Текст книги "Музыкант"

Визг тормозов электрички и неразборчивые крики людей вырвали Антона из объятий телефона, он попытался сфокусироваться на источнике звука, но тот был вне зрительной досягаемости. Загорелся зелёный, и машина в ответ проверещавшим откуда-то звукам взвизгнула резиной и промчалась в поворотах, оставляя позади так и не увиденную Антоном неразбериху.

Науменко Максим Васильевич, музыкант (не по образованию, а по состоянию души), 27 лет от роду (предпочитающий не думать навязчиво о том, что в мире существует «клуб 27», в который зачисляют музыкантов), не женат (мама всё время занимается сводничеством с дочерями своих многочисленных подруг, но Макс так никого пока не встретил, чтобы перехватило дыхание и захотелось провести остаток дней вместе), без детей (хоть и музыкант, но не популярный рок-н-рольщик, поэтому нет никакой толпы поклонниц, рвущихся за сцену), с медиатором в кармане штанов (даже при отсутствии гитары в чехле за плечом он всегда с собой брал пластиковый треугольник как талисман), коренной москвич (ничего в этом выдающегося нет, территориальная принадлежность, не более того), с твёрдыми подушечками пальцев левой руки (постоянная игра на гитаре закаляла слух и пальцы, он не мог представить себя без инструмента, потому что именно гитара была его проводником в настоящую жизнь).

Сегодня был совершенно обычный, ничем не примечательный, ничем не отмеченный, всеми замеченный день. Таких дней уже было сколько-то тысяч и сколько-то тысяч ещё будет. Но всё же сегодняшний день выделяется из всех этих тысяч – Максима пригласили на прослушивание в проект «Музыка в метро». Мама постаралась. Максим немного поморщился, узнав, что без его ведома мама отправила заявку, а потом пришло и подтверждение. Зачем всё это? Он понимал, что мама хочет, чтобы как лучше, чтобы что-то поменялось, правда, у него самого не было желания что-то менять, нужно сделать ей одолжение, съездить туда, где на тебя будут смотреть члены жюри, оценивать твою технику игры, артистичность, тексты, не сходящую с лица улыбку. Что там ещё посмотрят? Возможно, потребуются анализы. На Арбате было для Макса намного проще – никаких тебе официальных заявлений, разрешений, одобрений, согласований, крестиков, транспарантов, встаёшь там, где удобнее, забываешь обо всём и погружаешься в песни. Максиму становилось легко и уютно, когда он отпускал своё творчество в свободное плавание, в открытое общество, проходившее мимо, звуковые волны плескались, иногда переходя в шторм. Они дарили свободу. Нигде не было так свободно, как во время исполнения уличных песен. Макс даже сделал себе две татуировки на левой руке, на одной были ноты его любимой песни, а на второй гитарист с вырванным из груди сердцем, которое символизировало оголенность истинного творчества. Больших денег Макс не зарабатывал, да он и не ставил перед собой цели хоть какой-то коммерциализации своих песен. У него была стабильная работа инженером в газовой компании, где он получал скромный оклад и изредка такую же скромную премию. На работе делал только то, чего от него ждали или напрямую говорили, не больше, потому что напрягаться не было смысла. Работа для Максима была жизненной необходимостью, потому что в современном мире нужно обменивать деньги на блага цивилизации в виде проживания в тёплой квартире, возможности использования сотовой связи и интернета и хоть какой-то еды. Творчество не было способно генерировать деньги, да и не для того Макс им занимался. Он жил в бабушкиной квартире, оставленной ему в наследство как единственному внуку, что сильно сокращало требуемые минимальные расходы на поддержание жизни физической оболочки в Москве. Макс любил в разговорах препарировать себя же на физическое и духовное, гордясь тем, что посвящает себя больше духовному, творческому, независимому. Он считал, что настоящее творчество не должно быть испорчено деньгами, планами продюсеров, рекламными кампаниями, планами выходов синглов и альбомов. Настоящее творчество не имеет рамок, границ и обязательств. Для настоящего творчества нет правил. Эти мысли хаотично перемешивались в сознании Максима, толкая его приезжать на Арбат, получать настоящее удовлетворение от своих песен, аплодисментов неизвестных прохожих, одобрительных улыбок, лёгких кивков, пронзительных и небезучастных взглядов. А вот проект «Музыка в метро» ему казался как раз теми самими рамками, правилами, где за тебя выбрали, на какой станции метро и где именно нужно встать, чтобы пассажиры слушали музыку, какой репертуар играть, чтобы не нарушить потока сознания пассажиров, не задеть их различных взглядов, не быть неуместным в архитектурной композиции станции. Только из-за мамы. Она всегда старалась для него.

Макс принципиально не платил за проезд в электричке. Железнодорожная станция Новая находилась в пяти минутах ходьбы от его дома, а он до платформы шёл все десять, потому что обходил серый металлический забор, которым попытались оградить железнодорожные пути от несанкционированных пассажиров. Обходная тропинка была хорошо протоптана такими же борцами за светлый коммунизм. Макс всегда на улице ходил в наушниках, погружая себя в звуковые волны, отключаясь от реального мира, оставляя только чувство навигации. Он не любил звуки других людей, их разговоры, шум машин, ещё сильнее – грохот проходящей мимо электрички. Он ходил практически всегда по одним и тем же маршрутам, поэтому его сознание не нуждалось в активной работе навигации. Капюшоном толстовки он сужал зону видимости, чтобы сложнее было заглянуть в его лицо и увидеть хоть что-то. Зачем внешнему миру рассматривать его? Когда надо, Макс сам ему откроется. На Арбате именно этим и занимается, для всех остальных мест – он призрак.

Сегодня Макс абсолютно так же обходил длинный металлический забор, как и в тысячах дней позади, купался в звуковых волнах, укрывался под капюшоном, максимально скрывался от окружающего его мира. Тем более что маршрут был предельно простым – на электричке до Казанского вокзала, там нырнуть в подземку, простоять на эскалаторах и в вагонах, следя взглядом за мелькающими мимо платформами станций. Внутри было неспокойно от предстоящей то ли встречи, то ли прослушивания, то ли ещё не пойми чего. Мелькнула мысль, что не стоит ехать в эту метромузыкальную контору, вместо этого поехать снова на знакомый Арбат, почувствовать свободу и счастье, чтобы выходной на работе не был взят зря. Но Макс очень сильно любил маму. Она всегда старалась.

Макс подошёл к торцу платформы, которая нависла над ним своим выпуклым, словно пивное пузо, забором, который по инженерной задумке должен был предотвратить доступ несанкционированных пассажиров, но они смело забирались со стороны путей, где никаких заборов не было. На какие-то секунды Макс замер, стоя у торца платформы. В наушниках заиграл Crazy Train в исполнении великого и ужасного Оззи Осборна. Он остро почувствовал гитару в чехле, которая стала за долгие годы верной спутницей, которая рвала вместе с ним свои струны, от души, от сердца, со всей силы. Эта гитара прошла вместе с ним сотни, если не тысячи, километров, в тысячах прошедших дней тряслась в электричках, перекрикивая железный стук колёс и человеческий гул, обдувалась ветрами и обжигалась солнцем на Арбате. Эта гитара так же любила свободу, радостно выпрыгивая из чехла сразу Максу на руки, словно опьянённая от счастья невеста. Макс ей никогда не изменит, они вместе состарятся. И только смерть сможет их разлучить.

Макс почувствовал, как подкатывают куда-то к горлу души новые слова новой песни. У него часто так – в самом неподходящем месте, в самое неподходящее время. Ведь на электричку может опоздать. А может, стоит опоздать? Не зря же второй раз об этом подумал. Он торопливо достал мобильный телефон, открыл заметки. Трясущаяся рука выписывала трясущимися пальцами ровные буквы, слова и строчки. Без знаков препинания, без абзацев, без строфы на одной строке, всё в кучу, одним предложением, пока не забыл, пока что-то щёлкнуло. И только смерть сможет их разлучить. Безумное соло безумного Оззи в его безумном поезде. Будто торопило все слова вывалиться из головы Макса в телефонные заметки. Пусть слова тоже сходят с рельс.

Макс закончил складывать слова в цифровую копилку. Полегчало. После того, как он заканчивал писать очередные слова очередной песни, ему становилось легко – плечи опадали, расправлялись, в груди становилось больше места для вдоха, голова становилась лёгкой, глаза смотрели уже больше, чем на 180 градусов. Макс был доволен – день начался плодотворно. Но нужно ускоряться – можно опоздать. Он подошёл к краю платформы со стороны путей. В ушах верещал припев: «Схожу с рельс на сумасшедшем поезде». Вперёд! Руки подняли тело по пояс. Резко положение тела в пространстве изменилось. Сильный удар. Мелькающий асфальт платформы и ноги. Огонь в груди, в боку, внутри, снаружи. Звёзды в глазах. Странная мягкость всего тела. Влажно и тепло. Где гитара за спиной? Почему рот не открывается? Так хочется закричать! Тишина и мгла. Система навигации отказала.

Перекинутый через железнодорожные пути мост держал своей спиной людей, которые остановились, чтобы посмотреть на происходящее внизу, на платформе. Платформа тоже была переполнена людьми, которые что-то рассматривали, прикрывая руками рты, хватаясь за головы и телефоны. Электричка сбила парня с гитарой, который теперь был под её колёсами, а она остановилась в середине платформы. Электричка даже не заметила веса его тела, сопротивления в нём жизни, желания продолжать жить и творить. Электричка молча нависла своей окровавленной мордой – то ли от краски, то ли от музыканта – над не видимым многими телом. Электричка даже не поморщилась. Круглые фары-глаза смотрели вперёд, где ждал вокзал. Туда и обратно. Другое не интересно.

Ваня стоял и смотрел на платформу внизу, где каким-то непонятным образом осталась лежать гитара в чехле. Наверняка вся превратилась в щепки, только упрямый чехол продолжает выполнять свою функцию и удерживает форму. Смотрел на взбудораженных пассажиров, которые разношёрстно реагировали на увиденную смерть. Может, сейчас поднимется человек и скажет, что всё в порядке? Смотрел на безразличную ко всему электричку, которая всего лишь делает своё дело изо дня в день. Вспомнит ли этого парня хоть кто-то? Или это был не парень? Жизнь, посвистывая, пойдёт дальше, через несколько минут уже забудет. У жизни очень короткая память. Иначе было бы трудно. Кому достанутся его песни? Записанные на какие-нибудь носители, загруженные в какие-нибудь далёкие облака, социальные сети, папки на стареньком компьютере. Хоть кто-то успел скачать хотя бы одну? Он хоть куда-то отправил свои демо-записи? Наверное, мало кто слушал его песни. Большинство, вероятнее всего, отворачивались, затыкали сильнее уши наушниками, давили звуки слов и музыки, как вшей. Может, он исполнял песни других артистов, умело и самоотверженно перепевая чужие слова? Кому вообще творчество нужно? Нужна только популярная культура, которая даже не культура, а правильно построенный бизнес по улавливанию и управлению настроением толпы. Там всё рассчитано. Придумывают кучу правил, чтобы маховик вращался, не останавливаясь, приносил деньги. А кому нужно искреннее творчество? Кому нужны простые душевные песни? Искреннее творчество так же незаметно сминается, расплющивается, словно монетка, положенная на рельсы перед идущим поездом. Словно этот человек с гитарой за спиной. Творчество идёт от сердца. В нём нет правил.

!!!дёрепан модаЗ

Кто сказал, что так писать нельзя? Кто сказал, что это неправильно? А если этот лозунг находит отклик внутри? И внутри не одного человека? Хотя в нынешнее время кого больше, тот и прав. Продукт неважен. Его ценность неважна. Важно только одно – нравится ли толпе. Но разве правила могут существовать без человека? Бедняга-музыкант нарушил правила. Теперь он под поездом. Несправедливо.

Ваня отошёл от перил моста, словно оттолкнулся от берега реки. Поток спешащих людей его подхватил, касаясь только одежды. В потоке тоже правила – например, правостороннее движение. Попробуй его не соблюсти, поток закрутит, перекрутит, выплюнет. По правилам жить проще, не нужно напрягаться. В потоке можно идти без труда – он обязательно куда-нибудь принесёт.

В офисе ещё никого не было. Хотя Ваня пришёл намного позднее, чем приходит обычно. Тишина стелилась по всему этажу невидимым глазу туманом. Ваня любил приходить в офис, когда ещё никого не было. Столы с компьютерами безмолвно ждут, когда за них сядут, ударят пальцами по клавиатурам и кнопкам телефона, выводя виртуозные неизвестные симфонии, застучат ящики тумбочек, будто рот Щелкунчика. Тишина сбежит ровно в 9 утра без оглядки, оставив за собой роящиеся разговоры, переговоры и шуточки, вернётся только к 18 часам, осторожно заглядывая в каждый кабинет, словно безродная дворняга, на которую шикает каждый прохожий. Вот и в офисе есть правила. Есть расчерченный на часы, минуты и секунды рабочий день. Есть начало и конец этого дня. Есть мужской и женский туалеты. Есть руководитель и подчинённые. Есть инструкции. Есть регламенты. А что, если дёрепан модаз? Тогда сложноподчинённая схема рассыплется на мелкий никому не нужный бисер, закатится за плинтус и тихо там схоронится. Правила в жизни нужны, чтобы её упрощать, а не усложнять. Но жизнь распорядилась иначе. Люди решили, что будет лучше, если всю жизнь перевязать, пронизать, заклеить, переклеить, насытить, накачать правилами.

!!!

дёрепан модаз

Возьмите ручку и попробуйте написать. Неудобно? А как же лунная походка Майкла Джексона? Это как посмотреть.

Первое четверостишие

Светофор под мостом. Он старается без перерыва. Горящезелёный. Мигающезелёный. Секундногорящежёлтый. Немногогорящекрасный. Даже когда вокруг никого нет, он усиленно старается, не пропускает ни одной секунды стараний. Большинство светофоров в такое пустое и тихое ночное время одинаково горят мигающежёлтым, не обращая внимания на редкие машины, редких прохожих, редкую жизнь. Хотя в Москве в любое время пульсирует жизнь, как в огромном бычьем сердце. Даже если это сердце остановится, мышцы по инерции будут сокращаться. Все светофоры – одноглазые сироты – ждут, когда снова заработает сердечная мышца, когда артерии наполнятся стремительным бурлящим потоком, когда бешеный пульс будет отдавать даже в кончики пальцев. Все эти светофоры безразлично притихли, отбрасывая яркотускломутнокислостранножёлтый цвет себе под ногу. И только некоторым счастливчикам повезло продолжить работать, стараться и переключать цвета, будто караульный на посту, не смыкая глаз, всегда на страже порядка. И этот светофор под мостом такой же. Свято верит в своё предназначение. Правила должны соблюдаться неукоснительно, что бы ни случилось – ночь, пурга, ливень, раскалённая жара, пыльная буря, снегопад. На то ведь они и правила.

Ване снова приснился сон – будто он стоит на Арбате, словно бдящий ночью светофор, старается изо всех сил, возле него собрались люди полукругом, постоянно кто-то останавливается ещё, уплотняя этот полукруг, в руках у этих людей мобильные телефоны, они открыли свои глазокамеры, записывают в память происходящее. Перед Ваней лежит, распахнув бархатное бордовое нутро, кейс гитары, внутри которого уже прилично набросано бумаги и металла, так, что дна не видно, только боковые стенки. Ваня стоит с гитарой на ремне через плечо, руки выводят какую-то мелодию, губы выводят какие-то слова, связки выводят какие-то звуки. Только вот непонятно, какие именно. Водосточные трубы ближайших домов подпевают своим гудением, плотная полукруглая толпа качает головами и телефонами, через которые она смотрит на Ваню. И потом тишина. Кто-то выдернул провод. Электричества больше нет.

И Ваня просыпается.

Один и тот же сон. В последнее время он уж слишком зачастил. Наверное, из-за того музыканта на платформе, пару недель назад, ведь больше никаких объяснений нет.

Небо за окном начало светлеть, но в комнате и без этого было светло – прожекторы доставали до тринадцатого этажа кончиками своих лучепальцев. Возле дома громыхала стройка метро в режиме того одинокого светофора под мостом – круглосуточно прокладывая тоннели, вытаскивая привыкшую к непроглядной тьме землю, наводя порядок своими правильными линиями электропередач. Круглосуточная и круглогодичная стройка всевозможных объектов стройки. Сегодня стройка – завтра удобство. Уважаемые жители и гости столицы, приносим свои извинения за доставленные неудобства. Кроты завидуют такой тоннельной системе. Сверху это не стройка, а нагромождение земли, труб, балок, металлоконструкций, домиков для строителей, грязи, заборов, кранов, экскаваторов и людей, похожих на живых подосиновиков. Стройка похожа на непроходящий нервный тик – спать вроде бы можешь, но что-то тревожит.

Ваня привык засыпать и просыпаться независимо от того, есть вокруг шум и свет или вокруг тишина с темнотой. Ещё Ваня привык к распорядку дня – ранний подъём и ранний отбой.

Он встаёт в 4:30 утра, хотя работа начинается с 9 утра, а до офиса добираться совсем недолго – минут 30—40, в которые входит пешая прогулка до станции на жёлтой ветке метро, ожидание поезда в сторону центра, мелькающие кабель-трассы сквозь три станции, тесная толпа к и по эскалаторам наверх и вниз, пешая прогулка от метро к офису. Ваня привык делать с утра зарядку, за которой следует спартанский завтрак из овсянки на воде с орехами, после чай. Пока он завтракает, солнце усиленно протирает небо, убирая все тёмные разводы, все мелкие соринки, оставляя только бледный призрак луны. Ваня смотрит на светлеющее небо, приветствует новый день, незаметно кивает ему в окно. Сила фонарей на стройке истощается с рассветом, им уже сложнее дотягиваться так высоко – видимо, круглосуточная работа их изматывает. А светофор всё светит.

После завтрака он берёт свою истрёпанную временем тетрадь формата А4 в виниловой синей обложке. Этой тетради уже несколько лет. Обычно тетради столько не живут, они, как травы-однолетники, уходят из жизни, окончив свой учебный год. Ну, от силы два года. В нынешнее время и совсем отпала необходимость держать прошлогодние записи – всё помнит и знает интернет. Ваня вспомнил те одинаковоразноцветные стопки тетрадей в обложках в глубине шкафа. И ведь хранили их родители. Зачем? Можно ностальгически открыть и посмеяться над своим наивным почерком.

«Да, мы потерянное поколение. Но зато у нас есть поисковики!» – такую надпись, коряво начерченную то ли в трамвае, то ли в автобусе, чёрным маркером, ужасающим почерком, как-то встретил Ваня. Когда-нибудь писать рукой и ручкой разучатся – всё, что подумал в ответ на кривомаркерное заявление Ваня.

Он продолжает хранить эту многолетнюю тетрадь. Хотелось бы, чтобы она стала ровесником оливам из Гефсиманского сада. Продолжает в ней писать и перечёркивать слова. На компьютере так не сделаешь – привыкли бэкспейсом подтирать, следа не остаётся. Но зато живёт дольше! Именно поэтому у Вани два чистовика – один в тетради, второй на компьютере, да ещё в разные облака файл скопирован. Чтоб уж наверняка, как в Гефсиманском. В тетради по почерку можно увидеть и настроение, и состояние. Электронные же буквы бесчувственны. Белые на чёрном или чёрные на белом. Правильные черты и очертания. Как чёлка отличника.

Каждое утро он что-нибудь добавляет в эту тетрадь, хоть букву, хоть чёрточку, но добавляет. Бумага желтеет и дряхлеет – у неё год за десять – но старается, впитывает, удерживает чернила. Чтобы помнили. Клеточки истончаются, пропадают, а буквы не падают – бумага держит. «Если ты это прочёл – это моя и твоя ошибка» – вместо предисловия написаны на внутренней части обложки слова. Ваня и не помнит, когда и почему так написал. Наивно и размашисто оставил самому себе записку.

После упражнений со словами и пальцами закрывает эту тетрадь, откладывает её в сторону вместе с ручкой и собирается окончательно на работу. Тетрадь терпеливо ждёт до вечера, потому что может что-то и вечером новое появиться. Ждёт послушно, не трепыхается.

Ещё одна привычка Вани – переодеваться на работе. Он никогда не добирается до офиса в той же одежде, в которой предстоит весь день работать. В нерабочее время он одевается так, как ему удобно – будь то шорты со сланцами или джинсы с кедами, а в офисе – обязательно костюм. Ваня это правило никогда не нарушает, даже в пятницу, когда в компании разрешено приходить на работу в чём угодно.

Ему нравится его работа. Полтора года назад Ваня получил повышение – стал заместителем генерального директора, потому что возглавил развитие одного из продуктовых направлений в компании. Ване всегда нравилось заниматься чем-то новым, непонятным, сложным, интригующим. Находиться в авангарде событий, быть частью чего-то большого и сложного. Делать что-то стоящее, ценное. Ведь оно может стать бесценным.

Суть его новой должности заключается в том, чтобы в компании стали продавать то оборудование, которое соответствует коммерческим интересам компании. По некоторой иронии, которую можно и не оценить, пропустить, упустить, Ваня стал отвечать за продажи печатающей техники. Это направление переживает интересное время – как и его почерк в тетради с виниловой обложкой – спрос на печать на бумаге год по году падает, трансформируется в электронную среду, оставляя за собой след из запёкшегося на бумаге тонера, наполовину осыпавшегося, который более недолговечный или менее долговечный, чем чернила на бумаге.

Но человеку всегда будет мало что-то увидеть – всегда хочется потрогать. Ваня как-то был в типографии, где ему с маниакальной страстью в глазах рассказывали о типах бумаги, о том, какое оборудование как может передавать цвета, как всего один лишь глазу еле заметный пиксель может превратить в утиль огромную репродукцию. И теперь он отвечал за то, чтобы это стагнирующее направление развивалось. Ему нужно знакомиться и договариваться с производителями об условиях продажи их оборудования, ему нужно общаться с менеджерами по продажам в своей компании, чтобы они продавали то, что выгодно, ему нужно общаться с заказчиками, чтобы формировать и развивать потребность. Очень много разноодинаковых слов, которые можно свести к одному – налаживать коммуникации.

«Вся наша жизнь – это налаживание коммуникации» – эта мысль не так давно пришла и постучалась в голову к Ване. Постучалась робко, долго ждала, когда наконец откроют дверь, хотя бы грубо спросят через дверь: «Кто там?!» Эта мысль была проста, как химический состав воды. Ведь и правда – вся наша жизнь сводится лишь к тому, чтобы суметь наладить коммуникацию, договориться. И не важно, в какой сфере – личная жизнь, работа на стройке, учёба в институте, учёба в школе, офисная работа, научная работа. Перечислять можно до бесконечности. Твой гений не важен, если ты не умеешь его правильно преподнести. Потому что вся остальная жизнь сводится к тому, что она похожа на вырезки неуклюжих анекдотов из бесплатных газет.

В понедельник кухня в офисе становится местом, где обсуждают прошедшие выходные. Ваня достаточно редко туда заходит, потому что чай уже выпит до начала рабочего дня, а бесцельно стоять-сидеть не в его правилах. Но сегодня он задержался там – народу было всего шесть человек, количество убавлялось по мере того, как кофемашина готовила очередную порцию утреннего кофе. За столом сидел Родион Запашный с высокой кружкой, до краёв наполненной чёрным кофе без молока.

– Пятница выдалась головокружительной, вне всяких сомнений, – на лице блуждала улыбка, взглядом Родион упёрся куда-то за окно. В это же окно смотрел Ваня, на открывающийся вид промышленной зоны и упёршийся в высотки горизонт, которые подпирает не так давно отстроенная хорда. – Отличное красное винишко дополнило головокружение. Был в клубе, рядом с домом, даже не помню, как возвращался. На утро болело всё тело – от танцев. Какую-то девчонку проводил, когда ещё туман в голове стоял плотной стеной. Даже имя вспомнить не могу до сих пор, – улыбка всё время видоизменялась, словно гуляющее по небу полярное сияние. – А вот суббота получилась короткой. Голову от кровати сложно было оторвать. Только в кухню и обратно. В воскресенье тоже вставать не хотелось.

Ваня слушал мятый рассказ Родиона, взглядом провожая мелькающие автомобили на хорде.

Вот так терпеть всю неделю, чтобы потом отпустить вожжи, вскачь по злачным местам, с неизвестными людьми – радовался, как ребёнок – заливать голову густым туманом, качает из стороны в сторону, заставляет быть бессвязноглухопьяновесёлым, потом в себя ещё приходить, отдохнуть от отдыха, чтобы снова утром закусить удила на всю неделю. Ваня повернулся лицом в кухню. Родион пил из кружки свой темнющий кофе, в очереди к матери-кофемашине стояли ещё двое, менеджеры по продажам, обоих зовут Игорь, в компании работают всего несколько месяцев. Ваня почему-то продолжал стоять, разглядывая хорду за окном. Москва строит новые развязки, потому что старые завязались в плотные узлы, которые не разрубить, не развязать. Толкутся в пробках по этим крепким узлам жители и гости столицы.

– Всем привет! – в кухню зашёл Андрей Орлов, который около полугода уже проработал в компании коммерческим директором.

В ответ ему прозвучал неровный строй доброутренних приветствий.

– Как выходные? – Андрей весь сочился позитивной энергией, стараясь разговаривать со всеми и везде. – Уикенд удался?

– О да! – полярная улыбка Родиона продолжала свою прогулку по лицу.

– Вэл дан! Так и надо! – Андрей носил круглые очки, мимикрируя своей близорукостью под тренды моды, постоянно поправляя их на носу своим прищуром. – Что ещё нужно, пока молод? Нужно, чтобы пятница сотрясала так, чтобы волной цунами в понедельник прям выбрасывало.

Весьма поэтично. Ваня не шевелился, в какой-то момент ему даже показалось, что никто не замечает его присутствия. У Андрея была привычка, то ли московская, то ли просто современная, использовать в речи иностранные слова. Хотя русские всю свою жизнь что-то да перенимали, вспомнить того же Толстого и французский язык. Так что не нова история. Это для всех противников англицизмов.

– Вань, сможем с тобой сегодня пообщаться? – одновременно с обращением зашуршал скромно чайник, щекоча воду.

– Да, без проблем, – Ваню словно разоблачили, вытащили силой из укрытия.

– Файн! – кружка эспрессо была готова, Андрей аккуратно её взял на руки. – Я тебе тогда инвайт кину в аутлуке.

Приторнофальшивые офисные разговоры. Встречи и собрания, переговоры и договоры, жужжание компьютера и мерцание монитора, очередь на кухне и обронённые слова и крошки на столе, каракули и графики на белых магнитных досках, умирающие цветы на подоконнике, унылый вид из окна и обшарпанный линолеум, постоянные звонки и телефонные разговоры. Смысл в жизни – найти смысл. Вот и занимается каждый чем может.

Андрей выпил кофе в опустевшей кухне, где остались они втроём с Родионом, мечтательно дотягивающим кофе из своей высокой кружи, и Ваней, который стоял у подоконника, перекатывая из угла в угол свои мысли. Андрей имел ещё одну привычку, которая всегда цепляла внимание Вани – оставить свою маленькую кружечку после выпитого кофе на дне раковины в кухне, будто бы кто-то приходит и моет за всеми посуду. Хотя, может быть, коммерческому директору по вероисповеданию не положено мочить руки?

Андрей улыбнулся и вышел из кухни. Его рабочий стол находился по соседству с отделом продаж, не выделяясь в отдельный кабинет. Он сел за него, закинув уставшие ноги на стол. Сила привычки. Убирал их только тогда, когда генеральный директор появлялся на горизонте, для остальных не было исключений. На экране ноутбука всегда был открыт браузер, в котором ровным строем тёрлись друг об друга разные закладки с далёким от работы содержанием – обучение в Лондоне, сумки от «Луи Виттон», маршрут в какой-то дом на Кутузовском проспекте, где-то сиротливо в самом конце терялась вкладка рабочей CRM-системы, постоянно напоминая о себе звуковыми сигналами, но мало на неё Андрей обращал внимания. Самой часто открываемой вкладкой было личное облако с фотографиями. На них была женщина и дети, изредка сам Андрей. Он смотрел на эти фото, черкая какие-то слова в сообщениях на телефоне. Он тосковал по своему разрушенному браку, оставленным детям. Так тосковал, что сил и времени на продуктивную офисную работу попросту не оставалось. Да и на не продуктивную работу тоже ничего не оставалось. Оставались только силы на тоску.

Андрей периодически собирал людей, чтобы словами их подтолкнуть на великие дела, но при этом сам продолжал только закидывать ноги на стол. Разве коммерческий директор должен поступать по-другому? Задачи топ-менеджмента – менеджерить, генерить, творить, вдохновить. И быть. Всего лишь просто быть. Кто же будет раздавать задачи? Не помощница Верочка уж точно. Вот Андрей и раздавал задачи, делегировал, посыпая стол в переговорной комнате большим количеством устного текста.

На сегодня его календарь был пуст, Андрей отправил приглашение на встречу по электронной почте Ване. Этот Ваня ему не очень сильно нравился – уж очень он был своенравным, нужно было с этим что-то делать, а то работать мешает, задаёт много вопросов. Звук уходящего письма ещё не прозвучал, а Андрей уже бежал по дорожке новостей в телефоне, перепрыгивая с полосы на полосу. Параллельно с новостями он не забывал листать страницы социальных сетей, безучастно пролистывая фотографии, светящиеся счастьем. Его счастье развело руки-мосты в стороны. Его счастье промокло насквозь под брызгами неба и Невы.

Ваня смотрел на Андрея Орлова, коммерческого директора, с закинутыми на стол ногами в коричневых мокасинах, коричневых брюках, которые бесстыдно показали оголённые щиколотки, освобождённые от носков, словно от физкультуры. Он смотрел на человека, которому на вид было лет сорок пять, у которого хорошо подвешен язык, настолько хорошо, что он может позволить себе собирать людей в переговорке, заполнять всё пространство своими бестолковыми словами, считая, что ставит задачи, которые все должны выполнять. Он смотрел на человека, который ковыряется в своём телефоне, как задумчивый водитель рейсового автобуса в своём носу, стоя в московской пробке. Ваня смотрел и понимал, что Антон, их генеральный директор, верит этому человеку без нос-носков-ок? Верит этому коммерческому директору, потому что он коммерческий директор, потому что у него есть дорогая машина, он живёт в дорогом доме, одевается в дорогую одежду. Только в голове у него бедно. Скапливается мусор из этого телефона – больше ничего там, кроме мусора, нет. Информативно-информационная информация сыпет, информируя всех подряд информационными всплесками, потому что есть множество инфоповодов. Как все эти люди, застревающие в экранах, успевают переварить такое количество информации? Вопрос, похожий на вопрос про кофе. Человеческий организм не способен, например, круглосуточно переваривать мясо. А люди насильно запихивают в себя информацию. Потому что скучно. Как курильщики. Или обжоры. И верят абсолютно всему, чем себя пичкают. Разве бройлеры верят в синтетический корм? В нынешнее время никуда не скрыться от информации, она бьёт с разных сторон сотнями ключей, маня обезвоженных странников. Ваня скептически относился к перевариванию всей входящей информации. Поэтому не читал новостей – их рассказывали коллеги. Поэтому не листал социальных сетей – их опять рассказывали коллеги. Достаточно не выпадать из социума.