком, которому военная служба была категорически противопоказана. Но Трущев все-таки пошел в армию, ни словом не обмолвившись в военкомате, что у него гипертония. На прощание сказал нам, что „отправляется на рысьи скачки“».

Леша Трущев ушел служить в ноябре 1976 года, а всего через два месяца его не стало. В истории болезни записан диагноз «крупозная пневмония», но что произошло на самом деле, неизвестно до сих пор. По одной из версий, в возрасте 21 года у него случился сердечный приступ. Вскрытие не проводилось, а в военкомате родным сообщили, что Алексея доставили в госпиталь в состоянии крайнего истощения. Как пелось позднее группой «Наутилус Помпилиус», «пьяный врач мне сказал, что тебя больше нет».

Рядовой Трущев вернулся домой в цинковом гробу и был похоронен в январе 1977 года. Всю зиму Кормильцев писал Алексею письма, но, не получая ответы, предположил худшее. Узнав правду в подробностях, Илья совершенно растерялся, потеряв смысл продолжать учебу. Теперь у него появились новые подозрительные знакомства. Еще в середине 70-х в Ленинграде были места, где собирались наркоманы, уныло и безнадежно вопрошавшие друг у друга: «У тебя есть двинуться?» В этой мутной тусовке у Ильи случились первые романтические отношения с девушкой трудной судьбы – посвященные ей стихи не сохранились…

Во всем произошедшем с Трущевым Кормильцев винил социалистическую систему. Кроме того, он утратил веру в свое поколение, его цели и перспективы. Илье казалось, что с самого начала учебы на вечернем отделении его друг был обречен. Алексей мог избежать воинской службы, если бы учился на стационаре. Но попасть туда было практически невозможно, поскольку на дневное обучение юридического института прорывались либо молодые партийные кадры, либо прошедшие службу в рядах Советской армии.

В итоге Кормильцев долго не мог прийти в себя после смерти Трущева. Он пытался отвлечься – ходил на концерты Чеслава Не-мена и венгерской рок-группы Locomotiv GT, но это не помогало ему позабыть беду.

«Кормильцев бесцельно болтался по Питеру, и у него наступил тяжелый период, – вспоминает сестра Трущева, Елена Кононова. – Потом к Илье приехала Светлана Алексеевна и увезла сына обратно в Свердловск».

Летом 1977 года Кормильцев перевелся на химфак Уральского университета, где продолжил писать стихи. Порой это был робкий социальный протест, бывали и психоделические зарисовки из жизни крыс и мышей, встречалась наивная любовная лирика. О своих литературных опытах Мак никому не рассказывал, но несколько ранних стихотворений Кормильцева посвящены конкретно Алексею Трущеву: «Стоишь ты спокойно у края стены, всего в сантиметре от гибели верной. / Ты даже не думал об этом, наверное, ты – человек наподобие ветра».

Пройдет всего несколько лет, и стихотворение «Человек наподобие ветра» превратится в текст одного из главных боевиков уральской рок-группы «Урфин Джюс».