Текст книги "Воронцов"

* * *

Борман очнулся, привязанный веревкой к дереву: его кто-то старательно бил по щекам. Мутные образы окружающего его леса и десятков людей вырисовывались перед ним.

– Он пришел в себя, – сообщил тот, кто бил его. К Борману подошел высокий, крепко сложенный парень с кудрявыми волосами и наклонился к пленнику.

– Говорят, ты хотел меня видеть?

Борман прищурился.

– Ты – Метельников?

– Да. А вот кто ты – это уже вопрос поинтереснее. Василий говорит, что ты приезжал в типографию вместе с Воронцовым до того, как он освободил меня.

– Я помогал Дмитрию. Провел его в корпус…

– …и в то же время, мне доложили, что ты – один из советников самого… императора.

Мятежники, стоявшие рядом, неприятно захохотали. Один высокий здоровяк, не сводя с пленника глаз, ласково провел пальцем по своему огромному ножу. Борман, увидев это, побледнел.

– Я пришел с благими намерениями.

– Да неужели? – рассмеялся Метельников. – Знаешь, вначале все так говорят. Тот жандарм тоже прикинулся нищим бродягой и попросил крова, наведавшись в типографию. Знаешь, в чем моя слабость? У меня доброе сердце. Я настоял на том, чтобы мы впустили беднягу внутрь, мол, какой вред может принести попрошайка, даже если он узнает о нашем обществе. И что ты думаешь? На следующий день этот бродяга снова пришел к нам, в мундире главжандарма и с полсотней подручных, и казнил почти всех, кто находился в тот момент в типографии! Меня и еще нескольких он забрал с собой в корпус, а лачугу перевернул вверх дном. Ты понимаешь суть этой истории? Как после такого можно верить кому-то?

– Этот главжандарм – брат Воронцова, – произнес Борман.

Метельников передернулся.

– Брат? Тот самый Александр? Какого черта он стал главой жандармского корпуса? Он же вроде остался в Махотке?

– Не имею ни малейшего понятия, как так получилось.

– Ты хочешь сказать, что это родной брат Дмитрия держит его в заключении?

Борман кивнул. Метельников переглянулся с несколькими мятежниками. Неожиданно он ударил кулаком в дерево, к которому был привязан Борман.

– Подлый ублюдок! – заорал он. – Я лично всажу ему пулю в лоб!

Он повернулся к карлику.

– Василий, вы проверили местность?

– Все чисто. Похоже, он приехал один.

Метельников повернулся к пленнику.

– Что-ж, похоже, веселье отменяется. Освободите его.

Здоровяк с сожалением заткнул свой нож обратно за пояс. Двое мужчин принялись развязывать веревки.

– Итак, друг Воронцова, я полагаю, что цель твоего визита мне известна. Ты, как и все мы, хочешь освободить Дмитрия. Я прав?

Борман, поднимаясь на ноги, кивнул. Метельников улыбнулся.

– Ты нам пригодишься.

1839 г.

– Ты только не задерживайся.

Метельников стоял около повозки Воронцова, провожая друга в дорогу.

– Не волнуйся. Я не собираюсь надолго оставаться в Махотке. Просто нужно уладить кое-какие дела…

– Знаю я твои дела, – усмехнулся Метельников, – Хочешь поставить точку в отношениях с той Дуней, на которой пообещал жениться. Я ведь говорил тебе, что это было мимолетное чувство, порыв, о котором ты будешь только жалеть.

– Да-да, ты как всегда оказался прав, Павел, – отмахнулся от друга Дмитрий. – Но что я могу поделать? Сердце делает свой выбор.

– Твоя нынешняя возлюбленная довольно знатная особа. Если не ошибаюсь, Катерина…

– …дочь графа Корнилова, да. С ней у меня точно все серьезно.

– Ну, еще бы, – рассмеялся Метельников. – Ты так же непостоянен, как сентябрь в это время года. Однако, послушай меня, Дмитрий. Любовь – это дело второстепенное; ты же помнишь, что мы решили сделать по твоему возвращению?

Воронцов вздохнул.

– Дмитрий, не позволяй женщинам уводить тебя от намеченных целей, – произнес Павел.

– Я не отклоняюсь от своих слов, Павел, я просто не уверен, что то, что мы задумали, действительно правильно…

– Конечно, правильно! Ты уже год с нами. Чуть ли не половина наших идей принадлежит тебе. Черт, да мы с тобой основатели этого течения! Мы – лидеры мятежников! И ты нужен мне, Дмитрий. Вместе мы свергнем самодержавие.

Воронцов кивнул. Друзья пожали друг другу руки. Экипаж Воронцова тронулся. Дмитрий сидел у окна и провожал взглядом здание старой типографии, которую они с Метельниковым выбрали в качестве укрытия. Всего несколько дней в Махотке. Увидеть друзей, расстаться с Дуней, попрощаться с родителями… И затем окончательно податься в столицу. Метельников прав: вся надежда только на них. Вместе они убьют императора.

1844 г.

Воронцов лежал на койке и задумчиво смотрел в маленькое окошечко напротив себя, служившее пробоиной в мир людей, живущих, празднующих, проезжающих на своих экипажах мимо корпуса.

Дмитрий поднялся с кровати и встал перед грязным зеркалом с трещиной посередине. Внешний вид Воронцова оставлял желать лучшего. В бороде, покрывавшей лицо, был свой плюс: она скрывала многочисленные синяки и ссадины. Волосы на голове были грязные и прилипшие друг к другу. Еще немного, и они вырастут до плеч. Лицо Дмитрия осунулось и пугало своей мертвенной бледностью.

Поначалу Александр не хотел применять пытки к своему брату. Он долго надеялся на то, что Дмитрий через пару недель сломается от непривычки жить в таких условиях и расскажет о планах повстанцев. Но младший Воронцов оказался гораздо сильнее, чем предполагал главжандарм. Он спокойно переносил житье в грязной камере, затем – голод, в конце – пытки. Избивали Дмитрия только в присутствии Александра, чтобы тот мог удостовериться, что жандармы не забьют Воронцова до смерти.

– Я спасаю твою шкуру! – завопил Александр однажды во время последнего визита в камеру, – На меня уже косо смотрят мои подчиненные! Ни один узник не жил здесь больше недели! А ты отказываешься помогать мне!

Дмитрий молчал. Он совсем перестал говорить со своим братом – зачем? Нет в этом смысла. Александр – служитель закона до мозга костей, как и Борман, хоть последний и помог ему освободить главаря мятежников. Метельников… Дмитрий знал своего друга и понимал, что тот сейчас не сидит, сложа руки, а думает, как вытащить Воронцова из Жандармского корпуса. Но стоит ли? Воронцов понимал, что запутался, запутался в своей жизни окончательно, он уже смирился с пребыванием в этом месте и был готов встретить здесь свою смерть. Вскоре судьба предоставила ему такую возможность.

Как-то раз Александр заглянул в камеру к Воронцову и обнаружил того в крайне скверном состоянии: его младший брат дрожал, весь покрытый потом, и кашлял на подушку кровью. Главжандарм приказал прекратить пытки, но состояние Дмитрия все равно ухудшалось с каждым днем. Александр понял, что его брат серьезно болен.

* * *

Понфилов поднимался по лестнице, сопровождаемый жандармом. Его привели к Александру.

– Вы меня вызывали, милейший? – произнес доктор, входя в кабинет главжандарма.

– Да, Понфилов, я посылал за вами. Хорошо, что вы в столице. Дело в том, что… один наш заключенный пребывает в плохом состоянии вот уже на протяжении пяти дней; я подозреваю, что он подхватил какой-то неприятный недуг. Мне нужно, чтобы вы осмотрели его.

– Хм… эта забота о заключенном довольно любопытна, учитывая, что я знаю, каким образом узники заканчивают свою жизнь в этом месте.

– Осторожнее со словами, доктор, – предупредил Воронцов-старший. – Следуйте за мной.

Он проводил доктора в камеру Воронцова и открыл перед ним дверь.

– Прошу.

Понфилов вошел в комнатку и увидел на койке лежащего без чувств Воронцова. На секунду он застыл в потрясении, затем обернулся к Александру и сказал ровным голосом:

– Я осмотрю больного; попрошу оставить меня с ним наедине.

– Разумеется, – сухо произнес главжандарм, бросив быстрый взгляд на тело своего брата. Дверь за ним закрылась.

Понфилов подбежал к Воронцову и побил его по щекам. Тот вздрогнул и слабо открыл глаза.

– Понфилов?!

– Тише! – прошипел доктор, закрывая ему рот. Он подошел к двери и прислушался: шаги Александра раздавались где-то в конце коридора. Понфилов вернулся к Воронцову, который уже приподнялся на койке, с радостью смотря на доктора.

– Друг мой, как же ты оказался в этом месте? – участливо спросил Понфилов.

– Долго рассказывать… Это связано с мятежниками… Я тут уже почти полгода… Что ты здесь делаешь?

– Меня вызвали, чтобы осмотреть тебя.

– В этом нет нужды – я уже сам поставил себе диагноз. Спасибо доктору, который научил меня медицинскому делу.

Понфилов усмехнулся.

– Пневмония?

Воронцов кивнул.

– Неудивительно, учитывая столь долгое пребывание в этом месте. Честно говоря, я вообще удивляюсь, почему тебя держат живым.

– Главжандарм – мой брат. По-моему, ему спокойнее от того, что я здесь и не натворю глупостей, сидя в камере.

Раздались приближающиеся шаги. Воронцов откинулся на койку и закрыл глаза. В камеру вошел Александр.

– Ну и как он?

– У него воспаление легких. Если вы действительно заинтересованы в том, чтобы он прожил еще месяц, советую переселить его в более приемлемое помещение.

– Сделаем, – произнес Александр.

– Кроме того, мне нужно будет приходить к нему каждый день и лечить; думаю, компрессы и настойки вполне подойдут в данном случае.

– Уж будьте добры, Понфилов.

Доктор кинул на Дмитрия быстрый взгляд и покинул камеру вслед за главжандармом.

* * *

С того дня Понфилов приходил в корпус каждый день. Он лечил Воронцова и составлял ему компанию, но так, чтобы жандармы этого не заметили.

– Что произошло, когда Васнецова умерла? – спросил в один день Понфилов, делая настойку из трав, – Насколько я знаю, в тот дом ты больше не возвращался, хоть и стал его владельцем. Говорили, ты распустил всех слуг?

– Я не мог оставаться более в этом поместье и видеть эти французские лица, снующие туда-сюда и бросающие на меня косые взгляды.

– Чего же ты хотел… они подозревали тебя в убийстве графини.

Оба помолчали. Воронцов, обдумывая пришедшую в голову мысль, наконец вздохнул.

– Они были правы, Понфилов. Я убил Васнецову.

Доктор в ужасе уставился на друга.

– Я отравил ее. Вылил весь пузырек снотворного в стакан с водой. Я был молод и глуп, Понфилов. Я не мог больше выносить тягость этого брака и одновременно любить другую девушку, находившуюся в этом же доме. Я устал быть никем: хоть Васнецова и говорила, что все ее состояние принадлежит и мне, я прекрасно понимал, что не владею ничем, что я – обыкновенный паренек из деревни, которого нашли и приютили.

Понфилов с бледным лицом смотрел на Воронцова.

– Я подозревал, что так оно и есть, но до конца отказывался в это верить. Боже, Дмитрий! Неужели после всего, что произошло в деревне, ты пошел на еще одно убийство?

– Смерть Дуни и Стаханова были случайностями, и ты это знаешь…

– Не ищи оправданий, Воронцов! Мало грехов держит твоя душа?

– Я и не пытаюсь оправдать себя! Черт, конечно я это и делаю… По правде говоря, все началось раньше, Понфилов. Гораздо раньше… Еще на первом году обучения в Кадетском корпусе из-за меня был застрелен человек. Пал в дуэли, в которой должен был погибнуть я. Метельников спас меня.

– Тот самый предводитель мятежников, которого ты освободил?

– Он самый. Я обязан ему жизнью. Хоть теперь мы в расчете… но я знаю, что он придет.

– Это самоубийство для него. Александр только этого и ждет.

– Александр не имеет ни малейшего понятия, что назревает в этом городе…

Дверь скрипнула. Понфилов прошептал:

– Мне пора. До завтра, Воронцов.

* * *

– А что же стало с Оленькой?

– С Оленькой? Она уехала на следующий день после твоего отъезда. Не смогла… не смогла вынести того, что произошло тогда.

– Я помню тот день, – произнес Понфилов, сидя на койке возле Дмитрия, – Ты привязал того слугу к лошади и пустил ее скакать во всю прыть… Лучше бы ты убил его сразу из ружья, чем столь мучительным образом.

– Я бы многое исправил в своем прошлом; но, увы, это невозможно. Я сейчас другой. Я изменился.

– Стал более отчужденным. Но по-прежнему притягиваешь к себе неприятности. Я опасаюсь того, что будет дальше, Дмитрий. Ты просто не можешь жить, не совершая глупостей. И что, скажи на милость, ты сделал с прелестной графиней Борман?

– С Елизаветой? А в чем дело?

– Она глаз не смыкает из-за тебя. Волнуется и постоянно засыпает меня вопросами о твоем самочувствии, о том, как здесь с тобой обращаются. Ее интерес, мягко говоря, вызывает во мне подозрение. Потому что я знаю тебя, Воронцов, знаю твое влияние на женщин.

– Поверь мне, Понфилов, я в недоумении от того, что ты мне только что сказал, потому что у меня с графиней ничего не было. Более того, мы с ней виделись всего один раз. Благодарю тебя. Теперь я знаю, что она ко мне неравнодушна.

Доктор простонал, поднимая глаза к потолку.

– Не волнуйся, Понфилов, – усмехнулся Дмитрий. – Елизавета замужем за Борманом, а он мой друг. Я не буду делать глупостей. У меня ощущение, что свою последнюю глупость я уже совершил и теперь проведу остаток своих дней в этой ненавистной мне камере.

– О, я бы не уповал на это, – произнес Пофнилов, понизив голос до шепота. – Во время моего последнего визита в дом Борманов я узнал от графини, что ее муж перестал бывать дома и проводит дни напролет с мятежниками.

– Что? Борман с мятежниками? Быть не может!

Послышались шаги жандарма. Понфилов вскочил и быстро прошептал:

– Кажется, они собираются вызволить вас отсюда! Так что будьте готовы к их визиту.

* * *

Воронцов лежал на своей койке и смотрел в потолок. Он думал над словами Понфилова, о том, что Елизавета волнуется о нем. Дмитрий часто вспоминал он ней, особенно о странном пари. Если чувствуешь что-то к человеку, как можно стрелять в мишень на его плече? Тем более, когда речь идет о пистолете, непредсказуемом и устаревшем виде оружия.

Со свистом, рассекающим воздух, из маленького окошка на двери вылетела маленькая прямоугольная картонная бумажка. С интересом Воронцов наблюдал, как она, переворачиваясь в воздухе, опустилась на пол рисунком вниз. Игральная карта… Дмитрий вскочил на ноги и поднял ее.

Пиковый валет…

Раздался взрыв. Здание жандармского корпуса затряслось, послышались крики людей и звуки разбивающихся стекол. Затем выстрелы. Воронцов припал к двери, наблюдая через окошко, как по коридору мчатся жандармы с мушкетами. Показался Александр.

– Доволен? – рявкнул он, остановившись возле двери, – Твой обожаемый Метельников со своими мятежниками решили захватить корпус! Спасти тебя! Безумцы! Я перестреляю всех до одного! И мне плевать, есть ли среди них твои друзья! Охраняй его! – приказал он одному из своих подопечных и кинулся вслед за толпой. Внизу продолжалась неразбериха, шум и выстрелы. Воронцов не знал, радоваться всему этому или нет – такого опрометчивого и резкого удара от Метельникова он не ожидал. Но кто же все-таки бросил пикового валета? Дмитрий знал только одного человека, неравнодушного к этой карте. Неожиданно жандарм за дверью упал без чувств. Через окошко Воронцов увидев Бормана с дюжиной мятежников.

– Ну и как тебе мой валет? – подмигнул он Дмитрию, забирая ключи у мертвого жандарма.

– Такой же пиковый, – отозвался Воронцов. Дверь открылась, друзья пожали друг другу руки. Дмитрий сразу же получил в руки револьвер от одного из мятежников.

– Внизу жарко, приятель, так что он тебе не помешает, – сказал Борман, заряжая свой.

– И тебя втянули в это!

– Возможно, мятежник из меня лучше, чем слуга закона, – пожал плечами Борман.

Они побежали вниз по лестнице, отстреливаясь от попадавшихся на пути жандармов. Дмитрий старался не показывать свою слабость после болезни и заточения в темницу, хоть и чувствовал, что тело двигается с трудом и пальцы упорно не хотят нажимать на курок.

Весь первый этаж горел, пол был усеян телами. Битва между жандармами и мятежниками уже шла на улице. Выбежав наружу через проделанную взрывом дыру в стене, Воронцов и Борман поспешили укрыться за обломками: их появление было встречено десятками пуль, пущенных в сторону прохода. Краем глаза Дмитрий заметил своего брата, укрывшегося за обвалившейся стеной и ведущего перестрелку с Метельниковым. Неподалеку врукопашную бились повстанцы и жандармы. Раздался очередной взрыв, несколько человек отбросило в сторону. Метельников, воспользовавшись клубами дыма, чтобы спрятаться в укрытии, оказался возле Дмитрия.

– Воронцов! – обрадовался он. – Ты свободен, друг мой!

– Павел! Хватит насилия, давай покинем это место!

– Я не оставлю этого ублюдка в живых! – крикнул Метельников, заряжая свой револьвер.

– Он – мой брат! Предоставь его мне!

Метельников некоторое время смотрел на Дмитрия.

– Что-ж, как скажешь… Знаю, ты оставишь его в живых, ну да ладно. Я уверен, что жизнь вскоре столкнет нас с ним снова, и тогда мой палец окажется там, где он и должен быть – на курке! Отступаем, ребята! – прокричал он мятежникам.

Дмитрий подбежал к брату. Тот был ранен в ногу и лежал, прислонившись спиной к кирпичной стене. У него уже не было сил, чтобы вести бой, и револьвер лежал в его обмякшей руке. Увидев Дмитрия, он тяжело задышал.

– Значит, вот какой путь ты выбрал? Путь насилия и разрушения?

Воронцов оторвал кусок своей рубахи и принялся обвязывать рану брата.

– Это путь свободы, Александр. Когда-нибудь ты поймешь это.

– Нет, Дмитрий, это ты когда-нибудь поймешь, что ошибался! Ты ошибался всю жизнь – и будешь делать это до конца своих дней, если не одумаешься!

– Прощай, Александр. Зажми рану, – произнес Воронцов. Он развернулся к нему спиной и поспешил к своим товарищам, чтобы навсегда покинуть ненавистный Жандармский корпус.

* * *

Карета с черной тройкой лошадей подъехала к дому Бормана. Оттуда вышел высокий молодой человек в темно-синем плаще и, не обращая внимания на снегопад, хлеставший его по лицу, двинулся в сторону входа, на ходу кинув своему кучеру Бартего монету, чтобы тот мог выпить в трактире, пока Дмитрий гостит у своего друга.

В гостиной царил мягкий полумрак. Сумерки уже накрыли столицу, но неведомый источник света все еще продолжал освещать комнату.

К Воронцову вышла красивая девушка с черными распущенными волосами до пояса.

– Граф! – произнесла она, с трудом пытаясь спрятать улыбку радости. – Как приятно видеть вас в добром здравии!

– Добрый вечер, графиня, – произнес Дмитрий, целуя ей руку, – Я также рад видеть вас в добром здравии, так как уверен, что во время моего отсутствия оно таковым не было.

– Ох, вы так же несносны, как и всегда, Воронцов!

– Пытаюсь соответствовать себе.

– Вы бы хоть улыбались, когда шутите.

– Что может быть печальней неестественной улыбки?

– Ее отсутствие, – промолвила Елизавета, усаживаясь в кресло и жестом приглашая гостя сделать то же самое. Воронцов сел напротив. – А вы довольно быстро восстановились. В тот день, когда вы с моим мужем вернулись из той тюрьмы, я вас с трудом узнала.

– Вы и тогда старательно скрывали свою радость.

Елизавета моргнула.

– Прошу прощения?

– Бросьте, графиня; признайтесь, что вы скучали по мне.

– Что? Скучала? Да как вы… как вам в голову могло прийти подобное? Да вы – последний человек, за которого я буду беспокоиться, а скучать так тем более!

– Стало быть, я вам безразличен?

– Наглец! Да вы мне противны! – выкрикнула в бешенстве Елизавета и, вскочив с кресла, быстрым шагом покинула гостиную. Скоро шелест складок ее платья доносился со второго этажа. Дмитрий наконец-то позволил себе улыбнуться, глядя вслед графине. Он ненавидел себя за столь наглое поведение, но ему почему-то было приятно бесить Елизавету. Он встал и медленным размеренным шагом прошелся по гостиной. Остановившись у большого зеркала, он взглянул на свое отражение. Действительно, двух недель свободной жизни ему хватило, чтобы вернуть себе первоначальный здоровый облик и частично излечиться от своих недугов. Он был так худ, так бледен в тот день, когда Борман привел его к себе домой после освобождения из Жандармского корпуса, что Елизавета чуть не упала в обморок, увидев состояние Дмитрия. Около трех дней он находился без сознания в спальне Бормана, Понфилов постоянно наведывался к нему, чтобы давать необходимые лекарства, а Елизавета часами сидела у его кровати – так, по крайней мере, сказал потом Воронцову Понфилов. Но, разумеется, графиня ни за что не признается в этом.

Дмитрий вдруг увидел в зеркале лицо Васнецовой и с трудом удержался от крика. Всего лишь показалось… Поспешно отойдя от стены, он присел у камина. Дмитрий глядел на потрескивавший огонь и вспоминал, как горело здание Жандармского корпуса. Метельников потрудился на славу… Интересно было то, что ни Воронцова, ни остальных мятежников не искали по всей столице – так, по крайней мере, говорил Борман, которому также повезло – об его участии в побеге Дмитрия никто не прознал. Должно быть, Александр успокоился на время. Или же вынашивает какой-нибудь коварный план, вроде нападения на типографию несколько месяцев назад. Дмитрий до сих пор не мог поверить, что его брат – главжандарм столицы. Уж этого он точно не ожидал.

Послышались шаги. Елизавета возвращалась в гостиную.

– Вы ведете себя так, будто вы герой! Попали в плен к жандармам, пробыли два месяца в камере, вас пытали и били – гордитесь всем этим?

– Конечно. Я же выжил.

– Вам просто повезло! Одна шальная пуля жандарма – и вас уже не было бы!

Графиня удалилась так же быстро, как и пришла, оставив Дмитрия сидеть с открытым ртом и размышлять о необъяснимых глубинах женской души. О чем он думал? Ах да, о странности того, что их не ищут. Но Воронцов догадывался, что столкновение неизбежно, ведь Метельников и не думает прятаться. Он вынашивает планы по убийству императора, и хочет воплотить их в жизнь уже в ближайшее время. Дмитрий хотел направиться к нему сразу после игры в карты с Борманом, но, похоже, что тот опять задерживается на работе.

Вновь раздались шаги и шелест платья; Воронцов, стараясь не засмеяться от странного поведения графини, обернулся к ней. Девушка уже тяжело дышала от постоянной ходьбы, но лицо ее горело решимостью.

– Я хочу, чтобы вы перестали общаться с Метельниковым.

Воронцов вскинул брови.

– Вот как? И чем же вызвана эта необходимость?

– Он дурно на вас влияет. На вас и на моего мужа. Его экстремистские идеи совсем вскружили вам обоим голову. Это опасно – идти против закона, против императора. Разве пример декабристов не является для вас уроком?

– Мне было пять лет, когда это случилось, так что, не думаю, что я серьезно отнесся к этому событию.

Елизавета поморщилась, скривив верхнюю губу, и повернулась назад.

– Постойте, графиня, – окликнул ее Дмитрий. – Достаточно вам ходить туда-сюда. Вы уже еле дышите. Присядьте, и мы поговорим с вами о ваших опасениях.

Елизавета, получив приглашение присесть в ее собственном доме, хотела вновь разразиться гневной речью, но, заставив себя успокоиться, все же села рядом с Воронцовым. Дмитрий взглянул на ее отчаянное выражение лица, и ему вдруг стало жаль графиню. Елизавета заметила его нежный взгляд, такой нехарактерный для равнодушного Воронцова, и покраснела еще сильнее.

– Простите меня, – прошептал Дмитрий.

– Что? – удивленно переспросила Елизавета.

– Простите меня. Я действительно вел себя слишком дерзко, не понимая ваших страданий. Я прошу у вас прощения.

– Вы опять смеетесь надо мной?

– Ни в коем случае, графиня. Я признаю свою ошибку. Это было просто не по-человечески заставлять вас переживать за вашего мужа, которого я напрасно втянул во все это.

– Я за вас тоже переживала… – тихо произнесла Елизавета.

«Ну наконец-то» – подумал Дмитрий.

Вдруг на лице девушки появилось подозрение.

– И вы перестанете общаться с вашим сомнительным другом Метельниковым?

– Безусловно. Я уже забыл о его существовании. Метельников – кто это? Пусть убивает императора без меня.

Воронцов поздно понял, что сказал лишнее. Елизавета побледнела.

– Так вот, что вы собираетесь сделать? Убить Николая?

Повисла тишина.

– Я не хотел, чтобы вы это узнали.

Воронцов избегал взгляда графини, который буквально просвечивал душу насквозь.

– Вы думаете, что это что-то изменит? Как же вы не понимаете, что, свергнув императора, вы неизбежно будете казнены, а на его место придет новый! История уже имеет подобный случай!

– Мы не позволим новому императору взойти на престол! – сказал Воронцов. – Это будет мгновенный захват власти. И не надо сравнивать нас с декабристами! Тут все будет совершенно по-другому!

– Это вы так думаете.

Воронцов встал. Он чувствовал, что нужно уйти отсюда. Эта девушка слишком многого хотела от него.

– Мне пора; передайте Борману, что его отсутствие приравнивается к его поражению.

– Куда вы?

– Мне нужно… кое с кем встретиться.

– Вы идете к Метельникову.

– Вовсе нет.

– Зачем давать обещания, если вы все равно не можете сдержать их?