Текст книги "Музыкант"

Антон редко оставлял свой мобильный телефон в одиночестве и спокойствии, всегда держал его при себе, рядом, обхватывал его всеми пальцами руки, вплетаясь телом в небольшой, но такой важный электронный кусочек жизни. И сейчас, во время паузы перед принесённой кружкой чая и пришедшим Ивановым, он пролистывал новые сообщения из старой группы зелёного мессенджера, куда скинули совсем недавно видео, как вертолёт в Подмосковье зацепился за провода ЛЭП и утонул в озере. Антон это видел своими глазами. Он видел падение, шлёпающие по воде лопасти, словно ласты, уходящую под воду чёрную железную тушу, похожую на бумажную по лёгкости смятия, бурлящую от возмущения воду, отсутствующих людей на поверхности. Он видел сотни рук и телефонов, которые это всё снимали, сам не снимал, потому что был слишком далеко для съёмки. Никто не выжил. По глупости. Пальцы шустро набрали краткую версию воспоминаний и рассуждений и отправили бумажным самолётиком в группу, спровоцировав лавину букв, символов и сине-жёлтых смайликов.

– Антон, привет, – Ваня зашёл к нему в кабинет, предварительно не то постучавшись, не то стукнув в дверь.

– Привет, ща, – Антон протянул свободную руку Ване, другой рукой докидывая буквы в чат.

Ваня не так давно привык к привычке других людей не отрываться от телефона ни в какие моменты своей жизни. Раньше вызывало это поведение волну негодования внутри, поднимавшегося волной цунами, которая грозила смести всё спокойствие подчистую. Но потом понял, что люди ни при чём. Видимо, время такое. Телефонозависимое. И слова эти, а точнее осколки слов: ща, ок, сек, мин, го, гуд, прив, хай, норм, кул, ауф, вайб, изи, лол, пф. Будто кот по клавиатуре пробежал. Цлугеиутдьыегвшнтжмс. Время такое. Словоблудное. Словоосколочное. И ведь понятно – нужно много и всем написать, это не эпистолярный жанр, расшаркиваться и расписываться времени нет, а уж тем более на запятые с точками.

– Присаживайся, – Антон отлип взглядом от телефона, но оставил его под рукой, будто не телефон вовсе, а тонометр.

Ваня сел на жёсткий стул с практически вертикальной спинкой.

– Как слетал на Камчатку? – стул принял вес Ваниного тела, не поколебавшись, не скрипнув, не вскрикнув, не сдав своих позиций.

– Как слетал на Камчатку, – знаки вопроса в предложении отсутствовали, рука периодически щупала телефонометр. – Слушай, слетал круто. Снег, правда, жёсткий там, прямо наст. Ща. Сек.

Антон снова нырнул в телефон, что-то выискивая, как кот, скребя пальцами по экрану. Ваня привык к осколкам слов Антона и в разговоре, и в мессенджере. Пишет осколки предложений осколками слов. А он потом по ним, как закалённый йог со стальными подошвами ног и несгибаемым духом. И никаких криков наружу изнутри. Сплошное спокойствие и тишина. Этому тоже пришлось научиться.

– Я это видео жене не показывал и не планирую, а то закончатся все мои поездки, – с этими словами Антон повернул экран своего телефона к Ване.

На видео мелькнула камчатская сопка с редким покрытием деревьями на склонах, полностью белая от снега, какие-то люди в костюмах и шлемах горнолыжников стояли возле большого сугроба и постоянно разгибались и сгибались. «С днём рождения, Антон!» – закадровый голос показал руку, которая протянулась к тому самому Антону, который был придавлен огромной красной подушкой к белому снегу. Антон находился прямо в центре, в кратере этого белого вулканического сугроба, лежал поверх снега, словно его засосала белоснежная трясина, лицо было красного цвета, на нём была видна смесь страха и усталости.

– Меня выкапывали четыре часа, – Антон закрыл видео, щёлкнув потемневшим экраном, положил на стол под руку телефон. – Начал спуск первым, услышал такой, знаешь, хлопок, ничего сначала не понял, потом увидел, что под ногами меня снег обгоняет, ноги куда-то вместе с доской вниз уходят, хорошо, что мелькнула мысль о том, что нужно лавинный рюкзак использовать, я дёрнул тросик, за спиной сразу мешок надулся. Если бы не мешок, то явно не вернулся бы, он меня повыше в снегу поднял. Снег сразу сковал, накрыл с головой, еле рукой одной получилось снег отодвинуть ото рта, сначала немного съел его, чтобы свободнее было. Потом уже все подоспели. Серёга меня руками откапывал, потому что с собой лопаты не было, гиды потом ему высказали, что он нарушил их указания спускаться только после них, а он ведь героически друга бросился спасать. Так что как-то так я съездил на Камчатку.

– Вот это да, – Ваня был поражён тем, что увидел, он тоже катался на сноуборде, причём уже достаточно продолжительное время, они даже с Антоном откатали вместе пару сезонов в Шерегеше. – Реально рюкзак вытащил. И реально жена не оценит.

– Это точно. Теперь себе закажу щуп, лопату, бипер, точно возьму лавинный рюкзак. Я за комфорт и безопасность, ты же знаешь.

– Да уж, особенно после такого, – Ваня сам не был таким рисковым, как Антон, он с большей осторожностью катался на сноуборде, хотя в сезоны с Антоном попробовал для себя фрирайд, который таил в себе немало опасностей.

– И это хорошо, что на глазах у гидов всё было, они там хорошо натренированы, – Антон говорил, смотря в экран телефона и что-то там шаря пальцами. – А то бы завалило – и хоть кричи, хоть не кричи, всё было бы напрасно. Ну ладно. Как у нас в офисе дела?

– Работаем, – Ване пришлось резко переключить своё сознание с прощупывания ощущений от заваленности лавиной на внутреннюю жизнь в офисе. – Сегодня в лифте с сотрудниками ехал.

– Интересные сплетни? – Антон продолжал находиться в телефоне, Ваня мог рассказывать что угодно, всё равно мало что запомнится.

– Не сплетни вовсе, так, наблюдения, – Ваня оторвал бесполезный взгляд от Антона, направив его на горизонт за окном. – Ехал с новыми сотрудниками, они курили внизу, и задали они вопрос, типа: «Иван, а сколько нужно проработать времени, чтобы много зарабатывать? Например, как Осипов?» Проработать времени? Что вот за люди пошли? Всем хочется за минимум вложений получить максимум результата. Так не бывает.

– Всегда людям хочется судьбу обмануть, – в голосе Антона просквозило улыбкой.

– Вот да. Сказал им, что в первую очередь работать нужно усердно, сразу у них энтузиазм с лица осыпался, как старая штукатурка.

– Не помню, кто сказал, – Антон вынырнул из телефона. – Что удача – это миллионы попыток, а не счастливый билет. Какой-то спортсмен вроде.

– Жаль, что некоторые сотрудники наши не знают этого выражения. Помнишь этого? Как же его. Новик… Селий… Селицкий… Как же ж? – Антон смотрел на Ваню, не произнося ни слова, наблюдая за муками памяти, отражавшимися на лице. – Новицкий! Вот!

– А, точно! Странный парень с лицом маньяка, – Антон вернулся в телефон после непродолжительной паузы, слишком скучен и неинтересен ему диалог.

– Это же он сказал: «В продажах нужна удача, а у меня её нет, поэтому не смогу стать таким, как Антон».

– Он реально это сказал? – непродолжительный всплыв на поверхность реальности, словно дельфин за глотком воздуха.

– Да. Постоянно так говорил. И ещё постоянно перебивал, мне вообще трудно было с ним разговаривать. В ответ на вопрос «Почему ты меня перебиваешь?» я получил фразу: «Сразу стараюсь сказать мысль, а то её потом забуду». И ведь он с заказчиками так же разговаривает, – Ваня отчётливо помнил этого парня с большой головой, зачёсанной на бок чёлкой, ехидной полуулыбкой и большим рюкзаком на одном плече, с которым он ездил на работу, ходил в походы и приезжал на встречу к любому заказчику. – Еле его уволил, он всё время советовался с каким-то юристом. Уж лучше бы так усердно работал, а не удачу ловил.

– Умом не одарённые люди, – экран телефона был похож на застрявшую занозу, которую никак нельзя было вытащить, она постоянно требовала повышенного внимания. – Вань, ты ж понимаешь, что людей, которые хотят работать и работают, всегда будет в меньшинстве.

– Как же не понимать, – у Вани чуть не вырвалась неоперившимся птенцом фраза «умом-то я одарен», но она застряла даже не где-то в горле, а глубже, внутри, там, где столпились внутренние органы, укрытые сверху воображаемой душой.

«Я – одаренный», Ваня прокатил на языке словосочетание, чтобы оно лучше впиталось, хотя бы до вечера, чтобы понять его дальнейшую судьбу.

– Ты помнишь, как я пришёл работать к тебе в компанию? – вопрос вылез как-то вне очереди, растолкал всех локтями, наступил всем на ноги, рыкнул на недовольных.

Антон снова отложил свой телефон, как-то странно-испытующе посмотрел на Ваню, будто проверяя, точно ли он с ним разговаривает, не произошло ли какой-то подмены, нет ли какого-то подвоха.

– Момент самого выхода не помню, – Антон даже убрал руку с телефона, взгляд поднял к потолку, роясь где-то в памяти, пытаясь выцепить дни прошедшие. – Но помню, что ты пришёл менеджером по продажам, ничего не понимал в продажах, потому что приехал из далёкого Мурманска, с пустой трудовой книжкой, с желанием работать. И смотри, как ты вырос? Добился всего сам, я не хочу, чтобы ты думал или слушал других людей о какой-то там удаче, ты своим мозгом стал моим заместителем. Ты купил себе квартиру и машину в Москве, у тебя амбициозные планы. У нас амбициозные планы. Я помню, на какой оклад ты пришёл работать, а сейчас он у тебя во сколько? В десять раз? В десять раз больше. И это круто, ты растёшь и не останавливаешься.

– Это точно, – Ваня как-то немного странно себя ощущал, когда его хвалили, будто бы он и не сделал ничего такого, а вроде и сделал всего и очень много.

– И тебя не испортили деньги, – Антон всё так же не прикасался к телефону, что было удивительно. – Хотя мне тут Серёга, который из Шерегеша, сказал такую фразу: «Деньги людей не портят, они показывают истинное лицо человека». И я с ним согласен. Деньги дают свободу – ты не беспокоишься о том, что тебе есть, где тебе жить, что с твоим здоровьем, что со здоровьем твоих родных и близких, любые вопросы можно вообще решить, были бы деньги. Благодаря деньгам ты можешь учиться, путешествовать в другие страны и развиваться, увлекаться чем-то необычным и интересным. А когда нет никаких ограничений свобод – становишься самим собой.

– Интересная мысль, – Ване глубоко куда-то внутрь упали эти слова, тяжёлым, но приятным грузом.

«Никогда так не думал. Всегда было одинаково шаблонно – деньги портят людей».

– Я люблю комфорт, а это ощущение достаточно дорогое, – рука Антона нащупала телефон, который радостно в неё лёг, пальцы побежали, словно по беговой дорожке. – Так, у меня дальше встреча. У нас есть какие-то срочные вопросы? – глаза оторвались от экрана.

– Ничего срочного, – Ваня тут же встал.

– Ок, тогда на связи, – глаза нырнули обратно, где их ожидала всё та же изнурительная тренировка в цифровом пространстве.

Разговор будто бы оборвался где-то в середине. Будто бы кто-то ра.

Остаток рабочего дня пронёсся стремительно, как горная река весной. Родители, да и всё старшее поколение говорили в детстве: «Когда станешь взрослым, время неумолимо и незаметно будет улетать». Так и есть. Время не задерживается, не ставится на паузу – жизнь не видеомагнитофон с затасканной видеокассетой. Время хватает за руку и мчится куда-то вперёд, многие даже не успевают ничего заметить. Ваня иногда оборачивался назад и видел тысячи жизненных моментов и ситуаций, которые он прожил, на которые так много нужно времени, а прошёл всего лишь год, хотя внутри созрело ощущение нескольких лет.

Москва является катализатором этого бегства времени, она ускоряет до безумных скоростей. Москва имеет потрясающий метаболизм – переваривает всё, что можно и в любых огромных количествах, без ограничений. Москва как адсорбент – впитывает всё, что витает в воздухе, что разливается по её телу. Москва – богатый город. Москва – сумасшедшая. Пульс никогда не падает до спокойного ритма, бьёт, словно сабвуфер в багажнике этих безумных водителей, раздающих музыку на несколько кварталов сразу. Москва не кричит, а вопит. Этот вопливый крик проходит через каждого, проникает до самого ядра клетки, заставляет содрогаться любить ненавидеть ждать ощущать отвергать бежать прятаться смеяться плакать стремиться терпеть наблюдать уходить отворачиваться притягивать уставать набираться плевать стрелять скрываться находить разочаровываться возвращаться понимать стесняться открывать раскрываться закрывать прощать искать пленять очаровывать забывать менять терять истязать отпускать удерживать заставлять заплетать уплетать распутывать высмеивать унижать. Заставляет жить.

Для Вани такой ритм подходит, он не представляет, как можно остановиться и что-то ждать, когда нужно идтибежатьбратьхвататьдостигатьдобиваться. Без пробелов и знаков, чтобы ничего не потерять. Но нужно уметь в этой круговерти останавливаться, не останавливаясь. Поэтому Ваня пишет. Всегда что-то писал. Ваня всегда старался увидеть звёзды на московском небе, которые так трудно застать на месте, будто они работают допоздна, дверь открыть некому, в квартире гулкая тишина. Он часто видел, но не замечал эти звёзды в своём маленьком родном городке, откуда несколько лет назад решил переехать в Москву. Тогда они казались ему не такими важными – ведь были всегда рядом – не такими нужными. И вот пришло время, когда Ваня за ними соскучился. Что мы имеем – не ценим.

Сегодня Ваня возвращался домой в сумерках, еле оставив позади себя, в душном офисе, свою почти доделанную работу. Он выкладывался на миллион процентов, не ожидая чего-то взамен, потому что просто по-другому не умел, никто не научил. Я – одаренный. Засела фраза. Ночное ватное покрывало снова скрыло настоящее небо и звёзды, отражая желтизну прокуренных воздухом мегаполиса фонарей. Москва никогда не умрёт, несмотря даже на вредные привычки, она будет жить вечно, сбрасывая с себя метастазы, как муравьёв.

«Я – судьбой не одаренный»

Москва – город деловой, который ценит своё время и тратит только на то, что может принести наживу и выгоду. Кому нужны эти рождающиеся в голове Вани строчки? Только ему. Судьбой не одаренный. Что такое истинное творчество? Только человек рисует и строит прямые и симметричные линии, природа так не умеет. Истинное творчество не занимается профессионально сёрфингом, поэтому не бывает на гребне волны. Всё в этой жизни стоит денег. Искреннее творчество звякает мелочью в шапках, кепках, чехлах, кейсах, кофрах. Искреннее ли? Чужие песни звякают звоном монетным сильнее своих сокровенных. Многие вбирают в себя аплодисменты творчеству популярных авторов. Честно ли? Грохот железных колёс и крик тормозов сопровождал Ванины рассуждения до самого дома, крадясь за ним по рельсам метро и трамваев. Хочется подарить миру что-то стоящее, умное, цепляющее, настоящее, неподдельное. Что-то творческое и независимое.

В квартире всё те же фонари. Всё та же тишина. Уже могли бы давно пожениться – столько времени находятся они вместе неразлучно.

«Я – судьбой не одаренный»

Ведь застряла всё же фраза. Спасёт только виниловая тетрадь, словно зубочисткой выковырять душевные остатки. Что получится, если с самого утра? Звёзды ору я отчаянно глотку криком садня. Запятые не забыть. Они уже на месте. Я – судьбой не одаренный. Крыльями. Никогда не взлететь. Никогда не говори никогда. Всё не зря в этом мире. Всё что ни делается – к лучшему. Может, не зря? Пусть бегут слова в тетрадь. По пальцам, через ручку, кардиограмму вырисовывая, бумагу пропитывая.

 
Звёзды! Ору я отчаянно,
Глотку криком садня.
Я – судьбой не одаренный
Крыльями. Может, не зря?
 

Маленький город

Работа у Вани подразумевает командировки в разные города, а иногда и за границу. Готов к командировкам. Да. Частота командировок непредсказуема. Сегодня ему придётся посетить Санкт-Петербург, причём одним днём. Вылет ранний, в 7 утра, Ваня приехал в аэропорт слишком рано, за целых 2,5 часа до вылета, приехал на своём автомобиле, который оставил на крытой автостоянке. Он не любит опаздывать. Всегда приезжает куда бы то ни было заранее. Даже иногда слишком заранее. И сейчас он стоял перед входом в здание аэропорта, наблюдая, как пропадают за стеклянными раздвижными дверьми люди, словно аэропорт ест их, жуёт, прожёвывает, а где-то неподалёку двери, из которых он других людей выплёвывает. Слишком уж физиологическое сравнение.

«Жри меня, Кракен», Ваня добровольно-напряжённо-непринуждённо шагнул в разверзнутую пасть, надеясь всем своим волнующимся существом на милость чудовища. Клац.

Раньше, в детстве, даже вокзалы казались Ване какими-то огромными государствами, со своей неповторимой бурлящей круглосуточной жизнью. Потом он побывал в московском аэропорте – все прошлые сравнения поблёкли, уменьшились в размерах, потеряли свой вес. Теперь он привык и к московским аэропортам. Человек – единственное живое существо на планете, которое приспосабливается к любым условиям. Взять даже такой далёкий Крайний Север, откуда переехал Ваня. За полярным кругом жизнь еле теплится, цепляется за мох и скалы, терпит отсутствие солнца зимой, присутствие снега летом, терпит мокрый холодный язык Баренцева моря, которое облизывает круглый год этот край. Животных там мало, им сложно выжить. Саамы разводят оленей, моряки отходят на суднах, военные моряки ходят на кораблях. Привыкли. Давно там не был.

Ваня сел за столик какого-то кафе, нужно позавтракать. Скудное меню, переполненное алкоголем и ценами – что за место выбрал? – заказанный чай и сэндвич (сэндвич, на секундочку, не бутерброд), положенный на стол ноутбук, вытащенный из рюкзака, сонные люди, двигающиеся как сонные мухи по сонным коридорам, мимо сонных витрин. Этот сон недолог. Этот сон даже не сон, а какая-то полудремота, случайно закрывшая на секунду глаза, спустя секунду они откроются и вновь восторжествует бодрость, наполнив коридоры вечно спешащими и суетящимися людьми. Какой же ты маленький в этой толпе. В ней так легко потеряться. Все будут обходить, задевая или сторонясь. Никто не остановится спросить. Время другое. Люди потому что стали более закрытыми в реальности, но раскрепостились в виртуальности. Все ходят с серьёзными лицами, занятыми выражениями, нахмуренными бровями, надменными губами, в солнцезащитных очках даже в помещении, застрявшими в телефонах. Даже за рулём уже мало кто отпускает телефоны. Боитесь, что убегут? Вся жизнь размером с ладонь.

Ваня вот так же год назад улетал в Мурманск. Сидел в кафе, пил пиво, смотрел на людей, ожидал посадку, перекатывал из угла в угол черепной круглой коробки мысли и воспоминания, ковырялся в себе от нечего делать. Было так же рано и так же малолюдно. Встрепенулись сейчас воспоминания, как потревоженные в кустах воробьи, подпрыгнули и взлетели. Руки зачесались. Захотелось сейчас схватить слова и посадить их. Ваня открыл ноутбук. Редко так бывает, что можно сразу поймать много слов и предложений. Вот сегодня получится. В этом аэропорте или аэропорту. Неважно. Кому нужны правила? Даже кофе уже можно оно. Хватай скорее. Открывай кавычки. Как силки впопыхах. Лови слова, но не осколки.

Год назад улетел Ваня в родные края. Встретил в этих родных краях родных сердцу и душе людей. Увидел в родных краях родные улицы и переулки, недозаполненные всё теми же родными незнакомыми людьми, только немного состарившимися. Прочувствовал всю силу родного края. Так в один вечер захотелось поиграть на гитаре, что руки чесались нескончаемо долго. Его друг, Дима, после долгих поисков в мессенджере с помощью вопросов по контактам из телефонной книги, решил написать прямой вопрос в самом большом сообществе города в социальной сети.

«Дайте кто-нибудь на вечер гитару. Пожалуйста. Вернём в целости и сохранности»

Ваня не поверил. Дима тоже не особо. А вот люди откликнулись. Даже в 23:11. Они забирали в ночи гитару у какой-то сжалившейся над ними девушки, которая с них ничего не взяла, кроме обещания вернуть и насильно положенных на тумбочку в прихожей коробки конфет. Гитара была старенькой – фанера разволновалась волнами от долгих лет и переменчивого климата, струны жёстко натянулись вдоль грифа, немного его согнув, колки ревматично скрипели, когда Ваня усиленно подгонял строй струн под нужную норму. Ваня с Димой несли эту гитару через город, как священный Грааль, как олимпийский огонь, как дань широкой душе северных людей. На кухне, где горел яркий свет холодной лампы, под аккомпанемент из алкоголя и сигарет, Ваня выгонял из себя наружу песни. Песни были чужие – слова были чужие, музыка была чужая. Только эмоции свои. Медиатора не было, конечно же, поэтому Ваня играл половинкой пластиковой карты одного из магазинов. Вспомнились неожиданно слова классика. Более неожиданно появилась хриплая музыка. Карта пластиковая стиралась о звенящие струны. Звенящий голос стирался о молчащую ночь. Отчаянно хотелось петь. Тогда, когда любовей больше нет, тогда, когда от холода горбат. Неслись эти слова куда-то в холодную крайнесеверную ночь. Дима попросил Ваню ещё раз спеть эту песню, потому что задела она его чем-то, снял видео на телефон, даже потом выложил в ту самую большую группу города, как отчётное видео с благодарными словами за предоставленную гитару. Низкий поклон. Больше пяти тысяч просмотров. Истинному творчеству не нужны цифры – достаточно взять старую гитару, ненужную пластиковую карточку, открыть душу и рот, выпустить наружу. Купи на эти деньги патефон и где-нибудь на свете потанцуй! дёрепан модаЗ

Волна воспоминаний расплескалась по внутреннему спокойствию, разметала построенные песчаные замки, облизала своим шершавым и солёным языком. Заставила Ваню открыть ноутбук, вскрыть воспоминания, скрупулёзно препарировать их на экране. Что получится? Первая проба прозы. Вот что.

«Этот город стал мне слишком мал. Он стал похож на детские ботинки, которые я надевал в детстве от силы пару-тройку раз, а потом нога выросла, перестала помещаться в почти новенькие кожаные стенки. Мать, не желая расставаться с новой обувью, положила их аккуратно в коробку, спрятала в нижний отдел тяжёлого тёмного-коричневого великана в нашей комнате. Спустя двадцать лет я нашёл эти ботиночки, которые помещались оба на моей раскрытой широкой ладони, а внутри меня на уровне груди распускалась какими-то цветами или ещё чем-то ностальгия. Так и этот город.

Я в нём был в последний раз меньше двадцати лет назад, но точно больше пяти. Мне кажется, что все наши небольшие города, находящиеся в отдалении от Москвы и Санкт-Петербурга, похожи друг на друга – своей неспешностью, забытостью, заброшенностью, они перекручены двадцатым веком, искалечены его событиями и не излечены. На них шрамами бугрятся дороги, выглядят опустевшими полувековые жилые дома, и вечный лай тысячелетних собак доносится из подворотен и дворов вместе с гуляющим от безделья ветром. Люди в этих городах все какие-то мимолётно знакомые, но слабо узнаваемые, отстранённые, забытые. Вернувшись в его чертоги, в голову приходит запоздалая телеграмма: «ничего здесь не изменилось тчк я здесь чужой тчк».

Я вылетал в меня вырастивший город из Москвы. Вы все прекрасно знаете, как выглядят столичные аэропорты – ярко, шумно, круглосуточно. Аэропорты пульсируют, перемешивая мегатонны людей в сутки, там легко потеряться и не вернуться, совсем как в нелюдимой тайге. И все здесь спешат, деловито разговаривают по телефонам, молча запихивают в себя еду. Впрочем, это не полное описание людей из аэропорта. Здесь есть и весёлые отпускники, и грустные командировочные, и весёлые командировочные, и грустные отпускники, надоевшие и уставшие дети, грустные охранники и продавщицы, нервные представители авиакомпаний. Эти аэропорты словно отдельные города, даже государства. Но вы и без меня всё это знаете.

Мой маленький город ждёт меня. Или ждал. Или я думал, что он ждал-ждёт.

Этот суровый северный край, наполненный неистовой и капризной природой, которая редко пребывает в хорошем настроении, стал приютом для самых добрых в нашей стране людей. Вы думаете, я преувеличиваю? Нисколько. В Заполярье все деревья карликовые, потому что здесь очень маленький слой почвы, в которую они вгрызаются своими корнями и не отпускают её веками. Так же и люди – вгрызаются в этот обглоданный морями полуостров и отпускать его не хотят. Только люди здесь не карликовые, скорее даже наоборот – они великаны, титаны, потомки скифов. Или отверженные упрямцы, которые бегут прочь от какой-то только им известной жизни. Жизнь вытеснила их из наполненного шумом и весельем зала в дальнюю забытую комнату, где пылятся старые вещи.

Мой маленький город никогда не будет вычеркнут из моего сердца.

Я не люблю задерживаться в нём, потому что он может засосать своей заторможенностью и не выпустить никогда на поверхность. Здесь словно попадаешь на Мёртвое море – невозможно плыть, только барахтаться кверху пузом, стараясь не хлебнуть агрессивной воды, мёртвой воды. И люди здесь просолены – ветром, морем, полярными днями и ночами. Именно поэтому они все добрые, мы все добрые, таких, как мы, мало. Мы сюда сбежали из разных уголков страны, ища что-то своё, сокровенное, но чаще откровенное. Мы убежали, не зная от чего. И только теперь я понимаю – мы все бежали от человеческой злобы. Именно поэтому мы добрые.

Мой маленький город наполнен разными людьми с разными характерами, желаниями, переживаниями. И даже самый злой среди нас будет добрым среди большинства москвичей. Жаль, что злых у нас тоже хватает, что поделать, такова человеческая природа, мы не можем мирно сосуществовать с себе подобными. Хотя всё дело в размерах. Это в Москве любое убийство тонет в городе, как в полноводной горной реке, глушится гулом голосов, затирается миллионами событий, сминается, как бесплатная газета под ногами миллионов прохожих. А в моём маленьком городе всё на виду, ничего не скрыть, не замолчать, не потерять. Слухи здесь гуляют сквозняком от двери к двери, проникают в любые щели, свистят беспрерывно в уши. Слухами полнится наша северная земля, заполняется и переполняется, перекидывая через края излишки. А они всё льются, льются, льются.

Мой маленький город похож на старую фотографию из семейного фотоальбома. Такие фотоальбомы с фотографиями были в каждой семье, их показывали друзьям, близким, родным. Показывали свою жизнь, застывшую на глянцевой бумаге. И когда ты смотришь на эти потёртые временем фотографии, внутри растекается тёплое, щемящее чувство умиления, окунаешься с головой в эти родные времена, чувствуешь уют, они накрывают, как тёплый плед в промозглый осенний день. Так и мой маленький город – застыл, как на фотографии, всё здесь такое родное и знакомое, бередит воспоминания, по улицам пролетают призраки давно минувших лет, идеально вписываясь во времени настоящем. Все эти улицы, где мы росли и взрослели, учились материться и курить, чувствовали впервые прикосновения жарких губ первой своей любви, на них всегда будущее рисовалось светлым и большим, даже огромным, не помещающимся в нашем воображении. Но когда я смотрю на мой маленький город спустя годы, меня охватывает не только ностальгия, мою душу посещает грусть из-за того, что город остался таким же, он остался фотографией из прошлого, и меняются здесь только лица, ничего больше, хотя даже лица не сильно поменялись, незаметно постарели в своём большинстве.

Мне кажется, что все те люди, которые переехали в поисках себя в большие города, испытывают похожие чувства к родным местам. Все вырастают из ботинок, штанов, курток и взглядов, но не все вырастают из маленьких городов. Когда же ты вырастаешь из своего маленького города, то с каждым приездом сюда становишься более неподходящим, инородным, потому что маленький город забыл тебя. И на какую-то долю мгновения ты жалеешь, что отвернулся от маленького города, оставил его позади, в своих воспоминаниях, фотографиях, чужих фотоальбомах. Пытаешься объяснить ему, что так нужно было, другого выхода быть не могло, а он, как маленький ребёнок, надувает щёки, отворачивается, не хочет с тобой разговаривать, потому что ты не оправдал его доверия. Мой маленький город – постаревший ребёнок.

Кусачий север мой ненасытный, ты хватаешь людей, как раскалённая на морозе стальная труба любопытный тёплый детский язык. Ты проверяешь – смогут ли с тобой быть на равных, смогут ли осилить всю глубину и тяжесть твою, смогут ли научиться у тебя быть смелыми и суровыми. Ты заставляешь людей становиться добрее и отзывчивее, делая себя их главным врагом. Иногда ты кусаешь, как разозлившаяся дворняжка – отчаянно, свирепо, до костей. А у нас не хватает сил отбиться, хотя мы молотим руками по выжженной солнцем рыжей спине, которая привыкла к этим ударам. И всё это делаем молча.

А вот в Москве я потерялся. Этот город по размеру подходит только самым сильным мира сего, только перед ними он склоняется в уважении. Но их единицы, а для остальных он велик, и даже не на один порядок. Конечно, это не значит, что в нём могут жить только единицы. Большинство за этим и едут сюда, чтобы потеряться, не отдавая отчёта, не признавая такой простой цели. Они не осознают этого, стремятся на уровне инстинктов, бегут без передышки. И я такой же – бегу, не в силах остановиться, хочу, чтобы меня никто не догнал, не увидел, не заметил, потерял. Самое интересное, что у меня это получается. Москва меня не замечает, как и многие миллионы в себе, я один из огромного муравейника, прикосновения моих лапок ничего не значат, никак не ощущаются. Поверхность города задубела, пропиталась многочисленными людьми за века. Город стал невосприимчив к нам, людям-муравьям.

Переезд из маленького города в столицу похож на опасный трюк – заскочить на ходу в крутящуюся на полной скорости карусель. И варианта всего два – или тебе это удаётся, или ты расшибаешься, нанося себя многочисленные, или не очень, если повезёт, травмы. Мне удалось заскочить. Теперь я сижу в этой карусели, мимо мелькают лица, дороги, дни, события, чужие судьбы, и никак я не могу отчётливо нарисовать картину, которую вижу и ощущаю. Поэтому периодически я хочу вернуться в мой маленький город, где всё просто и знакомо, прямо как в песне. В моём маленьком городе душевно и уютно, а большой город себе такой роскоши позволить не может, он вынужден быть циничным и безжалостным. Если ты подстроишься под него, то достигнешь успеха, вскарабкаешься на гору, царём которой тут же станешь, и будешь править, пока не свергнет более проворный претендент, уж поверьте.

Видишь, мой маленький город, я тебя не бросил. Возникли непреодолимые обстоятельства. А я живу как камбала – подстраиваюсь под обстоятельства, меняю своё отношение, становлюсь для агрессивного мира подходящим пазлом, прохожу успешно всегда проверку свой-чужой. Только камбала не может быть для всех другом, она на какое-то время перестаёт быть врагом, перестаёт быть угрозой. И между понятиями «быть своим» и «не быть чужим» огромная пропасть, которую ничем не заполнить, кроме времени. Вот только времени может понадобиться очень много, так много, что жизни может не хватить, или хватит, и в самый свой последний вдох ты перестанешь жить с затасканной биркой «Чужой».