Текст книги "Скелет в шкафу"

Прощай же, моя дорогая Шарлотта. Хотя я ни словом не обмолвилась о несчастье, постигшем твою сестру, надеюсь, ты поверишь, что я ей от всей души сочувствую и нисколько не сомневаюсь, что здоровый дух Бристоля навсегда вычеркнет Генри из ее памяти.

Любящая тебя М. Л.

Письмо четвертое

Мисс Ш. Латтрелл – мисс М. Лесли

Бристоль, 21 февраля

Дорогая Пегги,

только что получила твое письмо, которое долгое время пролежало в Сассексе и только теперь дошло сюда, в Бристоль. Очень благодарна тебе за подробный и обстоятельный рассказ о том, как Лесли познакомился с Луизой, как полюбил ее и на ней женился. Всю эту историю я прочитала с большим удовольствием, хотя рассказываешь ты ее не впервые.

По счастью, кладовая наша уже почти опустела – мы дали распоряжение слугам есть как можно больше самим и вдобавок призвать на помощь еще двух-трех поденных работниц. С собой в Бристоль мы взяли холодный пирог с курятиной, холодную индейку, холодный язык, пол-дюжины студней и все это меньше чем за два дня после нашего приезда, с помощью нашей хозяйки, ее мужа и их троих детей с аппетитом прикончили. Бедняжка Элоиза по-прежнему настолько ко всему безразлична, что, сдается мне, здоровый бристольский климат не сумел покамест вычеркнуть бедного Генри из ее памяти.

Ты спрашиваешь, хороша ли собой, мила ли твоя мачеха. Попробую тебе ее описать. Она весьма небольшого роста и очень хорошо сложена; бледна от природы, но сильно румянит щеки; у нее красивые глаза и красивые зубы, что она не преминет продемонстрировать, как только тебя увидит, и вообще очень собой недурна. Она на редкость добронравна – особенно когда ей не перечат, и очень оживлена, когда не хандрит. От природы она сумасбродна и не слишком жеманна; она никогда ничего не читает, кроме писем, которые получает от меня, и никогда ничего не пишет, кроме ответных писем мне же. Она играет, поет и танцует, однако никакого пристрастия ни к игре, ни к пению, ни к танцам не питает, хотя и утверждает, что любит все это до чрезвычайности. Ты, должно быть, удивлена, что та, о ком я говорю без особого чувства, является моей ближайшей подругой. Сказать по правде, дружба наша – скорее следствие ее каприза, чем моего расположения. Мы провели вместе два или три дня в Беркшире у одной дамы, нашей общей знакомой… Быть может, оттого, что погода стояла отвратительная, да и общество было на редкость скучным, она вдруг воспылала ко мне безумной симпатией, каковая вскоре переросла в настоящую дружбу, – с этой поры мы и вступили в переписку. Вполне возможно, сейчас я ей так же надоела, как и она мне, – но, поскольку она слишком вежлива, а я слишком хорошо воспитана, чтобы в этом признаться, письма наши по-прежнему столь же регулярны и восторженны, как и прежде, а взаимная привязанность ничуть не менее искренна, чем в самом начале наших отношений. Коль скоро рассеянная жизнь Лондона и Брайтхелмстоуна ей по душе, желание увидеть тебя с сестрой едва ли в скором времени подвигнет ее отказаться от светских удовольствий ради посещения старинного мрачного замка, в котором вы обитаете. Правда, если она сочтет, что слишком много развлечений дурно сказываются на ее самочувствии, она сможет, пожалуй, найти в себе силы совершить путешествие в Шотландию в надежде если не весело провести время, то хотя бы поправить пошатнувшееся здоровье. Боюсь, твои опасения, связанные с сумасбродством отца, наследством, драгоценностями твоей матушки и положением в семье старшей сестры, не лишены оснований. У моей подруги есть свои четыре тысячи фунтов, однако на наряды и развлечения она тратит ежегодно немногим меньше, да и рассчитывать на то, что она постарается уговорить сэра Джорджа переменить образ жизни, к которому он так привык, увы, не приходится. А стало быть, ты должна быть довольна, если получишь хоть что-нибудь. Что же до матушкиных драгоценностей, то они тоже, вне всяких сомнений, достанутся твоей мачехе, и есть все основания полагать, что отныне восседать во главе стола будет не твоя сестра, а леди Сьюзен. Боюсь, впрочем, разговор обо всем этом тебя расстраивает, а потому не стану больше на эту тему распространяться…

Из-за недомогания Элоизы мы прибыли в Бристоль в самое неподходящее время года и за все время, что мы здесь, видели лишь одну приличную семью. Мистер и миссис Марло и в самом деле люди очень приятные, приехали они сюда из-за слабого здоровья своего сына, и, поскольку больше общаться решительно не с кем, мы с ними, естественно, очень сблизились: видимся почти ежедневно, а вчера провели вместе замечательный день, после чего славно поужинали – вот только телятина была недожарена и соусу не хватало остроты. Весь вечер я только и думала о том, как жаль, что готовила его не я… Вместе с четой Марло находится в Бристоле брат миссис Марло, мистер Кливленд; это славный и очень неглупый молодой человек. Я сказала Элоизе, чтобы она обратила на него внимание, однако мое предложение, по-моему, оставило ее равнодушной. Очень бы хотелось поскорей выдать сестру замуж, тем более за такого состоятельного человека, как Кливленд. Быть может, тебя удивляет, отчего это я так пекусь о том, чтобы устроить жизнь сестры, а не свою собственную. Скажу тебе откровенно: свою роль я вижу лишь в устройстве брачной церемонии и в подготовке свадебного ужина, а потому предпочитаю выдавать замуж других, ибо убеждена: когда настанет время идти замуж мне, у меня будет меньше времени на стряпню, чем теперь, когда женятся мои родственники и друзья.

Искренне твоя Ш. Л.

Письмо пятое

Мисс Маргарет Лесли – мисс Шарлотте Латтрелл

Замок Лесли, 18 марта

В тот же день, когда я получила твое последнее письмо, Матильде из Эдинбурга написал сэр Джордж. Он сообщил, что приезжает вечером следующего дня и будет иметь удовольствие лично представить нам леди Лесли. Известие это, как ты догадываешься, весьма нас удивило, ведь ты же писала, что ее светлость вряд ли отправится в Шотландию, тем более в разгар лондонского сезона. Так или иначе, наше дело – выразить восторг в связи с оказываемой нам честью, и мы решили было написать ответное письмо о том, с каким нетерпением мы ждем их приезда, но тут вдруг сообразили, что, раз они приезжают вечером следующего дня, письмо наше сэра Джорджа в Эдинбурге уже не застанет. В таком случае (сказали мы себе) пусть думают, что отсутствие ответа означает, что мы, как и положено, томимся счастливым ожиданием. В девять вечера следующего дня они и в самом деле прибыли в сопровождении одного из братьев леди Лесли. Внешность ее милости ты описала на редкость точно – мне не кажется, правда, что она так уж хороша собой. Верно, личико у нее довольно смазливое, однако в ее крошечной, миниатюрной фигурке есть что-то на удивление жалкое и неприметное; в сравнении с Матильдой и со мной, девушками крупными и статными, смотрится она сущей карлицей. Теперь, когда ее любопытство (и любопытство немалое, раз она решилась проделать более четырехсот миль) наконец полностью удовлетворено, она уже говорит о возвращении в Лондон и, представь, хочет, чтобы с ней вместе ехали и мы! Ответить на ее просьбу отказом мы не можем, ибо того же требует от нас батюшка и умоляет мистер Фицджеральд – бесспорно, один из самых приятных молодых людей, которых мне приходилось видеть. Когда именно мы отправляемся в путь, еще не решено, но в любом случае непременно возьмем с собой нашу крошку Луизу.

Прощай, моя дорогая Шарлотта. Матильда шлет тебе и Элоизе свои лучшие пожелания.

Всегда твоя М. Л.

Письмо шестое

Леди Лесли – мисс Шарлотте Латтрелл

Замок Лесли, 20 марта

Мы прибыли сюда, бесценный друг, недели две назад, и я уже от души раскаиваюсь, что променяла наш прелестный дом на Портмен-сквер на этот ветхий, заброшенный, мрачный замок, где ощущаешь себя брошенной в темницу пленницей. Стоит он на скале, и вид у него столь неприступный, что когда я увидела его издали, то решила, что нас будут подымать вверх на веревке, и искренне пожалела, что, поддавшись любопытству наконец-то увидеть своих «дочерей», обрекаю себя на такой рискованный и одновременно нелепый способ проникнуть в этот застенок. Однако, очутившись внутри столь жуткого сооружения, я стала утешать себя мыслью о том, что сейчас моему взору предстанут две очаровательные особы, какими мне описывали в Эдинбурге сестер Лесли, и ко мне вновь вернется хорошее настроение. Увы, разочарование поджидало меня и здесь. Матильда и Маргарет Лесли – очень крупны, это высокие мужеподобные и довольно чудные девицы – таким, как они, только и жить в этом гигантском и нелепом замке. Жаль, моя дорогая Шарлотта, что ты не видела этих шотландских великанш, – уверена, они бы напутали тебя до полусмерти. Зато, по контрасту с ними, я смотрюсь еще лучше, поэтому я пригласила их сопровождать меня в Лондон, где я окажусь, вероятнее всего, недели через две. Кроме этих двух «очаровательных» особ, живет здесь маленькая веселая обезьянка – по-видимому, их родственница. Они рассказали мне, кто она такая, и даже поведали длинную, слезливую историю о ее отце и некой загадочной мисс, чье имя я в ту же минуту забыла. Терпеть не могу сплетен и на дух не переношу детей. С тех пор как я здесь, нам каждодневно наносят визиты какие-то местные недоумки с ужасающими, труднопроизносимыми шотландскими фамилиями. Они так любезны, так настойчиво приглашают к себе и обещают прийти снова, что я не удержалась и высказала им все, что о них думаю. Хочется надеяться, что больше я их не увижу. Впрочем, и в замке меня окружают личности столь нелепые, что просто ума не приложу, чем бы заняться. У этих девиц имеются ноты только шотландских мелодий, рисуют они только шотландские горы, читают только шотландские стихи – я же ненавижу все шотландское. В принципе, я могу полдня с удовольствием заниматься своим туалетом, но скажите, с какой стати мне наряжаться в этом доме, ведь здесь нет ни одного человека, которому бы я хотела понравиться?! Только что у меня произошел разговор с моим братом, в котором он грубо меня оскорбил и подробности которого, коль скоро писать больше не о чем, хочу Вам сообщить. Знайте же, что уже дней пять назад я заподозрила Уильяма в том, что он проявляет несомненный интерес к моей старшей падчерице. Откровенно говоря, будь я мужчиной, я бы в жизни не влюбилась в такую, как Матильда Лесли, что может быть хуже крупных женщин! Но коль скоро вкусы мужчин неисповедимы, да и сам Уильям без малого шести футов росту, нет ничего удивительного в том, что девушка таких размеров пришлась ему по вкусу. А поскольку я прекрасно отношусь к своему брату и очень бы не хотела видеть его несчастным, каковым он наверняка будет себя считать, если не женится на Матильде, и, поскольку я знаю, что его обстоятельства не позволят ему жениться на девушке без наследства, Матильда же целиком зависит от своего отца, который, насколько мне известно, не намерен – во всяком случае, теперь и без моего разрешения – ничего ей давать, – я сочла, что с моей стороны было бы благородно изложить брату все эти доводы, чтобы он сам решил, что ему лучше: подавить в себе эту страсть либо заплатить за любовь страданиями. И вот, оказавшись сегодня утром с ним наедине в одной из жутких старых комнат этого замка, я повела с ним откровенный разговор и начала так:

– Ну-с, мой дорогой Уильям, что ты думаешь об этих двух девицах? Они оказались гораздо миловиднее, чем я думала. Впрочем, ты сочтешь, что я пристрастна к дочерям своего мужа, и, наверно, будешь прав… Они и в самом деле так похожи на сэра Джорджа…

– Дорогая Сьюзен! – вскричал он, не скрывая своего изумления. – Неужели ты и в самом деле полагаешь, что у них есть хотя бы малейшее сходство со своим отцом?! Он ведь так нехорош собой!.. Ой, прости меня… Я совершенно забыл, с кем говорю…

– Пожалуйста, не извиняйся, – ответила я. – Всему миру известно, что сэр Джордж чудовищно уродлив. Уверяю тебя, я тоже всегда считала его безобразным.

– В отношении сэра Джорджа и его дочерей, – возразил Уильям, – ты говоришь удивительные вещи. В самом деле, не можешь же ты и в правду считать своего мужа таким уродом? Не верится также, чтобы ты действительно усматривала сходство между ним и обеими мисс Лесли, – по-моему, они совершенно на него не похожи и замечательно красивы.

– Даже если ты считаешь сестер красавицами, это вовсе не доказательство того, что красив и их отец, ведь если они абсолютно на него не похожи и при этом очень красивы, то получается, что он крайне невзрачен, не так ли?

– Вовсе нет, – ответил Уильям. – Ведь то, что красиво в женщине, в мужчине может быть отталкивающим.

– Но ведь ты же сам, возразила я, – всего несколько минут назад сказал, что собой он очень дурен.

– О мужской красоте мужчины судить не в состоянии! – воскликнул он.

– Нет на свете такого мужчины и такой женщины, которые бы сказали, что сэр Джордж хорош собой.

– Что ж, – сказал он, – не будем больше спорить о его внешности. То же, что ты думаешь о его дочерях, и в самом деле странно. Если я тебя правильно понял, ты сказала, что они оказались миловиднее, чем ты думала, не правда ли?

– А что, по-твоему, это не так?

– Мне кажется, что ты шутишь, когда говоришь о них такое. Неужели ты и впрямь не считаешь, что сестры Лесли очень красивые молодые женщины?

– О боже! Конечно нет! – вскричала я. – Я считаю их ужасными дурнушками!

– Дурнушками? – искренне удивился он. – Моя дорогая Сьюзен, прости, но это сущий вздор! Скажи, что именно тебе не нравится в их внешности?

– Нет ничего проще, – ответила я. – Давай начнем со старшей, с Матильды. Ты не передумал, Уильям? – И я хитро посмотрела на него, ибо мне хотелось его пристыдить.

– Они так похожи друг на друга, – сказал он, – что, по всей видимости, недостатки одной являются недостатками обеих.

– Так вот, начну с того, что обе они несообразно высокого роста!

– Во всяком случае, выше тебя, – сказал он ядовитой улыбочкой.

– Не знаю, – сказала я, – мне это не бросилось в глаза.

– Хотя они, – продолжал он, – и в самом деле выше среднего роста, и та и другая отлично сложены… И потом, ты не можешь не признать, глаза у них очень красивые.

– Про женщин подобных статей я бы никогда не сказала «отлично сложены». Что же до их глаз, то обе они такого исполинского роста, что мне пришлось бы встать на цыпочки, чтобы выяснить, красивые у них глаза или нет.

– Что ж, – ответил он, – может, и хорошо, что ты не стала вставать на цыпочки, – блеск их глаз мог бы тебя ослепить.

– Не то слово, – сказала я недрогнувшим голосом, ибо, поверь мне, моя дорогая Шарлотта, я ничуть не обиделась, хотя из того, что последовало, можно заключить, что Уильям с самого начала делал все возможное, чтобы меня обидеть. Подойдя ко мне и взяв меня за руку, он сказал:

– У тебя такой мрачный вид, Сьюзен, что мне кажется, я тебя обидел!

– Обидел?! Меня?! Дорогой брат, как ты только мог подумать такое?! – отпарировала я. – Вовсе нет! Уверяю тебя, я ничуть не удивлена, что ты столь рьяный ценитель красоты этих девушек…

– Имей в виду, – перебил меня Уильям, – наш спор о них еще не закончился. Что, скажи на милость, тебя не устраивает в их цвете лица?

– Они обе бледны, как привидения!

– Вот уж нет! Щеки у них всегда розовые, а после прогулки румянец еще ярче.

– Да, но когда идет дождь, а идет он в этой части света каждые полчаса, им остается лишь бегать взад-вперед по этим жутким, ветхим галереям, отчего особенно не раскраснеешься.

– Что ж, – ответил мой братец, не скрывая раздражения и глядя на меня сверху вниз, – даже если им и не хватает румянца, румянец этот, по крайней мере, не искусственный.

Это было уж слишком, дорогая Шарлотта. Я сразу же поняла, на что он намекал. Но ты-то знаешь, ты ведь не раз была свидетелем того, как часто я противилась румянам и сколько раз я говорила тебе, что терпеть их не могу. Я и сейчас отношусь к ним точно так же… Так вот, не желая выслушивать всю эту клевету, я немедленно вышла из комнаты и, запершись в своей комнате, села писать тебе это письмо. Какое же оно получилось длинное! Когда я вернусь в Лондон, не жди от меня столь же пространных посланий: писать письма, пусть даже Шарлотте Латтрелл, есть время только в замке Лесли! Издевательский взгляд Уильяма стоял у меня перед глазами, поэтому я никак не могла заставить себя дать ему совет относительно его увлечения Матильдой, отчего, собственно, я и завела сегодня этот разговор. Теперь же у меня не осталось никаких сомнений, что он питает к ней безумную страсть, а потому я не стану впредь приставать с советами ни к нему, ни к его пассии. Прощайте, моя дорогая.

Искренне Ваша Сьюзен Л.

Письмо седьмое

Мисс Ш. Латтрелл – мисс М. Лесли

Бристоль, 27 марта

Письма, которые я получила на этой неделе от тебя и от твоей мачехи, очень меня повеселили: вы обе, я вижу, ужасно завидуете красоте друг друга. Как странно, что две хорошенькие женщины, да еще мать и дочь, и дня не могут прожить под одной крышей, не испытывая взаимной ревности. Пойми: вы обе очень красивы, и довольно об этом. Вероятно, письмо это следует послать по адресу «Портмен-сквер», куда, надо полагать, вы уже приехали, о чем ты (как бы ни была велика твоя любовь к замку Лесли) наверняка ничуть не жалеешь. Что бы там ни говорили об изумрудной зелени полей и живописных сельских пейзажах, я всегда придерживалась того мнения, что Лондон с его развлечениями, должно быть, не так уж и плох, если оставаться в нем ненадолго, а потому была бы очень счастлива, если бы матушкин доход позволял привозить нас зимой в столицу. Больше же всего мне всегда хотелось попасть в Воксхолл, чтобы увидеть собственными глазами, в самом ли деле там, как нигде, умеют тонко нарезать холодную говядину. Сказать по правде, у меня есть подозрение, что мало кто умеет резать холодную говядину так, как это делаю я; а впрочем, было бы странно, если б после стольких усилий с моей стороны я этим искусством не овладела. Матушка всегда считала своей лучшей ученицей меня; батюшка же, покуда был жив, предпочитал Элоизу. И то сказать, более разных характеров, чем у нас с сестрой, не бывает. Мы обе любили читать, однако она предпочитала труды по истории, а я – кулинарные рецепты. Она любила рисовать, а я – ощипывать кур. Никто не мог лучше спеть песню, чем она; точно так же, как никто не может лучше испечь пирог, чем я… И так продолжалось до тех пор, пока мы не повзрослели. Изменилось только одно: всегдашние споры о том, чьи занятия предпочтительнее, более не ведутся. Мы уже давно договорились восхищаться занятиями друг друга; я всегда с удовольствием слушаю ее пение, она с не меньшим удовольствием поедает мои пироги. Так, во всяком случае, обстояло дело до того дня, когда в Сассексе объявился Генри Гарви. Прежде чем его тетушка обосновалась в наших краях, куда она, как тебе известно, переехала около года назад, его визиты к ней случались не часто, да и продолжались не слишком долго. Когда же она переехала в Холл, который находится неподалеку от нашего дома, визиты эти сделались куда более частыми и продолжительными. Это, как ты догадываешься, не могло понравиться миссис Диане, которая является заклятым врагом всего, что не благопристойно, всего того, что не соответствует правилам хорошего тона. Она была настолько недовольна поведением своего племянника, что я сама слышала, как она бросала ему в лицо такие обвинения, которые, не разговаривай он в эти минуты с Элоизой, наверняка бы очень его расстроили. В это время и произошли изменения в поведении моей сестры, о которых я вскользь упомянула. С этих пор она больше не соблюдала нашего с ней договора восхищаться трудами друг друга, и, хотя я, со своей стороны, с готовностью аплодировала любому сельскому танцу, который она исполняла, даже ее любимый пирог с голубятиной, мною испеченный, не вызывал у нее ни единого слова одобрения. Этого, конечно, было достаточно, чтобы вывести из себя любого, однако я оставалась хладнокровной, как заварной крем, и, замыслив отомстить, преисполнилась решимости молчать и ни в чем ее не упрекать. Мой план мести состоял в том, чтобы вести себя с сестрой точно так же, как и она со мной, и, даже если она напишет мой портрет или сыграет Мальбрука (единственную мелодию, которая мне по-настоящему нравилась), сказать ей всего лишь: «Спасибо, Элоиза». И это при том, что много лет подряд, что бы она ни играла, я то и дело выкрикивала: «Bravo, Bravissimo, Encore, Da capo, Allegretto, Con expression и Poco presto», а также многие другие чужеземные слова, которые, как уверяет Элоиза, выражают восхищение. Вероятно, так оно и есть; некоторые из них я вижу на каждой странице нотных альбомов – в этих словах, надо полагать, выразились истинные чувства композитора.

Свой план я осуществляла со всей дотошностью. Не могу сказать, что с успехом, ибо (увы!) молчание мое, когда она играла, как видно, ничуть ее не огорчало; напротив, однажды она даже сказала мне: «Знаешь, Шарлотта, я очень рада, что ты наконец отказалась от странной привычки то и дело аплодировать, когда я играю на клавесине. У меня от твоих аплодисментов и восторженных выкриков болит голова, да и у тебя самой начинает першить в горле. Очень тебе благодарна за то, что свое восхищение ты теперь держишь при себе».

Никогда не забуду своего весьма остроумного ответа. «Элоиза, – сказала я, – прошу тебя, не беспокойся. Впредь я всегда буду держать свое восхищение при себе и никогда не стану распространять его на тебя».

Это была самая резкая фраза из всех, какие я себе позволила. Нельзя сказать, что прежде я ни разу не испытывала желания съязвить, но тут – кажется, впервые в жизни – я не сдержалась.

По-моему, не было еще на свете двух молодых людей, что испытывали друг к другу большее чувство, чем Генри и Элоиза. Любовь твоего брата к мисс Бертон, возможно, и была более страстной, но уж никак не более сильной. А потому можешь себе представить, в какое состояние пришла моя сестра, когда он сыграл с ней такую шутку. Бедняжка! Она до сих пор с удивительным постоянством оплакивает его смерть, а ведь прошло уже больше полутора месяцев! Что ж, бывают люди, которые переживают подобные невзгоды тяжелее других… Из-за потери любимого она сделалась так слаба и чувствительна, что сегодня все утро проплакала только оттого, что расстается с миссис Марло, которая, вместе со своим мужем, братом и сыном, покидает Бристоль. Я, кстати, тоже огорчена, что они уезжают, ведь это единственная семья, с которой мы здесь сошлись, однако лить по этому поводу слезы у меня и в мыслях не было. Надо, впрочем, признать, что Элоиза и миссис Марло много времени проводили вместе, друг к другу привязались, а потому их слезы при расставании понять можно. Чета Марло направляется в Лондон, Кливленд их сопровождает. Ни я, ни Элоиза не можем за ними последовать – остается надеяться, что тебе и Матильде повезет больше. Когда придет наш черед покинуть Бристоль, сказать пока трудно: Элоиза по-прежнему хандрит и никуда ехать не хочет, а между тем ее пребывание здесь не пошло ей впрок. Надеюсь, что через пару недель наши планы прояснятся. Пока же остаюсь и пр.

твоя Шарлотта Латтрелл.

Письмо восьмое

Мисс Латтрелл – миссис Марло

Бристоль, 4 апреля

Очень обязана Вам, моя дорогая Эмма, за предложение переписываться, каковое предложение, льщу себя надеждой, следует воспринимать как свидетельство Вашей любви. Хочу Вас заверить, что переписываться с Вами для меня большая радость, и, насколько мне позволят здоровье и настроение, Вы найдете во мне постоянного и надежного корреспондента. Обещать, однако, что мои письма Вас развлекут, не могу: Вы достаточно хорошо знаете мою ситуацию, чтобы понимать: веселье мое было бы сейчас неуместно, да и неестественно. Ожидать от меня новостей не приходится: мы никого не видим и мало чем интересуемся. Не ждите от меня и сплетен, ибо по той же самой причине они до нас не доходят, а сочинять их мы не умеем… Словом, ждать от меня можно лишь тоскливых излияний разбитого сердца, что постоянно вспоминает недолгое счастье, выпавшее на его долю, и тяжко переносит нынешнее свое прозябание. Возможность писать Вам, говорить с Вами о моем безвозвратно потерянном Генри будет для меня несказанным счастьем – Вы же, при Вашей доброте, никогда, я знаю, не откажетесь прочесть те строки, написание которых так облегчило мое сердце. Прежде мне казалось, что заиметь друга, а вернее, подругу, которой я могла бы излить душу (моя сестра не в счет), никогда не будет предметом моих желаний. Как же я ошибалась! Шарлотта слишком поглощена перепиской сразу с двумя близкими подругами, чтобы уделить внимание мне, и надеюсь, Вы не сочтете мои слова по-девичьи восторженными, если я скажу, что уже давно мечтала завести ласковую и сострадательную подругу, которая бы выслушивала мои печальные истории, не пытаясь меня утешить, когда знакомство с Вами, близость, которая воспоследовала, и совершенно исключительное внимание, которое Вы мне уделили, позволили мне тешить себя надеждой, что интерес ко мне со временем перерастет в дружбу, которая, если только я не обманусь в своих чаяниях, явится величайшим счастьем, выпавшим на мою долю. Обнаружить, что подобные надежды сбылись, – это и в самом деле огромная и, пожалуй, единственная на сегодняшний день радость моей жизни. Я так слаба, что, будь Вы со мной, Вы бы наверняка уговорили меня прекратить писать, что, дабы на деле доказать Вам свою любовь, я и делаю. Остаюсь, моя дорогая Эмма, Вашим искренним другом.

Э. Л.

Письмо девятое

Миссис Марло – мисс Латтрелл

Гроснор-стрит, 10 апреля

Нужно ли говорить, моя дорогая Элоиза, как рада была я Вашему письму? Чтобы доказать какое удовольствие я получила, читая его, а также в подтверждение своего самого искреннего желания сделать нашу переписку постоянной и регулярной, я отвечаю на Ваше письмо еще до конца недели, чем, хочется надеяться, подаю Вам пример… Не подумайте только, что скорый ответ – следствие моей пунктуальности и что я напрашиваюсь на комплимент. Вовсе нет, уверяю Вас. Для меня куда большее удовольствие писать Вам, чем провести вечер на концерте или на балу. Мистер Марло настаивает, чтобы я каждый вечер появлялась в свете, и мне не хочется ему отказывать. Вместе с тем я так люблю сидеть по вечерам дома, что, помимо радости, какую я испытываю всякий раз, когда уделяю время моей дорогой Элоизе, любая возможность (которой, впрочем, я никогда не злоупотребляю) остаться дома под предлогом написания письма или общения с моим малышом является для меня огромным удовольствием. Что же до Ваших писем, мрачных или веселых, то если они заботят Вас, они тем самым будут столь же интересны и мне. Поверьте, я вовсе не считаю, что если Вы постоянно будете делиться со мной Вашими горестями, то они от этого только преумножатся, и что с Вашей стороны было бы благоразумнее избегать столь печальной темы. Больше того: зная, как никто другой, какое утешение и даже удовольствие Вы испытываете, когда делитесь со мной своими грустными мыслями, я не вправе лишать Вас этого отдохновения и хотела бы просить лишь об одном: не ждите, что в своих ответных письмах я буду настраивать Вас на грустный лад; напротив, я намереваюсь наполнить их таким искрометным остроумием и непосредственным юмором, что надеюсь даже вызвать мимолетную улыбку на прелестном, хоть и печальном лике моей Элоизы.

Довожу до Вашего сведения, что уже дважды за время своего пребывания здесь я встречала трех приятельниц Вашей сестры – леди Лесли и двух ее падчериц. Понимаю, Вам не терпится поскорее узнать мое мнение о красоте трех дам, о которых Вы столько слышали. Так вот, поскольку сейчас Вы слишком больны и слишком несчастны, чтобы возгордиться, спешу сообщить Вам, что ни одна из трех не сравнится с Вами. При этом каждая из них по-своему красива. Леди Лесли я вижу не впервые; что же до дочерей ее мужа, то расхожее мнение света сочло бы, наверное, их более привлекательными. Вместе с тем, если принять во внимание прелестный цвет лица, некоторую претенциозность и отлично подвешенный язык (в чем леди Лесли, несомненно, имеет преимущество перед этими юными дамами), она, смею Вас уверить, вправе рассчитывать на большее число поклонников, чем более хорошенькие Матильда и Маргарет. Думаю, Вы со мной согласитесь, что ни одна из них не может считаться истинной красавицей, если я скажу Вам, что обе юные леди гораздо выше нас с Вами, тогда как их мачеха гораздо ниже. Несмотря на этот недостаток (а вернее, благодаря ему), в фигурах обеих мисс Лесли есть что-то благородное и величественное, а в облике их хорошенькой, миниатюрной мачехи что-то удивительно живое и свежее. Однако при всем благородстве двух первых и живости последней в лицах всех трех не сыщешь поистине колдовского очарования, отличающего мою Элоизу; очарования, которое из-за ее нынешней вялости меньше отнюдь не становится. Интересно, что бы сказали о нас мой муж и брат, если б знали, сколько комплиментов я наговорила в этом письме? Если одна женщина говорит про другую, что та хороша собой, то мужчины почему-то подозревают, что женщина эта – либо ее злейший враг, либо она пытается ей угодить. Насколько женщины в этом отношении добросердечнее мужчин! Один мужчина может сколько угодно расхваливать другого, а нам никогда даже в голову не придет, что ему за это платят, и, если только он отдает должное слабому полу, нам совершенно безразлично, как он ведет себя по отношению к сильному.

Мои самые лучшие пожелания миссис Латтрелл и моей дорогой Шарлотте. Вам же от всего сердца желает поскорей поправиться и воспрять духом

любящая Вас Е. Марло.

P. S. Боюсь, это письмо не может служить веским доказательством моего остроумия, и Ваше мнение о моих способностях не станет более благосклонным, даже если я поклянусь, что развлекала Вас изо всех сил.

Письмо десятое

Мисс Маргарет Лесли – мисс Шарлотте Латтрелл

Портмен-сквер, 13 апреля

Моя дорогая Шарлотта,

28 марта сего года мы покинули замок Лесли и спустя семь дней благополучно прибыли в Лондон. По приезде я обнаружила письмо от тебя, за что горячо тебе благодарна. Ах, дорогая моя подруга! С каждым днем я все больше тоскую по простым и скромным удовольствиям замка, который мы покинули ради сомнительных развлечений этого хваленого города. Я вовсе не хочу сделать вид, будто эти сомнительные развлечения мне крайне неприятны; напротив, мне они очень нравятся и понравились бы еще больше, не будь я уверена, что всякое мое появление в свете еще больше смущает те несчастные существа, чья тайная страсть ко мне не может не вызвать у меня жалость, хотя и не в моей власти отвечать им взаимностью. Иными словами, моя дорогая Шарлотта, искреннее сочувствие страданиям столь многих молодых людей, неприятие того поистине безудержного восхищения, с каким я здесь сталкиваюсь и в свете, и в частных встречах, и в газетах, и в типографиях, не позволяют мне в полной мере наслаждаться многообразными и приятнейшими лондонскими развлечениями. Как часто приходилось мне жалеть о том, что я красивее тебя, что у меня лучше фигура, правильнее черты лица! Как часто мне хотелось, чтобы я была так же нехороша собой, как и ты! Но увы! Шансов подурнеть у меня мало. Я уже перенесла оспу, а потому приходится подчиняться своей несчастной судьбе!