Текст книги "О прожитом с иронией. Часть I (сборник)"

Непонятый поэт

История эта началась с юбилея Софьи Петровны, жены Тужикова. Несколько дней Матвей Ильич мучился, что жене подарить, как это сделать лучше, как обставить сам юбилейный вечер и так далее. И вот все получилось, причем получилось как нельзя лучше. Гуляло все село: как-никак семьдесят лет старушке стукнуло. Родня подъехала, сын и дочь с внучатами. Тужиков подарил супружнице большой букет полевых цветов, благо летом всегда их много. Купил и вручил своей Софушке обвязанную большой красной лентой новую сковороду. Ну а самым главным подарком жене были его стихи. Стишки вроде как незамысловатые, простенькие, но Матвей Ильич считал их вполне приличными, а главное, юбилейными. Этими стихами он и открыл мероприятие.

 
Хотя тебе не двадцать пять,
Но все же ты красавица.
И все в тебе, все хорошо,
И все в тебе мне нравится…
 

Гости аплодировали. Стих пошел на ура, и тост за здравие явно удался. Дети и внуки улыбались. Соседки внимательно изучали большую чугунную сковородку и одобрительно цокали языками: «Надо же, такую вещь купил! А деньжищ-то сколько, деньжищ сколько потратил! А? Молодец!»

Жена раскраснелась: «Спасибо, Матюша, ты у меня прямо-таки поэт».

Вот это – «ты у меня прямо поэт» – почему-то очень крепко засело в седой голове Матвея Ильича.

Ближе к зиме Софья Петровна сильно расхворалась сердечком. Врачи посоветовали в город переехать, поближе к специалистам по сердечным делам.

Горестно было Тужиковым покидать родные места, но все же пришлось. И вот спустя полгода, по весне, продав дом, раздав соседям кое-какую старую мебелишку, старики переехали к дочери. Дом у дочки стоял на окраине города, при доме участок землицы прирезан, тепличка маленькая, сараюшка с мотоциклом. Так что от земли Тужиковы не ушли, новое место чем-то напоминало их домик в деревне. И то хорошо.

В доме им была выделена небольшая уютная комната, здесь даже был телевизор. Туалет и ванная комната тоже были в доме. Софья Петровна как-то быстро растворилась в этом их новом обиталище и о здоровье вспоминать стала реже. Вроде как растворилась, но ее было видно везде: и на кухне с блинчиками возится, и внукам попки подмывает, и даже с котом, неуживчивым Васькой, подружилась мгновенно. А вот Ильич затосковал. И то ему не так, и это ему не эдак. Стал занудливым, ворчливым. Он, в общем-то, по характеру не был простым человеком, гонору и апломбу у него всегда хватало. Первое время сидел у телевизора. На это занятие у него сил хватило ровно на неделю. Когда телек опротивел, пробовал читать – книг много у дочки. Но уже через пару-тройку дней и это занятие ему наскучило, да и глаза уж не те, читать невозможно, очки надо менять. Пытался по дому похозяйствовать, так зять отшил его с первой же попытки вбить гвоздь в прихожей под кепку. Пробовал было друзей поискать. Но, как назло, улица их, как он говорил, какая-то ненормальная. Днем все на работе, по вечерам детишки шумят, детская площадка рядом. А главное, нет одногодков, поговорить не с кем. Тоска, и все тут.

Тем временем домашним невмоготу стало его ворчание. И тут Софья Петровна как нельзя вовремя вспомнила о поэтическом даре мужа.

– Дед, ты бы стихами занялся, что ли? У Митеньки на днях день рождения, напиши стишок ему. У тебя ведь здорово получилось тогда на мой юбилей. Помнишь?

Разговор этот был кстати. У Тужикова давно в голове крутилась мысль: а не пора ли написать воспоминания? Но вспомнить и письменно поведать потомкам было практически нечего. Жизнь и вообще судьбинушка его совсем не были героическими. И про стихи он тоже думал, иногда даже рифмовал про себя что-то. Правда, все было на примитивном уровне. К примеру:

 
Побежал Матюша в хату
И кричит: «Бабуль, дай вату…»
 

Примитивизм этот он, в общем-то, ощущал. При чем здесь вата? Так, для рифмы, что ль. Но это он про себя размышлял. А что, если взять ручку, тетрадку и подумать? Очки он себе новые справил. Что же, может, попробовать?

И вот в доме наступила блаженная тишина. Дед начал творить! Бабка не успевала бегать в магазин за тетрадками. Занятие это радовало Матвея Ильича. Он мог часами сидеть с закрытыми глазами. Петровна даже боялась за муженька. Сидит у стола, лицо блаженное. Случаем, не отходит ли? Но нет, очнулся и что-то царапает в тетрадке, царапает.

Спустя неделю дед начал доставать всех просьбой послушать его творение. Бабка еще как-то терпела. Дочка и зять через пяток минут после начала поэтического вечера под разными предлогами скрывались от начинающего поэта. Все выдержать мог только кот Василий. Под дедовы стихи он блаженно зевал, облизывался, садился к Ильичу на колени и урчал. Так продолжалось довольно долго, наверное, около месяца.

Но вообще-то всю жизнь продолжаться так не могло, это понятно. Дедова поэтическая энергия должна была куда-то выплеснуться, ему нужна была аудитория, он должен был кому-то рассказывать и читать свои перлы.

И тут дочь помогла. Умная у него Маришка.

– Отец, а ты знаешь, у нас в городе есть литературный кружок, недалеко от дома, он в здании школы проводится. Люди все приличные, есть и твоего возраста, есть и моложе. Там учитель литературы и русского языка главный, да ты с ним знаком. Я когда в школе училась, он классным у нас был. Сходил бы, может, и полезно будет познакомиться, они там стихи читают, рассказы всякие обсуждают, даже в газетах печатаются. Сходи, не поленись.

Мысль была вполне ничего себе, вполне уместная. И Матвей Ильич, приодевшись, загрузив свои тетради в сумку, пошел в школу. Учителя, звали его Семен Макарыч, он нашел быстро. Переговорили наспех, Семен Макарыч был весь в заботах, но договорились, что на очередное заседание Тужиков поднесет свои творения и кружковцы послушают стихи.

Слушание состоялось уже через неделю. Учитель представил Матвея Ильича и дал ему слово.

В такой серьезной аудитории дед был впервые. Последний раз он выступал перед людьми на заседании правления колхоза по случаю ухода на пенсию. Давненько это было. Однако он не тушевался, он был спокоен за свое творчество и уверенно встал к трибуне. Начать решил со стихов, которые написал совсем недавно, посвятил внучатам и считал своим лучшим шедевром.

 
Катит капля по стеклу,
По стеклу стеклянному.
Тяжело ему стоять,
Солдату оловянному.
Их внучата принесли,
Этих вот солдатиков.
Вон играют втихаря,
Вроде как лунатики…
 

Стихотворение было достаточно длинным, может быть, даже и нудным, но его внучатам оно вполне нравилось. Особенно строки о том, как малыши потеряли двух оловянных солдатиков, а мама, придя с работы, нашла их и отдала детям. Матвей Ильич просто млел от этого стиха, даже помышлял назвать его «Поэмой об оловянных солдатиках».

Завершив чтение, победным взглядом дед обвел аудиторию и сказал: «Я кончил».

Публика молчала. Но в глазах местной поэтической элиты горели чертики, отдельные ехидно улыбались. Похоже было на то, что поэзией своей Ильич людей не удивил, а может быть, отдельных даже расстроил. Тужиков уловил это настроение и морально готовился к разбору.

Первым взял слово Семен Макарович. Надо сказать, здесь он был непререкаемым авторитетом. И не только из-за своих довольно значительных заслуг на поэтическом поприще, где он признавался неоднократно и победителем, и лауреатом, и прочее, прочее, но из-за мягкости, а также чрезвычайного такта в общении с людьми.

– Уважаемый Матвей Ильич, скажите, а может ли быть стекло не стеклянным? Это, так сказать, вполне закономерный вопрос. А? Далее. Почему вы используете слово «втихаря», когда описываете игру детей, и почему вы их величаете лунатиками? Это что, поэтическая задумка такая? Или как, а?

Нет, его стих явно здесь не понравился, он это увидел.

А Семен Макарович вошел в раж.

– Понимаете ли, поэзия – это искусство, это специфическое искусство, опирающееся на метрику и ритмику, эвфонию с учением о ритме и строфике. Поэзия имеет четкие требования к слогу, стилистике и структуре стихотворения, определению поэтических приемов и размеров, метров, стоп, рифм. Вот что, к примеру, вы знаете о хорее, спондее или ямбе, или о ритмических значениях малых цезур…

Тужиков понял: над ним издеваются.

– Послушайте, я понимаю, стих мой вам не нравится, но зачем же издеваться, вы что, не можете по-русски здесь разговаривать? При чем здесь какие-то стопки или, прости господи, хереи, вы-то за словами следите? Я старый заслуженный человек, у меня десять грамот и приемник VEF в благодарностях. Я за месяц больше сорока стихов написал. Кто из вас, тут сидящих, столько наработал?

Старый учитель Семен Макарович стоял красный, как рак, публика нервничала. Кто-то шумел и требовал выгнать грубияна с заседания, кто-то просто смеялся. Пожилая дама, истерически хохотнув, продекламировала:

 
Полилась в стекле вода,
Вот и грянула беда.
Никогда не думала.
Вот беда и хлынула…
 

Матвей Ильич грозно глянул в зал:

– Кто сказал? Я спрашиваю, кто это сказал?

Народ тут же притих. Что-то будет.

– Меня, старого заслуженного гражданина, дразнить!!! Да я вас… Да я в гороно… Да вашу секту паршивую завтра же закроют… Да я…

А вот этого приличные люди терпеть уже не могли.

– Какая секта? Да ты в своем уме, хрен старый? Счас на руках вынесем…

Интеллигентный люд брызгал слюной, рычал, стонал и чуть не плакал.

– Дурак… Сам такой…

Минут через десяток Тужиков, посчитав, что его миссия – миссия доброй поэзии – завершена, сунув под мышку сумку со своими литературными раритетами, ретировался восвояси.

Его приговор был окончателен: «Ничего они в поэзии не понимают. Неучи, и все тут! Сюда больше ни ногой».

Между тем на улице ярко светило солнышко, шумели на площадках детишки, шелестели листики набирающих сок деревьев, лето входило в силу.

– Да ну их, сектантов, неучей этих, хватит, домой пора. Сейчас бы чайку и поспать, устал что-то.

Матвей Ильич, закинув сумку через плечо, поковылял к дому.

И немного о музе

В среду в вечерней эфирной сетке областного телевидения планировался большой разговор с творческой интеллигенцией. К участию в мероприятии приглашены были лучшие литературные силы, люди хорошо известные не только в городе и области, но и за их пределами, это был народ весьма авторитетный и почитаемый. Среди приглашенных был молодой прозаик Семен Мельников-Заозерский.

Семену предстояло впервые выйти в люди со своим творчеством, а потому его волнения и переживания перед эфиром были вполне естественны. Надо сказать, по возрасту Мельников был не так уж и молод, за сорок ему, но вот в среде пишущей братии он вращался чуть более двух лет. Багаж; творческих изысканий Семена был невелик: пара повестей, десятка полтора рассказов, пьеса и куча репортажей в городском «Вечернем вестнике», и тем не менее в писательских кругах он уже был заметен.

Родные, знакомые и близкие Семена о его участии в передаче были осведомлены и у телевизоров сидели задолго до начала эфира. Супруга Семена, Лола Федоровна, ожидая его триумфа на телевидении, накрыла дома шикарный стол, разорилась на бутылочку хорошего сухого вина и пригласила в гости соседей. Она была несказанно рада за мужа и с волнением ожидала начала передачи.

В студии под ярко горящие софиты гостей собралось меньше, чем ожидалось, и речь не о студийных статистах – их как раз было более чем достаточно, – а вот тех, с кем ведущая Анастасия Широкова готова была рассуждать на темы прекрасного и вечного в современной литературе, оказалось всего двое. По разным обстоятельствам несколько гостей не смогли участвовать в передаче, у телекамер сидели лишь известный в области поэт Александр Власов и Мельников-Заозерский. Впрочем, такая ситуация не смутила ведущую, она владела предметом, была готова к разговору и знала, как вовлечь в активную беседу присутствующих.

Передача началась. Власов, для которого такие встречи были не в новинку, чувствовал себя раскрепощенно и уверенно. Минут через пяток сумел избавиться от волнения и скованности Семен. Разговор получался, и, судя по светлой улыбке Анастасии и аплодисментам статистической братии, получался довольно неплохо. Ведущую скрипку в разговоре играл Власов, ему было что сказать аудитории, он хорошо знал классическую и понимал современную поэзию, прекрасно читал стихи, и, что, пожалуй, главное, умел держать внимание аудитории. Семен пока молчал, он улыбался. Он тоже готов был к разговору, и ему уже не просто хотелось включиться в разговор, он просто мечтал об этом.

И его время пришло.

Мило улыбнувшись, Анастасия обратилась к писателю:

– Семен Михайлович, поделитесь, над чем работаете, что получается, а может, что и не так складывается? Расскажите о своем творчестве.

Сказать Семену было что. Он был готов поделиться своими мыслями, переживаниями судьбы героев своих повествований. Душа его рвалась рассказать о ночных бдениях у компьютера, бессонных ночах, литрах крепкого кофе, но… Ведущая, будто ощущая все то, что кипит в мозгах молодого писателя, продолжает:

– Семен Михайлович, поделитесь, как вы находите сюжетную линию, сам сюжет своих произведений, все ли вами берется из жизни, из сегодняшнего бытия, или то, о чем вы пишете, вымысел?

– Спасибо за вопрос, он, пожалуй, и есть то главное, на чем зациклен любой писатель. Конечно, чтобы написать нечто, нужен сюжет. На мой взгляд, единицы способны придумать сюжетную линию, и именно придумать, так сказать, создать ее. Но к чему сочинительство, к чему эти мучения, если жизнь дает множество историй, ситуаций, из которых вполне можно сделать добротное произведение? Нужно только внимание и желание увидеть, понять ту самую ситуацию, которую следует описать, найти, или увидеть и понять конфликтную линию, завязку, так сказать. Естественно, при этом писателю нужна муза, но не помешают взрыв, некий толчок, озарение, молния, если хотите. Вот простой пример. Вы помните мою повесть «У озера»? Да, по лицам вижу, знаете ее, историю о страшном убийстве и исцелении. Так вот. Дело было прошлой осенью. Мы с супругой решили пикник устроить у пруда за городом. Приехали, развернулись. Пока я с костерком возился, Лола моя решила по берегу побродить. Вдруг слышу ее голос: «Сема! Мать твою за ногу, Сема, Сема…» Я бегом к ней. Смотрю, у сосны ямка, а там прикопана живность, собака, видать, и только лапа торчит из земли. Конечно, какой там пикник? Домой поехали. А приехал, не по себе как-то, не могу, вот перед глазами стоит эта собачья лапа, и все тут. Три ночи не спал. Так родилась повесть.

По ходу рассказа Семена у Анастасии вытянулось лицо, на нем появилась растерянность. Но слово не воробей, об «энтакой матери» сказано в прямом эфире и при ней. Ведущая была опытным человеком, быстренько смекнула, что к чему, и решила продолжить беседу с Мельниковым. Скандал в эфире – это тоже польза, рейтинг передачи только возрастет.

– Так что, Семен Михайлович, ваша Лола еще и ваша муза? И часто она толчки такие вам дает?

Студийная аудитория притихла. Что-то будет? А Семен и не замечал подвоха в голосе Анастасии, он был честен, искренен и говорил именно то, что хотел сказать.

– Да, моя Лола прекрасная помощница в творчестве, она много читает, знает новинки литературы, вычитывает, поправляет меня. Может, мне и не все и не всегда нравится, что она говорит, но выводы после бесед я делаю всегда. И, как правило, выводы верные, и произведения в итоге неплохо получаются, достаточно добротные, так что жене я многим обязан. Кстати, к вопросу о сюжетах. Как-то в прошлом году, где-то под осень, соседи мои решили ремонт сделать в квартире, сами понимаете, ремонт, потоп и пожар для соседей всегда одинаково проблематичны. Так вот, вышла моя Лола на лестничную клетку, а там все завалено дверьми, железками какими-то, мешками с цементом и прочим. В темноте она споткнулась и грохнулась. Слышу, кричит: «Семен, Семен, зараза, ты где? Спалю сейчас все здесь, бегом ко мне, милицию вызывай и скорую!!!» Все, конечно, обошлось, и с соседями замирились, и скорую не пришлось вызывать – царапиной все обошлось. Но вот истошный голос и фраза «спалю сейчас все тут» просто в мозг впечатались. Три ночи не спал, сновидения разные мучили, а в итоге рассказ вышел, небольшой, но очень такой эмоциональный, резкий, о добре и зле, о несправедливости. «Страшная правда» назвал я его. Пока не опубликован, но в планах есть. Или вот еще…

Опытный Власов, слушая Семенов монолог, все больше и больше грустнел и нервничал. Он понимал – простой, открытый и бесхитростный мужичок с псевдонимом Заозерный медленно, но очень уверенно роет себе яму. Он пытался ногой достучаться до ботинка Семы, но куда там! Мало того что молодой прозаик сидел от него далековато, он еще и ни на кого не обращал внимания, все говорил и говорил. Остапа явно несло.

– Или вот еще. Летом мы с Лолой…

По лицу ведущей было понятно, откровения мастера пера Семена веселят ее и уже нисколько не смущают, но скоро, видимо, и она поняла: надо спасать ситуацию. Люди ведь впрямую смотрят на монолог этого чудака и не понимают, о чем он лепечет. У главной камеры уже минут пять гримасничал выпускающий редактор. Надо было завершать эфир, что она и сделала. Причем надо отметить, сделала это мастерски, вроде как и ничего не случилось.

– Стоп, стоп, стоп, уважаемый Семен Михайлович. Вы так много и интересно рассказывали, остановитесь, пожалуйста. Это не последняя наша встреча, мне кажется, нам стоит сейчас остановиться, а вновь встретившись, и, я уверена, это произойдет, вы вновь покажете нам удивительный мир писательского творчества.

Умела Анастасия работать и с аудиторией, да и с собеседником, в этом ей не откажешь.

Через пяток минут эфир был завершен. Статисты потянулись к выходу. Власов ушел по-английски, ни с кем не прощаясь. Техники, операторы и прочий студийный люд оперативно приводили аппаратуру в исходное положение, жизнь продолжалась. Семен приходил в себя. Так долго, пространно и горячо он давно не говорил, он чувствовал усталость и разбитость.

– Я что-то не так говорил?

– Все нормально, Семен Михайлович, все хорошо, Анастасия, взяв Семена под руку, вывела в холл.

– Вы передохните, перекурите, если есть желание, о следующем эфире мы договоримся. Люди поняли ваше откровение, вы ведь видели их реакцию? Спасибо, всего доброго.

Ведущей предстояло еще получить порцию не совсем ласковых слов от руководства, она это знала, но расстраиваться было некогда. Дела, дела. Да и что, собственно говоря, произошло? Выговорился в эфире человек, хороший человек, но уж больно бесхитростный, простак, одним словом.

Легкой походкой, с улыбкой Анастасия направилась к редактору.

Семен Михайлович, все еще переживая и не очень понимая, что он говорил в эфире, шел домой. Вот он, его светящийся всеми окнами дом, вот она, его любимая Лола, его единственная и ненаглядная.

Ненаглядная встретила его, скажем откровенно, неласково. В дверях она одну за другой отвесила мужу несколько увесистых пощечин.

– Это тебе за «мать твою», а это за «заразу», а это вот за прочую гадость обо мне! Нашел себе музу, сучонок драный. Вот чемодан. Прочь с глаз моих!

Так закончился этот обещавший много радости молодому писателю день.

Семен Михайлович надолго исчез из города. Друзья, близкие его недели две пошушукались, поехидничали, и все забылось. Лола Федоровна тосковала чуть дольше, но и она успокоилась – жизнь продолжается, и от этого никуда не денешься.

Между тем спустя пару лет внимание читателей, писательского актива и критиков области привлекло творчество некого Антона Берегового. Книги его раскупались, едва поступив в продажу. Газетчики соревновались, кто быстрее опубликует анонс очередных творений писателя. Выступал он по радио, на крупных литературных конференциях и прочее. Вот и областное телевидение приглашает Берегового на творческую встречу. Вести передачу должна была та самая Анастасия. Она, кстати, была уже не просто Анастасия, а выпускающий редактор Анастасия Павловна. Каково было ее изумление, когда в холеном, уверенном в себе и очень симпатичном мужчине она узнала Мельникова-Заозерского. Да, да, того самого молодого писателя, который своими пассажами в прямом эфире чуть не лишил ее работы, ввел в ступор телевизионное начальство и смутил не одного телезрителя.

– Семен Михайлович, вы ли это?

– А что, сильно изменился?

– Да не так чтобы очень уж внешне поменялись, но вы явно не Заозерский.

Писатель усмехнулся:

– Приятно, что вы и псевдоним мой не забыли. Да, это я, но, как говорят, в другом формате.

Анастасия хитро прищурилась, слегка потянулась к уху собеседника и тихо, с хрипотцой в голосе спрашивает:

– А муза, муза ваша где?

– Кстати, познакомьтесь, вот моя муза, а по совместительству спутница жизни. Представляю – литературный редактор Мариночка Ковалева. Я думаю, вы позволите участвовать Марине Михайловне в разговоре?

Встреча с писателем прошла на ура, по-другому и не скажешь. Два часа пролетели как одна секунда. Действительно, это был не тот прежний Семен. Телезрители увидели абсолютно другого человека – умного, мыслящего. Человек этот рассуждал как-то по-особому весомо и умно, улыбался, много и вполне уместно шутил. В нем чувствовались некая притягательная внутренняя сила и мощь.

Муза его, улыбаясь, сидела рядом. Она ни слова не промолвила во время передачи, но ее присутствие было уместно и естественно, чувствовалось, что энергия именно этой женщины питает и заряжает писателя, все понимали, что она, именно она источник его творческой силы.

Муза – она и есть муза.