Текст книги "Дом геологов. Произведения 1992 года"

II

 
– Путник, что ищешь ты в этой раскаленной, выжженной пустыне?
– То, что дороже всего на свете – воду!
– Безумец! Но в твоей стране текли полноводные реки, шумело море, плескались озера!
– Именно поэтому я не смог найти там воды…
Н. Ф. Креш
 

Радик был охвачен азартом битвы: он сжимал в руке тяжелый черенок от хоккейной клюшки, разил им направо и налево, отражая удары арматурных прутов. Бой закипал нешуточный, руководители противников недавно вышли из тюрьмы, и, по слухам, головорезами были отчаянными и людьми, терять которым совершенно нечего. Войско, пришедшее невесть откуда, было низколобым, широкоплечим, угрюмым и спаянным железной дисциплиной, которая и не снилась сонным людям Коробки, державшейся на личном удальстве и отваге воинов. Да и оружие у иноземцев было куда более убойным.

– Спокойно! – сказал себе Радик – Мы их побъем…

И с криком Ура!!! рванулся в бой в первой шеренге. Коробка ударила отборными силами, с размаху: сбоку Радика прикрывал боксер в мягком шлеме, с другого – чуть поодаль – мускулистый парень со щитком на груди и острым колом в руках. Радик навсегда запомнил, как загудела под ногами старая площадь, когда он побежал на неведомого противника, все ускоряя бег, словно взлетающий аэроплан, и громче изрыгая истерический крик. Но чем громче он кричал, тем хуже слышал себя. Серая стена вражеской армады не бросилась, как это бывало, навстречу, а осталась стоять. В этом было что-то беззащитное, и в то же время угрожающее. Но Радик чувствовал, что ненависти в душе у него нет и что он глубоко равнодушен к судьбе противника. Когда они добежали, серая толпа разом ощетинилась длинными древками, разом став недосягаемой. Парень в щитке столкнулся грудью с древком, упал, его наотмашь ударили по голове…

– Вперед! – бросил Радик, не оглядываясь. Он боялся оглянуться и увидеть, что сзади никого нет. Но топот, стон мостовой свидетельствовал, что Коробка идет за ним. Тело его интуитивно приняло единственно правильное решение. Радик прянул, тяжестью своей пригнув копья к земле, сзади навалился еще кто-то и древки в руках фаланги стали бессмысленными. Радик ударил копейщика по напуганному лицу, хрустнули челюсти, брызнула кровь. Со стоном копейщик рухнул, образовав брешь в фаланге. Но во втором ряду стояли люди со стальными трубами. Сразу трое бросились к Радику, он едва отразил удары и сделал коронный свой жест – колющий удар, ткнул кому-то под печень. Боксер под боком разделался со своими врагами, ударил одного из радиковских. Радик достал третьего и весело подмигнул боксеру. Копейщики, которых повсеместно избивали, скрылись за спинами трубоносцев, и началась свальная рукопашная. Вокруг Радика и Боксера сложилась небольшая группа: два брата в оранжевый гетрах, бородатый студент, человек в десантной спецовке. Все держались шестиугольником, спина к спине – словно молекула бензола, и в структуре этой молекулы был залог ее нерастворимости.

Дрались отчаянно, сокрушая серых невзрачных противников. Стоял грохот, вой и стон, серые повсюду гибли, но, что странно – не отступали. Они стояли, словно вкопанные, и казалось, что позади их ждет нечто более страшное, чем вся сила Коробки.

– Вот так – счастливо улыбнулся боксер – Вот так мы били когда-то градусник и волну!

– Я не помню! – ответил Радик – Я тогда еще пешком под стол ходил!

Бородач, закрывавший боксеру спину, захохотал. И тут случилось неожиданное: шестерка Радика прошла вражескую фалангу насквозь. Крепкий человек со шрамом на лице, с руками, обезображенными татуировкой стоял один позади фаланги. При виде Радиковой дружины лицо его исказилось, он отступил на два шага назад.

– Главарь? – спросил Радик.

– Похож! – кивнул Боксер – Сдается мне, это Зек!

– Либа! – закричал истерично Зек, отступая еще дальше – Либа, сюда, резервы, охрану!

Вывернулся смазливый женоподобный парень с такими же наполненными ужасом глазами.

– О, гляньте! – захохотал Бородач – Тут и сожитель его!

Радик с товарищами бросился на Зека, но охрана уже появилась и с растерянными лицами преградила дорогу. Радик ниспроверг одного, другого. Тут кто-то изловчился и всадил огромный нож под лопатку Боксеру. Боксер осел на колени, блеванул кровью и повалился набок.

– Гады! – взвыл Радик и ударил так, что хрустнул чей-то череп – Гады!

Но тут отборные силы серых вывернули из-за угла и ударили в спину атакующей Коробки. Это было внезапно и убийственно: резервы Коробка не оставляла. Те, кто стоял в тылу, оказались на переднем крае, все войско Коробки было окружено. Радик, видя бедственное положение, бежал, свернул в переулок. Там он услышал шаги за спиной. Радику подумалось, что это кто-то из Коробки, он оглянулся и увидел Зека, Либу и еще четырех громил.

– Ну что, друг! – сказал тот голосом, не обещавшим ничего хорошего – Ты меня напугал, теперь моя очередь!

– Это охота! – добавил Либа – Беги, пока можешь!

И Радик побежал…

* * *

Смайк и Леха-Приколист пошли делать Радику подлянку. Они спускались по лестницам на цыпочках, держа в руке две палки, между которыми был растянул транспорант: Долой милитаризм!. Так они дошли до обтянутой черной кожей двери Радика и, размахивая возле нее кулаками, принялись орать:

– Солнечному миру – да, да, да!

Ядерному взрыву – нет! Нет! Нет!

Когда пенсионеры всего подъезда проявили живое участие к происходящему, забаву пришлось прекратить. Но разве может иссякнуть фантазия человеческая? С ловкостью фокусника Леха извлек из кармана куриное яйцо и шприц, когда-то бывший одноразовым.

– Вот! – объявил Леха – Нужно всадить в шприц белок… Только осторожнее, чтобы не попал желток…

Он проделал это и всадил иголку в дермонтин двери.

– Выпускаем белок под кожу… Ну вот! Через два дня здесь будет вонять, как летом в морге… Придется дермонтин отдирать…

– Давай вот сюда, пониже вколем! – горя от нетерпения, предложил Смайк. Вот за этой-то душещипательной сценой, когда два негодяя, задрав зады делали падлу, внизу хлопнула дверь и послышались торопливые шаги Радика.

– Давай-ка наверх! – шепнул Леха Смайку, и они, подхватив свой кумачевый лозунг, скрылись. Вбежал Радик, растрепанный и взмыленный, дрожащими руками попытался вставить ключ в замочную скважину. Вскоре показались и преследователи Радика – впереди Зек. Он не знал ни усталости ни одышки, догоняя своих жертв с хладнокровием автомата. Ударом пудового кулака он отбросил Радика от двери. Его подручные преградили все пути к отступлению.

– Либа! – бросил через плечо Зек – Подай нож; охота сегодня оказалась короткой!

Радик полулежал, вдавив голову между прутьев перил, и слизывал языком текшую из губы кровь. Он потянулся к лежавшей неподалеку своей палке, но окованный бот ударил его по зубам, и Радик бессильно откинулся в сторону. Дверь внизу хлопнула снова и в подъезд вбежала Ольга Логии. Она бросилась к Зеку и, обхватив его за плечи, закричала:

– Не надо, слышишь! Не делай этого, Зек!

Зек – мягко, насколько умел – отстранил ее и передал в руки Либе.

– О, дьявол, какая удача! – хищно облизнулся он – Я никак не могу понять, кто пользуется моей девочкой, а это оказывается кабанчик на моей же охоте!

Радик презрительно плюнул на бот серого воина, ударившего его по зубам.

– Она моя! – свирепо выдавила Радикова глотка – Убирайся на свои нары, лагерная крыса!

Пока сторож оттирал ботинок, а глотка Радика изрыгала проклятия, рука его незаметно оказалась возле палки. Пальцы сжались вокруг четырех ее граней, Радик ударил молниеносно и точно, отомстив за потрясенную челюсть разбитым коленом. Сторож упал, ругаясь, когда нецензурно, а когда и нечленораздельно. Радик вскочил. Зек побагровел от ярости. Он сжимал в руке огромный тесак.

– Ну иди, иди сюда! – взревел он – Я выпущу тебе кишки, ублюдок!

– А у меня все равно длиннее! – спокойно ответил Радик и ударил Зека куда-то между шеей и ключицей. Зек попытался устоять, но осел от невыносимой боли, втягивая воздух, словно рыба на берегу. Либа бросился на помощь хозяину, швырнув Лори на пол. Ольга пронзительно закричала. Радик обернулся и наотмашь, всем корпусом регулируя палку, ударил Либу по лицу. Тщедушное тело Либы отлетело в сторону, словно стружка от пилорамы. Но мгновения передышки было достаточно Зеку, чтобы воспрянуть. Он прянул, ударил ножом в пустоту, но успел уклониться от второго удар. Радик прижал его к стене, готовя последний удар, замахнулся… Сзади его ударили стальной трубой. Радик покачнулся, выронил оружие. Лори лежала на бетонированной лестнице ничком, неподвижно, и кровь просачивалась из-под ее лица. Стало тихо, лишь сопел Зек, поскуливал Либа. Пришедший в себя Радиков сторож одной рукой потирал колено, а другой – воровато скользнул Лори под юбку… Зек поднял нож, шагнул к Радику. Он поднял голову Радика за волосы, подставил лезвие к горлу и на губах его заиграла стылая, слюнявая улыбка садиста.

– Я дам тебе высшее благо… – заговорил он, касаясь ножом кожи Радика – Все страдания человеческие происходят от несвободы; всякий труд нам в радость, если только он не навязан другим. И чтобы стать счастливым, нужно избавляться от тиранов. Но что толку избавится от внешний диктаторов, когда внутри человека есть больные зубы, гнилая печень, прохудившийся желудок? Бежать от несвободы можно лишь в объятия сатаны!

– Тебе там будет куда приятнее! – громом прогремел над Зеком чей-то голос. Вниз спустился Леха-Приколист.

– Тебе чего здесь нужно, козел? – спросил Зек, поднимаясь и направляя тесак в сторону Лехи.

– Немногое! – холодно усмехнулся Леха – Собери свою падаль и беги отсюда!

Серый воин, предательски ударивший Радика, опять подбирался сзади. Но Смайк был начеку, взмахнул дубинкой с обрывком пацифистского лозунга и уложил серого замертво.

– Очнется! – успокоительно сказал Леха Зеку – За одного битого двух небитых дают!

В ярости, слепой и беспощадной, Зек, подобно носорогу, бросился на Леху. Тот отошел в сторону, Зек проскочил мимо и получил увесистый удар от Смайка. Леха достал из кармана небольшой пузырек, отвинтил крышку и вывалил на ладонь серебристую подрагивающую массу.

– Это ртуть! – просветил он окружающих – Ты пойдешь к сатане, но не бегом, а ползком! Вначале я ткну тебе в рожу ртутью, а потом ты пойдешь домой!

Угрожающе он двинулся на Зека.

– Сумасшедший! – прошептал тот – Сумасшедший… – сполз на лестницу и бежал. Ковыляя, его сподвижники последовали за ним. Радик приводил в чувство Лори. Леха повернулся к Смайку с серебристым студнем в руке.

– Правда, похоже на ртуть?

Смайк, улыбаясь, кивнул.

– Это я спер у дантистов! – продолжил ободрены Леха – Точная копия ртути, только не сворачивается в шарики, а вот… если растирать, становится серебряной краской…

Смайк посмотрел на пятно, оставшееся на Лехиной ладони, вспомнил Креша.

– Никому не скажу, что как из задницы вынуто! – пробормотал он.

– Применяется, кажется, в зубопротезировании! – радостно закончил Леха.

– Ей нужна помощь – требовательно вскричал Радик, сжимая в ладонях узкое лицо Лори. Он то хлопал ее по щекам, то принимался делать искусственное дыхание, то массаж сердца. Лори уже очнулась, но не торопилась приходить в себя: лечебно-оздоровительные мероприятия Радика забавляли ее. Леха смотрел вокруг вдумчивым взглядом философа, то ли глядя сквозь вещи, то ли взирая в корень их.

– Беги, вызови скорую помощь! – закричал на него Радик.

– Да вы не волнуйтесь! – изрек Леха – Это все перманентно…

III

 
Я недавно увидел ларек, торгующий иконами и крестами. Огромное деревянное распятие висело там. – А почему бы не создать набор Сделай сам? – подумал я – Христа отдельно, крест отдельно? Почему однажды проданный на этой Земле продается вечно? – Скажите – спросил я у продавца – Сколько стоит распятие?
– Тридцать рублей! – ответили мне.
– Н-да! – подумал я – Бюрократия порождает властных фарисеев, рынок – продажных Иуд; и только вечно продаваемый Господь знает, что лучше…
Н. Ф. Креш
 

Ваня Погорелец залепливал пластырем раны Радика, вытирал ваткой ссадину на лице Лори, а Креш сидел в стороне и причитал:

– …И вот эта парочка заставляет меня врачевать! Что вы хотите от меня, люди? Я устал, я чувствую себя выкипившем чайником; то, что раньше заставляло клокотать мою душу, нынче только подплавляет мне задницу!

Радик и Лори хохотали и потешались над ним, как безумные. Лори достала из полуразорванной сумочки зеркало, заглянула в него.

– Ох! – кокетливо удивилась она – Радик, ты совсем не будешь меня теперь любить!

Радик в ответ порывисто обнял ее, поцеловал, жадно укусив за губу, заставив вновь ворчать замолкнувшего было Креша.

– Ханжество – это завитсь! – заметил Креш – Но разврат – это эгоизм! Дети мои, не будьте эгоистичными по отношению к окружающим!

В ответ на это Радик и Лори только крепче сжали объятия.

– Посмотри, как их приплюснуло! – сказал Смайк Лехе.

Они подглядывали исподтишка, хотя никто их не выгонял.

– Да, их как прессом слепило! – продолжал Арсений коварно.

– Они теперь кровные братья! – кивнул головой Леха – Не удивлюсь, если они выйдут отсюда сиамскими близнецами!

Он снова заглянул в комнату, где Радик умильно глядел на Лори, гладил ее плечи и колени, и изредка звонко чмокал ее в щеку.

– Они так чавкают – заметил Леха – Что у меня желудочный сок разыгрался; пойдем-ка Креша втихаря экспроприируем…

– Всухую не пойдет! – покачал головой Смайк – Нужно обмыть!

– Бутылку тоже экспроприируем! А что такого? Мы будем трезвыми ходить, а у него все полки квазизаняты!

Крадучись, они пробрались в другую комнату и занялись поисками бутылочного склада. По Крешеву обычаю он мог оказаться где угодно. Но, как ни странно, нигде не оказывался. Осмотрев все возможные и невозможные места, экспроприаторы решились залезть в пыльную дыру под шкафом. Пошывырявшись там рукой, Смайк достал бархатную от грязи колбу, потом другую, потом штатив с пробирками.

– Итак – гордо сказал он – Посуда есть, уже полдела! Выпьем за победу!

Леха просунул руку дальше и достал банку с заспиртованной лягушкой.

– Смайк – спросил он – Ты умеешь открывать пивные банки?

– Умею! – кивнул Смайк. Леха протянул ему лягушку.

– Тогда на, открой!

Он понюхал вскрытую банку.

– Пахнет почти как денатурат! – оптимистично заметил Смайк.

– Пошли на кухню, дегустатор! – ухмыльнулся Леха – Поищем закусон!

Неизвестно, выпили ли они лягушачий спирт, или вылили в раковину, но когда Леха раздобыл добавочную бутылку, Смайк поставил на стол пустую банку с окончательно обнаженной и облезающей лягушкой. На воздухе она начала разлагаться на глазах.

– Для аппетиту! – удовлетворенно заметил Смайк. Они извлекли из кухонного шкафчика банку соленых огурцов и черешню третьей свежести, удовлетворенно захрумкали, сплевывали косточки.

– Леха! – сказал через минуту Смайк – Запомни: плевать на стол, как я, неприлично!

И вытер руки занавеской. Вскоре на кухню зачем-то пришел Креш, глянул на Смайка и Леху – и позабыл, зачем пришел.

– А… а… – начал он, борясь с онемевшим языком – Леша… Вы что тут делаете, уродцы?

– Да так, знаешь… – махнул рукой Леха – Критикуем политическую экономию!

Он пригласил хозяина покритиковать вместе с ними. Креш вначале сердито отнекивался, но потом растаял и уселся за стол.

– Да ты приземляйся! – по-свойски махнул Леха – Чувствуй себя, как дома!

– Спасибо! – саркастически сгримасничал Креш. Они пропустили по первой колбочке, потом по второй, а к третьей уже растворилась злоба, растаяли заботы, и все общество затянуло по старой памяти:

Меж высоких хлебов затерялося

Небогатое наше село

Горе горькое по миру шлялося

И на нас невзначай набрело.

Форточка была открыта, впуская в себя свежее дыхание дня, а хлебзавод неподалеку пыхтел пряными и сладкими пшеничными парами. На кухне появился Ваня Погорелец. Радик и Лори убедили его, что смотреть на певунов необыкновенно интересно, и выставили за дверь комнаты…

Ох, беда приключилася страшная

Мы такой не знавали вовек

Как у нас, голова бесшабашная

Застрелился чужой человек

– Да, да! – всхлипывал Креш, утирая красные глаза – Мы боимся смерти и боимся чужих людей, забывая, что и то и другое заключено в нас самих! Ведь жизнь – это память, а мы забываем каждую секунду, а оттого и через смерть каждую секунду проходим! А, умирая, сами для себя становимся чужими людьми; разве я, например, похож на того горящего мыслью юнца, вступавшего в жизнь под именем Креша? Разве не истлел он давно в могиле?! Когда мне становится страшно смерти, я сажусь читать детские свои рукописи и понимаю, что смерти не нужно бояться: ведь жизнь – и есть смерть; я понимаю, что много раз уже умирал!

– И стагнация проходит? – полюбопытствовал Леха, обкусывая огурец. Креш поначалу не понял, а поняв, грустно усмехнулся.

– Увы! Становится еще страшнее…

– Да! – вмешался в разговор Смайк – Такова уж видно судьба нашего поколения! Мечемся, как слепые котята. Вот я на днях сконструировал новую катапульту, испытал ее – а камень попал по зеркалу в прихожей. И вот оно – все как есть падает, а я пытаюсь увидеть в нем свое отражение… отражение в осколках; технически невозможно – а я пытаюсь…

Смайк нес еще какую-то чушь – бережно, как носят лишь младенцев, а Ваня стоял у окна, слушал и смотрел в мир. Бушевал восточный ветер, несший на крыльях холода из Сибири. Он срывал листья, ломал ветки и заставлял хилые городские деревца стенать и метаться. Он нес запах мусорной гари, дрожжей и теста, ароматы цветов, а то вдруг прихватывал кусок маслянистых испарений с побелки. Ване казалось, что вихрь сдувает прежнюю жизнь, без разбору сбивая в кучу и лепестки цветов, и вонючий мусор. Под гору катилось все, что избрало нелегкую судьбу перекати-поля, все, что не пустило глубоких корней. Погорелец захлопнул форточку и видя, что все взгляды повернулись к нему, объяснил:

– Дует. Видно, уходит тепло, скоро зима!

* * *

– Почему бы не начать мне делать добрые дела? – подумал однажды Румелин – То-то обрадуется общество, видя, что я взялся за ум!

Оглянувшись вокруг себя, он увидел пыльные половики, свалил их в груду. Чихая, но овеянный идеей, он снес все это богатство во двор и развесил на турниках. Но уже после первых ударов выбивалкой, Кир заметил, что никто не радуется. Удары были почему-то чересчур гулкими и громкими. Взглянув на часы, Кир понял, почему: время было пол-второго ночи… Он все продолжал бить выбивалкой, и в темных окнах вспыхнул свет. Из форточек высовывались лохматые головы, пронзительно орали что-то несуразное, чем будили своих соседей. Среди всех возмущенных голосов громче всех, разумеется, выделялся скандалистский голос Онуфриева.

– Ладно, ладно! – закричал оппонентам Кир – Я буду только веником стряхивать!

Зыбкий гражданский мир восстановился, и окна погасли. Ночь вновь стала целомудренно-спокойной. Но во тьме уже раздалось хлюпающее сопение, прерываемое шмыганием и сморканием. Это Леха-Приколист понес выносить мусорное ведро. Он высыпал всю гадость в помятый контейнер и уже собрался уходить, но обнаружил, что газета, пропитанная липкими помоями, прицепилась к днищу ведра. Тогда он стал быть ведром по контейнеру, распространяя вокруг себя густой благовест. На газету это не произвело впечатления, но зато какая гамма эмоций обрушилась на жителей близлежащих домов! Ведь они полагали, что безобразничает один человек.

– Если ты, недоносок, не прекратишь – кричал Онуфриев, выражая волю большинства – Я заряжу двустволку и всажу тебе в задницу пачку соли!

Леха угомонился и выковырял газету палочкой. Он ушел домой, а Кир продолжал по-мышиному ширкать веником. Увлекшись своими половиками, он не заметил группу спортивного вида молодцев. Будь на его месте Радик, в лицах приближавшихся людей были бы отмечены лица ярых врагов Коробки. Но Румелин не подозревал ничего, даже когда его окружили. Огромный узкоглазый детина с играющими под тонкой одеждой мускулами выступил вперед.

– Я – Бабай! – тяжелым голосом сказал он, ожидая, очевидно, удивления и низкопоклонства. Но Кир только приветливо улыбнулся, протянул руку.

– А я – Кирилл Румелин! – с той же важностью отвечал он.

– Какое мне дело до твоего жалкого имени, до тебя самого, слизняк? – спросил Бабай, презрительно выпятив нижнюю губу.

– Хм! – усмехнулся Кир – Но кого ты надеялся найти тут, кроме меня, в такое время?

Бабай не любил и не умел долго препираться. Его стальной кулак сжался вокруг полосатого огрызка, который Румелин называл галстуком, дернул несколько раз – и Кир затрясся, словно в пятки ему всадили электроды.

– Ну вот что – заговорил Бабай басом – Наши ребята шуток не любят! Два слова, и перо в ребро! Передай своим, что обид мы не прощаем, так что пусть ждут гостей! Кстати и раскошелиться придется – мы поиздержались в боях. Коробки больше нет, так что мы теперь ваше государство, ваши хозяева!

– Так может, вас удовлетворит та дань, которую мы платим Коробке? – прохрипел задыхающийся Румелин. Бабай немного освободил его, в азиатских глазах блеснул алчный огонек.

– А сколько вы платили Коробке?

– Да ничего не платили! – наивно пожал плечами Кир. Воспользовавшись тем, что Бабай остолбенел, Румелин освободился окончательно и отошел к своим половикам.

– ну я не понял… козел… – заикаясь, начал Бабай, скрывая свою обезоруженность – Ты че… плохо соображаешь… совсем дебил…

– Есть грех! – улыбнулся Кир и даже в темноте различил, как побелело смуглое лицо Бабая. Где-то щелкнуло лезвие финки.

– Шли бы вы, мужики! – сплюнул Румелин – У меня ведь выбивалка!

Долго крепились и дулись люди Бабая, но тут откровенно рассмеялись.

– Ну давай, давай, нападай! – взревел озверевший до предела Бабай – Раскрои мне череп! Давай!

Он угрожающе надвигался

– Или ты еще что скажешь, трепач?!

– Что я могу сказать? – пробормотал презрительно Кир – Куча раздолбаев!

Бабай не выдержал и бросился: он не боялся хрупкой пластмассовой выбивалки. Он не знал, что у нее свинцовая рукоятка. Кир пригрел Бабая по лбу, тот рухнул, как подкошенный стебель. После этого Румелин со всей силы ударил выбивалкой по половикам, потом еще и еще – и бурливое эхо наполнило двор. Кир был похож на волшебника, вхмахнувшего волшебной палочкой. Во всех домах вспыхнул свет, грянули выстрелы двустволок, матерные ругательства, со всех сторон полетели тяжелые предметы. Румелин отскочил подальше и забрался под пустой мусорный ящик, а вот кучное бабаево скопление обожгло соляной дробью. Мечась в беспорядке, серые заорали благим матом, не зная, что стрелки ориентируются по голосу. Дело кончилось так: пришельцы подхватили своего Бабая за руки и за ноги, словно последнего пропойцу в вытрезвителе, и бежали прочь. А Румелин, не понятый и не принятый, собрал свои коврики и поплелся к себе в подъезд. Это было небезопасно для задумчивого человека: в подъезде сразу начинались две лестницы: одна наверх, к квартирам, а другая – вниз, в подвал. Тот, кто заходил в подъезд в первый раз непременно кубарем скатывался вниз, под дружный смех провожатых: ведь в подъезде всегда было темно, как у негра в шалаше.

– Н-да! – подумал Кир лирично – Скоро зима, и начнется зимняя элегия; опять мороз и снег будут залетать в подвал, и повесят объявление с сердитым почерком: Закрывайте дверь! Мерзнут овощи в подвале!. И я подставлю кирпичик, чтобы дверь не закрывалась… Или опять сниму ее с петель!

В подвале была и румелинская комнатушка, и в ней тоже мерзли овощи. Но разве жалко своего на общие дело?!