Текст книги "Огоньки (сборник)"

Мои университеты

В разные периоды жизни я сталкивался с тем, что мне не хватало знаний в какой-то области, я ощущал недостаток образования. То, что я имел за плечами десять классов и ускоренные курсы военного училища, было явно недостаточно для моей работы в качестве военного политработника.

А кстати, грамоте я учился по небольшой книжке, имевшей мудрёное название «Правила технической эксплуатации железных дорог». Отец в то время работал стрелочником и ежегодно сдавал техминимум по этим правилам. Перед экзаменом он долгими вечерами сидел над этой книгой и зубрил, выучивая наизусть отдельные параграфы. Я был рядом, прислушивался и быстрее отца схватывал то, что он читал вслух. Отец уловил это и использовал меня для проверки знаний и тренировки. Я отлично разбирался в железнодорожных сигналах, семафорах и светофорах, в различных допусках и запрещениях. В книжке были поясняющие картинки, я их с интересом рассматривал. Вот так я и научился читать.

Потом под руку мне попалось расписание движения пассажирских поездов. Я подолгу рассматривал и изучал расписания, воображая себя едущим в поезде, перед окнами которого мелькали станции с праздничными названиями Тарбагатай, Толбага, Хохотуй, Хилюк, Харагун, Ингода, Дарасун, Могоча, Ерофей Павлович, Шилка и др. Я назвал только несколько железнодорожных станций по ту и другую сторону Читы. Такие названия будоражили моё детское воображение, развивали фантазию.

Вот такие были мои первые университеты.

Мне приходилось постоянно заниматься самообразованием, изучать военное дело, вникать в общественные науки, что-то брать из педагогики и психологии, других наук. Большую помощь мне оказывало чтение художественной литературы.

И всё-таки недостатки своей общеобразовательной подготовки я ощущал постоянно и сожалел, что не смог получить высшее образование. Завидовал белой завистью тем людям, которые имели хорошую высшую подготовку и эрудицию, хотя таких людей я встречал не часто. И наоборот, чувствовал свое превосходство перед многими людьми, формально имеющими высшее образование, на деле же необразованными и грубыми.

Представляю себе идеал: человек высокообразованный, эрудированный, компетентный специалист, культурный, обладающий чувством юмора и, конечно же, честный и порядочный.

Татьяна, моя дочь, педагог. У меня с ней были частые разговоры о языке, литературе, происхождении слов. Разговоры обоюдополезные.

Иногда ловлю себя на том, что стали интересовать меня слова-синонимы, имеющие один корень, история происхождения имён, слов, выражений и т. д.

Вот один из примеров: стол, стул, стлать, стелить, престол, дотла… Корень один, а сколько разных слов. Просто чудо.

Другой пример. Пытался сам ставить вместе слова, обозначающие по смыслу «ограждение». И пошло: ограда, забор, плетень, тын. Видимо, найдётся ещё немало слов этого смысла, хотя каждое из перечисленных определяет совершенно конкретное содержание. Кстати, слово «город» также из этой семьи.

Памятные мне встречи

В разные годы мне приходилось встречаться с людьми, известными всей стране, политическими и военными деятелями, писателями и артистами.

Говорю о таких встречах, в ходе которых я имел возможность слушать этих людей, разговаривать с ними, видеть их в повседневной жизни или в какой-то необычной обстановке.

Каждая такая встреча оставляла в моей памяти след. Вот некоторые известные люди, с кем на короткие мгновения сводила меня судьба: маршалы СССР С.К. Тимошенко, И.И. Якубовский, политические деятели П.М. Машеров, С.О. Притыцкий, председатель Союза писателей России Л. Соболев, поэт Л. Ошанин, его супруга, писательница Е. Успенская, выдающиеся артисты Н.А. Черкасов, П.П. Кадочников и др.

В летние каникулы 1942 года я работал учеником радиста на радиоузле при Доме офицеров военно-авиационной школы. Эта школа готовила лётчиков и техников для фронта, находилась она километрах в трёх от Бердска.

В мои обязанности входило дежурство на радиоузле, проверка и ремонт радиоточек в квартирах и другая работа.

В Доме офицеров часто выступали приезжие артисты, в том числе московские и ленинградские знаменитости, находящиеся в эвакуации.

В один из августовских вечеров с большим успехом выступал Павел Кадочников. Он уже был известен по нескольким кинофильмам, особенно по фильму «Антон Иванович сердится».

И вот Кадочников на сцене. Высокого роста, стройный, вьющиеся тёмные волосы, на щеках ямочки, одним словом, красавец мужчина. Выступал в необычном амплуа: он пел. Мало кто из зрителей знал, что Павел Кадочников обладал прекрасным голосом. Он исполнял русские народные песни, неаполитанские песни. Каждое выступление вызывало бурю восторга и овации зала.

Зал был переполнен. Среди зрителей большинство составляли женщины, командирские жёны. Их мужья находились на фронте. Концерт Кадочникова для этих женщин – короткая передышка от тяжёлых дум и горестей жизни.

Женщины бурно реагировали на выступление Кадочникова. Он был им симпатичен, они любили его.

Концерт подходил к концу. Зрители не хотели отпускать артиста. Наконец Кадочников объявляет сам: «Русская народная песня "Метёлки вязали"». Публика успокоилась и… попалась на удочку. Секрет песни состоял в том, что она была бесконечной.

 
…Метелки вязали, в Москву отправляли,
В Москву отправляли, деньгу зашибали.
Деньгу зашибали и тут пропивали…
 

И так далее, повторение без конца. Когда зрители поняли это, в зале разразился дружный хохот, раздались аплодисменты. Кадочников засмеялся, махнул рукой и ушёл со сцены.

Летом того же 1942 года в одной из комнат Дома офицеров проживала семья народного артиста СССР Н.А. Черкасова, его жена с ребёнком, сестра.

Дом офицеров располагался в сосновом бору на берегу реки. До войны здесь был дом отдыха.

Жена Черкасова частенько заходила в мою радиорубку, чтобы справиться о последних новостях в мире. Несколько раз приезжал к семье и Николай Александрович. В это время он снимался в фильме Эйзенштейна «Иван Грозный». Кстати, как и Кадочников. Съёмки происходили в Алма-Ате.

Черкасов был заядлым рыболовом-спиннингистом и, конечно же, не устоял, чтобы не порыбачить в нашей Берди.

Запомнился мне такой момент. Ехали мы как-то по делам в Новосибирск на служебном автобусе. Николай Александрович ехал с нами, чтобы из Новосибирска отправиться в Алма-Ату.

Всю дорогу он шутил, рассказывал про съёмки фильма, отвечал на вопросы. В Новосибирске около вокзала Николай Александрович вышел из автобуса и поблагодарил водителя. У меня запечатлелась такая картина. Черкасов стоит на тротуаре, он огромного роста, и когда наклонился, чтобы через дверцу проститься с сидящими в автобусе, то как бы переломился пополам под прямым углом в виде буквы «Г». Со стороны это выглядело смешно.

Для нас, мальчишек, Черкасов был не меньшим кумиром, чем Бабочкин после «Чапаева». Черкасов – это Жак Паганель из «Детей капитана Гранта», а главное, это Александр Невский.

Не каждый из мальчишек мог сказать о своём знакомстве с Черкасовым, а я мог. Я слушал его, я участвовал в разговоре с ним.

Я благодарен этим счастливым мгновениям, позволившим мне встретиться с такими замечательными людьми, увидеть их вблизи.

В пятидесятые годы командующим Белорусским военным округом был маршал СССР Семён Константинович Тимошенко. Его биография хорошо известна старшему поколению советских людей. Один из полководцев, как говорили тогда, героев Гражданской войны, он стоял наравне с Ворошиловым и Будённым. Тимошенко в 1940–1941 годы был наркомом обороны, занимал большие должности в годы войны.

Мне неоднократно приходилось встречаться и слушать выступления С.К. Тимошенко на различных служебных совещаниях и семинарах в политуправлении округа. В пятидесятые годы я работал помощником начальника политического отдела отдельного корпуса по комсомольской работе и часто бывал в политуправлении. На окружной комсомольской конференции в 1954 году я был избран в президиум и даже в течение одного заседания председательствовал. Мне посчастливилось сидеть рядом с Тимошенко.

Не потому вспомнил, что сидел рядом с известным маршалом, а совсем по другому поводу.

Тяжёлый начальный период войны, последующие неудачи, в конечном счёте не сложившаяся служба на завершающем этапе жизни – всё это отразилось на том Тимошенко, которого видел я. Это был старый и усталый человек, бросалась в глаза его отрешённость и угрюмость.

Интересными были его выступления. Мне приходилось слушать многих высокопоставленных военных, в том числе и командующих округами. Как правило, в таких выступлениях было много деталей, мелочей, связанных с военной службой. Тимошенко говорил неторопливо, негромко, глуховатым голосом. Чувствовалось, что это выступает государственный человек. Он даёт глубокую оценку мировым событиям, анализирует обстановку, делает выводы. И никаких мелочей.

Особое место в моей памяти занимает Пётр Миронович Машеров, трагическая гибель которого в автомобильной катастрофе в 1980 году потрясла всех жителей Белоруссии.

Пётр Миронович – один из тех людей, легенды о которых сложены ещё при их жизни. Он был в числе организаторов партизанского движения в Белоруссии в годы Великой Отечественной войны. В возрасте двадцати шести лет в 1944 году он стал Героем Советского Союза. С 1943 года возглавлял Вилейский подпольный обком комсомола. В пятидесятые годы был первым секретарём ЦК ЛКСМБ. В 1954 году перешёл на партийную работу, с 1965 года по день трагической его гибели являлся первым секретарём ЦК КПБ.

Начиная с 1949 года и все последующие годы я имел счастливую возможность неоднократно встречаться с Петром Мироновичем, слушать его выступления, беседы, видеть его в практической работе. Подчеркну, что я лично не был знаком с Машеровым, а видеть и слышать его приходилось на комсомольских конференциях и съездах, заседаниях президиумов ЦК ЛКСМБ, на различных семинарах и совещаниях ЦК комсомола и политуправления округа. Последняя встреча состоялась в 1978 году, когда он присутствовал и выступал на семинаре пропагандистов, я также имел честь быть делегатом этого семинара от Гомельской области.

В Петре Мироновиче счастливо сочетались интеллигентность и простота, требовательность и доброта к людям. Его открытость, общительность и доступность импонировали людям. Всё это дополнялось внешними данными. Пётр Миронович был высокого роста, стройный, красивый, с приятной улыбкой. Интеллигентными были его выступления, эмоциональные и глубокие по содержанию.

Центральное место во всех выступлениях Машерова занимали вопросы культуры и морали. Может быть, это объяснялось тем, что он был по образованию педагогом. Думаю, что таким и должен быть руководитель.

Являясь выходцем из крестьянской семьи в белорусской глубинке, он имел тесную связь с народом, был преданным и авторитетным руководителем Компартии Белоруссии, стоял на твёрдых интернационалистских позициях.

Не могу не рассказать ещё об одной встрече, уникальной и удивительной. Речь пойдёт о встрече с… Александром Сергеевичем Пушкиным. Да, именно с ним у меня состоялась встреча в 1987 году.

Но всё по порядку.

А.С. Пушкин вошёл в мою жизнь в самом далёком детстве сказками о рыбаке и рыбке, о золотом петушке, о спящей царевне. В школьные годы я прочитал всё, что мог достать из художественных произведений А.С. Пушкина, многие стихотворения выучил наизусть. А потом в течение всей жизни я многократно обращался к Пушкину, читал и перечитывал написанное им.

Могу утверждать, что из всех ручейков, которые ворвались в меня, пушкинский – один из самых полнокровных, оказавших на меня самое благотворное влияние.

Мое отношение к Пушкину – это любовь, уважение, восхищение и преклонение. И здесь я не делаю открытий, у большинства русских людей такое же отношение к великому поэту.

В 1987 году я прочитал в журнале «Роман-газета» прекрасное литературно-художественное исследование «Пушкиногорье», принадлежавшее перу Семёна Степановича Гейченко, директора музея-заповедника в селе Михайловское. «Пушкиногорье» вновь возродило у меня интерес к Пушкину, но теперь к его личности, жизни, окружению. Вслед я прочитал «Рисунки Пушкина» Т. Цвяловской, двухтомник «Друзья Пушкина», «Набережная Мойки, 12» А. Гессена, ряд газетных и журнальных статей о Пушкине.

А тут представился счастливый случай, позволивший мне встретиться с Пушкиным.

Сын Александр пригласил меня погостить в городе Остров, где тогда проходил службу, и тогда же он договорился с Семёном Степановичем Гейченко о встрече, и мы поехали в Михайловское. Для меня это была незабываемая встреча.

4 октября командир дивизии, сын и я были в Пушкиногорье.

Я не ставлю своей задачей подробно рассказать обо всём том, что я увидел в этом изумительном по красоте музее-заповеднике. Лучше меня об этом рассказывают авторы сотен статей, литературных произведений, воспоминаний, научных исследований. Скажу лишь, был чрезвычайно взволнован этой встречей с Александром Сергеевичем и благодарен за эту встречу сыну.

Когда ходили по липовой аллее, дорожкам сада и двора, то казалось, что Пушкин где-то рядом, что я могу даже с ним встретиться и увидеть его.

Липовая аллея, известная под названием аллеи Анны Керн, вековые сосны и дубы, дом поэта, домик няни, придворовые постройки, протекающая перед домом речка Сороть, окружающий ландшафт – свидетели былого, и над всем этим витает пушкинский дух.

Это чудо сохранилось благодаря заботам и стараниям многих людей и прежде всего благодаря С.С. Гейченко. Он, израненный солдат, пришёл на пепелище Михайловского в апреле 1945 года, восстанавливал Пушкиногорье и более сорока лет являлся директором и главным хранителем музея-заповедника.

Мы были в доме у Гейченко. Он оставил свой автограф в книге «Пушкиногорье», которую я привёз с собой. Побывали мы в Святогорском монастыре, в главной церкви, где проходило отпевание Александра Сергеевича, рядом с этой церковью могила поэта. Поклонились Александру Сергеевичу, положили букет полевых цветов.

Вот так состоялась моя встреча с Александром Сергеевичем Пушкиным. Это был год стопятидесятилетия со дня смерти поэта.

Думаю, пора остановиться.

Начал с коротких воспоминаний, так сказать, с огоньков своего детства, прошёлся по юности и молодым годам. Потревоженная память услужливо подбрасывает всё новые и новые темы, пытается увести в свои лабиринты. Попробуй удержись тут.

Военное училище, более чем тридцатилетняя служба в Вооружённых Силах – здесь также есть чем поделиться, ибо это множество людей, событий, переживаний.

Встреча с Еленой Ивановной, наша многолетняя, приближающаяся к золотой совместная жизнь. Моя гордость – дети, умные, воспитанные, авторитетные люди.

Многое из того, что ещё сохранила память, так и просится на кончик пера, но пока остановлюсь на том, что уже написано.

Обо всём не расскажешь.

Повести, рассказы, эссе, миниатюры

Без вести пропавший

Вот они лежат передо мной, его солдатские письма, письма с войны, той, которую называют – Великая Отечественная.

Письма Саши.

Девять аккуратно сложенных в конвертик пожелтевших от времени тетрадных листов бумаги.

Они потёрты по углам, карандаш выцвел, текст, штамп почты, военной цензуры практически обесцвечены. Но даже спустя семьдесят один год письма можно читать.

Я их, эти девять писем, перечитал все, и не один раз.

И каждый раз чего-то ждал от прочтения. Ждал с нетерпением, интересом, волнением, с каким-то необъяснимым чувством тревоги.

Ждал. Всё же более семидесяти лет прошло.

Кто он, этот парень?

Что он чувствовал, когда в дребезжащем вагоне, склоняясь над старенькой школьной тетрадкой, писал эти короткие строки?

Что он думал, о чём мечтал, к чему стремился?

Я вновь и вновь их перечитывал.

Однако, как бы мне ни хотелось, не было ничего необычного в его письмах, и ничего героического в них тоже нет.

Так, вполне земные и простые вещи.

«Дорогобуж. Дня 28.08.1944 г.

Здравствуйте дорогие!!! Сегодня в день православного нашего великого праздника я пишу до вас, уже не помню которое письмо. Вы наверное этот праздник проводите вольно, бо уж наверное окончилась самая горячая уборка…»[9]9
  Здесь и далее в письмах сохранена орфография автора письма.


[Закрыть]

Лето, август.

Всего несколько недель его нет рядом с ними.

О чём он мог думать? Он, восемнадцатилетний мальчишка, видевший в этой жизни лишь свою деревню, свой двор, домашнюю работу и изредка наезжающих из района гостей.

О чём он мог мечтать?

Когда он родился, их деревенька была под Польшей.

В тридцать девятом пришла Советская власть.

Но что менялось для него, для его семьи, соседских пацанов и девчонок?

Да ничего!

Около двух десятков дворов, вокруг бедность и труд, адский крестьянский труд. Мальчуганы, едва родившись, уже знали, чем им в хозяйстве заниматься. Малышки с пяти лет с недетским мастерством доили коров, стирали и вешали сушиться бельё.

В этих краях самыми почитаемыми, сильными и волевыми людьми были хозяйки дворов. Женщины всё знали, всё умели. Никто и никогда их не учил пеленать детей, кормить малолеток, шить, гладить бельё, готовить и так далее. Это был как бы врождённый инстинкт. Войдя в дом, женщина всё знала и всё умела.

Это на свадьбе про любовь да про любовь.

А в жизни…

Работать надо.

В деревню редко заезжало волостное начальство. Их староста был таким же бедняком.

Не заметили жители и новую власть, уже немецкую.

Да, где-то там грохотало, урчали машины на большаках. По ночам сначала на западе, затем уж на востоке хорошо было видно зарево.

Женщины перешёптывались, ворота да дома покрепче на ночь закрывались.

Война пришла.

А что им, детишкам да подросткам, до войны? Всё одно по зорьке встань. Дела твои по дому никто не отменял.

Первый настоящий испуг пришёл, когда немчура в деревню пригнала грузовик и по дворам уже новый староста, не свой, пришлый, стал собирать молодёжь для работы в Германии. Но, видать, неопытен оказался прихлебатель фашистский. Пока он собирался, почти все девчата и хлопцы в лес попрятались. Неделю прятались, леса им знакомые, и лесные чащи, и сторожки – всё есть. Там и отсиживались.

Два раза ещё наведывались полицейские за молодью, но вновь без улова уезжали в район.

Тихо в деревне.

Но война шла, и о ней знали все.

Три долгих года немецкой оккупации. Нередко выезжающие в район для торговли на базаре жители слышали передаваемые из уст в уста рассказы о зверствах фашистов, о казнях невинных заложников, о появившихся в их краях партизанах и, конечно, о наступлении немцев. Слышали разное: и что Москва пала, и Ленинград окружён, что немцы хозяйничают в Сибири и прочие небылицы.

Даже старухи стали разбираться в географии, и единственная деревенская карта Советского Союза, что лежала в подполе у соседей Попков, после всех этих слухов и сообщений всегда тщательно исследовалась жителями.

Но вот вновь слышатся гул, грохот, канонада, вновь приближается с востока зарево.

История говорит о том, что Поставщина[10]10
  Город Поставы Витебской области, республика Беларусь, районный центр.


[Закрыть] была освобождена в первых числах июля 1944 года. Может быть, и так, но деревенские день своего освобождения не заметили. Слишком мала в стратегическом плане их родная деревушка.

Это мизерная точка на картах.

Деревня Бедунки.

Бедунки и есть Бедунки, что с них взять?

Появился уполномоченный Советской власти, вновь назначен староста.

Для их деревни война закончилась.

А закончилась ли?

Нет.

Война ушла на запад. Нужны парни, молодёжь, защитники Родины. Отечество должны защищать молодые.

В конце июля 1944-го Сашу забирают в армию. Не его одного. Много их тогда с новых советских территорий призвали на войну. Только с их деревеньки ушли трое, да на пункте сбора он увидел ещё десятки таких же, как и он, парней.

Земляки – с ними уже веселей.

«Вязьма. Дня 3.08. 1944

Родные мама и Хельтя (Елена).

Я написал вам письмо и подал вам адрес, не пишите по нему, бо этот адрес неправильный. Нас перегнали в другие лагеря. Мы были определены к первой стрелковой роте. Но вчера выбрали нас в артиллерию и сегодня отправляют дальше. Так что адрес я тогда пришлю, когда приедем в настоящий полк. Кого оставили в пехоте, того уже откомандировали. А нам приказ, здесь обмундирование не давать. Виктор тоже со мной…»

Это уже август сорок четвёртого. Пока их определяют по военной специальности, обучают, одевают, одним словом, превращают в бойцов.

Убывают земляки: Виктор, Сашка Груздовский. Новых знакомых по Поставщине, поляков по национальности Тадека, Адольфа, Людвига отправляют в Куреницу на Смоленщине. Видимо, туда, где формировались соединения и части Войска Польского.

А в мыслях, это по письмам чувствуется, уже некая растерянность, тоска, грусть, они видны в каждой строчке…

«Дня 3.09.

Я пока жив и здоров, чего и вам от Бога желаю. Ожидаю от вас ответа, но дождаться не могу…»

«Дня 5.09.

Я как-то тревожусь по вас, но только то, что ещё никто не получил с нашей местности письма, ещё как-то успокаивает. Но даже может быть и не получу в скором…»

Нет весточки из дома, нет.

Почему? Он себя спрашивает: почему? «Из Сибири всего десять дней идут письма…»

Почему?

Вот он уже отправляет записки через попутчиков из Минска, Барановичей, через кураневскую женщину, сморгоньскую землячку. Дважды попутно посылает свою красноармейскую справку. Он понимает, справка эта – защита его семьи, его мамы и сестрички.

А писем так и нет.

Война.

И он всей своей душой с домом, с родными, он чувствует, плохо без него. Мама одна. Отца уж нет, весточку о его кончине они получили ещё в 1942 году. На хозяйстве мама и сестра.

Выдюжат ли, справятся ли?…

«У вас наверно много недостатков в хозяйстве, но на меня не обижайтесь, если в чём и тяжело будет. Например, чего не хватает, или тупой плуг. Как-нибудь, всё помаленьку сойдёт. Быть может скоро и увидимся…»

Его все интересует: каков урожай, сняли ли жито, не сгорело ли под солнцем сено?…

И вновь тоска и грусть.

«Дорогие мои, я нахожусь от вас далеко на западе и с дороги посылаю вам письмо. Не знаю, получили вы хоть одно, бо я от вас не получил ни одного. Ну, теперь не скоро и получу, бо адреса точного нету. Так что вы ко мне не пишите. Я пока жив и здоров чего и вам от Бога желаю. С Виктором до сегодняшнего дня были вместе, но сегодня разлучили, быть может навсегда. Скучно очень о том что от вас не получил письма не знаю о вашей жизни. Пока более не имею чего писать. Больше напишем, когда больше проживем. Затем до свидания, привет всем родным и знаемым. Целую вас крепко, до свидания…»

Это предпоследнее письмо.

А вот и последнее.

Оно датировано 1 октября 1944 года.

«Здравствуйте мама и сестра. Уведомляю вас, что я жив и здоров, чего и вам от Бога желаю. Сейчас я очень ожидаю ответа…»

Конечно, он ждёт ответа на свои письма, он ещё надеется, он ещё ждёт.

Мать его выплакала все слёзы, ежедневно просила Господа вернуть их Сашу живым с фронта. Она вглядывалась вдаль в сторону большака: не едет ли почтальон?

Она ждала.

Его письма пришли в декабре. Радости не было границ. Письма читали все, и знакомые, и соседи, и Сашкины друзья, кто не ушёл на фронт, и дивчины, кому нравился этот улыбчивый, скромный черноволосый паренёк.

А потом тишина.

Отгремела война, потянулись к дому фронтовики, лишь Саши их не было видно.

Мать засыпала запросами военных: объясните, где мой сын, почему его нет дома?

Нет похоронки?

Значит, жив, значит, ещё приедет, прижмёт, обнимет маму, чмокнет в щёку красавицу сестрёнку.

Он обязательно приедет.

Нет похоронки?

Значит, есть надежда!

И вот он пришёл, этот ответ.

Ответ, которого ждала мать, ждала и одновременно боялась.

«Ваш сын рядовой Попок Александр Иванович в бою за Социалистическую Родину пропал без вести 5 октября 1944 года».

И уж совсем по-будничному: «…настоящее извещение является документом для возбуждения ходатайства о назначении пенсии по приказу НКО № 138…»

Это был февраль 1948 года.

Три с половиной года мать ждала, надеялась, мечтала увидеть сына. Она не была готова к тому, о чём говорили эти строчки.

Его нет, но он и не погиб.

Его просто нет…

Не понять, как может такое быть.

Это необъяснимо.

Что значит, нет?

Но где-то он есть! Может, в плену, вон из Германии до сих пор люди возвращаются. А может, к лучшей жизни ушёл, в другие края.

Мать и об этом думала.

Она только отгоняла мысль о его смерти.

Нет, нет, только не это…

Окончилась война, отгремели бои. Люди стали налаживать жизнь. Многие их соседи потянулись в район. Их деревенька доживала своё.

Кто погиб на войне, кто сам ушёл в мир иной. Молодёжь, так та потянулась к знаниям, к заработку.

Вот уже пять хат пустуют.

А вон и ещё три стоят с забитыми крест-накрест окнами.

Всё, надо уезжать.

Мать, распродав живность, собрав немудрёный скарб, перекрестив напоследок их жилище, вместе с Хельтей уехала в город.

Жизнь продолжалась.

В новой просторной хате появились уютные занавески, во дворе клумбы с цветами, зацвёл молодой сад, аккуратно возделаны грядки, здесь и бульба, и морковь, и свёкла, зеленушка разная.

То там, то здесь весело стучат топоры. Вот уж и у соседей к дому пристроено небольшое уютное жильё, видать, молодых отселяют, скоро детишки пойдут, весело будет.

Её красавицу Хельтю молодой офицер сосватал, вот и у них двойняшки появились на свет.

Жизнь продолжается.

О войне народ стал понемногу забывать. Горечь утрат притупилась, это вполне естественно. Годы идут, жизнь берёт своё.

Но не кончилась для матери война.

Нет, не кончилась.

Она не говорит о сыне. Она просто думает о нём, живёт мыслями о нём.

Он всегда с ней рядом, и в шорохе яблоньки, и в случайном скрипе половицы, и в мелькнувшем на секунду в окне почтальоне на велосипеде. Не от него ли весточка?

По выходным мать идёт в церковь. Не ближняя дорога, километров пять будет. Но она идёт, идёт неспешно, несёт Богу свою тяжесть дум о сыне…

«Господи Всесильный, Господи Всеблагой, коленопреклонённо молю Тебя о великом чуде. Даруй, Господи, возвращение пропавшего сына моего, раба Твоего Александра… Слёзно прошу и молю тебя, пусть раб Божий сынок мой Сашенька найдётся, на порог своего дома вернётся. Господи, молитву мою прими, каждое слово благослови и раба Божьего отыщи. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Ныне, и присно, и во веки веков. Аминь».

Поставила свечу. Помолчала.

Стало немного легче.

И домой. Теперь шаг более уверенный, быстрый…

Вновь к очагу, к дому, к доченьке и внучатам. Теперь о них все думы и заботы.

Я вновь и вновь возвращаюсь к письмам Саши, вновь перечитываю их и понимаю их кажущуюся простоту и будничность.

Да, именно кажущуюся, я не ошибаюсь.

В этих карандашных строчках я увидел и ощутил всю душевную боль солдата, его смятение и неуверенность, его болезненное переживание за судьбу дома, родных и близких.

На этой проклятой войне судьбой было отмерено ему всего восемьдесят дней и ночей.

Подумайте! Всего восемьдесят!

Он чувствовал это, он боялся этого, и он понимал неизбежность этого.

Прошло семь десятилетий.

Что мы знаем о нём?

Солдат. Восемнадцать лет. Белорус. Не женат. Хороший сын и добрый брат.

Две плохонькие фотографии, девять солдатских писем, извещение, пара справок и квитанций на получение пенсии по потере сына.

И это всё.

И некуда пойти поплакать, нет его могилки, память стирает всё, что было известно о нём.

Нет.

И это уже не Саша.

Это уже просто Пропавший Без Вести Солдат. Миллионы таких по всему миру разбросаны.