Текст книги "Кормильцев. Космос как воспоминание"

Полное стерео

Они там, за железным занавесом, небось, рок-н-ролл вовсю гоняют.

Патти Смит, 1979 год

На исходе лета 1981 года поэт-призывник возвратился в город офицером запаса. Впопыхах заскочил домой – обнял жену, подержал на руках грудного сына и умчался на встречу с Пантыкиным.

События последних дней волновали Илью значительно сильнее перспектив семейной жизни. В отсутствие Кормильцева в Доме культуры «Автомобилист» отгремел настоящий рок-фестиваль, где начала свое восхождение звезда «Урфин Джюса». Пока Илья учился натягивать противогаз, музыканты становились местными знаменитостями. В это лето им даже удалось записать полноценный рок-альбом.

Предприимчивый Пантыкин договорился со звукоинженерами городской телевизионной студии, и при немом попустительстве начальников в несколько дней был записан альбом «Путешествие». Бюджет этой эпохальной акции равнялся нескольким бутылкам пятизвездочного армянского коньяка.

«Телестудия была режимным предприятием, – вспоминает звукорежиссер „Урфин Джюса“ Леонид Порохня. – Собаки во дворе, охрана, вахта. Но рокеры с инструментами проникли внутрь, а потом благополучно скрылись, унося с собой запись. Как? А шут его знает».

Новые приятели Пантыкина, студенты архитектурного института Олег Ракович, Саша Коротич и автор эмблемы «Урфин Джюса» Слава Бутусов приняли участие в оформлении дебютного альбома.

Дизайн разрабатывали по всем правилам актуального рок-искусства: «Путешествие» имело цепкую обложку и фундаментальный вкладыш с текстами.

«Для обложки Олег Ракович сделал фото урфинджюсовской троицы в „контровом“ свете, смонтировав его в арке с бумажным макетом замка, – вспоминает Коротич. – Вот и я решил: если Ракович использовал на фасаде готический шрифт, пусть и внутри будет готичненько… По завершении мой китайский труд был подпольно размножен на желтоватой восковой кальке и, свернутый в несколько раз, вкладывался в каждую коробку с магнитной записью».

Несмотря на то, что дебютный альбом «Урфин Джюса» распространялся преимущественно на катушках, в оригинальном оформлении он смотрелся фирменно и очень убедительно. Цикл из семи композиций активно копировался с магнитофона на магнитофон, и даже не верилось, что «Путешествие» записали в родном Свердловске.

«Я присутствовал на одном из первых концертов „Урфин Джюса“, – вспоминает Женя Кормильцев. – Исполнялся материал с „Путешествия“, прямо как на пленке. Илья обещал сделать пиротехнические эффекты, которые произошли позже, когда Малахов пытался затоптать ногой дымовую шашку после мероприятия. В общем, это было очень смешно. Люди из парторганизации сидели на прослушивании, пытаясь понять, нет ли какой-нибудь крамолы в выступлении студенчества. Песни группы казались мне бесформенными, непонятными и абсурдными, а сама концертная программа представляла собой макабрическое чудовище. Но я очень люблю экспериментальную музыку, и поэтому это зрелище меня сильно впечатлило».

Переслушивая сегодня «Путешествие» на компакт-диске, я думаю, что виртуозным музыкантам лучше было сосредоточиться исключительно на инструментальной музыке. Как, скажем, раннему «Сонансу». Во всяком случае, вторая часть восьмиминутной композиции «Последний день воды» навевает именно такие размышления. Вероятно, окунуться с головой в психоделику им мешал острый дефицит марихуаны, почти не водившейся на Урале. Главным в советском роке всегда было слово, но «Урфин Джюс» с ярко выраженным акцентом именно на музыку оказался своеобразным исключением.

Правда, счастье длилось недолго. Вскоре Пантыкину пришлось кардинально поменять состав ансамбля. Зрелые профессионалы Юра Богатиков и Саша Плясунов нацелились на серьезную филармоническую деятельность, и вместо них в группу были рекрутированы молодые музыканты, впечатлившие Александра на летнем фестивале в «Автомобилисте».

«В начале осени мы собрались на квартире у родителей Пантыкина, – рассказывал мне спустя пятнадцать лет Кормильцев. – Сидя на подоконнике, дружно пили пиво, перелитое из полиэтиленовых мешков в большую кастрюльку, откуда его черпали кружками. Там я познакомился с гитаристом Егором Белкиным и барабанщиком Вовой Назимовым, которые и определили в дальнейшем лицо „Урфин Джюса“».

Тем вечером в родительской квартире одухотворенный Пантыкин наиграл на рояле песни, сочиненные на свежие стихи Ильи, – результат невыносимой сложности бытия в период военных сборов. Украшением этого свода бунтарских призывов стал социальный манифест «451 градус по Фаренгейту»: «Пока ты куда неизвестно ходил, / Потушен, погашен твой юношеский пыл… / Пожарной командой».

Из других композиций выделялись упомянутое выше посвящение Леше Трущеву «Человек наподобие ветра», а также «Автомобиль без управления», «Тупик», «Размышления компьютера о любви» и «Лишняя деталь», которая стала визитной карточкой «Урфин Джюса»: «В тесном коконе лежу, / Датчик в нос, трубка в рот, / Через трубки ем и пью, / И наоборот… / На экранах все мерцает, все живет и дышит без меня. / Трудно осознать: зачем нужен здесь я?»

В тот период тандем Пантыкин – Кормильцев сочинял песни с потрясающей продуктивностью. На репетициях зачаточные композиции моментально обрастали причудливыми аранжировками и почти мгновенно принимали канонический вид.

«Если в альбоме „Путешествие“ Илья создавал тексты на музыку, то новый цикл песен делался по принципу „музыка, написанная на тексты“, – признается Пантыкин. – И к этому времени мы с Кормильцевым уже разобрались, о чем будем писать. И если говорить об образе нашего героя, то это был „человек наподобие ветра“. Несмотря на обманки и приколы, он прорывается сквозь трудности и выходит в свободное пространство. В принципе, это были песни о свободном человеке».

С новыми музыкантами «Урфин Джюс» стремительно эволюционировал от заумного утяжеленного арт-рока ближе к слушателям. Выходцы из Верхней Пышмы, Белкин с Назимовым, любители глэма в духе Sweet и Slade, внесли в группу узнаваемую тональность рабочих окраин. Структурно обновленный «Урфин Джюс» дублировал формулу группы Cream: «барабаны – гитара – бас», причем гитара Белкина и бас Пантыкина звучали так, словно им тайком подыгрывали массивные клавиши. Такой рок казался прогрессивным, и это звучание стало фирменным стилем незаурядного трио.

Тонкость крылась в том, что Егор Белкин ухитрялся исполнять на гитаре сложные фортепианные партии, написанные Пантыкиным в традиции классической европейской музыки ХХ века. Бывшему музыканту «Р-клуба» приходилось работать пальцами на грани вывиха и творить со струнами нечто немыслимое, но конечный результат того стоил.

«Когда я впервые услышал „Урфин Джюс“, меня поразили даже не тексты, а энергия, которая исходила от группы, – вспоминает идеолог „Наутилуса“ Слава Бутусов. – В унылые застойные времена это была довольно агрессивная и плотная музыка».

1982 год стал пиком взлета «Урфин Джюса». Трио с успехом выступало на рок-фестивалях, удостоилось приза «за наиболее актуальный музыкальный стиль», каких-то дипломов и звания «лучший гитарист» – для Егора Белкина.

«Я был в Вильнюсе со своими друзьями, легендарной группой „Россияне“, – вспоминает культуролог Дмитрий Бучин. – В первый день фестиваля выступление „Урфин Джюса“ впечатлило абсолютно всех своим напором и энергией. Что-то было в них такое, чего я не заметил ни в одной питерской группе. Вечером мы объединились с „урфинами“ в общежитии, и это вылилось в жаркую дискуссию о смысле рока. Коротко стриженные, внешне типичные студенты, они совершенно не походили на рок-музыкантов, если бы не играли как черти».

До Вильнюса «Урфин Джюс» триумфально выступил в Баку, буквально разорвав зал невиданной лихостью, помноженной на могучий гитарно-барабанный звук. Такой музыкальной смелостью они действительно опережали застывшее в стране время, но кто и что мог тогда знать?

«Я отчетливо помню, как мы потрясли бакинских друзей нашей рок-н-ролльной невменяемостью», – признавался мне Кормильцев, и глаза его блестели, как у картежника в момент небывалого везения.

«Странно, что Илья вообще об этом что-либо помнил, – удивляется Олег Ракович. – Там было выпито столько „Агдама“, что о присутствии на бакинском фестивале Кормильцева я вспомнил совсем недавно, с удивлением обнаружив его на своей фотографии из гримерки».

По возвращении из Азербайджана Мак примчался в отчий дом, чтобы сообщить Светлане Алексеевне о новых победах «Урфин Джюса».

«Брат приезжал, и начинался театр одного актера, – вспоминает Ксения Устюжанинова. – Все, что Илья делал, он приносил маме и показывал в первую очередь ей. После выхода альбома „Путешествие“ он притащил в дом страшную махину, катушечный магнитофон, и мы слушали песни с его текстами. Невозможно было не слушать. Мама язвила, подкалывала, а он с ней спорил. Но она все-таки слушала».

Теперь становилось невозможным придавать музыке статус временного увлечения бывшего студента-химика накануне его превращения в крупного ученого. Кормильцев знал, что не будет трудиться по специальности, обозначенной в дипломе. Все обязательства перед государством, с его десятиметровыми портретами Брежнева и километровыми очередями за колбасой, закончились у Кормильцева вместе с военными сборами. Душа сторонилась установленных догм, словно в строках любимого им Синфилда: «Познания дух? – опасный друг, когда он без оков, / И судьбы всех людей земли в руках у дураков».

Перед Ильей стелилась «желтая кирпичная дорога», ведущая неизвестно куда. Он сжигал мосты в университетское прошлое и даже беззлобно развелся со Светой Плетенко. Сын Стас остался жить вместе с матерью.

Переехав к бабушке, Кормильцев почти перестал общаться со старыми друзьями. Он мечтал о стадионных концертах с мощным рок-звуком и толпами зрителей: «В черной коже, спокойной походкой, не глядя по сторонам, / Ступая уверенно через Вселенную, он приближается к нам. / Как колодец, с водой холодной, стальной взгляд его глаз, / Словно урчание преисподней, голос его ледяной».

Ставка была сделана ва-банк – на «Урфин Джюс». Будущее представлялось безоблачным, а творческие перспективы – бескрайними. В музыкантах волновалось море энтузиазма и бушевал океан новых идей. Они были молоды, счастливы и влюблены друг в друга.

«Мы играли в среднем по концерту в месяц, – вспоминал Кормильцев. – Все остальное время пролетало в репетициях и задушевных философских разговорах на кухне под портвейн».

Репетиции «Урфин Джюса» проходили в Верхней Пышме, на шикарной самодельной аппаратуре, предоставленной свердловским бардом и подпольным цеховиком Александром Новиковым. Это был красивый и честный бартер.

«За то, что мы эти колонки помогали Новикову ваять, а он их продавал, у нас были лучшие в городе гитары, барабаны и микрофоны, – хвастается Пантыкин. – По сути дела, в Верхней Пышме получился своеобразный филиал „Joe’s Garage“ Фрэнка Заппы.

Я думаю, что с точки зрения оборудования „Урфин Джюс“ был самой укомплектованной группой в стране. Московские команды только приближались к нашему звучанию. Мы все равно звучали лучше всех!»

Так случилось, что репетиционная студия «Урфин Джюса» расположилась на территории производственного объединения «Радуга», изготовлявшего детские игрушки. Это было крупное предприятие, лауреат многих соцсоревнований, проводимых Министерством легкой промышленности. Женская часть профкома буквально молилась на группу и гордилась привезенными с фестивалей вымпелами, дипломами и грамотами. Не воспользоваться подобной атмосферой уральского лета любви 1982 года было бы просто грешно.

Ловко сориентировавшись на местности, Александр Пантыкин продемонстрировал выдающийся цирковой трюк. Он устроился в «Радугу» на должность руководителя вокально-инструментального ансамбля, а Илья Кормильцев окопался в том же штате на посту технолога. Следуя общественным транспортом в Верхнюю Пышму, Кормильцев продолжал изучать итальянский язык, а на обратном пути в Свердловск читал английскую прозу и поэзию.

Карманы Ильи оказались набитыми перфокартами с десятками новых слов и их переводами. Пытливо изучая тексты музыкантов Led Zeppelin, Pink Floyd и King Crimson, амбициозный поэт искал место их творческим находкам в будущих концертах «Урфин Джюса».

«Почти каждый день по окончании лекций я садился в автобус и катил в Верхнюю Пышму, чтобы насладиться магией процесса и обсудить с Ильей сценический образ группы: свет, декорации и костюмы, – пишет в книге „С роком сорок лет“ Александр Коротич. – По традиции каждая репетиция заканчивалась портвейном с бутербродами и танцами под Scorpions, Foreigner или Duran Duran. А иначе какой от этого кайф?»

Благодаря своему феноменальному обаянию музыкантам «Урфин Джюса» удалось получить у фабрики не только клуб для репетиций (обращенный, по скромному признанию Пантыкина, в «сексуальную мекку Верхней Пышмы»), но и гарантийное письмо от заводского профкома об оплате предприятием записи нового альбома в Свердловской киностудии.

Наглость такой аферы была неизмерима. Впервые в истории российского рок-андеграунда музыканты заставили государство оплатить их антисоветскую субкультурную деятельность. С этой лучезарной авантюры и началась запись самого известного альбома «Урфин Джюса» – «Пятнадцать».

Холодный фронт

Сегодня я слушал две пластинки: Джона Леннона «Some Time in New York City» и «Кинг Кримсон» «Islands». Я думал, пытаясь охватить разом эти противоположные полюса: «Чего же нам не хватает в первую очередь?» И того, и другого.

Илья Кормильцев

Летом 1982 года «Урфин Джюс» арендовал гигантское тон-ателье – отцы-основатели группы замахнулись на запись двойного альбома. Увидев «тесловский» микшерный пульт и услышав чарующее словосочетание «восемь каналов», Пантыкин внезапно расслышал звон того самого колокола. Сверхдеятельный композитор пригласил для записи струнный секстет из консерватории, трубачей из ресторана «Старая крепость» и решил сотворить НЕЧТО эпохальное, в духе «The Dark Side of the Moon».

Неудивительно, что одержимость и азарт Пантыкина передались не только музыкантам, но и их друзьям – Саше Коротичу, Олегу Раковичу и звукооператору Сергею Сашнину. Они сутками не вылезали из студии, спали вповалку, питались бутербродами с сыром и колбасой, привезенными Кормильцевым из дома. В паузах баловались фотосессиями, распивали лимонад и дискутировали о концепции нового альбома «Урфин Джюса».

Казалось, что все идет по плану. Но по плану шло не все.

Дело в том, что повзрослевший Илья уже перерос узкие рамки «поэта в рок-группе». Он ощущал свою интеллектуальную мощь и, столкнувшись со сложной многоканальной техникой, начал активно вмешиваться в процесс сочинительства со своими идеями «пейзажа звука». По-видимому, Илье жизненно важно было стать идеологом, «производителем смыслов», пытаясь не упускать контроль над происходящим. Автор текстов так пристально следил за студийным рождением песен, что в группе начали возникать разногласия. В особенности между Кормильцевым и Егором Белкиным.

Несостоявшийся океанолог и комсорг философского факультета больше всего в музыке «любил себя и немного Стинга». В частности, гитарист «Урфин Джюса» искренне считал, что первая и последняя обязанность поэта – написать текст песни. Мол, как только Кормильцев создал стих, он должен «сидеть и молчать». И вообще не высовываться.

«Это была такая „любовь-ненависть“, – объясняет Белкин. – Я заставлял Илью переписывать тексты и менять слова. Он переписывал и убирал какие-то словосочетания, которые мне казались попросту дикими».

Какая трагедия недопонимания скрывается за этим признанием, если вдуматься!

Но, как ни странно, микроклимат в «Урфин Джюсе» не сильно отличался от обстановки в других рок-коллективах. Поэтому звукозаписывающий павильон Свердловской киностудии вскоре стал напоминать не священный «храм искусств», а площадку для боевых действий. Это было грустно и смешно: в некогда гармоничной рок-коммуне начали проводиться многочисленные собрания, где на повестке дня стояла единственная проблема: окончательное утверждение очередной песни Кормильцева.

«Когда я спрашивал: „Илья, объясни мне, что тут написано“, я тут же получал взрыв на ровном месте, – вспоминает барабанщик Владимир Назимов. – „Да чего мне с тобой, тупым, разговаривать?!“ Кормильцев очень часто был недоволен тем, что мы делаем».

В итоге попытка демократии сыграла с «Урфин Джюсом» злую шутку: теперь композиция считалась принятой, а текст «каноническим» лишь после того, как на протоколе заседания стояли все четыре подписи. Как точно заметил один из критиков, «мирно сосуществовать эти четверо могли только под наркозом». Случались и окопные войны, и сражения за новые территории, и удары с тыла и с флангов.

«Кормильцев плохо шел на компромиссы, – свидетельствует Олег Ракович. – Он был агрессивный, знающий, чего хочет, в том числе и в музыке. Смеялся – не как все. Одевался – не как все. Говорил афоризмами, малопонятно, и слушал только себя. По уровню мозгов он всех превосходил. Все считали, что он ненормальный, но, во всяком случае, его уважали».

Необходимо отметить, что «молодой невротик» Кормильцев и упрямый трудоголик Пантыкин по большому счету стоили друг друга. В сравнении с альбомом «Путешествие» они оба заметно выросли, но были еще крайне далеки от желанной вершины. Музыке Пантыкина мешала схематичность мышления академического пианиста, ей недоставало дерзости и рок-н-ролльного хулиганства. В свою очередь, тексты Кормильцева грешили надуманностью, размытостью образов и многословностью.

«У Ильи порой встречались такие слова, которые исполнителю было трудно петь, – жалуется Пантыкин. – В сочетании друг с другом они составляли новое слово, никому не понятное. И эта ситуация была крайне сложной для вокала».

Во время записи «Пятнашки» (названной так по количеству песен на альбоме) пиком конфронтации стала композиция «Размышления компьютера о любви», подразумевавшая «космическое» звучание, достичь которого можно было лишь при помощи синтезатора. Но в стенах киностудии имелся только рояль, который даже в препарированном виде издавать нужные звуки не мог.

Друг Мак от подобной вопиющей бесхозяйственности просто озверел. «Ты обещал мне все это сделать! – прорычал Поэт на Композитора так, что в студии затряслись стены. – Как может песня о внутреннем мире переживаний компьютера быть записана без синтезатора? Срочно решай: или в этой композиции будут звуки синтезатора, или ее не будет на альбоме вообще!»

Идеологические стычки сопровождались изысканным уральским фольклором. В кульминационные моменты он переходил в яростный мат неугомонного Белкина.

«Пантыкин постоянно дрался с Белкиным – это стало доминантой первейшей истории „Урфин Джюса“, – признавался Кормильцев в интервью для книги „100 магнитоальбомов советского рока“. – Столкновение двух абсолютно полярных людей: одного – воспитанного на классике, второго – воспитанного на наглости. Одного – патологически упрямого, другого – демагога и „вождя народов“. Столкновение двух лбов – одного козерожьего, другого бараньего – давало потрясающие искры. Рога так и бились! Это было просто фантастическое настроение, особенно когда мы записали и смикшировали весь альбом».

Сложно поверить, но вскоре после окончания сессии все конфликты вдруг резко прекратились. Антициклон внутри «Урфин Джюса» прошел, когда администрация киностудии выставила профкому «Радуги» счет на астрономическую сумму размером в пять тысяч рублей. Как выяснилось, «волшебное яичко» в виде рулонов магнитофонной пленки оказалось «не простым, а золотым».

Слегка обалдевшие музыканты призадумались: что им делать с таким недешевым альбомом? И тогда Илья Кормильцев предложил новый метод продвижения продукта на несуществующий музыкальный рынок. Молодой поэт и продюсер начал сотрясать воздух такими непривычными для 1982 года выражениями, как «подсознательное моделирование», «критерии приспособленности», «тестовое анкетирование среди студентов и школьников». И пока его приятели «щелкали клювами», Мак мечтал как можно скорее реализовать свои маркетинговые идеи.

План Ильи состоял в том, чтобы наладить распространение двойного альбома через почтовые заказы и фан-клуб, который был зарегистрирован на домашний адрес матери Пантыкина. В ответ на многочисленные письма музыканты рассылали наложенным платежом бесплатно записанные ленты. С высокой вероятностью можно предположить, что это был один из первых опытов агрессивной промокампании в СССР. Ни московские, ни ленинградские рокеры таким образом магнитофонные альбомы не распространяли. В известном смысле это была революция.

«В домашних условиях нами был организован процесс копирования, – вспоминает Пантыкин. – Счет отправленным по почте катушкам шел на сотни. Мы сделали оформление, размножили на копировальной машине „Эра“ вкладки с текстами и пресс-релизы. Затем качественно переписывали пленку и посылали по почте в Москву, Питер, Новосибирск и Казань. Заказов было много, и я отправлял, отправлял, отправлял».

Тиражирование альбомов осуществлялось экзотическим методом. Две коробки от маленьких катушек склеивались клапанами одна к другой. В результате получался двойной альбом. Большие 525-метровые катушки не покупались принципиально, поскольку «двойник» представлял собой редкое явление. В сдвоенных катушках присутствовал ощутимый пафос, который работал на общую идею.

«Как-то раз я пошел на почту и выслал в разные города около пятидесяти бандеролей», – вспоминал впоследствии Кормильцев.

Теперь копирование и дистрибуция «Пятнашки» напоминали четко налаженное промышленное производство, а сам «Урфин Джюс» – независимый лейбл вроде «Mute» или «Sub Pop», каталог которого состоял из единственной рок-группы.

«Представьте себе картину: за кухонным столом сидит страшно злой Мак и, матерясь, клеит обложки к „Пятнашке“, – вспоминает Коля Соляник. – Этим достойным делом также занимались Егор Белкин, Володя Назимов, Саша Пантыкин, жены и подруги музыкантов. Несколько обложек приклеил и я. Это делал каждый, кто только мог».

В течение 1982–1983 годов по стране было распространено более четырехсот копий альбома – своеобразный рекорд для магнитофонной индустрии того времени. Неудивительно, что тусивший тогда в московской коммуне юный Гарик Сукачев впоследствии вспоминал, что столичные хиппаны слушали пленки «Урфин Джюса» с утра до вечера и с вечера до утра.

«Когда в 1984 году я поехал в Москву, у меня было около двадцати катушек, которые я должен был развезти людям по конкретным адресам, – рассказывал мне впоследствии Кормильцев. – Но в стране уже практиковались кагэбистские чистки, и многие сильно шугались, когда я звонил им в дверь и спрашивал: „А вы не присылали нам в Свердловск пленку? Вот она!“ Несколько раз народ принимал мои визиты за следственный эксперимент».

Как показала практика, жить в социалистическом обществе и быть свободным от него оказалось практически невозможно. Иллюзии и надежды заводили юного Илью в тупик. На страну надвигался сумрак андроповско-черненковской поры.