Текст книги "Не изменяя присяге"

Девушку звали Ирина. Ее отец, капитан 2-го ранга, служил в крепости Свеаборг по артиллерийской части. Оркестр в зале собрания, до сего игравший что-то из классики, заиграл модное аргентинское танго. Бруно внутренне подтянулся:

– Разрешите вас ангажировать? – Он поклонился и предложил Ирине руку.

– Вы хорошо танцуете? – спросила девушка.

– Последний раз я танцевал в Корпусе в четырнадцатом году, так что не судите строго. Попытаюсь вспомнить.

Танцуя, Бруно про себя считал такты и старался не ошибиться. Аромат ее духов кружил ему голову, и главное было – не сбиться.

Музыка смолкла. Они остановились. Ирина подняла голову, посмотрела ему в лицо и, улыбнувшись, проговорила:

– Спасибо! Мне очень понравилось.

Бруно поцеловал ей руку.

– Спасибо вам. Вы танцуете прекрасно. – Они вернулись на место.

Время пролетело быстро.

В конце вечера, перед уходом из Морского собрания, Бруно, проигнорировав правила этикета, напрямую спросил:

– Ирина, простите за смелость, мы сможем увидеться вновь?

Ирина на мгновение задумалась, потом достала из сумочки изящный карандашик, миниатюрный блокнот и что-то написала.

– Вот номер нашего телефона. Звоните вечером.

Бруно бережно взял записку и положил ее во внутренний карман тужурки.

Морское собрание Гельсингфорса, открытое в феврале 1912 года, позволяло флотским офицерам пообщаться в непринужденной береговой обстановке, выпить вина, потанцевать – одним словом, просто отдохнуть от корабельного железа, от вечных корабельных запахов – угля, машинного масла, горячего металла и взрывчатки. Как говорится, глотнуть опьяняющего светского духа и с освеженной и отдохнувшей душой вновь нести нелегкую флотскую службу.

Мичман Б. А. Садовинский, как и многие молодые флотские офицеры кораблей, базировавшихся в Гельсингфорсе, был членом Морского собрания и при любой возможности посещал собрание. Кроме всего прочего, его привлекала и хорошая библиотека Морского собрания.

После 1918 года Морские собрания советской властью были упразднены, и их функции частично перешли к Домам офицеров – жалкому подобию, да даже не подобию, а скорее пародии на место общения и отдыха офицеров. Но что удивительно, спустя 80 лет возрожденное в Санкт-Петербурге Морское собрание стало вновь объединительным центром и соединило людей, любящих флот, радеющих о флоте. Чудесным образом судеб морских таинственная вязь вновь сложила свои узоры, и я, так же как и мичман Садовинский, являюсь членом Морского собрания – организации, которая в принципе не должна была возродиться в России, а она возродилась!

Несколько лет, исследуя и по крупицам восстанавливая служебный и жизненный путь мичмана Садовинского, я не оставлял надежды отыскать фотографию моего героя. Не скрою, за это время я уже мысленно составил портрет Бруно Садовинского на основе его служебных характеристик, кадетских метрик и аттестаций. Я предполагал, что он был среднего роста, спортивно сложенным молодым человеком, так как с Сумского кадетского корпуса серьезно занимался гимнастикой и боксом. Я понимал, что внешне он должен был выглядеть чуть старше своих одноклассников, потому что с младших курсов был уже старшиной и командовал своими сверстниками.

По собственной учебе в Севастопольском высшем военно-морском инженерном училище (СВВМИУ) я помнил, что младшими командирами у нас были в основном те курсанты, которые выделялись спортивностью, строевой выправкой и твердостью характера.

Они, как правило, и выглядели постарше, форма на них сидела щеголевато, они были подтянуты и не терялись перед начальством.

Я предполагал, что, как и все флотские офицеры, особенно младшие, мичман Садовинский мог носить небольшие аккуратные усы, заканчивающиеся у боковых кромок верхней губы. Мало кто мог в Императорском флоте нарушить этот обычай, разве что харизматичный контр-адмирал Колчак – Полярный, имевший бритое лицо. Конечно, не видя фотографии, я не мог знать черты лица, форму носа, ушей, цвет глаз и волос Бруно Садовинского. Но, принимая во внимание его происхождение – из польских дворян, я мог предположить, что черты его больше европейские и волосы не очень темные.

Зная из документов о его волевых качествах и целеустремленности, я мог предположить определенную жесткость во взгляде Бруно и общую энергичность его лица. Но все это были предположения, и образ Бруно Садовинского формировался в моем сознании смазанным и нечетким.

В фотофонде Центрального военно-морского музея я проводил часы за часами, просматривая каталоги с фотографиями флотских офицеров периода 1915–1917 годов, каталоги по названиям кораблей, на которых служил Садовинский, фотоархивы Морского корпуса и так далее.

Как объясняла мне хранительница фотофондов музея Лариса Ивановна Березницкая, фотографии флотских офицеров дореволюционного периода в советское время варварски уничтожались. Фотоальбомами выпусков Морского корпуса и альбомами экипажными, где были фотографии офицеров и членов команд различных кораблей Российского Императорского флота, растапливались печки. Фотографий осталось очень и очень мало.

Были фотографии офицеров на палубах кораблей или кадет Морского корпуса на занятиях, но, как правило, они были не подписаны пофамильно или стояла обобщающая дата: фотография сделана до 1917 года.

Мои надежды разыскать фотографию Б.-С. А. Садовинского таяли с каждым днем работы в фотоархиве. Конечно, основные фотоматериалы историки получают из личных архивов тех семей, судьбу предков которых пытаются проследить исследователи. Именно в семьях бережно хранят пожелтевшие от времени фотографии бабушек и дедушек, прабабушек и прадедушек.

Расстрелянный большевиками в 26 лет, лейтенант Бруно-Станислав Адольфович Садовинский не был женат и не имел детей. В свои 26 он много воевал, имел звание лейтенанта, орден Святой Анны 4-й степени «За храбрость», но семьей не обзавелся. Поиски в Интернете тоже не подтверждали наличия живых родственников. Даже если бы они и были, то на Украине, в другом государстве, что поисков мне тоже не облегчало.

Я снова и снова перебирал карточки картотеки фотографий Морского корпуса. Для себя в поисках я ограничивался следующими временными рамками: 1912 – год поступления Бруно в Морской корпус и 1915 – год выпуска из Корпуса. Поэтому, когда я впервые увидел карточку, озаглавленную: «Выпуск 1918 г. из Морского училища», а к этому году Морской корпус уже назывался Морским училищем, то, конечно, не отложил ее для просмотра.

Перебирая карточки в очередной раз, я обратил внимание, что на этой карточке указан размер фотографии 360 × 240 мм, – и это была групповая фотография большого размера. Из любопытства я решил посмотреть и ее. Когда фотография была у меня в руках, а я держал ее руками в белых перчатках, аккуратно за края, меня удивил ее большой размер, прекрасное качество и отличная сохранность. Я даже позавидовал будущим исследователям этой фотографии – вот, повезет же людям! Перевернув картонную основу, на которую была наклеена фотография, я с удивлением обнаружил то, чего меньше всего ожидал увидеть. На обратной стороне был приклеен аккуратно разграфленный лист бумаги и мелким разборчивым почерком, карандашом, были написаны фамилии всех кадет с указанием ряда – снизу вверх и номера в пределах ряда – слева направо.

Такой скрупулезный подход впервые встречался мне в фотофонде. Я начал машинально читать фамилии кадет в этом списке и не поверил собственным глазам: во II ряду под номером 9 было вписано звание и фамилия – мичман Садовинский!

Я перевернул картон стороной с фотографией и быстро нашел во втором ряду под девятым номером офицера в звании мичмана. На меня из далекого далека смотрел Бруно Садовинский.

Я сразу не понял ситуацию. Ведь в 1918 году мичман Садовинский уже воевал на Севере, под Архангельском. У меня были об этом документы. Что за чертовщина! Как он мог оказаться в Корпусе? Я опять посмотрел на надпись – четко, без исправлений и подчисток написано: мичман Садовинский. Ошибки нет. Тогда я стал внимательно рассматривать края фотографии и увидел надпись, которая все расставила по своим местам. В верхнем правом углу было написано: «Снимок сделан в начале зимы 1915 года в бытность выпуска в 4-й роте Морского Е. И. В. Наследника Цесаревича Корпусе». Этот снимок кадет, поступивших в 1915 году, у которых мичман Б.-С. А. Садовинский был офицером-воспитателем и которые действительно выпустились из Морского училища, без гардемаринской практики на кораблях, в 1918 году. Вот это да! Такого поворота событий трудно было даже представить.

Через 94 года после съемки, с фотографии на меня смотрел молодой щеголеватый мичман с умным, энергичным лицом, плечами и шеей спортсмена, среднего роста, что было видно по фигурам сидевших вокруг него, с короткими аккуратными усиками, в лихо, по-нахимовски надвинутой фуражке. Чуть оттопыренные уши выдавали молодой возраст, но в целом он выглядел старше мичманов, сидевших справа и слева от него.

Я справился по таблице фамилий: слева от него, под номером 8, числился мичман Сарнович, справа, под номером 10, – мичман Холодный. Это были друзья – однокашники Садовинского по выпуску, фамилии которых также фигурировали в приказе № 2097 директора Морского корпуса об оставлении при Корпусе офицерами-воспитателями.

Я не мог сдержать эмоций и хлопнул ладонью по столу. У меня есть фотография моего героя! Человека, судьбу которого я поставил целью вывести из тени небытия и исторического забвения.

Это была судьба. В очередной раз судеб морских таинственная вязь сплела свой узор и помогла мне найти фотографию этого человека. И не просто фотографию его ребенком или кадетом, а офицером, в самом расцвете офицерской карьеры и службы, крупным планом.

Я опять возвращаюсь к старинной фотографии 1915 года. В IV ряду снизу, 11-м слева, по списку на фотографии значится кадет С. Колбасьев. Уж не тот ли это Колбасьев, который впоследствии стал писателем-маринистом? Сверяю дату и год рождения да – это он. Выходит, что мичман Б. Садовинский был командиром у С. Колбасьева. Такой связи судеб и поворота событий я никак не ожидал.

На фотографии 1915 года мичман Б. Садовинский – офицер-воспитатель в 4-й роте Морского корпуса, у кадета Колбасьева Сергея, который 7 сентября 1915 года, успешно выдержав экзамены, был зачислен в 4-ю роту, в 44-й класс Морского корпуса (осенью 1916 года переименованного в Морское училище). Кадет Колбасьев – будущий писатель-маринист, повестями которого о море и жизни в Морском корпусе: «Арсен Люпен», «Джигит» – я зачитывался курсантом первого курса СВВМИУ в конце 60-х годов прошлого века.

В начале марта 1918 года Морское училище было упразднено. Старший гардемарин Колбасьев был выпущен, так и не получив мичманских погон и офицерского кортика. 8 марта 1918 года Сергей Колбасьев получил лишь копию аттестата об окончании общих классов Морского корпуса.

Когда я прочитал фамилию Колбасьев на обнаруженной мною в фондах Центрального военно-морского музея фотографии, я еще раз перелистал книгу С. Колбасьева «Арсен Люпен», изданную фондом «Отечество» в 2006 году, и на странице 362 увидел фрагмент этого же снимка, на котором был сфотографирован мичман Б. Садовинский и где в указанном ряду стоит юный Сергей Колбасьев. Так вот, Садовинский был и на этом фрагменте фото в книге, которая простояла у меня на домашней книжной полке три года.

Удивительно! Я имел фотографию своего героя, но не знал об этом, и только благодаря вмешательству судеб морских таинственной вязи все в очередной раз переплелось и связалось.

Может быть, в том, что юный кадет Сергей Колбасьев стал писателем-маринистом, есть заслуга и его корпусного офицера-воспитателя – мичмана Бруно Адольфовича Садовинского.

Кстати, на этой же фотографии в одном ряду с мичманом Б. А. Садовинским сидит командир 4-й роты капитан 1-го ранга Н. И. Берлинский, явившийся прототипом командира роты в повести Колбасьева «Арсен Люпен» и имевший в повести, у кадет младших курсов в Морском корпусе, прозвище Ветчина.

Как я уже упоминал, в советское время о жизни, учебе, службе кадет и гардемарин Морского Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича корпуса можно было узнать лишь из отрывочных упоминаний, вошедших в произведения писателей-маринистов, которые сами учились в корпусе или выпустились из него перед революцией, приняли эту самую революцию, стали в советское время известными писателями и смогли издавать свои произведения о любимом ими море и флоте. Таких людей было всего несколько в советской литературе, и один из них – Сергей Адамович Колбасьев.

Судьбу книг С. А. Колбасьева и его личную судьбу, по словам его дочери Галины Колбасьевой, «не назовешь счастливой». «Долгие годы имя и книги моего отца, – писала она, – были под запретом».

Но, несмотря на это, на книгах Колбасьева было воспитано несколько поколений советских военных моряков. И вот что удивительно: чем больше, в зрелом возрасте, перечитывал я морские произведения С. А. Колбасьева, тем явственнее проявлялось то, что, хотя он и добросовестно служил в Рабоче-крестьянском Красном флоте, душа Сергея Адамовича навсегда осталась там, в той России – России до октябрьского переворота.

Хочется верить, что именно в годы учебы в Морском корпусе в душу Сергея Колбасьева, в его любовь к морю, к флоту, к России, вложил частичку своей души и своей любви к флоту его офицер-воспитатель, талантливый и творческий офицер, мичман Бруно-Станислав Адольфович Садовинский.

И опять судеб морских таинственная вязь переплела судьбы нескольких поколений офицеров флота: мичман Императорского флота Б. Садовинский воспитывал кадета С. Колбасьева, впоследствии ставшего командиром Рабоче-крестьянского Красного флота и писателем-маринистом; морские произведения С. Колбасьева воспитывали в лучших традициях русского флота меня и многих других курсантов, ставших офицерами Военно-морского флота СССР; и вот я, спустя 90 лет, расплетаю и восстанавливаю из небытия жизненный путь и судьбу лейтенанта Императорского флота Б.-С. А. Садовинского.

И еще одна необычная ниточка сплетения морских судеб протянулась от этой фотографии, из прошлого, в современность: дедушка хранительницы фотофондов Центрального военно-морского музея, коренной петербурженки Ларисы Ивановны Березницкой, которая помогла мне отыскать фотографию мичмана Садовинского, в прошлом был офицером флота и преподавал в 1914–1915 годах в Морском корпусе кадету Б. Садовинскому. Как переплетаются человеческие судьбы!

Но вернемся в 1916 год.

* * *

Стоя на мостике идущего полным ходом миноносца, мичман Садовинский вспоминал Ирину, и сердце его переполнялось радостью и восторгом. Как чудесно жить! Наверное, в этом и есть счастье. Мостик миноносца «Разящий» жил своей, только ему понятной жизнью: от сигнальщиков шли доклады, давались команды в машину, увеличить или уменьшить число оборотов винта, звучали звонки машинного телеграфа, рулевой репетовал курсы и перекладывал штурвал – миноносец выполнял боевую задачу в Финских шхерах.

Ирина не выходила у Бруно из головы: «Какая она красивая! Темно-зеленые глаза глубоки и полны очарования. Ее притягивающая и обвораживающая улыбка, пахнущие свежестью моря волосы великолепны!»

Он вспоминал, как они танцевали в Морском собрании. Теплота ее рук, запах духов до сих пор кружили ему голову. Воспоминания Бруно о своих симпатиях по Петербургу – милых институтских барышнях с появлением Ирины сразу как-то потускнели и ушли в прошлое.

В его душе переплеталась радость любви к Ирине и теплилась надежда, что и он нравится Ирине.

«22 июля, пятница. Из Гельсингфорса в Ревель.

11:30 Развели пары в котле № 3.

13:30 Развели пары в котле № 2.

14:15 Снялись с якоря и пошли в Ревель.

17:15 Вошли в гавань и стали на якорь и швартовы.

18:00 Прекратили пары в котле № 3.

Мичман Б. Садовинский».

(РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 1. Д. 60218)

22 июля мичмана Садовинского вызвал к себе командир эсминца – старший лейтенант Кира-Динжан.

– Бруно Адольфович, – произнес он, – командование девятого дивизиона приняло решение о переводе вас с моего корабля на эскадренный миноносец «Расторопный». Приказ уже подписан. Прошу вас сдать дела и обязанности мичману Ляпидевскому.

– Есть! – ответил Садовинский.

– Завтра будем в Рогекюле, – продолжил командир, – там и перейдете на «Расторопный».

Кадровые перемещения на Минной дивизии были делом обычным. Офицеров переводили с корабля на корабль, исходя из многих причин, в том числе и из соображений продвижения по службе и плавательного ценза. В эти дни мичманом Б. Садовинским были сделаны следующие последние записи в вахтенном журнале эсминца «Разящий»:

«24 июля, воскресенье. Рогокюль (Моонзунд).

8:00 Вступили в дежурство по гавани.

18:10 Начали погрузку угля.

20:40 Окончили погрузку угля, приняли 59 тонн кардифского угля, грузили 30 чел.

Котел под парами № 1, 2.

Мичман Б. Садовинский».

(РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 1. Д. 60218)

В 7 часов 30 минут утра 25 июля 1916 года мичман Б. Садовинский, попрощавшись с офицерами и пожав руку мичману Ляпидевскому, дежурившему, как и в первый день прибытия Бруно на «Разящий», отдав честь Андреевскому флагу, развевавшемуся на корме, сошел по сходне с миноносца.

В этот день в вахтенном журнале миноносца «Разящий» мичманом В. Ляпидевским была сделана следующая запись:

«25 июля, понедельник. Рогокюль (Моонзунд).

8:10 Снялись со швартовов и пошли в Моонзунд.

8:45 Расстреляли плавающий буек.

9:30 Стали на якорь у землечерпательного каравана.

10:00 Развели пары в котле № 1.(…)

Сего числа выбыл с миноносца, по приказу Начальника 9 дивизиона, вахтенный начальник мичман Б. А. Садовинский на эск. миноносец “Расторопный”.

Мичман В. Ляпидевский»

(РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 1. Д. 60218)

Точное время убытия мичмана Б. Садовинского с «Разящего» и его прибытие на эсминец «Расторопный» мне удалось установить путем сравнения записей за этот день в вахтенных журналах обоих кораблей.

24 июня, в конце суток, вахтенный журнал «Разящего» подписан – мичман Б. Садовинский.

25 июня в вахтенном журнале «Разящего» записано: «8:10 Снялись со швартовов и пошли в Моонзунд» и подпись – мичман Ляпидевский.

25 июня в вахтенном журнале «Расторопного» записано: «8:10 “Разящий” ушел в море».

Учитывая, что распорядок дня экипажей обоих миноносцев был одинаков: побудка – 6:30, завтрак – 7:00, утренняя приборка – 7:30 и т. д. – мичман Б. Садовинский после завтрака, в период утренней приборки, перешел на «Расторопный», стоявший на швартовых рядом с «Разящим».

И далее в журнале «Расторопного» записано: «Сего числа прибыл с э.м. “Разящий” один офицер» и подпись – подпоручик Исаев.

«Правила ведения вахтенного журнала для миноносцев и малых судов» того времени неукоснительно требовали, в случае прибытия на корабль нового офицера, фиксировать его звание, имя, отчество, фамилию и наименование корабля, с которого прибыл офицер.

Подпоручик по адмиралтейству Н. Н. Исаев в этот день сделал запись с нарушением требований по ведению вахтенного журнала и не указал фамилию прибывшего на корабль офицера.

Лишь через четверо суток, 29 июня, в вахтенном журнале эсминца «Расторопный» появляется запись за подписью – мичман Б. Садовинский.

«25 июля, понедельник. Рогокюль (Моонзунд).

7:30 Рапорт. Команду развели мыть краску.

8:10 “Разящий” ушел в море.

8:30 “Донской казак” ушел в море.(…)

20:30 “Донской казак” пришел от Финского залива.

20:50 Снялись со швартовых.

20:53 Стали на якорь на рейде Куйвасто. Канату 20 сажень левого.

Под парами котел № 2. Сего числа прибыл с миноносца “Разящий” один офицер.

Подпоручик Исаев».

(РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 1. Д. 60382)

Эскадренный миноносец «Расторопный» типа «Деятельный», на палубу которого ступил 25 июля 1916 года, для дальнейшего прохождения службы, мичман Бруно Садовинский, по традиции Русского Императорского флота, при постройке получил свое имя в память доблестного миноносца «Расторопный» типа «Сокол», отличившегося в Русско-японскую войну 1904–1905 гг. при обороне Порт-Артура. В Русско-японскую войну в Порт-Артуре довелось командовать миноносцем «Расторопный» и лейтенанту А. И. Непенину, будущему командующему флотом Балтийского моря.

С прибытием на эскадренный миноносец «Расторопный» мичман Б. А. Садовинский, сам того не подозревая, начинал новую, полную тяжелых и трагических событий часть своей жизни и службы. Но он этого тогда не знал и не чувствовал. Эскадренный миноносец «Расторопный», как и «Разящий», находился в кампании в войне с Германией на Минной дивизии в 9-м дивизионе эскадренных миноносцев, под брейд-вымпелом начальника дивизиона капитана 1-го ранга А. А. Ружека.

Офицеры миноносца приветливо и дружно встретили мичмана Садовинского. За те четыре месяца, что Садовинский служил в 9-м дивизионе миноносцев, он познакомился и подружился со многими офицерами, остальных же знал в лицо или по имени и отчеству. К слову сказать, обращение в чинах между флотскими офицерами презиралось. На русских военных кораблях издавно, было принято обращаться к сослуживцам по имени-отчеству. Еще служа на «Разящем», Бруно был знаком со всеми офицерами «Расторопного», через мичмана Владимира Ляпидевского, который до этого, служил на «Расторопном».

Боевая обстановка требовала быстрого вхождения, вновь прибывшего офицера, в повседневную и боевую деятельность корабля. «Расторопный» находился в дежурстве по рейду в передовой базе флота Куйвасто.

Утро 27 июля 1916 года выдалось ветренным. В навигационном журнале «Расторопного» указывалось – ветер N-W, очень свежо. В этот день мичман Б. А. Садовинский заступил вахтенным офицером «Расторопного», и сделал следующую запись в вахтенном журнале эскадренного миноносца:

«29 июля, пятница. От знака Кумора.

8:15 Началось семафорное учение.

8:30 Окончилось семафорное учение. Начались артиллерийские занятия.

8:50 Окончились артиллерийские занятия.

9:00 Команду развели по работам.

Котел под парами № 3.

Мичман Б. Садовинский».

(РГАВМФ. Ф. 8701. Оп. 1. Д. 60382)

Накануне командир миноносца капитан 2-го ранга В. В. Селитренников, опытнейший офицер и прекрасный специалист, аттестовал Садовинского на знание обязанностей вахтенного офицера и допустил мичмана к самостоятельному несению вахты на ходу.

Передав 30 июля дежурство по рейду миноносцу «Сильный», «Расторопный» подошел к транспорту «Печора» для приемки боезапаса. Было принято 14 практических 75-миллиметровых снарядов.

В воскресенье, 31 июля, в 7 часов 45 минут «Расторопный» снялся со швартовых и пошел в Гельсингфорс. На переходе разошлись контркурсами с эскадренным миноносцем «Стерегущий» и канонерской лодкой «Хивинец». В 16 часов 38 минут стал на якорь в Гельсингфорсе, пришвартовавшись к бонам в Нора-Хамин. Придя в Гельсингфорс, экипаж занялся приведением в порядок миноносца. С утра следующего дня боцманская команда и выделенные от других команд матросы мыли и пемзовали надводный борт миноносца. Эта работа продолжалась два дня, и в среду, 3 августа, приступили к окраске миноносца. Закончили окраску борта 4 сентября. За отлично выполненную работу командир поощрил боцманскую команду внеочередным увольнением на берег.

Последующие два дня были заняты пополнением запасов, погрузкой угля с подошедшей к борту миноносца баржи. Было принято 40 тонн «Кардиффа».

С утра 7 августа, в воскресенье, в 10 часов команду «Расторопного» уволили в город в церковь. Русский православный храм – Успенский собор, возвышающийся над Южной бухтой, был построен на пожертвования русских православных людей и флотских экипажей и служил главным храмом Российского Императорского флота в Гельсингфорсе.

Русская православная церковь с давних времен почитала ратное дело истинно священным. Для русских моряков защита Отечества и своего народа всегда была делом святым и богоугодным. На миноносцах, кораблях небольших, священников не полагалось, поэтому матросы любили посещать этот храм. В военное лихолетье, когда каждый выход в море мог стать последним, матросы все чаще обращались к Богу, чтобы помолиться за себя, за родных, исповедавшись в своих, в общем-то не таких уж тяжких, корабельных грехах, чтобы, если доведется, принять последний бой, как принято православному воину – с чистой душой. Кроме того, храм этот был для матросов частичкой России, в чуждой им и их русскому духу Финляндии. Гельсингфорс, находясь в каких-то десяти часах езды от столицы Российской империи, был, по сути, иностранным городом. Даже время в нем было заграничное и отличалось от петербургского на двадцать минут. Финляндское княжество всегда жило наособицу от остальной России. Почтовые марки, деньги – все здесь было свое, особое.

До сих пор в Успенском соборе, в этом самом большом православном соборе Западной Европы, возвышающемся своей кирпичной громадой над бухтой и увенчанном 13-ю позолоченными куполами, в его великолепном иконостасе, вкраплены иконы с бронзовыми табличками: «Сия икона сооружена усердием экипажа крейсера». Я сам читал эти надписи и любовался этими иконами, бывая в Хельсинки и посещая Успенский собор. И каждый раз поражался красоте, богатству и величию внутреннего убранства собора, заполненного иконами, крестами и алтарями. Затейливо украшенные арки собора контрастируют с колоннами из черного мрамора, создавая неповторимый облик и дух храма. Это чудо было построено в Гельсингфорсе в 1868 году, по проекту русского архитектора А. М. Горностаева.

По укоренившейся традиции, русские моряки перед боем молитвенно просили помощи у своего заступника – Николая Чудотворца. Так было при Гангуте, Чесме, Наварине и Синопе. Так было и в эту Великую войну. Перед лицом смертельной опасности человек всегда обращается к Богу, ища помощи и защиты, спасения и надежды. Еще в 1720 году петровский Морской устав определил главное призвание священников на флоте – укреплять в моряках нравственное начало, веру в добро и небесное покровительство. В бою, словом Божьим помогать морякам преодолевать страх и добиваться победы.

Ставя свечу к образу Николая Чудотворца – заступника всех плавающих, за упокой душ матросов и офицеров Русского Императорского флота, я невольно вспоминал Николо-Богоявленский кафедральный Морской собор в Санкт-Петербурге, где на мраморных досках золотом высечены имена кораблей и фамилии матросов и офицеров русского и советского флотов, погибших в войнах за Отечество. Доски эти осенены склоненным Андреевским флагом, и опять судеб морских таинственная вязь, закручивая свои узоры, перемещает время, людей, события, и мне кажется, я вижу этих матросов и господ офицеров 1916 года и слышу команду: «На молитву! Головные уборы – долой!»

В 12 часов команда из церкви возвратилась. Через тридцать минут дежуривший по кораблю в этот день подпоручик по адмиралтейству Н. Н. Исаев, построив команду, осмотрев ее и выдав увольнительные жетоны (бирки), записал в вахтенном журнале:

«12:45 Команду уволили на берег».

Мичман Садовинский специально договорился с подпоручиком Николаем Исаевым о заступлении того на дежурство в этот день. У Бруно сегодня была назначена встреча с Ириной. Но служба есть служба и, как ни старался мичман, на свидание он опоздал.

Ирина уже ждала его у фонтана с морской нимфой – Амандой. Струи воды переливались в лучах солнца, и в отблесках водяных брызг Ирина казалась ослепительной. Бруно подошел быстрым шагом, придерживая левой рукой кортик, протянул ей букетик купленных по дороге цветов и начал извиняться, но Ирина опередила его:

– Не трудитесь, я пришла раньше. Ах какие чудные цветы! Благодарю! Погуляем в парке?

Они пошли по главной аллее Эспланады. Лучи заходящего солнца ласкали листву раскидистых кленов и лип.

Навстречу им шел мичман об руку с девушкой. Он посмотрел на Садовинского, улыбнулся и козырнул. Ирина заметила их безмолвный обмен взглядами:

– Знакомый?

– Да, мой товарищ по Корпусу.

– А-а, – протянула она. – Давайте присядем, Бруно, – Ирина указала на ближайшую скамейку. Они сели. Бруно молчал. Ирина бережно перебирала цветы.

– Бруно, расскажите что-нибудь о себе, – проговорила она и посмотрела на него.

– Например? – сделал серьезное лицо Бруно.

– Ну, о своей семье, о том, как пришли на флот, где служили.

– Родом я из небольшого украинского городка Славута, в Волынской губернии. До поступления в Сумской кадетский корпус мы жили вместе с мамой и двумя младшими братьями. Потом учеба в Морском корпусе. Выпустился я в 1915 году, дальше служба в Морском корпусе и на Минной дивизии, на эскадренном миноносце «Разящий», а сейчас – на «Расторопном».

Бруно умолк.

– А ваши родители, Ирина?

– Отец – офицер-артиллерист, воевал в Порт-Артуре. Мы с мамой жили тогда в Петербурге, а с началом этой войны – в Гельсингфорсе. Он служит в крепости Свеаборг. Я единственная в семье.

Разговор оборвался. Пауза затягивалась.

– Идемте к заливу, – предложила Ирина.

Они вышли на Рыночную площадь, прошли вдоль набережной и остановились в месте, где гранит заканчивался и начинался дикий скалистый берег. Они спустились к воде.

Ирина стояла лицом к морю, легкий бриз теребил ее волосы.

Бруно залюбовался ею.

Ирина повернулась и посмотрела на него. Он почувствовал теплоту в ее глазах, и на душе стало радостно от этой теплоты.

– И все же, Бруно, почему вы подошли ко мне в Морском собрании? – улыбаясь, спросила она.

– Начистоту? – Бруно тоже улыбнулся.

– Желательно, – Ирина стала серьезной.

– Вы мне понравились, Ирина, – он немного покраснел и, овладев собой, заговорил увереннее. – Вы очень красивы. К тому же тогда, в ресторане, когда я впервые увидел вас, я ощутил непонятную душевную связь между нами.

Его откровенность смутила Ирину, она опустила глаза.

– Во-от вы какой, господин мичман, – растягивая первое слово, проговорила Ирина.

Она отвернулась и поглядела на залив.

– Увлеклись мы. Не желаете пройтись по берегу?

Они спустились на прогулку по прибрежной тропинке. Места были дивные. Суровая природа финского побережья, гладь залива, цепочка островов вдали, и среди них наиболее крупный остров – крепость Свеаборг.

Солнце садилось в воду залива, окрашивая все вокруг волшебными красными отблесками. Бруно машинально посмотрел на часы.

Ирина спохватилась:

– Ой, солнце садится! Пора возвращаться.

На корабль Бруно вернулся в одно время с возвращающимися из увольнения на берег матросами.

В понедельник 8 августа, в 5 часов 30 минут утра, на миноносце развели пары в котле № 3. Котел № 1 уже был под парами. В 10 часов 10 минут снялись с якоря и швартов, и пошли в море, в Куйвасто.

На переходе, около 12 часов дня надвинулся туман, о чем была сделана запись подпоручиком Н. Исаевым в навигационном журнале миноносца. «Расторопный» сбавил ход, были выставлены дополнительные сигнальщики, и миноносец медленно продолжал движение по счислению. Часа через полтора посвежело, и туман рассеялся. Дали полный ход.