Текст книги "Был ли Пушкин Дон Жуаном?"

 
Что было бы со мною,
Богиня, без тебя? —
 

восклицает он, отнюдь не с братским сравнением своей сестры с богиней. Поэт считает, что «мира красота оделась черной мглою!», и он, как узник, с унынием встречает каждый день. И даже солнце, дарящее ему луч света сквозь узкое окошко, не радует его помраченного сердца. В заключении стихотворения Пушкин ждет момента возвращения в отчий дом, и говорит, что «прилечу расстригой в объятия твои». Такая необычная страсть к своей сестре напоминает в чем-то роман Т. Манна «Волшебная гора», в котором показана сексуальная связь между братом и сестрой, исходя из теории Фрейда о первичных инстинктивных влечениях человека.

Очень часто в его лицейских стихах появляются описания страстных желаний и сексуальных игр. Это вполне естественно для юноши, но у Пушкина естественный юношеский интерес к половым вопросам приобретает более сильную и настойчивую тему неудовлетворенного желания.

 
Эльвина, почему в часы глубокой ночи,
Я не могу тебя с восторгом обнимать,
На милую стремить томленья полны очи
И страстью трепетать?
 

Даже античные мифы о бесконечных любовных связях Зевса с земными женщинами юный Пушкин переводит в полные неудовлетворенного желания строки:

 
Вдруг раздается
Радости крик.
Вид сладострастный!
К Леде прекрасной
Лебедь приник.
Слышно стенанье…
 

2

Однако случилось то, что должно было случиться. Наступила пора юношеских влюбленностей, и первую, истинно платоническую любовь возбудила в поэте сестра одного из лицейских товарищей его, фрейлина Екатерина Павловна Бакунина. «Она часто навещала брата и всегда приезжала на лицейские балы, – вспоминает Комовский, – прелестное лицо ее, дивный стан и очаровательное обращение произвели всеобщий восторг во всей лицейской молодежи».

Бакуниной, кроме Пушкина, увлекались еще Пущин и Малиновский – друзья-лицеисты поэта. Бакуниной было тогда 20 лет, Пушкину – 16. Но эта первая любовь глубоко поразила его. Увлекшись, Пушкин обратился к лицейскому товарищу своему Илличевскому, славившемуся искусством рисовальщика, со стихотворной просьбой написать «друга сердца» (стихотворение «К живописцу»). Подсказал, что ему надо изобразить на портрете Бакуниной:

 
Красу невинности небесной,
Надежды милые черты,
Улыбку радости прелестной
И взоры самой красоты.
 

«…Это была чистая и стыдливая юношеская любовь, лишенная пылкой сексуальности… О ней Пушкин сделал в ноябрьские дни 1815 года в своем лицейском дневнике взволнованную запись:

«…Я счастлив был!.. нет, я вчера не был счастлив: поутру я мучился ожиданием, с неописанным волнением стоя под окошком, смотрел на снежную дорогу – ее не было видно! Наконец я потерял надежду, вдруг нечаянно встречаюсь с ней на лестнице, – сладкая минута!… Как она мила была! как черное платье пристало к милой Бакуниной! Но я не видел ее 18 часов – ах! какое положенье, какая мука! Но я счастлив был 5 минут…» Любовь к Бакуниной явилась источником большого цикла лицейских стихотворений Пушкина. Под пером поэта рождаются вдохновенные строки, когда его «прелестный друг» уезжает на зиму в Петербург:

 
Засну ли я, лишь о тебе мечтаю,
Одну тебя в неверном вижу сне,
Задумаюсь – невольно призываю,
Заслушаюсь – твой голос слышен мне.
 

Прошел год с того дня, как юный Пушкин сделал в своем «Дневнике» запись. На протяжении этого времени он отдавал ей свое поэтическое вдохновение, весь пыл своего сердца. 22 стихотворения, посвященные поэтом Бакуниной – своего рода энциклопедия юной любви, лирическая гамма первых сердечных переживаний. И потом Пушкин не забывал ее, до конца жизни помня о первой любви, о Катерине I. В черновиках VIII главы «Онегина» мы читаем:

 
Когда в забвенье перед классом
Порой терял я взор и слух,
И говорить старался басом,
И стриг над губой первый пух,
В те дни… в те дни, когда впервые
Заметил я черты живые
Прелестной девы и любовь
Младую взволновала кровь
И я, тоскуя безнадежно,
Таясь обманом пылких снов,
Везде искал ее следов,
Об ней задумывался нежно,
И счастье тайных мук узнал…
 

Но ни Екатерина Бакунина, ни Наталья Кочубей, никто другой не мог надолго захватить сердце юного поэта. Оно просто не было приспособлено для этого. По своей нервической натуре он не предавался романтическим воздыханиям. Говорить о «платонической» любви Пушкина нужно в контексте его сексуальной конституции. Платонической любовь у поэта становилась тогда, когда выбранный им сексуальный объект становился недоступен. Эти юношеские скоропреходящие увлечения толкали Пушкина на написание романтических элегий, немного возвышали и облагораживали его инстинкты. Его «либидо» с неизбежностью должно было сублимироваться в возвышенную поэзию, в творческий порыв, в создание временных кумиров. Иначе сексуальная неудовлетворенность, проскальзывавшая во всем поведении поэта, могла проявиться в виде невроза или перверзии. Пушкин был противоречив в своих увлечениях, в своем отношении к определенным нравственным канонам. С одной стороны – платоническая любовь к Бакуниной, а с другой… Но об этом пусть расскажет Иван Пущин.

3

«Сидели мы с Пушкиным однажды вечером в библиотеке у открытого окна. Народ выходил из церкви от всенощной; в толпе я заметил старушку, которая о чем-то горячо с жестами рассуждала с молодой девушкой, очень хорошенькой. Среди болтовни я говорю Пушкину, что любопытно бы знать, о чем так горячатся они… На другой день он встретил меня стихами:

 
От всенощной, вечор, идя домой,
Антипьевна с Марфуткою бранилась;
Антипьевна отменно горячилась.
«Постой, – кричит, – управлюсь я с тобой!
Ты думаешь, что я уже забыла
Ту ночь, когда забравшись в уголок
Ты с крестником Ванюшею шалила?
Постой, – о всем узнает муженек!»
«Тебе ль грозить, – Марфушка отвечает,
Ванюша что? Ведь он еще дитя:
А сват Трофим, который у тебя
И день и ночь? Весь город это знает.
Молчи ж кума: и ты, как я, грешна,
А всякого словами разобидишь.
В чужой п**** соломинку ты видишь,
А у себя не видишь и бревна».
 

«Вот что ты заставил меня написать, любезный друг», – сказал он, видя, что я несколько призадумался, выслушав его стихи, в которых поразило меня окончание. В ту минуту подошел к нам Кайданов (лицейский преподаватель), – мы собирались в его класс. Пушкин и ему прочел свой рассказ. Кайданов взял его за ухо и тихонько сказал ему: «Не советую вам, Пушкин, заниматься такой поэзией, особенно кому-нибудь сообщать ее». Конечно же, юный поэт не внял его советам, и в дальнейшем из-под пера Пушкина иногда выходили фривольные, а порою и непристойные стихотворения:

У Пушкина была сильна именно генитальная направленность его чувств. Юношеское воображение поэта, постоянно рисует все новые и новые сцены, в которых гениталии играют существенную роль. Вспомним знаменитое стихотворение «Вишня», незамысловатый сюжет которого напоминает эротические пасторали поэзии рококо. Пастушка залезает на вишневое дерево, чтобы полакомиться сочными плодами, она оступается, и проходящий мимо пастушок увлечен открывшимся видом:

 
Среди двух прелестных
Белей снега ног,
На сгибах чудесных
Пастух то зреть мог,
 
 
Что скрыто до время
У всех милых дам,
За что из Эдема
Был выгнан Адам.
 

В 1816 году в лицее произошло большое событие. Более либерально настроенный директор лицея Е. А. Энгельгардт разрешил воспитанникам ходить в гости. У лицеистов появилось много знакомых. Чтобы отвлечь воспитанников от общения с горничными и доступными девицами, директор Лицея Энгельгардт устраивал для них вечера, пикники и танцы с участием его семьи, близких ему дам и девушек. «Женское общество, – вспоминает Иван Пущин, – всему этому придавало особенную прелесть и приучало нас к приличию в обращении… От сближения нашего с женским обществом зарождался платонизм в чувствах… Пушкин клеймил своим стихом лицейских сердечкиных, хотя и сам иногда попадал в эту категорию». Друзья поэта, Дельвиг и Кюхельбекер, были частыми гостями, Пушкин же сторонился этих несколько скучных собраний. Тем более, что он опять набедокурил.

В семействе Энгельгардта жила овдовевшая незадолго пред тем молодая, миловидная и остроумная француженка Мария Смит. Она умела оживлять и развлекать собиравшееся у Энгельгардта общество. Пушкин, который немедленно по своему обыкновению начал ухаживать за ней, написал довольно нескромное послание «К молодой вдове». Мария, готовившаяся стать матерью, обиделась и показала директору лицея фривольное послание поэта. В нем юный шалопай убеждал молодую женщину не бояться «завистливой тени» почившего «вечным сном» супруга, а смело обрести счастье в объятьях очередных любовников.

Теме любви, причем любви чувственной, посвящены многие юношеские стихотворения поэта, наполненные описаниями эротических сцен. Свое понимание любви Пушкин выразил в страстных, искренних и прелестных строках:

 
Любовь одна – веселье жизни хладной,
Любовь одна – мучение сердец.
Она дарит один лишь миг отрадный,
А горестям не виден и конец.
Стократ блажен, кто в юности прелестной
Сей быстрый миг поймает на лету;
Кто к радостям и неге неизвестной
Стыдливую преклонит красоту!
 

Для лицеистов были открыты многие дома Царского Села. Большой популярностью пользовались вечера у барона Теппера де Фергюссона, образованного и оригинального хозяина. Здесь лицеисты пили чай, болтали, занимались пением и музыкой. Устраивались и литературные состязания, на которых неизменно первенствовал Пушкин, привлекая тем самым женское внимание. Однако молодые люди ходили не только в почтенные дома. Они посещали так же гусаров, которые были расквартированы в Царском Селе. Сначала по билетам в праздники, потом в будни, а затем уже без всякого спроса проводили там целую ночь. Вечером, после классных часов, когда остальные лицеисты бывали у директора или в других семейных домах, Пушкин, ненавидевший всякое стеснение, пировал с офицерами лейб-гусарского полка. Такие известные повесы как Каверин, Молоствов, Сабуров, Юрьев стали его постоянными напарниками ночных приключений. «Вместе с ними, – вспоминает Комовский, – тайком от своего начальства, он любил приносить жертвы Бахусу и Венере, волочась за хорошенькими актрисами графа Толстого и за субретками приезжавших туда на лето семейств; причем проявлялись в нем вся пылкость и сладострастие африканской породы».

Можно с уверенностью сказать, что именно в это время поэт перешел от платонической влюбленности к удовлетворению своего «безумства бешеных желаний». Юноша стал мужчиной. Как сразу изменилась его лирика, как возмужала. Герой очередного любовного стихотворения «Письмо к Лиде» отнюдь не робкий обожатель античной красоты, но вполне земной, нетерпеливый и страстный любовник. Фактически это поэтическое описание первых опытов настоящей сексуальной жизни юного поэта.

 
И я в обители твоей…
По скорой поступи моей,
По сладострастному молчанью,
По смелым трепетным рукам,
По воспаленному дыханью
И жарким, ласковым устам
Узнай любовника – настали
Восторги, радости мои!
О Лида, если б умирали
С восторгов пламенной любви!
 

4

Переполненный чувствами и впечатлениями от новых сексуальных удовольствий, юный поэт неожиданно для него самого перенес свой эротический пыл на женщину, которая напомнила ему и своим возрастом, и своим обаянием, и почти материнской заботой о нем тех женщин, которые окружали его в детстве. Пушкин как ребенок влюбился в жену известного историка и сентиментального писателя Н. М. Карамзина. Он даже написал ей любовную записку. По словам П. И. Бартенева, Екатерина Андреевна, разумеется, показала ее мужу. Оба расхохотались, и, призвав Пушкина, стали делать ему серьезные наставления. Все это было бы довольно смешно, если бы не было так грустно для молодого и чувствительного сердца поэта.

Графиня Эдлинг писала в своем дневнике, что «Карамзина (жена историка) – предмет первой и благородной привязанности Пушкина». Об этом упоминала и А. П. Керн в своих воспоминаниях. Скорее всего это так и было. Ю. Н. Тынянов, знаток творчества и жизни поэта, уверен в том, что Е. А. Карамзина – «безыменная любовь» Пушкина, то есть та женщина, которая скрывается в «Донжуанском списке» под буквами NN. Каждый исследователь волен делать свои предположения и доказывать верность своей гипотезы. Однако любовь Пушкина к Карамзиной была совсем другого свойства, чем любовное увлечение Бакуниной или Кочубей.

Екатерина Андреевна была старше поэта на 20 лет. Правда, она была в 1816 году еще достаточно красивой и молодой. Умная, хорошо разбирающаяся в литературе, хотя и с несколько нервным характером, она вызвала у поэта не любовь-страсть, скорее любовь-привязанность. Лишенный материнской ласки и заботы, Пушкин, влюбляясь в женщин старше его (а это с ним часто случалось в жизни), как бы стремился получить ту женскую материнскую теплоту, которую он не имел в детском возрасте. Как известно из психоанализа, в нормальной любовной жизни человека иногда проявляется влияние материнского прообраза на выбор объекта увлечения. У Пушкина, выросшего в женском обществе, воспитанного няней и не знавшего материнской ласки, инстинктивное влечение к матери, постоянно вытесняемое из сознания, после наступления половой зрелости обращало его подсознательную сексуальность на женщин «бальзаковского возраста». Мы еще увидим, как поэт в течение всей своей жизни, постоянно искал утешения в любви зрелых женщин, которые относились к нему, как к сыну, будучи пылкими и беззаветно преданными возлюбленными. Знакомство с Карамзиной продолжалось и после окончания Лицея.

В 1824 году в письме к А. И. Тургеневу он интересуется жизнью двух женщин, которые были старше его по возрасту и к которым он питал удивительные матерински-любовные чувства: «Целую руку Е. А. Карамзиной и княгине Голициной…» Позднее А. О. Смирнова отмечала в своем дневнике особенное отношение Пушкина к уже стареющей Екатерине Андреевне: «Я наблюдала также за его обращением с г-жей Карамзиной: это не простая почтительность к женщин уже старой, – это нечто более ласковое. Он чрезвычайно дружески почтителен с княгиней Вяземской, m-me Хитрово, но его обращение с Карамзиной совсем не то».

Мы еще узнаем об «отношениях» Пушкина и Вяземской, Пушкина и Хитрово (дочери Кутузова), которые также были старше поэта и также опекали его, и любили его как матери, и как стареющие женщины, которые искали необузданных, «африканских» наслаждений.

Когда Пушкин женился, Карамзина приняла деятельное участие в его личной и творческой жизни, желая поэту и его жене счастья. Авторитет Карамзиной, как придирчивого и доброжелательного оценщика новых произведений поэта, всегда был важен для Пушкина. Жуковский, Вяземский, Карамзина – вот к кому постоянно обращался поэт за советом, к кому он постоянно бегал, живя в творческой лихорадке. Любовные нити, связавшие на какое-то время молодого, излучавшего бурную сексуальность юноши и 36-летней женщины, видимо знавшей до этого только спокойную, размеренную, благородную, и оттого пресную любовь, не разорвались навсегда, а переросли в долгую дружбу. Муж Екатерины Андреевны, Николай Михайлович Карамзин, автор знаменитой «Истории государства Российского» в 12 книгах, видимо почувствовал какие-то любовные флюиды, исходящие от Пушкина и жены. Между ними, видимо, произошел серьезный разговор, Пушкин даже плакал. П. И. Бартенев пересказал рассказ некоего г-на Блудова, которому Н. М. Карамзин показывал место в своем кабинете, «облитое слезами Пушкина». С этого времени отношения между Карамзиным и Пушкиным испортились, хотя по настоянию Екатерины Андреевны он принял самое деятельное участие в смягчении участи поэта, которому в 1820 году грозила ссылка в Сибирь или на Соловки.

Е. А. Карамзина была первой зрелой женщиной в любовной жизни Пушкина, объект «инцестуального» воплощения бессознательных сексуальных желаний поэта. Как и в детстве, Пушкина ждало разочарование. Его еще детское желание перенести на объект нежной любви также и сексуальные требования были осмеяны. Запреты, которые накладывали взрослые на сексуальные стремления мальчика к близким ему женщинам, вновь проявились в юношеском возрасте. Чувственность поэта была уже развита, а удовлетворение ее было запрещено по отношению к объектам его любовных мечтаний.

В результате таких «инцестуальных» запретов любовная жизнь Пушкина была разделена на две составляющие: «чувственную» и «чувствительную». Причем чувственная составляющая вынуждена постоянно скрываться за чувствительной. Когда Пушкин любил чувствительно (нежно) – он не желал обладания, а когда желал чувственно, то не мог уже нежно любить объект своего желания. С этого момента половая жизнь поэта стала капризной, подвижной, легко нарушаемой, часто неправильно функционирующей. Пушкин начал искать только таких женщин, которых не надо было любить, и чтобы своими чертами они не напоминали объекты «инцестуального» запрета и он мог бы с ними полностью высвободить свою сексуальную энергию. Чувственная составляющая Пушкинского «либидо» постоянно избегала слияния с его «чувствительной» составляющей. По мнению Фрейда, такие люди не обладают достаточно тонким любовным чувством (что отмечали современники поэта); «у них сохранились половые ненормальности, неудовлетворение которых ими ощущается как определенное понижение удовольствия, а удовлетворение возможно только с приниженными, мало оцениваемыми половыми объектами».

Неудивительно, что первыми женщинами на его пути были гризетки, актрисы и веселые девицы, т. е. женщины, на которых общество смотрело, как на источник удовольствия, но к которым нельзя испытывать чувство любви. Но именно им отдал Пушкин всю свою нарождающуюся, бурную, выливающуюся через край сексуальную энергию юности.

Глава IV
«Любви не ведая страданий…»
(После Лицея)

В 1817 году Пушкин оканчивает Лицей. «Неволя мирная, шесть лет соединенья» остались позади. Брат Лев рассказывает: «По выходе из Лицея Пушкин вполне воспользовался своею молодостью и независимостью. Его по очереди влекли к себе то большой свет, то шумные пиры, то закулисные тайны».

«Пушкин числился в иностранной коллегии, не занимаясь службой, – писал в своем «Дневнике» умный и наблюдательный Ф. Ф. Вигель. – Сие кипучее существо, в самые кипучие годы жизни, можно сказать, окунулось в ее наслаждения… Он был уже славный муж по зрелости своего таланта и вместе милый, остроумный мальчик, не столько по летам, как по образу жизни и поступкам своим. Он умел быть совершенно молод в молодости, т. е. постоянно весел и беспечен».

«Служба в министерстве иностранных дел, а всего более – родственные и общественные связи отца открыли молодому Пушкину вход в лучшие кружки большого света, – отмечал П. И. Бартенев. – Сюда относятся родственные отношения и знакомства его с графами Бутурлиными и Воронцовыми, с князьями Трубецкими, графами Лаваль, Сушковым и проч. Так, известно по преданию, что в эту пору своей жизни Пушкин появляется на блестящих вечерах и балах у графа Лаваля. Супруга сего последнего, любительница словесности и всего изящного, с удовольствием видала у себя молодого поэта, который однако и в то время уже тщательно скрывал в большом обществе свою литературную известность и не хотел ничем отличаться от обыкновенных светских людей, страстно любя танцы и балы».

Господствующий тон в обществе совпадал с приобретенными еще в лицее наклонностями поэта. Предприимчивое удальство и молодечество, необыкновенная раздражительность, происходившая от ложного понимания своего достоинства, и бывшая источником многих ссор; беззаботная растрата ума, времени и жизни на знакомства, похождения и связи всех родов – вот что составляло основной характер жизни Пушкина, как и многих его современников. Жизнь поэта протекала, до словам барона Корфа, немного, правда, резким, «с беспрестанными историями, частыми дуэлями, в тесном знакомстве со всеми трактирщиками, б****** и девками». Пущин постоянно говорил: «Что тебе, любезный друг, возиться с этим народом, ни в одном не найдешь сочувствия».

Но Пушкина это мало трогало. Молодой, дорвавшийся до свободы юнец, играл в карты, беспрестанно влюблялся, шокировал великосветское общество своими странностями – длиннющими ногтями, небрежной одеждой, мыслями вслух. Вся его жизнь до 1820 года кажется пронизанной каким-то вихрем. Он отдыхает и предается серьезному литературному труду только когда бывает болен. Истерический характер Пушкина, его обостренная сексуальность толкала его все на новые и новые приключения.

В 1818 г. девятнадцатилетний богач камер-юнкер Никита Всеволожский и офицер лейб-гвардии Павловского полка Я. Н. Толстой основали общество «Зеленая лампа». Собирались каждые две недели в доме Всеволожского на Екатерингофском проспекте, против Большого театра. Преобладала гвардейская офицерская молодежь – гусары, уланы, егеря. Но были и штатские, в их числе Пушкин и Дельвиг, которые, как и дилетанты-офицеры читали свои стихи, обменивались мнениями и спорили о театральных постановках, – все члены кружка были страстные театралы. Происходили разговоры и на политические темы, отражавшие тогдашнее всеобщее оппозиционное настроение.

Заседания эти обычно кончались веселыми попойками – по-видимому, с участием актрис и веселых девиц, а затем, повесничая на улицах, отправлялся молодой поэт вместе с гусарами в веселые дома. Времяпрепровождение кружка Пушкин описывал в своем послании к Я. Толстому:

 
Горишь ли ты, лампада наша,
Подруга бдений и пиров?
Кипишь ли ты, златая чаша,
В руках веселых остряков?
Все те же ль вы, друзья веселья,
Друзья Киприды и стихов?
Часы любви, часы похмелья
По-прежнему ль летят на зов
Свободы, лени и безделья?..
 

Основную жизнь кружка составляло эпикурейское наслаждение жизнью, самозабвенный разгул, не считавшийся со стеснительными рамками светских приличий, картежная игра, «набожные ночи с монашенками Цитеры»:

 
Здорово, рыцари лихие
Любви, свободы и вина!
Для нас союзники младые,
Надежды лампа зажжена!
Здорово, молодость и счастье,
Заздравный кубок и бордель,
Где с громким смехом сладострастье
Ведет нас пьяных на постель!
 

Так приветствовал Пушкин члена «Зеленой лампы» лейб-гвардии улана красавца «Дон-Жуана» Юрьева; таким же настроением проникнуты его послания и к другим членам кружка – к Всеволожскому, Щербинину, Мансурову.

Свобода от светских приличий и стеснения, «страстей единый произвол» – вот что подразумевалось под свободой в кружке «Зеленая лампа». Именно тут, в компании Кавериных, Щербининых, Мансуровых и прочих прославленных кутил и повес, промелькнул для поэта бурный период бешеного разгула и упоения чувственными радостями, столь характерный для послелицейской жизни Пушкина в Петербурге. Наиболее яркое свое отражение это время нашло как раз в посланиях поэта к членам «Зеленой лампы», и именно этот кружок имел Пушкин в виду, когда впоследствии вспоминал в «Евгении Онегине»;

 
И я, в закон себе вменяя
Страстей единый произвол,
С толпою чувства разделяя,
Я музу резвую привел
На шум пиров и буйных споров,
Грозы полуночных дозоров:
И к ним в безумные пиры
Она несла свои дары
И, как вакханочка, резвилась,
За чашей пела для гостей,
И молодежь минувших дней
За нею буйно волочилась,
А я гордился меж друзей
Подругой ветреной моей.
 

Каверин был самым ярким представителем той разгульной петербургской молодежи, в кругу которой вращался Пушкин после окончания лицея. Он очень нравился поэту как лихой гусар и повеса; молодежь, окружавшая Каверина, старалась подражать ему, повторяла за ним его любимые поговорки. Каверин пользовался огромным успехом у женщин, щеголял, слыл безрассудным забиякой и дерзким озорником. Вот как вспоминал герой-гусар в своем дневнике о веселых пирушках с участием молодого Пушкина: «Щербинин, Олсуфьев, Пушкин – у меня в П-бурге ужинали – шампанское в лед было поставлено за сутки вперед – случайно тогдашняя красавица моя (для удовлетворения плотских желаний) мимо шла – ее зазвали – жар был несносный – Пушкина просили память этого вечера в нас продолжить стихами – вот они – оригинал у меня.

 
27 мая 1819
 
 
Веселый вечер в жизни нашей
Запомним, юные друзья;
Шампанского в стеклянной чаше
Шипела хладная струя —
Мы пили – и Венера с нами
Сидела прея за столом,
Когда ж вновь сядем вчетвером
С б******, вином и чубуками.
 

Поручик лейб-гвардии конно-егерского полка, член «Зеленой лампы» Мансуров, являлся непременным участником дружеских попоек. Будучи большим любителем театра, он ухаживал за молоденькой воспитанницей театрального училища Крыловой. По этому поводу Пушкин написал ему несколько грубоватое, в духе цинизма гусарской молодежи стихотворение:

 
Мансуров, закадышный друг,
Надень венок терновый!
Вздохни и рюмку выпей вдруг
За здравие Крыловой.
Поверь, она верна тебе,
Как девственница Ласси,
Она покорствует судьбе
И госпоже Казасси.
Но скоро счастливой рукой
Набойку школы скинет,
На бархат ляжет пред тобой
И ноги врозь раскинет.
 

Ласси – французская актриса, отказавшая сватавшемуся за нее актеру Яковлеву. Г-жа Казасси – главная надзирательница театрального училища, очень строгая и чинная дама, державшая своих девочек под замком и разрешая только из форточки любоваться проходящими мимо бравыми молодцами.

В 1819 г. Мансуров уехал в командировку по военным поселениям. Пушкин писал ему туда: «Здоров ли ты, моя радость? Весел ли ты, моя прелесть?.. Мы не забыли тебя и в семь часов с половиной каждый день поминаем в театре рукоплесканьями, вздохами – и говорим: свет-то наш Павел. Что-то делает он теперь? Завидует нам и плачет о Крыловой (разумеется, нижним членом. Каждое утро крылатая дева летит на репетицию мимо окон нашего Никиты (Всеволожского), по-прежнему подымаются на нее телескопы и х**, но увы: ты не видишь ее, она не видит тебя, – оставим элегию, мой друг. Исторически буду говорить тебе о наших; все идет по-прежнему; шампанское, слава Богу, здорово, актрисы также, то пьется, а те е***ся – аминь, аминь, так и должно. У Юрьева х**, слава Богу, здоров, а у меня открывается маленький, и то хорошо».

Вот так проходило обучение поэта всем прелестям жизни тогдашней золотой молодежи, совмещавшей в себе по словам В. В. Вересаева: «беззаботно-веселое сожительство венерических болезней с ненавистью к деспотизму».

Князь П. А. Вяземский, поэт и литератор, и А. И. Тургенев – большие друзья молодого Пушкина, постоянно переписывались между собой и аккуратно осведомляли друг друга о «Сверчке» – самом младшем и многообещающем из поэтов литературного общества «Арзамас», которое было более литературным и менее беспутным, чем общество «Зеленая лампа». На собрания этого общества приходили Карамзин и Жуковский. Однако поэт предпочитал скучным собраниям общества «Арзамас» веселым похождениям. Вот о чем писали Тургенев и Вяземский друг другу, отмечая немало любопытных штрихов, касающихся тогдашнего времяпрепровождения Пушкина.

«Пушкина-Сверчка я ежедневно браню за его леность и нерадение о собственном образовании. К этому присоединились и вкус к площадному волокитству, и вольнодумство, также площадное, восемнадцатого столетия. Где же пища для поэта? Между тем он разоряется на мелкой монете! Пожури его».(А. И. Тургенев – В. А. Жуковскому, 12 ноября 1817 г.)

«Праздная леность, как грозный истребитель всего прекрасного и всякого таланта, парит над Пушкиным… Пушкин по утрам рассказывает Жуковскому, где он всю ночь не спал; целый день делает визиты б*****, мне и кн. Голицыной, а ввечеру иногда играет в банк… Третьего дня ездил я к Карамзиным в Царское Село. Там долго и сильно доносил я на Пушкина. Долго спорили меня, и он возвращался, хотя тронутый, но вряд ли исправленный». (А. И. Тургенев – кн. П. А. Вяземскому, 4-го сент. 1818 г.)

«Сверчок прыгает по бульвару и по б*****, – писал Тургенев Вяземскому 18 декабря 1818 года. – Но при всем беспутном образе жизни он кончает четвертую песнь поэмы (имеется в виду «Руслан и Людмила» – А. Л.). Если еще два или три х**, так и дело в шляпе. Первая х**** болезнь была и первою кормилицей его поэмы».

Пушкин был совершенно неутомим в своих похождениях. Ничто не могло остановить его, ни недостаток средств, весьма неохотно отпускавшихся скупым отцом, ни благие советы друзей, подобных Жуковскому и Карамзину, ни постоянная опасность стать «жертвой вредной красоты» и живым подобием вольтеровского Панглосса. Как метко сказал сам поэт:

 
И то-то, братец, будешь с носом,
Когда без носа будешь ты.
 

Часто в его лирике послелицейского периода звучат мотивы наслаждения всеми прелестями жизни, особенно женской любовью. Одно из стихотворений Пушкина прямо посвящено некоей петербургской шлюхе Ольге Массон:

 
Ради резвого разврата,
Приапических затей,
Ради неги, ради злата,
Ради прелести твоей,
Ольга, жрица наслажденья,
Внемли наш любовный плач —
Ночь восторгов, ночь забвенья
Мне наверное назначь.
 

Постоянные венерические болезни приковывали поэта к постели. «Пушкин слег: старое пристало к новому, и пришлось ему снова за поэму приниматься», – пишет А. И. Тургенев 12 февраля 1819 года. А 22 февраля снова докладывает Вяземскому: «Венера пригвоздила Пушкина к постели и к поэме».

Должен заметить, что «Руслан и Людмила», при всей сказочности и фольклорности своего сюжета, насыщена какой-то эротической атмосферой, которая неизбежно проникала в поэму из альковов петербургских блудниц. Одно только описание любовного приключения Ратмира говорит нам о необузданной жажде наслаждения, к которому стремился поэт.

 
Разостлан роскошью ковер;
На нем усталый хан ложится;
Прозрачный пар над ним клубится;
Потупя неги полный взор,
Прелестные, полунагие,
В заботе нежной и немой,
Вкруг хана девы молодые
Теснятся резвою толпой.
Над рыцарем иная машет
Ветвями молодых берез,
И жар от них душистый пашет;
Другая соком вешних роз
Усталы члены прохлаждает
И в ароматах потопляет
Темнокудрявые власы.
Восторгом витязь упоенный
Уже забыл Людмилы пленной
Недавно милые красы;
Томится сладостным желаньем;
Бродящий взор его блестит,
И, полный страстным ожиданьем,
Он тает сердцем, он горит.
 

Слишком много подобных ночей было и у Пушкина. Однажды, как писал А. И. Тургенев, – «он простудился, дожидаясь у дверей одной б****, которая не пускала его в дождь к себе, для того, чтобы не заразить его своей болезнью…» «…Какая борьба благородства, любви и распутства», – иронично восклицает в конце письма Александр Иванович.

Такое поведение Пушкина не должно удивлять, оно вполне естественно вписывается в его характер, сформировавшийся от различных «инцестуальных» запретов, сопровождавших его детство и юные годы. Как это ни странно звучит, но «эротизм» поэта был тесно связан с так называемой «психологической импотенцией», которая сопровождала разделение любовной сферы поэта на «чувственную» и «чувствительную» составляющие. Пушкин чувствовал себя стесненным в проявлении полового влечения к женщине, к которой он питал уважение, полноценную же потенцию и максимум сексуального удовлетворения он получал в общении с девицами, когда безудержно предавался наслаждению. Элемент определенной извращенности, полученной от знакомства с французской фривольной литературой и вносимой им в половые отношения, Пушкин мог реализовать только с ними. Отсюда происходит его потребность в униженном половом объекте, в женщине полусвета, актрисе или гризетке, у которой нет эстетических требований, которая не знает, кто он, не ведет с ним литературных бесед, не требует к себе внимания, как к личности. «Перед такой женщиной – отмечает Фрейд, – он всего легче обнаруживает свою половую силу даже в том случае, если его нежность направлена к более высоко стоящей». И все же «чувствительная» составляющая тоже давала о себе знать, и Пушкин, утомленный от эротических забав, вновь стремился к женщинам, на облик которых был наложен «инцестуальный» запрет.