Текст книги "Книга живых"

Конечно, Казаков до конца не был уверен в том, как бы повернулось дело. Но, зная, как умело профессионалы делают выводы и представляют черное белым, а белое черным, ответил четко и жестко, чтобы не дать адвокату никаких шансов.

– Уверен! Применил же он оружие впоследствии!..

– У меня больше вопросов нет!

После выступления Казаков остался в зале. И слушал дело вместе со всеми.

Следом за ним судья пригласил в зал дядю Романа.

Тот явился. По нему было видно, что глава рода нисколько не смущается, а, наоборот, чувствует себя в своей стихии. С достойным и благородным видом он вступил в зал и прошел в центр.

Ефремов-старший подтвердил свои показания, данные следствию, и добавил несколько деталей, которые живо характеризовали участников случившихся событий. Сказал о том, что племянник его Роман сам вызвал скорую и сообщил о произошедшем в полицию, помог загрузить пострадавшего в авто и никоим образом не пытался в ходе осмотра места происшествия и дальнейшего следствия «выгораживать себя».

В общем и целом выступление Ивана Ефремова оставило вполне благоприятное впечатление у всех присутствующих.

Судья задал еще пару наводящих вопросов. И спросил, есть ли у свидетеля еще что-то. Ефремов не преминул этим воспользоваться.

– Ваша честь! У меня есть для суда особое заявление! Уважаемый суд! Уважаемые сограждане! Сегодня здесь слушается дело по обвинению моего племянника, который дал отпор обнаглевшим, потерявшим берега коммуно – фашистам!

В зале раздался ропот.

– Да-да! Я не ошибся! – с вызовом сказал глава рода. – Сегодня мы видим финал истории, которая вот уже много лет подряд разворачивается вокруг меня и созданного мною музея, посвященного борьбе донских казаков против большевизма. С первых дней, как я начал строить этот музей, я и мои соратники постоянно испытываем давление со стороны власти и подвластных ей, так называемых красных казачьих атаманов. Чего только они ни делали и ни делают, чтобы прервать, прекратить нашу деятельность. А почему? Да потому, что усматривают в донесении исторической правды угрозу своим искусственным схемам, основанным на лжи…

В это время судья, который, видимо, считал, что своим выступлением Ефремов-старший внесет что-то новое в ход процесса или расскажет что-то о племяннике недовольно поморщился…

– С самого начала и я сам, и музей как организация подвергаемся непрерывным судебным искам. Делается это и по политическим мотивам, и по экономическим основаниям. То у нас якобы неправильно оформлена земля… То приходят пожарные, то налоговики… И суды, суды, суды. Больше сотни судебных заседаний и исков. И все мы отбили. Потому что за нами правда… Не добившись с помощью судебных исков практически ничего, они устроили провокацию…

В этот момент судья, по-видимому, окончательно сообразил, что речь Ефремова не дает никакой новой полезной фактуры, и, стукнув деревянным молотком по деревяшке на столе, произнес:

– Свидетель, если у вас есть что заявить по существу дела, то заявляйте. Вы не на митинге…

– Ваша честь! Я и говорю по существу! Не добившись через суд ничего, враги правды организовали провокацию. В музей вторгся спецназ. Устроили обыск. Но ничего не нашли, кроме музейных экспонатов. Поняв, что сфабриковать дело не удастся, представители спецслужб для вящей убедительности подкинули нам боевые патроны… Но суд не пошел у них на поводу. И ввиду сфабрикованности улик и очевидной лжи свидетелей «обвинения», только под беспрецедентным давлением, приговорил меня к ограничению свободы на шесть месяцев…

Уловив, видимо, что речь свидетеля идет на пользу судебной системе, судья, собравшийся было прекратить выступление Ефремова, вздохнул и махнул рукой. Мол, мели, Емеля, твоя неделя.

Понимая, что терпение судьи и прокурора, который, видимо, уже хотел внести протест, на исходе, Ефремов торопливо продолжил:

– Я заканчиваю. В прошлом году я должен был поехать в город Лиенц, чтобы почтить память казаков, выданных англичанами на расправу в сорок пятом году. Не имея легального предлога не пустить меня, воспрепятствовать выезду, представитель спецслужб просто вырвал у меня страницу из паспорта… Также задержали под разными предлогами казаков, тоже направлявшихся туда. И вот теперь – новая провокация. Да, я рассматриваю это нападение на наше подворье как одну из акций в цепи провокаций и давления на наше детище – музей сопротивления большевикам. Это было не просто нападение из-за личных отношений, это была акция устрашения, в которой погиб мой родственник и сегодня оказался на скамье подсудимых мой племянник Роман… Но…

– Я думаю, мы дали вам достаточное время, чтобы изложить ваши факты, – видимо, судья понял, что ему абсолютно не нужна политизация этого процесса. И, отключив микрофон свидетеля Ефремова, добавил: – Нам понятна ваша позиция. Есть ли у вас что-то по существу дела?

– Я закончил, ваша честь! – коротко ответил Иван Ефремов, тоже, видимо, понимая, что дальнейшее упорство в обличениях не пойдет на пользу подсудимому.

– Укатали сивку крутые горки, – тихо прошептал на ухо отцу Анатолию сосед-смотритель. – Раньше он бы не остановился. Но теперь, когда столько власти его помотали, старается на рожон не лезть. Тем более что племянник за решеткой.

Судья, оглядев еще раз зал, сказал:

– У нас остался еще один свидетель. Но, перед тем как выслушать его, я объявляю перерыв в судебном заседании до четырнадцати часов.

XV

Отец Анатолий, перекусив в какой-то забегаловке недалеко от центра станицы, собрался возвращаться в суд. Но только он поднялся из-за стола, как зазвонил телефон. На экране высветился непонятный номер. Казаков хотел было даже не отвечать. Но все-таки заинтересовался. Мало ли кто звонит! Подключился.

Оказалось, что это был парень из оружейного магазина:

– Это Петр! Здравствуйте! Мы провели некоторые исследования. Покопались в архивах. Там у нас есть свои люди. За небольшую плату они всегда готовы предоставить некоторую информацию…

Отец Анатолий спешил на заседание суда, но выучка и самодисциплина не дали ему перебить собеседника. И его терпение было вознаграждено сполна.

– Офицерской шашкой был награжден поручик Курочкин. Участник Первой мировой войны…

– Спасибо! – механически ответил отец Анатолий, которому фамилия этого самого поручика ну ровным счетом ничего не говорила.

«И что это мне дает? Ровным счетом – ничего!» – подумал он, входя в здание суда.

Он слегка припоздал. Заседание уже началось. Так что пришлось отцу Анатолию, чтоб никого не беспокоить, присесть на первое попавшееся место. А оно оказалось рядом с Иваном Ефремовым.

Шел допрос последнего свидетеля. Им был бравый казачий генерал – дед Дарьи.

Он стоял в центре зала в полной синей генеральской форме с алыми, струящимися по брюкам, двойными лампасами, сверкал золотом погон, позвякивал орденами и крестами на груди и, энергично махая рукой, громким голосом почти кричал:

– …И что мы слышим! Их угнетают! Не дают развернуться с подрывной деятельностью!.. С самого начала возрождения казачества в девяностых годах прошлого века эти люди взялись раскалывать казачье движение. А мы им мешаем… Тут господин Ефремов жаловался, что его и этих раскольников не пустили в Лиенц. А кому они там собирались почести отдавать? Предателям, которые шли с гитлеровцами! Были карателями! И приговорены советским судом! Приговорены вместе со своим вождем генералом Красновым и фашистским генералом фон Паннвицем! Это до какой же низости надо дойти?.. Они кричат сегодня что «англичане их предали»! Выдали казаков и их вождей большевикам на расправу. Но англичане и американцы были нашими союзниками. И выполнили условия Ялтинских соглашений. Они льют крокодиловы слезы по этому поводу. Всячески пытаются выставить коллаборационистов героями и борцами с большевиками! Но они не герои! Настоящие герои – это казаки, которые воевали под Москвою у Доватора и разгромили фашистов там в сорок первом! Настоящие казаки шли в конную атаку на Кубани под станицей Кущевской! Настоящие казаки сражались против немцев в казачьих частях. И все сформированные в начале войны казачьи части стали гвардейскими и с честью несли наше знамя, освобождая города и страны. Казаки вместе с Красной армией освобождали Вену, Берлин, Будапешт, Прагу…

В этот момент сосед отца Анатолия казачий атаман Иван Ефремов, до сей поры ерзавший на жесткой скамье, видимо, не выдержал. И, вскочив с места, вступил в полемику самым неожиданным образом:

– И здесь вы лжете, даже в суде! Прагу освободила не Красная армия, а дивизия генерала Буйначенко из Российской освободительной армии. Поэтому чехи и снесли памятник маршалу. И поставили памятную доску бойцам армии генерала Власова…

Зал загудел.

Изумленный генерал повернулся к своему противнику, главе клана Ефремова. Но не успел ничего громогласно ответить, как судья, видимо, сообразивший, что сейчас начнется очередная склока, вмешался в ход допроса. Он застучал деревянным молотком по столу и громко заявил спорщикам:

– Попрошу прекратить! Здесь не митинг! Здесь судебное заседание по абсолютно конкретному делу. Если я еще раз услышу выкрики из зала, то удалю всех до конца заседания!

И затем уже более спокойно, вздохнув, продолжил, обращаясь к красному, как его лампасы, казачьему генералу:

– Евгений Федорович, у вас есть что добавить по существу дела?

Генерал не нашел ничего лучше, чем махнуть рукой и злобно заявить:

– Чего уж там! Одно скажу – яблочко от яблоньки недалеко падает! – и, исподлобья глянув на сидящего в клетке Романа, медленно пошел из зала. Но перед самой дверью остановился и, подняв указательный палец, погрозил им и добавил:

– Я как депутат внесу в Государственную думу в ближайшее время постановление, осуждающее строительство таких музеев. И буду продолжать добиваться его закрытия.

Сказал. И вышел.

Судья, как показалось Казакову, с сожалением посмотрел ему вслед. И довольно громко произнес:

– Не знаю, к сожалению или к счастью, но у нас в Конституции отдельно прописано, что в Российской Федерации нет и не может быть господствующей идеологии…

Дальше процесс покатился установленным порядком. Выступили эксперты. Потом слово взял прокурор. Затем начались адвокатские прения.

Отцу Анатолию изо всех выступлений запомнилось, что прокурор напирал на то, что обвиняемый должен был, соблюдая закон, не вступать в драку, а пойти и вызвать полицию, что, конечно, было абсолютно бессмысленно, учитывая все обстоятельства дела.

Адвокат Романа толковал о том, что обвиняемый молод, не судим, положительно характеризуется и действовал в состоянии аффекта, что и подтверждал справками судебно – психологической экспертизы.

Адвокат противной стороны напирал на то, что обвиняемый обладает приемами карате, так как работает тренером. И использовал эти свои знания и навыки, сознательно стремясь нанести Николаю Водолазову сокрушительный ущерб, а может быть, и убить его. И считал, что это является отягчающим обстоятельством. И требовал соответственно переквалифицировать дело и ужесточить наказание…

А отец Анатолий в это время думал совсем о другом. О том, что Шолохов был абсолютно прав, когда говорил незадолго до смерти о том, что дай Бог, чтобы казаки разобрались со своими обидами хотя бы через сто лет после Гражданской войны.

И еще отец Анатолий думал о молодых, которые хотят жить, любить и, подчиняясь зову жизни, неизбежно забывать старую вражду и ненависть, которую на протяжении семидесяти лет сеяла советская власть.

И что, может быть, сегодня церкви надо более активно врачевать эти раны. И, невзирая на то, кто был прав, а кто виноват во всем, произошедшем в двадцатом веке, пытаться найти точки соприкосновения.

Сейчас, когда великий социальный эксперимент закончился полным крахом советского строя, нужно как никогда активно и бережно искать общие корни нашего народа. Возрождать традиции, обычаи. Искать примирения…

А заседание тем временем подошло к своему логическому завершению.

Роман сказал последнее слово, в котором сожалел обо всем произошедшем.

Суд удалился на совещание.

Все стали ждать приговора.

Отец Анатолий и глава рода Ефремовых вышли на улицу – постоять, размяться. Вдохнуть свежего воздуха после спертой духоты зала.

Поговорили о том о сем. Потом отец Анатолий вспомнил о звонке из северной столицы. И поделился своими сомнениями со старым атаманом и музейщиком:

– Я тут в Питер ездил. Пытался найти следы хозяев тех вещей, что лежали у меня в тайнике. По иконам, деньгам как-то разобрался. А вот с шашкой этой наградной ничего мне непонятно. Один туман. По архивным данным, награжден ею был какой-то поручик по фамилии Курочкин. А я вот никак не могу понять, как здесь, в казачьей стороне, мог оказаться какой-то поручик? Как говорится, с какого бодуна? В общем, тупик…

А его визави, как пораженный молнией, остановился на дорожке, по которой они шли, всплеснул руками и растерянно сказал:

– Вот оно, значит, как?! Дак это же наш человек! Наш прадедушка по материнской линии. Он был одним из участников отряда полковника Чернецова. Бился с красными и после гибели отряда. А потом как-то затерялся. Пропал с горизонта. И мы до сих пор не знаем, что с ним случилось. А он, значит, вот какой след оставил! Шашку свою схоронил в тайнике… И награду… Значит на что-то надеялся… Надо же, какое дело! И через сто лет открылось! Ай-яй-яй-яй… Вот, значит, как все повернулось.

И по дороге обратно в зал судебных заседаний он все еще продолжал что-то бормотать, качая седой головой.

* * *

Зная, что сегодня представляет из себя наш самый гуманный в мире суд, Казаков, конечно, не особо надеялся на милость Фемиды. И понимал, что дело резонансное. И, конечно, судье дадут соответствующие указания. Но вот какие? Это во многом зависело от того, какое мнение на сегодняшний день сложилось в верхах.

Но то ли действительно времена переменились, то ли вышестоящие инстанции решили не дразнить гусей, то ли судья попался честный, но приговор приятно удивил отца Анатолия и многих, условно говоря, «белых» казаков, которые собрались в зале.

Пока судья читал преамбулу, все молчали. Но, как только он произнес вердикт, в зале поднялся шум. И было отчего.

Перечислив все обстоятельства и признав Романа виновным по статье 113 Уголовного кодекса Российской Федерации (а это значило причинение тяжкого вреда здоровью), суд учел все смягчающие обстоятельства дела, как то: нейтрализация опасного вооруженного преступника, совершившего убийство, положительные характеристики, а также состояние аффекта, в котором находился Роман, приговорил его на срок шесть месяцев ограничения свободы… И сразу после вынесения приговора выпустил из-под стражи..

Это было настолько неожиданно, что казачий генерал, который так яростно обличал «коллаборационистов и их потомков», наверное, с полминуты стоял молча. А потом не выдержал и, развернувшись кругом, вылетел из зала со словами:

– Я так этого не оставлю!

XVI

В этом году была осень особенная. Такая теплая, какой не было почти сто лет. Деревья на нее реагировали по-разному. Одни пожелтели, оделись в золотой убор. Другие продолжили зеленеть. Третьи отметились красным цветом, похожим на огонь.

Но задувающий ветерок одинаково равнодушно срывал с деревьев эти их роскошные разнообразные наряды. И они, теряя их, будто стыдились своей наготы, прикрывались корявыми ветками с остатками листьев.

Опавшая же листва быстро прела и мертво шуршала под ногами.

Прохор готовил их большой просторный храм к новому таинству. Он поставил в центре купель. С восточной стороны на особом держателе прикрепил к ней свечи. Установил аналой, на который положил Крест, Евангелие и крестильный ящик.

А отец Анатолий, проверив, подогрел ли Прохор воду до нужной температуры, отправился в соседний притвор, чтобы переодеться перед крещением.

Для него уже давно нет тайн в символике церкви. Так что, облачаясь в белые одежды, надевая епитрахиль, поручи и фелонь, он понимал: они символизируют новую жизнь, принесенную на землю Господом Иисусом Христом.

Едва-едва они управились со всеми делами, как на улице зашумели двигателями подъезжающие авто.

Услышав сии звуки, отец Анатолий устремился к выходу.

Вышел и натолкнулся на подходящих.

Впереди с ребенком на руках шла маленькая и, как в свое время определил отец Анатолий, похожая на плюшевого медвежонка, Дарья. За нею – высоченный, с заново отросшим чубом, в казачьей фуражке с красным околышем Роман. Он сильно изменился с того времени, как его в последний раз видел отец Анатолий. Выпятились скулы, а под носом появились молодые рыжие усики.

За этой парой тяжело шагал сам бородатый и чубатый атаман Ефремов. На лице у него прибавилось морщин, особенно в уголках глаз.

Следом – совсем седенький, очкастый смотритель музея. И еще два молодых парня – судя по стати и спортивной внешности, «односумники» Романа.

«Наверное, такие же тренеры-преподаватели», – подумал про себя отец Анатолий.

С ними была еще женщина лет тридцати.

Встретив всю компанию у входа в храм, Анатолий поздоровался и произнес:

– Перед крещением я хотел бы выполнить свой долг перед вашей семьей. Поэтому прошу вас задержаться здесь на минуту!

– Чтобы сфотографироваться? – хихикнула тридцатилетняя «расфуфыренная тетка». И стала кокетливо поправлять платок, на голове.

Отец Анатолий не ответил. Он развернулся и шагнул в притвор, где его уже ждал пономарь. Прохор протянул ему офицерскую шашку в ножнах.

Отец Анатолий бережно взял ее. Вышел снова к народу.

Тускло блеснули в лучах восходящего солнца медные детали ножен. Свежей кожей запахла сбруя шашки, которую отец Анатолий, готовясь передать оружие, купил в городе.

Перед тем как отдать ее по назначению, Казаков коротко сказал:

– Роман! Возвращаю тебе наградную шашку твоего прадеда. С нею он шел в бой за Россию. Сражался в Первую мировую и Гражданскую. Богу было угодно, чтобы она попала мне в руки. Теперь я отдаю ее тебе – потомку и наследнику славного казачьего рода. Храни ее. И, как говорили в старину: «Без нужды не доставай, а без славы не вкладывай!» И еще одно скажу. Владей ею так, чтобы о тебе никто не мог сказать: «Дед был казак. Отец сын казачий. А внук…» – тут отец Анатолий слегка сбился, поняв, что негоже ему выражаться даже по пословице. И просто пробормотал:

– И чтобы казачьему роду не было переводу!

Он протянул шашку смущенному и взволнованному молодому человеку. Тот принял ее молча. Просто бережно взяв в руки, потянул клинок из ножен. Прочел в тишине надпись на клинке. Поцеловал бережно и нежно, как жену. И со стуком кинул обратно в ножны…

Иеромонах краем глаза заметил, как у старшего Ефремова блеснула слеза.

– А теперь заходите, дорогие мои! – тоже расчувствовался отец Анатолий, приглашая процессию в храм.

* * *

Перво-наперво ему надо освятить воду. Он берет у Прохора уже разожженное кадило. И начинает действо с освящения воды, налитой в купель.

Громко возглашает:

– «Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно, и во веки веков…» – и далее произносит слова Великой Ектеньи, в которой просит Бога о многих милостях и благословении…

Так продолжается довольно долго. До тех пор пока он не чувствует внутри себя самого поднимающееся куда-то вверх сильное и радостное чувство. Энергию жизни, которая и есть сейчас Бог и Дух.

Понимая, что момент назрел, он трижды крестит воду, погружая в нее персты. А потом, дунув на нее, глаголет трижды: «Да сокрушатся под знамением образа креста Твоего вся сопротивные силы».

Покончив с освящением воды и освятив молитвою елей, он обращается к крестным – отцу, которым в данном случае является один из друзей Романа, и крестной матери – той самой молодой фифе, которая держит младенца на руках:

– Разоблачите ребенка.

Они, отойдя в сторону, снимают с малыша, укутанного в одеяло, пеленки-распашонки, памперсы и смешные маленькие пинетки.

А он в это время обрабатывает освященным елеем воду в купели. Творит кресты.

Наконец крестный отец-молодец подносит ребенка к купели. И отец Анатолий совершает обряд помазания, касаясь лба, груди, спинки, ушек, ручек и ножек.

Покончив с этим, он берет таращащего черные глазенки малыша на руки. И, держа мальца на восток, как и требует порядок, трижды глаголет:

– Крещается раб Божий Владимир! Во имя Отца…

И потихонечку погружает малыша в воду.

Частенько в такой момент маленькие дети начинают вопить или плакать. Но этот черноглазый маленький казачонок только кряхтит…

А отец Анатолий, погружая этот теплый трепещущий комочек в воду, во второй раз произносит:

– И Сына!

И наконец, третий:

– И Святаго Духа!

И, уже доставая из воды, глаголет:

– Аминь!

И передает его крестному на руки.

А сам тут же запевает тридцать первый псалом, выражающий радость очищения от грехов и вхождения в Христову церковь…

Ребенка – нового члена православной церкви – начинают облачать в белую крестильную рубашку.

А отец Анатолий произносит:

– Блаженны, ихже оставишаяся беззакония, и ихже прикрывшася греси. Блажен муж, ему же не вменит Господь греха, ниже есть во устех его лесть…

В эту секунду он, стоящий лицом к алтарю, замечает, как от колебания воздуха закачался огонь свечей…

Отец Анатолий слегка оборачивается в сторону притвора. И в недоумении видит, что в приоткрытую дверь храма, крестясь и слегка озираясь, один за другим входят люди.

Он не верит своим глазам.

У притвора в бекеше и валеных бурках стоит казачий генерал Водолазов. В руках он мнет мерлушковую папаху. Рядом – похожая, как две капли воды, на Дарью женщина. За ними – еще двое.

Все останавливаются у входа, а затем медленно-медленно, шаг за шагом проходят внутрь храма.

В свою очередь, стоящие с горящими свечами в рядок участники действа, увидев взгляд отца Анатолия, начинают тоже оборачиваться. И застывают в изумлении.

Как говорят в театре, немая сцена.

Отец Анатолий быстро соображает и взглядом подает команду пономарю. Тот берет из ящика свечки и раздает их вновь прибывшим.

Казаков тем временем продолжает работать. Берет маленького Владимира в руки и произносит положенную фразу:

– Облачается раб Божий Владимир в ризу правды, во имя Отца и Сына и Святаго Духа, аминь!..

В общем, плавный и торжественный ход ритуалов не нарушается. И отец Анатолий, как хороший режиссер, ведет свою постановку дальше. Он помазывает новокрещенного святым миром. После чего вместе с присутствующими совершает тройное хождение вокруг купели. И обнаруживает, что в действе участвуют уже обе стороны.

На пострижении власов он окончательно понимает, что все пришедшие в храм включены в процесс.

Пора, как говорится, и честь знать. То есть закругляться. Он берет ребенка из рук крестного отца. Приближается к святая святых храма – алтарю. И, держа младенца лицом к нему, возглашает:

– Воцерковляется раб Божий Владимир! Посреде церкве воспоет Тя!

Подойдя к распятию совсем близко, произносит окончательную формулу:

– Воцерковляется раб Божий Владимир!

Затем, как и положено, проходит к северному входу в алтарь. Входит внутрь. Обносит ребенка вокруг Престола через Горнее место.

Двигаясь таким путем, отец Анатолий не забывает повторять песнь Симеона Богоприимца:

– Ныне отпущаеши раба твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром, яко видеста очи мои спасение Твое…

* * *

Вроде бы все он сделал правильно. И от этого радостно на душе у иеромонаха Анатолия, но грустно подполковнику Казакову. Потому что обряд – дело великое, но гражданский долг тоже требует от него какого-то поступка.

И как будто что-то подталкивает его изнутри. То ли бес, то ли ангел говорит ему: «Ты хорошо потрудился сейчас! Но сделал не все. Так скажи, скажи все, что ты передумал за эти дни. Не стесняйся! Это надо сделать!»

И иеромонах Анатолий решился. Он встал перед иконостасом, прижал ребенка к груди. И, вдохнув теплый, насыщенный ладаном и миррой воздух, начал говорить:

– Вот сейчас стоим мы перед вами – я, старый солдат и монах, и этот чистый, безгрешный младенец. И моими устами говорит с вами он и, может быть, тот ангел, который теперь охраняет его жизнь. И спрашивает вас! И заявляет! Это ваш сын! И ваш внук! Он же и правнук для тех, кто давным-давно покинул этот мир! И сейчас, может быть, они наблюдают за нами. И что же они видят? А видят они вековую вражду. И взаимную неприязнь. Ту же самую, которая сгубила их, свела в могилу много лет назад. И горько им на небесах! – он возвысил свой командирский голос. И слова его гулко полетели к стенам, отражаясь в высоком куполе храма.

Ему показалось, что в эти секунды, словно ожили лики святых и тоже с укоризною глядят на кучку казаков и казачек, застывших посреди просторного храма. И он продолжил:

– Потому что нет сейчас единомыслия между нашим народом!

Отец Анатолий сделал паузу, вглядываясь в лица генерала, атамана, их жен. И увидел, как тупят, опускают они глаза перед словами правды.

– Это ваш сын! Это ваш внук! Ваш правнук! Ваша плоть и кровь! И он не красный и не белый! Так как вы его будете делить? Разрубите на части?

Постоял, подержал паузу:

– Может, хватит уже крови? Хватит споров? И раздора! Мы все – русские! Мы все – казаки! И это наша общая история, какой бы горькой она ни была. Было время. Исчадия ада внесли раздор в наш народ. Но то время прошло. И сказано в Писании: время разбрасывать камни. И время собирать камни. Вот сейчас оно и пришло. Много лет назад великий казачий поэт Туроверов написал такие стихи, – отец Анатолий набрал воздуху и громко с выражением начал декламировать:

 
Перегорит костер и перетлеет, —
Земле нужна холодная зола.
Уже никто напомнить не посмеет
О странных днях бесчисленного зла.
Нет, не мученьями, страданьями и кровью —
Утратою горчайшей из утрат:
Мы расплатились братскою любовью
С тобой, мой незнакомый брат.
С тобой, мой враг, под кличкою «товарищ»,
Встречались мы, наверное, не раз.
Меня Господь спасал среди пожарищ
Да и тебя Господь не там ли спас?
Обоих нас вела рука Господня,
Когда, почуяв смертную тоску,
Я, весь в крови, ронял свои поводья,
А ты в крови склонялся на луку.
Тогда с тобой мы что-то проглядели,
Смотри, чтоб нам опять не проглядеть:
Не для того ль мы оба уцелели,
Чтоб вместе за Отчизну умереть?
 

Он закончил. И в храме повисла тишина.

– Думайте, братья! Крепко думайте!

Отец Анатолий молча передал ребенка Дарье. И, повернувшись, стал закрывать Царские врата. А потом прошел в алтарь.

Народ потихоньку-потихоньку потянулся из храма. Приходили они по отдельности. А уходили вроде бы все вместе…

* * *

День окончен. За окном догорает осенняя заря. Он сидит на стуле у себя в курене. Задумчиво пьет чай.

Кажется, все. Завтра он уезжает из станицы. Возвращается в монастырь. К привычной и размеренной жизни. Потому что сегодня наконец вернулся после долгого отсутствия и лечения в клиниках и санаториях отец Петр. И теперь пускай он продолжает свое служение.

Роман сказал, что отвезет его. И ему осталось только лечь спать.

Отец Анатолий вышел на крыльцо. Постоять. Подышать замечательным воздухом.

Тишина. Только ветер чуть колышет степные ковыли да слегка путает ветки деревьев. Раздевает их, сбрасывает пожелтевшую листву наземь. Шуршит ею у стены. Пытается, как дворник, собрать ее в кучки. Смести в уголки.

Небо чистое. Ясное. На нем проступают яркие-яркие в этих степных краях звезды. Далеко, на другом берегу Тихого Дона, виден столб света. Отец Анатолий знает, что там за лето построили какую-то гигантскую ферму, на которой разводят мясных бычков. Новая жизнь неумолимо наступает, захватывая и эти края.

Все течет. Все меняется.

Неторопливый ход его мыслей прерывает тихий звон за спиной. Это пришло какое-то сообщение на телефон.

Он возвращается в дом. Смотрит на экран. И видит знакомый номер. Открывает эсэмэску и читает:

«У тебя будет сын! Мария».