Текст книги "Колумбийская балалайка"

– Я ни хера не понимаю, а тут еще эта больная кипеж поднимает. – Миша со злобы пнул “парашу”. Та, грохнув подскочившей крышкой, опасно закачалась, но устояла.

– Пустая, – констатировала Татьяна за спиной своего начальника.

Михаил обернулся. Встретив недоуменный взгляд шефа, девушка пожала плечами, улыбнулась и отвернулась. Неизвестно зачем огладила невесомое платьице. Потом чересчур легкомысленной для их положения походкой прошлась по камере.

– Курево никто не заныкал? – Вова с надеждой обвел взглядом соотечественников, но увидел лишь жесты отрицания. – Э-хе-хе, вот облом-то. Может, у меня самого что завалялось…

И он принялся прилежно исследовать содержимое карманов вытертых джинсовых шорт.

Тем временем Люба вскочила, сделала несколько шагов по камере, остановилась у двери их темницы и бессильно прислонилась к ней.

Старик Борисыч, как до того Алексей, рассматривал стены:

– А мы здесь не первые посетители.

– И что с того? – подошел к старику Алексей.

– А то, что похищать проезжающих и проплывающих, вероятно, обыкновенное занятие этих людей. Может быть, одна из статей их дохода.

– Ну и?

– Что “ну и”?

– Какой нам с того прок?

– Не знаю, – пожал костлявыми плечами Борисыч, – я вообще ничего не знаю. Знаю, что очень хочу убраться отсюда. Ясно, что это не пограничная застава, не таможенный пункт и не, к счастью, местная тюряга. Значит, убраться можно.

Рядом оказался Михаил:

– Что за жопа, Леха? Откуда Колумбия? Что это за клоуны нас повязали?

– А я что, доктор? – Алексей продолжил обход и внимательное разглядывание стен. Миша пошел за ним.

– Ты оставался в рубке. С этой вот шалавой. – Шедший за ним по пятам Михаил показал большим пальцем в сторону Любки.

– Ну и что?

– Что ты долбишь дятлом – “ну и что”! Достал! – вдруг взорвался Миша и, ухватив Алексея за футболку, рванул на себя. Но тут же понял, что делает глупость.

– Не надо, – попросил Леха, – маечку порвешь. – Он сжал пальцы на Мишином запястье. Подержал так и отпустил. – Не в офисах.

Арендатора утонувшего катера скрутило буквой “зю”, плейбоевский зайчик на майке испуганно запрядал ушами. Раздалось сдавленное Мишкино “у-йо-о-о” и следом разные нехорошие слова.

– Облом, товарищи, – напомнил о себе с циновок Вовик. – Махорки нет, пиво отобрали. Скука в окопах.

Он пригорюнился.

Алексей продолжал разглядывать стены. Борисыч занимался почти тем же самым, но еще и щупал их, отколупывал мелкие кусочки, крутил в руках, изучая, не иначе, состав цемента, пошедшего на постройку.

– Леха, ты бы, падла, упражнялся на этих урюках с “калашами”… – примирительно выдавил Михаил, по-прежнему держась одной рукой за другую.

– У наших гостеприимных хозяев были не “калаши”, – счел своим долгом уточнить Борисыч.

– Да какая, к херам, разница! – опять перешел на крик Михаил. – Как мы сюда загремели, кто ответку держать будет, а?! Че мы тут делаем? Откуда Колумбия?

– Последнее как раз наименее удивительно. – Борисыч оказался единственным, кто пожелал отвечать на вопросы бывшего спонсора компании. – От Ла-Пальма до колумбийского берега морем – чуть более ста километров. Не так уж много для быстроходного катера, шедшего всю ночь.

– Да кто шел-то, ядрен батон?! Просто катались себе по морю, как белые люди…

– Форшманулись, – подал голос Вовик. – Славный форшмачок вышел.

– Помолчи, а? Вот ты только помолчи! – отскочила от двери Любка. Глаза у нее были красные, но слезы уже высохли. Она яростно затянула узел на полотенце вокруг талии. – Ладно, если так хотите. Мы с Лешей были там вдвоем… Не так уж долго. Пока мы там… были, Леша зажал как-то штурвал, чтоб лодка плыла по прямой. Ну и что? Потом мы ушли, и он выключил мотор, ведь так? Панамца этого уродливого нигде не было, и он выключил. Так ведь, Леша?

– Не знаю. – Алексей уже оторвался от созерцания стен.

– Что ты не знаешь, что? – опять начала набирать истерические обороты Любовь. Грудь под синим купальником вздымалась, как океанские волны в шторм. – Выключил или нет?

– Вроде выключал, – сказал Леха.

– Я не могу больше, – обхватила лицо руками ночная любовница моряка. Опять послышались всхлипы. Вдруг она опустила руки и расширившимися глазами посмотрела на секретаршу Михаила: – Там двое местных! Таня, ты же понимаешь по-испански! Надо подслушать!..

– Кто где был ночью?! Каждый рассказывает, где был ночью! – не унимался Михаил, в такт словам с силой хлопая ладонью по бетонной стене.

– Может, перестанете орать? Хотя бы в виде разнообразия. Люба права. Я здесь одна, кто может заниматься делом. Нужным, общественно-полезным. И все мне мешают. – Покинув свой пост у двери, Татьяна приблизилась к сбившимся в группу соотечественникам.

– Ты о чем это, лапа? – обратился к ней не кто-нибудь, а Михаил. По праву личного обладания.

– О том, лапусенок, что кто, кроме меня, владеет испанским? Никто? Тогда я вот что вам скажу. Нас сторожат два башибузука. Сидят на крыльце с той стороны, прислонившись к двери. Над дверью короткий козырек – говорю для тех, кто не разглядел, – и им, негодяям, не хочется на солнце.

– Думаешь, они нас подслушают? – хохотнул Миша и, улыбаясь, оглядел присутствующих.

– Милый, – проворковала Таня, – я думаю совсем о другом. О том, что я их могу подслушать. И я пыталась слушать, но из-за ваших воплей толком ничего не разобрать.

– Да зачем они нам?

– Барышня абсолютно права, – вмешался Борисыч. Он сдвинул кепочку на затылок и почесал залысину. – В нашем положении любая крупица информации лишней не окажется.

– Тогда валяй! – распорядился Миша. – Иди подслушивай!

– Спасибо, дорогой. Только вы уж потише, вполголоса как-нибудь.

Слегка пританцовывающей походкой самая молодая из заключенных направилась к двери.

– Леха, – осторожным голосом обратился к спутнику Михаил, – вырубил ты мотор или нет?

Алексей сморщился, как от лимона:

– Тебе не надоело? Завел шарманку – “кто да кто”, “вырубил – не вырубил”. Теперь-то чего. Приплыли. Вчера ужрались все. А ты панамца напоил.

– Слушай! – Вовик вдруг как ужаленный кинулся со своего сидячего места к Михаилу. – Ты ж не глядел в своем пакете! – Он поднял с бетонного пола и поднес к носу нового русского пластиковую сумку. – Может, там курево! Нехай рассыпанный табак. Замастрячим косячину…

Накопившийся грозовой разряд нашел громоотвод. Бывший благодетель вцепился в тощие плечи Вовика, протащив через камеру, вжал в стену. Плейбоевская майка угрожающе затрещала на Мишкиных плечах. Стиснув Вовику толстыми пальцами челюсть, Михаил испустил свой самый пронзительный за сегодняшнее утро крик:

– Прибью, пидарюга! Укатал ты меня, понял?! Козляра дешевый!

Борисыч проворно кинулся к сцепке, повис на плечах нового русского, попытался оттащить. Кепка слетела с его головы и упорхнула в угол, обнаружив под собой жиденькие растрепанные волосы мышиного цвета. Любка не то чтобы громко, но заверещала, Алексей отвернулся и сплюнул. Вовик, не противясь насилию, таращился на взбесившегося земляка и сипло дышал.

– Из-за таких, как ты! – не унимался Михаил, безуспешно отталкивая от себя цепкого Борисыча. Отчаявшись оттащить, старик втиснулся меж конфликтующими, встал живой перегородкой. – Макака! Говнюк! Урою! – сотрясало камеру.

– Хватит, хватит, – заклинал Борисыч, сдерживая напор.

Отодвинулась, скрипнув, заслонка дверного “глазка”, и в дырке показался человеческий глаз. Зрачок пометался туда-сюда, потом дырку заполнили губы и что-то прогавкали – отрывистое и нерусское, обнажая желтые зубы.

Послышался смех, и явления с воли закончились опустившейся заслонкой. Впрочем, смех слышали только Татьяна да Люба, чьи головы располагались рядом с “глазком”. Таня стояла, опираясь о дверь и скрестив руки на груди; прищурясь, наблюдала за возней вокруг шефа дефис любовника.

Борисыч с неутомимостью первой ракетки мира отбивал пухлые загорелые руки, пытавшиеся таки достать Вовика. На том, собственно, противостояние и закончилось. Нападающий неожиданно сник и, бормоча ругательства, плюхнулся на циновки. Сел, уперев локти в пальмы и кораблики на шортах, уронил лицо на сложенные “замком” кисти.

– Как вы достали, мудилы, – отчетливо услышали все.

Любка тем временем отошла от “глазка” и что-то нашептывала Алексею на ухо.

– Да ладно тебе, – вяло отмахивался тот, – с ума совсем сошла…

– Чего это он? Крышка отвинтилась? – отойдя от потрясения, спросил своего защитника Вова.

– Все мы взвинчены по вполне понятным причинам, – разъяснил Борисыч. Он пошарил глазами по камере, отыскал потерянную кепку и водрузил на прежнее место на макушке. Снова сдернул.

В камере настало затишье. Миша бормотал что-то себе под нос, мотая головой, упертой в кулаки, Вова растянулся на циновках и закрыл глаза, Любка шепталась с Алексеем, прижавшись к нему и поглаживая его руку, Борисыч мерил неспешными шагами темницу, о чем-то задумавшись. Сквозь неполноценное окошко вливался размеренным потоком свет, рассеивая тьму, доводя ее до состояния полутьмы или даже трех четвертей тьмы.

Михаил Сукнов

Придурка Вовика я подобрал в борделе. Ну не рассказывать же про это Таньке! Начнутся всякие глупости, понты, типа – значит, я тебе не нравлюсь. Расхнычется еще, баба ж; бизнес бизнесом, а может, влюбилась в меня, дура, надеется. Ну, по-любому ей не в кайф будет узнать, что я по шлюхам хожу. Да я бы, может, и не шастал, сдались мне эти шлюхи, уж давно все пробовано-перепробовано. Короче, были б дела, я б вообще по этому сраному городишку только туда и обратно. Но дела встали, скучно, блин. Сидишь, как дурик, в отеле, ждешь какого-то хмыреныша из столицы, суку панамскую, и охреневаешь поминутно. Тут хоть чем бы разогнаться. Хоть грязными панамками, мулатками шоколадного отлива. Я никак отмазываюсь, что ли?

Короче, захожу я в бордель и вижу этого придурка. Комната с баром, стулья, диванчики, мухи кругом, бабы полуголые, жирный вышибала в майке – обычные дела. А в углу на двух стульях лежит чувак, не похожий на местных папуасов, в шортах, ноги-руки свисают. Ну, думаю, захорошело какому-то туристу до отключки. Затрахали мулатки. И никто, что интересно, на него внимания не обращает, ходят мимо. Взял я стакан с пивом, сосу, к бабам приглядываюсь. А они вокруг вьются, лопочут, сеньор то-то, сеньор это. Думаю, выберу вон ту, толстожопую, шоколадную. Маленькая, плотненькая, главное – сразу видно, энергичная. Тут, наблюдаю, к чуваку на стульях подходит одна из шлюх, брезгливо так шлепает ладошкой по плечу, типа, ну что, очнулся ты, педрила, или как. И тот издает в ответ мычание. Шлюха обрадовалась, закричала, зовет вышибалу. Тот подошел, рыгая и пердя на ходу, и они давай вдвоем тормошить мужика, трясти и щипать. Ага, думаю, ясно. Клиент реально отъехал, они его добудиться не смогли, плюнули, пускай, дескать, поваляется, отойдет. Выносить на улицу, как хлам, не захотели – наверное, что-нибудь типа чести заведения взыграло. А сейчас видят, он подает сигналы жизни, и давай дожимать его побудкой. Ладно, мне-то что, думаю. Отворачиваюсь, подмигиваю моей толстожопой, мол, иди сюда, базар есть, и тут вдруг слышу здоровый русский матерок. Грамотно так посылают всех подальше. Оказывается, это чучело в шортах – наш человек! И вышибала со шлюхой уже подняли его на ноги и под ручки волокут к выходу. Тут меня что-то дергает: это наш ведь, русский мужик! Хоть поговорить можно. Я быстро плачу за теплое пойло, кидаю сверху столько же их фантиков – типа за моральный облом, топаю на выход. Бабы никуда не денутся.

Чувак в шортах торчит уже на улице, ошалело оглядывается. В дверях красуется, почесываясь, вышибала, чтобы, значит, перекрыть доступ назад. Я подгребаю к чуваку: “Пива хочешь, братан?” На “пиве” он включается. Давай, выдавливает, выпьем. Ну, пошли, сели под зонтики на улице. Я взял холодный “Туборг” в банках. И хорошо хоть, как зовут, спросил его до первой банки, а то и того бы точняк не узнал. Вовиком его зовут. Еще из дельного он успел сказать, как ему херово. Потом высосал три банки, не отрываясь. После чего его развезло, что тебя с литрухи “Пятизвездочной”. И он такое понес… Ну, типа, спрашиваю его: “Ты, братан, из какого города сам?”, а он лепит в ответ что-то типа: “Городок наш ничего, населенье таково… Эх, Самара-городок, незамужняя я, пожалей ты меня… Пей, друг, пока зелень из носа не закапает. Атомы с молекулами разберутся сами, куда на что разлагать”…

Плюнул бы я да ушел, на фиг мне дурдом такой, но тут нарисовался Леха. Подсаживается за столик мужик. Ребята, говорит, вы чего, в натуре русские?

Ну, разговорились, то, се. Про Леху я Таньке всю правду выдал, тут-то чего темнить. Леха – вообще-то правильный пацан, мареман. Байки всякие морские травил.

Тут я и подумал, что надо продолжить. У нас в номере, а то сил нет папуасов этих видеть. Устроить конкретный банкет с полным отрывом. Понятно, только одни русские… только они одни, блин… Может, и Вовка очухается. Ну, бросать его стопудово западло, с ходу загребут в ментовку панамскую, а он свой ведь, хоть и шизик…

– Ну потише вы там, не слышно ж ничего, – громко произнесла Любовь и снова прижалась ухом к двери.

– Да ты-то что в испанском понимаешь… – хмыкнул Борисыч. – Володя, а ты как тут оказался?..

Вова не отреагировал – как лежал, так и продолжал лежать. Миша пробурчал из-под кулаков что-то вроде: “Да пошли вы все…”

– Что там? – тихо спросил Леха у Татьяны, кивнув на дверь. Девушка недовольно нахмурилась и предостерегающе поднесла палец к губам.

– Я, между прочим, в Панаме уже полгода, кое-что понимаю, – неизвестно к кому обращаясь, буркнула Любка.

– Так! Идите все сюда! – Татьяна быстро отошла от двери к самому дальнему от “глазка” углу камеры. – Быстро!

Интонация заставила остальных сокамерников без вопросов и торможений собраться вокруг девушки. Один Вова не покинул циновку. Его грудь равномерно вздымалась, рот был приоткрыт – парень спал. По крайней мере, выглядел спящим. Не требуя обязательного присутствия Вовика, Татьяна начала, то и дело судорожно проводя пальцами по растрепанным черным волосам:

– Только не сбивайте меня вопросами, хорошо? Попытаюсь восстановить их разговор. Не перебивайте, я умоляю. В общем, сначала они говорили о пустяках, то есть только о своем, то есть ничего не касалось нас. Я половины не понимала вообще. Сплошные имена, клички, жаргон. Вот после того, как вы здесь разорались и они взглянули на вас в “глазок”, разговор перешел на нас. Сперва всякие идиотские шутки. Потом один спрашивает у другого: а чего нам по два часа торчать, когда их, то есть нас, продержат самое большее до вечера. Сделали бы смену по часу. Дескать, всяко Маэстро прилетит к вечеру. Он что, их всех с собой заберет, спрашивает второй. Нет, говорит первый, я слышал… В общем, где-то он там подслушал, что Маэстро нужен всего один из нас. Кто-то очень крутой. Остальные – мусор.

Так и сказал – мусор, а мусору место на помойке. Тут другой возражает, что если Маэстро нужен этот крутой, то он его заберет, а этих оставит. Ты что, очумел, говорит первый, чтоб Маэстро следы оставлял, свидетелей? Полная химчистка. И что мы с ними делать будем? – добавляет. А вдруг кто сбежит? А у Маэстро, раз сам прилетает, большой интерес, значит, к тому одному. Вот тут, – Татьяна сглотнула, – один другого спрашивает, а кто из этих, из нас то есть, Маэстро понадобился? Ха, смеется другой, про то знают только Маэстро да сам Падре, как его по имени… то ли Изебара или Эскобара, я не разобрала. Больше никто. Здесь они переключились на этого Эскобара, стали его обсуждать. Потом заговорили о… Не о нас… К нам больше не возвращались. Да разве этого мало! Любка, правда?

Последнюю фразу Татьяна почти прокричала.

– А я вообще ничего не поняла, у них акцент какой-то не такой… – хлюпнула носом Люба. – Да и какая разница, а?!

Татьяна пожала плечами и промолчала. Остальные тоже безмолвствовали.

– Что за поядрень! – взорвался наконец Миша. – Что это значит?!.

Аккорд третий
Должен остаться только один

Любовь Варыгина

Значит, так.

Не люблю таких. Молодая, а наглая, как змея. Подавай ей прямо сейчас все и сразу. Только и научилась, что передком работать, а кто этого, спрашивается, не умеет? Ну чего ей надо еще, шалашовке? Отхватила денежного кобеля, разъезжает за его счет по курортным странам, ест-пьет от пуза, чемоданы тряпками набивает – о такой жизни девки только и мечтают. А эта получила ее, считай, сразу после школы. Ей, малолетке, привалила такая лафа, когда другие в обносках ходят и помоями питаются. Радуйся этому, будь добрее, людям помогай. Так нет же! С жиру бесится, мерзавка. Соплячка! Подстилка такая! Ей, профуре, еще и Лешка понадобился. Заскучала, видишь ли, многостаночница, захотела чары свои проверить. А дружок ейный – лапоть лаптем, что ли? Или он из-за бутылки уже ничего не видит? Не видит, как его секретутка хвостом перед чужим морячком вертит?

Чего в ней находят, не пойму. Килька тощая. Ни задницы толковой, ни передницы. А пить так совсем не умеет. Развезло с каких-то граммов. При такой канареечной комплекции не удивительно. Хотя на ткацкой фабрике, где я ишачила в молодости, была у нас такая, Зинка по кличке Вертолет. Так вот она весила, ну, сорок кило, не боле, маленькая, худенькая, но, кстати, грудастая. И перепивала всех наших мужиков. А хлебали мы тогда, между прочим, исключительно спирт. Заводской, гидролизный, протирочный.

Ну и хорошо, что Танька эта пить не умеет. На катере она наконец отрубилась, уклюкавшаяся, и мы с Лешкой остались наедине. В той будке, где штурвал…

Но до того они все, кроме Таньки и Вовчика, снесенного мужиками в койку, еще долго не могли угомониться. Ходили туда-сюда по моторке, пили, закусывали, веселились, здоровенной удочкой ловили в темноте акул. Лешка таскался с ними со всеми, и мне никак не удавалось хоть на минуту оттеснить его на разговор тет-а-тет. А оттеснить надо было. Потом мы все набились в будку, где штурвал. Там еще торчал панамец, молчаливый, потому что по-русски не тянул, и угрюмый, потому что не пил. А ему предлагали: хочешь водочку, хочешь пивко, джин-тоника или ихней текиловки. Энрике этот мотал башкой, твердил как заведенный “ноу, ноу” и еще крепче держался за “баранку”. И разозлил своим упрямством Танькиного Мишку: “Да чтоб я какого-то папуаса не напоил! Падлой буду, он у меня водку щас трескать начнет, только подноси!”

Молодец Михаил – сказал “напою” и напоил ведь. Он этому панамцу за каждый стакан водяры отстегивал по десять баксов, а за стакан пива – по пять. А для здешних десятка “зеленых” – огромные деньги, многим за них месяц погорбатиться в радость в этой Панаме.

Недопитая водка разлилась лужицей по полу, стакан успел на лету ловко так подхватить Лешка, а рубанувшегося панамца – под мышки – Михаил.

– Последний чирик не твой, парень. И так почти на стошку меня опустил, ха-ха. – Танькин хахаль выдрал десятку из кулака Энрике и утащил его на воздух. Отсыпаться.

– Я тоже, пожалуй, пойду сосну, – сказал этот непонятный дед, обнаружившийся на катере.

Значит, дед ушел, но вдвоем мы с Лешкой пока еще не остались. Так как Михаил отволок панамца и вернулся. На мои намеки, чтоб он пошел проведать свою ненаглядную, буржуй наш никак не реагировал. Ему, видишь ли, приспичило порулить. И у Лешки, моряка хренова, тоже проснулась тоска по штурвалам. Ну, они и давай рулить, песни моряцкие горланить. Как пацаны голозадые, честное слово.

Я походила по моторке, постояла на корме, глядя на бурунчик, слазила на кухню, сделала два бутерброда и съела их. Заглянула к нашим. Спят. И Вовчик дрыхнет. Короче, поубивала я время и вернулась. Нет, Леха, не уйти тебе от меня. И вообще, хватит дурака валять, надо дело делать.

Вхожу в будку, где штурвал, и решительно говорю Михаилу:

– Иди, твоя там внизу ревет на весь пароход: “Где Миша, где Миша, Мишу хочу, прямо умираю!” Давай, давай, торопись!

И почти выталкиваю его из будки.

И вот так мы с Лешкой наконец остались наедине. Кто на кого набросился, я так и не поняла. Факт, что меня сжали железные ручищи, я подлетела и очутилась сидящей на какой-то панели с приборами. Одна нога моя легла на штурвал. И завертелась карусель.

По-своему качался катер, а я качалась по-своему. И укачало меня все это на славу. Аж дух перехватило. Надо признаться, первый раз на море сексом занималась. Что-то в этом есть… А может, и не в море дело.

Недаром мне Лешка сразу понравился. Не зря за него билась. Мужик! Здоровущий, обожмет так, что сок течет. Сразу делаешься бескостной, перинной – самое то для этого занятия. Остается только визжать от удовольствия. Впрочем, и про дело я не забывала.

Почти до самого рассвета мы с моим миленочком проторчали в этой будке. Целовались, обжимались, а потом по новой трах-тарарах… В общем, двух зайцев я убила. Наповал.

Измученные, спать мы пошли к нему на койку. Ему отвели место в купе, где еще Вовка был. А мне, кстати, сватали спать в купе с Мишкиной Танькой. Ну и правильно, что не сосватали. Вовка не проснулся от нашего прихода. Спал как сурок. Ну да мне это и лучше. Не проснулся он и утром, когда мы поднялись и пошлепали на палубу…

Посеревшее лицо Борисыча было каменным, мертвым, похожим на маску. Наконец старик справился с собой, откашлялся и преспокойно подытожил:

– Итак, бандитам нужен один из нас. Причем какой-то крутой. Других отправят в расход. Так надо понимать… – Он резко повернулся к Татьяниному патрону и почти весело поинтересовался: – Мишка, ты, что ли, крутой у нас?

– Ты ничего не напутала? – ухватил Алексей Татьяну за прозрачный рукав платья.

– Как я могла напутать, ну как?.. – Татьяна внимательно наблюдала за реакцией Борисыча. Потом перевела вопросительный взгляд на шефа. Шеф недоуменно посмотрел на переводчицу и вдруг хлопнул себя по лбу:

– Ну ясный хрен, я им нужен! Влипалово! Натуральное влипалово! Какой я лох! – Миша заметался по камере. – Как лоха развели… Дешево как… Упаковать и выколотить… “Крутой”… Суки! Козлы! Бараны! – Он с размаху вмазал ногой по стене. Шлепанец с ноги слетел и упорхнул в угол.

– Зачем ты им? – Вопрос Любы содержал примесь презрения.

– Зачем?! Ты!.. Ты не догоняешь – зачем? Расписать тебе по-белому – зачем? – Миша яростно тыкал босой ногой в сбежавший шлепанец. И не попадал. – Рассказать, каков оборот фирмы? А сумма панамского контракта? Думаешь, они не знают? Обтрясти фирму на бабки, вот что им нужно! Взять на шару несколько лимонов!

– Да кто за тебя заплатит…

– Вот именно! Ни хрена они не рубят! Они думают, я совладелец и миллионер, у меня бабки есть. А собери мои наличку, хазу, тачку, дачу, катер – что выкатится? Хрен под горку выкатится, даже лимона не наберется! Даже то мое, что в фирме шелестит, – херня, да никто и не отдаст. Они вбились, что я миллионер. Е-мое, так влипнуть… – Он наконец сумел надеть шлепанец и теперь мерил узилище шагами, задевая сокамерников покатыми плечами.

– А если предположить, что им нужен не Михаил, – сказал Борисыч, взяв себя в руки, – есть еще среди нас человек, кем могли бы заинтересоваться мафиозные структуры?

Все посмотрели друг на друга.

– А с наркотой никто не повязан? Ну-ка разбудите этого типа. – Алексей показал на Вовика.

Михаил, оказавшийся ближе других к Вове, пнул его. Пнул легко и безрезультатно.

– Тоже мне – “крутой”, – мрачно прокомментировал Михаил.

– Он мог быть перевозчиком, – предположил Алексей.

– Вряд ли, – тихо возразила Татьяна. – Он говорил вроде, что будто бы химик какой-то. Или биолог, что ли…

– А биологи курьерами не бывают? – пожал плечами Алексей. – Или химики? А если химик, может, он какую новую наркоту изобрел…

– Химик, блин, – сквозь зубы прорычал Михаил. – Биолог… Ну я щас этого ботаника…

– Миша, остынь, – устало бросил Борисыч и принялся обмахивать потное лицо кепочкой. – Перевозчиком мог быть любой.

– Ой, – вдруг пискнула Люба и прикрыла рот руками. – Может, я… – ее глаза округлились, – я им нужна? Слушайте, о Господи! Ты сказала – Эскобара?

– Выкладывай, ну, живо! – взял ее за плечи Алексей и придвинул к себе. – Тихо и внятно. И без воплей мне.

– Я вот что подумал. Не о том мы говорим… – встрял Борисыч.

– Погоди, отец, – остановил его Алексей и снова повернулся к Любе: – Ну?

– Я, это… я, Леша, жила в Панаме с одним мужчиной…

– Сколько ты уже торчишь в Панаме?

– Пятый месяц. Три дня в Ла-Пальме. А до того в Читре.

– Зачем ты вообще сюда приехала?

– К Габриэлю.

– Что за хрен?

– Ну-у… Панамец один… А может, и колумбиец.

– Ты что, не знаешь?

– Черный и черный. Говорит по-ихнему. Я в Свердловске в одном “ночнике” танцевала. Там и познакомились. Ну, пообщались недельку… Потом он меня вызвал в Панаму. Чего еще?

– Ты что ж, по-испански сечешь?

– Ничего я не секу.

– Он по-русски, что ли, сек?!

– Нет! – взвизгнула Люба. – И не надо повышать голос, я тебе не жена!

– Оставь свои бабские штучки. Здесь вопрос жизни и смерти. Отвечай коротко и четко.

– По-английски! По-английски мы говорили! Я так… немного в училище, потом курсы, в тот “ночник” без знания языков не брали… перед поездкой немного подучила еще… А он не лучше моего. Короче, понимали друг друга. – И с вызовом закончила: – Да и не очень мы с ним болтали, все больше делом занимались.

– Уф, ну и духотища тут у них, – невпопад выдохнул Леха. – Кто он? Чем занимался?

– Пустышку тянешь, – вмешался Михаил, который бросил возиться с Вовой, едва завязался этот интересный разговор.

– Не лезь! Кто он?

– Говорил – по бизнесу. Не проверяла. Богатый, по местным меркам. Квартиру недешевую мне снял. Целыми днями пропадал, приходил вечером или только на ночь. Однажды летал в Колумбию. Точно! Говорил, что там часто бывает. Вообще похож на мафиозного. Таинственный.

– Так бандит или нет?

– Да не знаю я, не знаю! Пистолета не видала.

– Ну и на хрен ты нам все это рассказываешь, не пойму!

– Сбежала я от него, понимаешь ты?! Вот в чем дело. Об этом и рассказываю. Сбежала от него… в Ла-Пальму.

– Сбежала? Натурально? – удивился Михаил.

– Да.

Леха, едва сдерживаясь:

– Деньги, бумаги, вещи его не брала?

Люба:

– За кого ты меня принимаешь?!

Леха, все еще сдерживаясь:

– За труп. В который скоро превратишься. И мы вместе с тобой. Отвечай, овца, брала или нет?

Люба, не вполне твердо:

– Ничего не брала…

Леха, взревев:

– Говори, коза!

Люба, чуть не плача:

– Только деньги, которые он мне дал. Когда я приехала, он пачку выдал. На, говорит, трать, развлекайся. Их и взяла.

– Сколько?

– Там оставалось пятьсот. Долларов.

– Ха! – воскликнул Михаил и с улыбкой оглядел стоящих рядом. – Пробили, из-за чего разборки-то начались!

– Ты его не знаешь. – Люба повернулась к Мише. – На деньги ему начхать. Из ревности мог свою мафию поднять.

– Так, мне все ясно. – Леша отошел от своей ночной возлюбленной и нервно заходил по камере, засунув руки в карманы обвислых тренировочных штанов.

– Зачем от него срыла-то? – поинтересовался Миша.

– Надоел, – то ли объяснила, то ли отмахнулась женщина.

– Не о том мы говорим, – снова взял слово Борисыч. – Если их интересует один из нас, а других они собираются пустить в расход, то какая нам, в сущности, разница, кто этот один? Допустим, Михаил. Или пускай некий перевозчик наркотиков. А что делать пятерым непричастным? Умереть? Я, как человек из этой пятерки, обеспокоен своей судьбой, а не какого-то избранника мафии.

– Миха, да разбуди ты его наконец! – вдруг прекратил расхаживать Алексей и вытянул руку по направлению к Вовику.

– Сам буди, – огрызнулся Миха. – Будильник нашел…

– Я вот подумала сейчас, – сказала Татьяна, – те, за дверью, – люди из низшего звена. Они слышали звон, но поняли его по-своему. Может быть, дела обстоят не так. И мы обыкновенные заложники обыкновенных террористов. Как в фильмах. Чем нас больше, тем террористам лучше. Будут держать нас взаперти и что-то у кого-то требовать.

– Ты же сама говорила… – развел руки Михаил.

– Я ничего не утверждала, я передала то, что слышала.

Опять вступил Борисыч:

– Хорошо бы так. Хотя тоже ничего хорошего. Но мы, мне сдается, должны исходить из худшего. Иначе может быть поздно что-либо поправить.

– Что ты предлагаешь? Бежать? – оказался рядом со стариком Алексей, бросив заниматься Вовой. Бросил, впрочем, уже добившись успеха. Леха поднимал его, тряс, ставил к стене, отпускал, опять ставил, и – Вова проснулся. А проснувшись, тут же заявил о себе:

– Мужики, у меня в черепе туман, растолкуйте…

– Во, ты хотел его разбудить! – обрадованно вскричал Миша. – Вот он!

– Всем тихо! – скомандовал Леха. – Сбежать было бы неплохо, отец, но как?

– Мужики, – снова затянул Вова, – а, мужики…

– Слушай, иди… – Леша подумал. – Иди посмотри в пакете, может, курево найдешь. Ты соображаешь, отец, у них у каждого по стволу! Как бежать?

Миша хотел было взбрыкнуть по поводу того, что кого-то откомандировывают копаться в его пакете, но потом махнул рукой.

– А если взаправду им нужен один? Других перестреляют, – сказала Люба, и в ее глазах опять заблестели слезы.

– Народ, гля, че я надыбал! – страшным голосом вдруг заорал Вовик.

Агент “Неваляшка”

Мне виделось, что морская прогулка – чуть ли не счастливая случайность, дававшая отсрочку неизбежной развязке или даже снимавшая ее неизбежность, что на катере я уведу “персону” из плотного, сужающегося кольца… Колумбия-то рядом, точка изъятия – в двух шагах… Оказалось, все не так. Оказалось, что прогулка была умело сконструирована. Очень умело. И финал ее застал меня врасплох. Времени не хватило отправить донесение, и это самое скверное в создавшейся ситуации. Хотя одно положительное обстоятельство все же имеет место быть: “персона” подконтрольна, я рядом с ней. Отпускать ее от себя никак нельзя. А надо изо всех сил играть залегендированную личину. И носа из-под нее не казать. Быть именно тем человеком, за кого я себя выдаю. Поступать как этот человек. Говорить как этот человек. Даже думать. Чтоб ни у кого не возникло и тени сомнения. И вот почему.

Как неведомый противник сумел так лихо подчинить себе “форс-мажор”? Пьянка – материя капризная, может повернуть в любую сторону. Хорошо, пускай катер и панамец были нам подсунуты. Но ведь вторую половину ночи и до десяти утра Энрике в рубке не было! Катер вели пьяные люди, по своей вроде как прихоти поворачивая штурвал. И выйти точно к месту атаки не могли. Такого не бывает. Значит, напрашивается вывод: все-таки катер оказался там не случайно. Кто-то доложил на берег о курсе “Виктории”… Выходит, кто-то из нашей компании? Кто? Вот почему его сразу не отделили от нас, я понимаю. В лицо его знают, как говорили охранники, только двое: дон Мигель, он же Маэстро, и дон Эскобара, он же Падре.

И еще одно. По крайней мере, вопрос о том, из какой хреновины подбили “Викторию”, можно считать отпавшим. Подозрительный железный ящик, который солдатня погрузила в грузовик вместе с нами, очень сильно смахивал на родимый ракетный комплекс “Тритон-210”, предназначенный для точечного поражения целей любого масштаба. И если у моего противника имеются такие возможности…